Сказка на ночь

      Я была укутана в теплое шерстяное одеяло, когда снова пришла в себя. Впереди что-то мелькало и согревало приятным теплом. Я слишком замерзла, пока лежала на полу, брошенная и никому не нужная, что теперь дрожу мелкой рябью. Краем глаза я заметила разоженный камин, приятно звучащий искарми, отскакивающими от горячих древесных углей. Моя голова снова лежала на худых ногах, а мускулистые руки заботливо стирали кровь с моего лица и шеи. Я попыталась отодвинуться, но после удара об пол раскалывалась голова и каждое движение тяжело давалось, отражаясь в каждой мышце моего тела. — Не шевелись, — все тем же мягким голосом говорил Шеннон. — Не трогай, — я едва слышно возразила.       Но он так же непоколебимо оттирал присохшую кровь. — Не шевелись, — повторил он чуть жестче, когда я начала вырываться с силой ребенка, ибо после многодневного воздержания от пищи и избиения, я утратила некогда пышущую силу.       Я перестала двигаться, потому что и он мог поступить со мной ничуть не лучше своего брата, но его прикосновения по-прежнему доставляли мне непреодолимый дискомфорт, сотрясающий все мое внутреннее существо и не позволяющий рассудку завладеть моими чувствами. Я снова не смогла сдержаться и начала отстраняться. — Марселин, либо ты прекратишь двигаться, либо тебе будет еще больнее, чем сейчас, — он сказал это в той интонации, в которой со мной говорил его брат, но потом мягко добавил. — Но я совсем не хочу делать тебе больно…       Я перестала двигаться, пересилив себя только тем, что боялась новой волны боли. Я больше не хотела, чтобы это повторилось. Меня избивали в том месте, где я пробыла последние несколько месяцев, но я не получала ничего, выходящего более чем за несколько пощечин, вывернутых рук и не слишком увлеченных пинков по ногам. — Зачем ты это делаешь? — А у меня есть выбор? — он искренне улыбнулся.       Я предпочла не отвечать, но он продолжил сам. — Тебе стоит отнестись ко всему, что происходит, с особой серьезностью. Потому что все имеет смысл. — Какой же в этом смысл? — Тебе не обязательно знать. — Зачем делать со мной это, если я даже не знаю чего от меня хотят? — В этом смысл, Марселин, — он хотел еще что-то добавить, но пресек себя, облизнув губы и замолчав.       И я тоже долго молчала, пытаясь осознать его слова. Я хотела понять, что же все это значит и к чему я должна относиться серьезно, но на ум, кроме извращенной фантазии и безмерных богатств, с помощью которых они могли реализовать любую мечту, ничего не приходило. И на какой-то миг мне показалось, что Шеннон сам не может дать ответа ни на один мой вопрос. Ибо он был другой. — Ты сам веришь в то, что говоришь? — Да. — А может тебе просто брат промыл мозги?       Он рассмеялся, коснулся моих волос с отцовской любовью, отчего я вдавилась в диван, но получилось так, что я только больше прижалась к его ногам и торсу. — С чего ты взяла, что это он промыл мне мозги, а не я ему? — Он избил меня. — Я вижу. — Не ты, — сказала я в подтверждение своей догадки. — Почему не ты? У тебя тоже был повод... Хуже.       Мне не верилось, что я говорю это: что у кого-то был повод избить меня, но сейчас это было как никогда уместно и правильно. — У меня другие способы… — сказал он, снова улыбнувшись. — Почти закончил.       Он старательно вытирал мое лицо салфетками, влажными от воды и крови, растворявшейся в его руках. — Не нужно родительских сентиментов, — сказала я, стиснув зубы. — Я все-равно буду ненавидеть тебя. — Мне все равно, — он так же открыто смотрел на меня, не собираясь терять самообладание, как в прошлый раз.       Я на секунду задумалась о причинах завязавшегося разговора, пока он не прервал меня, намереньем подняться, оставив одну. Я бросила взгляд на него, осунувшись в мягком диване, практически утопая в нем. В рту по прежнему стоял вкус запекшейся крови, а воздух пропитался аптечный запахом. — Если будет что-то нужно, то я в твоем распоряжении… — он непринужденно подмигнул, вызывая у меня непреодолимые порывы ненависти от его любезности. Тогда я была рада, что давно ничего не ела, потому что это вызывало тошноту. Мне было вдвойне мерзко оттого, что он ведет со мной себя так, будто это не он держит меня взаперти, а я сама хочу этого. Будто он делает мне любезное одолжение...       Я бы хотела по-настоящему злиться на него, броситься и сделать ему больно, хотя бы частично выместив свою злость и обиду, но теперь это было невозможно. Ибо в сравнении он поступал со мной так, как должен поступать родной отец, безгранично любящий мужчина или брат, проживший целую жизнь рядом.       