Мальчик со спичками

Назад нас везёт тоже Лазарь, всю дорогу радостно щебечущий, как Тома, наконец, приедет из своего Питера, и, ну его нафиг, он сделает ей предложение.  — Пора бы уже, — хмыкаю, — сколько лет кота за хвост тянули? С девятого класса же встречаетесь. Тот покаянно вздыхает. Но уже через минуту воодушевляется:  — А что у тебя с этим делом? С девочками? Начинается.  — Работа у меня. И жена, и тёща, и любовница. Имеет во все места. Фыркает пренебрежительно:  — Отговорки. Было б желание, Некит.  — Было б стояние, — парирую. — А когда устаёшь, как собака, и на Мисс Мира не встанет. Мы шутливо переругиваемся, а Жека задумчиво молчит, скрестив руки на груди. Как перед грозой. Я уже видел такое пару раз. Но отгоняю дурное предчувствие. Лазарь останавливается прям перед подъездом, и я помогаю Жеке отнести вещи в квартиру. Пока он разбирает их, кидая часть в стирку, кричу из кухни: — Жек, ты рис будешь? С яйцом, — конечно, он будет, голодный, как собака.  — Да, — раздаётся из коридора, а следом он приходит сам. Становится за спиной и кладёт подбородок на мою макушку. — Пахнет классно. Чувак, твоя готовка лучшая, может, мне на тебе жениться? Фыркаю:  — О да, и содержать меня будешь, чтоб я тебе двадцать четыре на семь готовил.  — А чё, — отстраняется, напоказ выкатывая грудь: — Мужик я или нет?! Всё буит. И сапожки красные, и рогалики пахучие. Только готовь, краса моя, и будут тебе царские палаты. Качаю головой:  — Бля, ты неисправим. Поди лучше, скачай чего-то годного на флешку, на телике посмотрим, добытчик.  — Понял-принял. Уходит с кухни, пока я доготавливаю рис. Мне кажется, гроза миновала, но нужно закрепить эффект и отбить желание поднимать тему в ближайшее время. Хотя бы сегодня.  — Слушай, ты не хочешь помочь мне с уборкой?  — Когда? — не отрываясь от монитора.  — Сейчас, — пожимаю плечами. Он пару секунд переваривает, потом недоуменно поворачивается в мою сторону:  — Ты серьёзно?  — Ну да. Мне всё равно надо что-то сделать с этим срачем, а тут ты так удобно подвернулся. Жека с кислым выражением морды некоторое время изучает монитор, потом уточняет:  — Ты ж в курсе, что я жутко устал с трени?  — Нууу… а как же твоё пресловутое второе дыхание?  — Омг, ну ок, но ты мне должен, чел.  — Не вопрос. Там как раз рис поспел. Мы хаваем под киношку, а после он помогает мне с уборкой, и мы моем, чистим, вытряхиваем, пылесосим и прочее по списку. Жеку я сильно не напрягаю, всё-таки человек реально впахивал целое утро, но он, независимо от меня, умудряется делать как минимум половину работы, хотя бы потому, что физически сильнее. Я вообще удивляюсь, как он после сегодняшней нагрузки не задрых в машине. Есть у него такая привычка. Мы перешучиваемся, пока убираем, и когда постелен обратно последний половик, я пропускаю Жеку в душ первым. Он выходит через полчаса, хотя обычно моется минут пять, уставший, но свежий и довольный, пахнущий моим апельсиновым гелем для душа — купленным для него. Поднимаю в его сторону бутылку с холодным пивом:  — Глянь, что у меня есть. Широко улыбается:  — Ооо-о, моя прелесть. Чел, и ты скрывал?! Как ты мог? Мы заваливаемся на диван в зал и смотрим Десанта — все части онгоуинг. Я задрёмываю, соскальзываю головой Жеке на бедро, в конце концов, отворачиваясь от раздражающего света телевизора. Блин… я же пообещал себе не дотрагиваться…  — Уже спишь? — через зевок спрашивает, ероша мои волосы. Приятное, ласковое ощущение.  — Мг… — отвечаю, прикидываясь более спящим, чем на самом деле.  — Ну спи-спи, — его рука так и остаётся на моём плече. Последнее, что я помню перед сном — эту расслабленную нежную руку, запутавшуюся в моих коротких волосах. * * * Когда я открыл глаза, совсем рассвело. Кинул вялый взгляд на часы и дернулся вверх:  — Жека! — встряхнул друга, но тот только поморщился: — Жека, вставай, уже восемь, у тебя треня. Это сработало, будто на него вылили ушат воды. Он вскочил, дернулся за вещами и вдруг со стоном вернулся обратно, падая лицом вниз. Я сел рядом и потыкал тело:  — Ууу, — ответило тело. — У мелких дружеский матч, Палыча с утра не будет… нам аж на полпервого… А так хорошо спал.  — Ладно, сори тогда, спи дальше.  — А ты? — спрашивает придушенно из-под подушки, в которую зарылся.  — А я хочу почитать кое-что, и я выспался, в принципе. Да и на работу надо будет собираться. Не то чтобы вру, но, как минимум, лукавлю. Главное — как бы я ни старался, мне не заснуть, а мучить себя лежанием неохота. Но восемь утра — уже неплохо. Как бы ни пафосно звучало, с Жекой я сплю лучше. Не-сам я в принципе сплю лучше — поэтому за годы студенческой жизни я не столько искал кого-нибудь потрахаться, сколько чтобы заснуть вместе. Дурацкая особенность, конечно. — Не гони, чел, — пфыркает, широким движением подгребая меня себе под бок. Мистер внезапность, бля. Вздыхаю: ну ладно, нужно подождать, пока он заснёт. Всё равно до работы два часа. Засыпает он почти мгновенно, но неглубоко, поэтому руку не расслабляет. Я за это время разглядываю его в упор — длинные ресницы, мелкую, колкую утреннюю щетину… И приятно, и отвратительно щемит в груди от того, что он так близко, но так недоступно здесь, и тут же насмехаюсь над своей… силой воображения, раз за разом ставящей меня на колени. Пытаюсь убедить себя, что это просто прихоть, просто желание быть не в одиночестве, и иногда убеждаю. И иду в отдалённый бар познакомиться с в меру приличной девочкой… или мальчиком, и провести вдвоём ночь или несколько ночей подряд. В такое время я не отвечаю на звонки, а когда устроился на работу, звонил шефу, аля заболел. Но это краткодейственное лекарство быстро убеждает, что я в сотый раз ошибаюсь, заменяя нужное суррогатами, набивая нервы плацебо. Наверное, я слишком глубоко задумался, потому что внезапно уснул. Проснулся — от звонка шефа: шел первый час, а я не явился на работу. Пришлось извиниться и лихорадочно собираться. Самое противное, что, хотя Жека давно встал и умотал куда-то по делам, меня этот говнюк даже не разбудил. * * * Неделя выдалась сумасшедшей, пусть я и не слишком налегал на проект по работе, чем усыпил подозрительность шефа. Заниматься катком оказалось интересно, и я отдавал этому всё свободное время. Сначала закончил оптимальным простым вариантом, но позже пришла в голову одна идея, и я решил переделать ещё раз… и ещё раз… В итоге, вместо одного проекта у меня получилось три его варианта, какой уж там владельцу понравится. Не скажу, что в работе я видел смысл жизни или чувствовал что-то особенное, но это было то, что я умел делать, едва ли не единственное, что хорошо получалось и пробуждало интерес в виде проекции конечного результата. И я держался за это, как держится потерпевший кораблекрушение за осколки разбитого детского кораблика. С другой стороны, заниматься чем-то другим меня тоже не очень тянуло, это ведь требовало морального напряжения, дополнительных сил для поиска, для неудачных попыток… сил, которых у меня не было, потому, что всё уходило на то, чтобы удержать себя в собранном состоянии, а не в виде рассыпавшегося кубика Рубика или горки никак не состыковывающихся друг с другом пазлов. Главное — считать, переходить от одного количества к другому, от десятков к сотням и тысячам, и наоборот. Числа упорядочивают всё, отвлекают меня, успокаивают. Успокаивают… С наступлением пятницы я решил забить и найти кого-нибудь на ночь. Не святой же я, в конце концов. Не знаю, хватило бы во мне романтичности хранить верность Жеке, будь там хоть один шанс — аки благородный рыцарь, отрекающийся от всего ради дамы сердца (что, скорее, свойственно литературным рыцарям нежели реальным), здесь же и так без шансов — нет смысла делать себя более несчастным. Где-то по пути я встретил знакомого, и мы пошли в клуб… не совсем стандартной ориентации, ну и пошло-поехало… Очнулся я только к ночи воскресенья и, не особо прощаясь, укатил к себе. Настроение было двойственное — тело болело тупо везде, но это была приятная боль, вызывающая чувство законченности. С другой стороны, неудобно получилось, что я не предупредил Жеку, а все входящие тупо игнорировал, боясь подшофе сказать что-нибудь не то. Я вполз в прихожую, горло горело — так хотелось пить, и сразу шмыгнул в кухню. Там неожиданно сидел Жека. Пил чай, клацал телефон. Я умудрился не заметить его вьетнамок на дорожке, наверное, потому что у меня, в принципе, куча его обуви валяется.  — Првет, — хриплю, добираясь до воды.  — Привет, — отвечает хмуро. Осматривает с ног до головы: — Ты не отвечаешь на звонки. Заглатываю литру — так, что льётся за шиворот. Утолив жажду, отвечаю легкомысленно:  — Телефон разрядился, сори. Поджимает губы:  — Хоть бы предупредил. Мне становится смешно:  — Хорошо, мамочка. Закатывает глаза:  — Это называется дружба, чел. Когда ты понятия не имеешь, где шатается твой бро, то начинаешь беспокоиться и звонить. Фыркаю:  — Спасибо дружище. Ты меня ждал?  — Почти. Мать опять развела детский сад с этими внуками. Достало.  — Ого. Так ты просто ушел или вы поругались? Он отвечает выразительным взглядом, и я понимаю, что конечно же он не срался с ней, а просто сказал четкое «нет» и ушел. Хорошо хоть, куда уходить есть, ибо мать у него временами… настойчивая. А теперь загорелась ещё и этой идеей, хотя сыну только двадцать пять.  — Пошли посмотрим кинчик?  — Ммм, не, я приставку принес, может в контру поиграем или погоняем в танчики? Как тебе? И мы играем, пока не светает, потому что Жеке днём на треню, а я поживу и с двумя-тремя часами сна в запасе. И таки просыпаюсь через три часа. Поднимаюсь, иду в душ. Когда захожу обратно в гостиную, друг сонно поднимает голову:  — Чё? Ты уже?  — Ага, — сажусь рядом с ним на диван. — Там на кухне флешка с проектом, отдай Палычу, он будет рад.  — Понял-принял, — голос у него хрипловатый со сна, а выражение расслабленное и совсем домашнее. Это потихоньку, исподтишка срывает мне крышу, но я притворяюсь, что всё нормально, что внутри не мечется, не рвёт по-живому. Это так сложно, но уже так обыденно, что я почти не замечаю усилий, пока не сжимает в груди до упора. Ненавижу это чувство, но вынь его, и от меня ничего не останется. Потому, что в моей жизни и нет ничего, кроме этого долбаного чувства и влачащейся за ним потрёпанной, потасканной боли. Встаю, потому что не могу больше на него смотреть, но не успеваю сделать и шага, как он хватает меня за руку:  — Ну что такое? — говорю, оборачиваясь. В его глазах ни капли былой сонливости. Только глубина ласкового оливкового цвета. Завораживающее талое марево с тонкими лучами зелёного и чуть ли не желтого цвета.  — Не нравится мне это твоё выражение, — заявляет прямо. Напрягаюсь. Наверное, я слишком устал, чтобы притворяться или отшучиваться, и он не может не заметить — как и всего, что со мной происходит. Я знаю. Знаю это. И сейчас, как никогда рвутся с языка правдивые шальные слова. Я почти вижу — предвижу — себя произносящим это, почти осязаю его реакцию и наслаждаюсь хотя бы тем мелким чувством эгоистичной победы — непонятно над чем — что будет отведена мне на считанные секунды, прежде чем я потеряю его насовсем. Какие шансы, что он — не то, что поймёт меня, а просто — не отвернётся в отвращении? Эй, Жека, понимающий, ответственный мальчик, как ты относишься к гомикам? Что стоит за твоим общепринятым пренебрежением и пацанскими шуточками на тему? Да-да, знаю, мы все шутили по поводу, и я в том числе, никогда бы не согласившийся признаться в бисексуальности. Успокаиваю себя. Успокаиваю. Считаю до пяти. Говорю.  — Я просто устал, Жек. После моего отдыха нужен ещё отдых.  — Некит…  — Ненене, чувак, серьёзно, у меня голова трещит. Будешь меня мучить, карма отминусуется.  — Бля… но мы поговорим, понял?! Я всё равно у тебя торчу, так что только приди! Господи, какой же у него охрененный голос со сна…  — Уже боюсь, — шуточно хлопаю его по руке и спешно сваливаю. Иду на работу уже уставшим. Засыпаю на брейке. Понимаю, что где-то ввел неправильные данные и придётся пересчитывать результаты целого блока… Шеф смотрит на мою постную рожу подозрительно, а Ваня за соседним столом глядя в мою сторону выразительно насвистывает Скорпионскую «Холидей». Уматываю домой, не задерживаясь, как обычно. Дома Жека окопался на кухне с большой кастрюлей, содержащей, как я подозреваю, компот.  — Здравствуй, бро, — приветствует меня широким объятием, старательно имитируя женушку. — Я тут тебе и баньку натопил, и хлеб-соль испёк.  — Печеная соль, ммм, офигеть как вкусно, наверное, — ухмыляюсь, сдёргивая кеды. — Ты у бабули на даче был? Или на своей?  — На своей. Посдёргивал, пока наши не подвалили.  — Ясно. Надо было на бабулину. У меня всё руки не доходят, а там домик, надо хоть прибраться.  — Ого, я и забыл. Хочешь, поехали на выходных вместе? Некоторое время раздумываю. Киваю:  — Лады. Только там одна узкая кровать, так что всё по-чесноку — спорим на цу-е-фа.  — Понял-принял. На следующей неделе. Обещаешь? — Омг, опять ты со своими точными датами.  — Ничё не знаю. Слово пацана? Он посмотрел на меня хитро и поплевал на руку. Я закатил глаза, но под этим взглядом сдался и поплевал на свою, после чего схлопнул с рукой впавшего в детство Жеки.  — Бля, ну и мерзостная хрень, друже, эти твои сопли. Скалится радостно:  — Так, я только с тобой. Ты ж мне как брат, чел, так что слюнообмен — это природно. Пытаюсь улыбнуться. Надеюсь получается. Брат… Перестань. Блять, перестань бить по больному! И я вдруг замечаю эту осторожность в его глазах, это закрадывающееся беспокойство, и укол совести протыкает меня насквозь, потому, что на самом деле это я, а не он тут эгоистичная мразь. Отталкиваю его, отталкиваю каждый раз подальше, а он как слепая собака тычется тёплым носом в больные места и лижет их шершавым языком. Развлекает меня, пытается что-то делать… А может и правда… ну, рассказать… сделать хоть для него легче, потому что — поболит и перестанет. Как детская рана на обнаженной коленке — подуй, поплачь, забудь и побеги обратно. Через некоторое время заживёт — следа не останется. И я решаюсь, потому что от моего молчания ни ему, ни мне не легче. И позволяю себе последнюю роскошь. Как в грёбаной, блять, мелодраме.  — Я кофе хочу. Тебе сделать?  — Хах, спрашиваешь. Иду варить кофе, варганя бутерброды из хлеба и всего, что осталось в холодильнике. Мы садимся и пьём кофе. На газовой конфорке медленно варится компот, распространяя душистый, знакомый чуть ли не с младенчества запах. Я, наконец, собираю сопли и, чувствуя себя отвратительно неловко, говорю:  — Жека, тут такое дело… (раз, два, т…) Я люблю тебя. Он хмыкает:  — Скажешь тоже. И я тебя, чел. Взять себя в руки снова занимает некоторое время. Выдыхаю:  — Я серьёзно. Он хочет пошутить — по глазам вижу, но в следующую секунду до него доходит, заставляя замолчать. Перестаёт отпивать маленькими глотками кофе. Выдаёт:  — Серьёзно… это реально серьёзно? Типа…  — Типа реально серьёзно… — хмыкаю. Ему нужно время, чтобы переварить, и мы снова молчим. Чтобы избавиться от ощущения неловкости поднимаюсь и мою посуду. Непроизвольно начинаю считать. (раз, два, т…)  — И… как давно? Пожимаю плечами:  — Не знаю. Наверно, давно. Словно я знаю точную дату. Поворачиваюсь: от волнения в горле комок, мешающий сказать нормально.  — Давай я проясню, окей? Я ничего от тебя не требую, то что я сказал вообще ни о чём не говорит, я просто хотел сказать, потому, что это тяжело видеть тебя каждый день и давить это в себе. Я думал, пройдёт или переживу, передавлю, но это душит меня, Жек, — засовываю мокрые руки в карманы, и от неловкости нахохливаюсь, — я не хотел иметь этим тебе мозг, но, извини, так получилось. Он коротко кивает, опуская взгляд в пол. Поднимает, как поднимают тяжелую, наполненную вязкой, тёмной жидкостью чашу:  — Некит… ничего если я свалю сегодня? Мне… мне надо вшарить, и ты тут как-то… Он ещё и извиняется. Выдавливаю из себя кривую улыбку:  — Не вопрос, чувак. Я знаю, это жесть как неожиданно. Сори. Он благодарно кивает, и я иду закрывать за ним дверь. Вежливый надежный мальчик Женя. Сердце у тебя теперь будет не на месте. Но, надеюсь, это скоро пройдёт, и всё будет как всегда… только без меня. Медленно домываю посуду, выключаю конфорку под кастрюлей с компотом и иду на балкон, где постепенно затухает душная июльская жара. Пойти бы и сегодня поблядствовать, да как-то нет настроя. Есть настрой зарыться в подушки, точно маленькая девочка, и заснуть, но это не сработает — так колотится сердце, хотя внешне я спокоен, как удав. И я решаю, как всегда, как последний трус, сбежать от себя в детство. В тумбочке на самой нижней полке лежит чемодан и куча коробок. Достаю их все и перетаскиваю на центр ковра в зал. Открываю всё и сразу — тяжелый альбом с фотографиями, мозаику, железный конструктор, мешок с советскими монетами, большой прибор, покрытый пластиком, напоминающий очки, в середину которых можно вставлять просвечивающиеся фотокарточки, коллекцию марок, старых, словно пуленепробиваемых киндеров… много чего. Когда бабуля была жива, она часто рассказывала об их с дедом поездках по всему СССР — показывала фото, памятные открытки, календарики. Бабуля вообще была знатной путешественницей, и ещё сопляком я помню, как к нам приезжали её многочисленные приятели буквально отовсюду. Зарываюсь в воспоминания, заигрываюсь в маленького мальчика, забываюсь до глубокой ночи и, даже не сложив вещи обратно, едва добираясь до кровати, засыпаю.