Рядом с собой я заметила новую, но мужскую футболку, но ее бесформенность и отсутствие вызывающего выреза понравились мне намного больше чем то, что было на мне сейчас и то, что могло мне понравиться когда-либо до этого. Я тут же сменила грязную и все еще влажную и упала обратно, не в силах делать что-либо еще. Я была обессилена морально и физически, психически нестабильна и не знала, чего ожидать от самой себя.       Я не поднималась с дивана до тех пор, пока он снова не вернулся. — Может встанешь? — Примени силу, — сказал я, не думаю о том, что говорю. — У тебя больше не получится. — Рано или поздно ты поступишь со мной так же, если не хуже, а не будешь играть в хорошего парня. — Заберешь свои слова обратно. — Ни за что… — процедила я, сгорая от неприязни ко всему его существованию.       Но он лишь улыбнулся, выказывая искреннее недоумение моему поведению. Он все еще продолжал вести себя так, будто он жертва моей агрессии, а не я. — Хочешь на улицу выйти?       Я молчала, не веря своим ушам, но в его голосе не было и намека на шутку. — Хей, — он сделал несколько шагов, оказавшись в десятках сантиметров на меня. — Если не будешь говорить о чем-нибудь, кроме собственной неприязни— с ума сойдешь. — Я вас не просто не принимаю, я вас ненавижу! — процедила снова я, несмотря на то, что от каждого собственного слова мне было мерзко, но молчание было куда хуже, будто болотный холод окутывает с ног до головы.       Не получив ответа на свой поврос, он не сдвинулся с места, испытывая мое терпение. А я с самого детства не выносила пристального взгляда, потому что приводил он всегда к чему-то нехорошему. Каждый раз, после такого взгляда, я страдала все сильнее и сильнее. Поэтому я встала и попыталась уйти куда-нибудь, где его внимание обойдет меня стороной. Но он быстро усадил меня обратно, слегка толкнув сильной рукой. И неужели я и вправду думала, что смогу просто так уйти?       Я грустно бросила взгляд на его безразличное лицо, чем вызвала вырвавшийся из его большой груди тяжелый вздох и столь же грустную улыбку, и сдалась. — Ты не отстанешь? — Нет. — Тогда да, я хочу. — Только не пытайся наебать меня… — Ты серьезно?       Я нормально не ела и не пила, не имела длительного сна из-за кошмаров, настигавших меня каждый раз, когда я пыталась забыться, и была избита до такой степени, что щеки до сих пор горели, а ребра будто были вдавлены внутрь, впиваясь в мои внутренние органы острыми концами. — Селин, мы не в тех отношениях, чтобы я шутил с тобой. — Не называй меня так.       По обостренному истязаниями телу пронеслась дрожь, из-за внезапно нахлынувших воспоминаний далекого прошлого, от которого я пыталась скрыться, которое я забыла, и которое теперь будто снова наяву. — Почему? — спросил он, непробиваемый проницательностью.       Я снова молчала, ухудшая наши и без того нетеплые отношения, едва ли не потерпевшие провал. — Как хочешь, — сказал он, обреченно.       Взял меня за свободно лежащую руку, которая теперь уже не сопротивлялась, и рывком поднял с дивана. Мы оказались в темном гараже, с несколькими темными машинами, на мой взгляд ничем не отличавшимися между собой. Я согласилась сесть и пристегнуться, потому что терять было нечего, а сопротивление оказалось бесполезным и угнетающим занятием, уничтожающим не хуже любого ожидания и незнания.       Я не была на улице, казалось, целую вечность. И хотя мы просто ехали в молчаливой тишине, без угнетающих разговоров, без угнетающего дома, а я даже не смотрела на него, я постоянно чувствовала усиливающееся бессилие, потому что после первого побоя — ты начинаешь непреодолимо ломаться, и никак помешать этому не можешь.       А вдобавок к этому я сходила с ума уже достаточно долго, не имея человеческого общения, не слыша своего имени в течении нескольких месяцев, легко заменяемым на «тварь» и «блядь», не слышала обычных разговоров. Оказалось, что мир оторвало от меня. И оказалось, что первым, кто назвал меня по имени — был Джаред, а первый, кто предложил мне часть утраченного мира — был Шеннон.       Переполненая грудь, почти остановившееся сердце, онемевшие руки и совершенно иссушенные губы из-за длительного голодания. — Я приехала в Нью-Йорк…       Он был удивлен тем, что я заговорила с ним. Но, даже не повернув голову и сохранив непробиваемое эмоциями лицо, заметил: — А оказалась в Лос-Анджелесе.       Наш разговор не имел продолжения и не мог бы иметь. Вряд ли мы имели общие темы или жизненный опыт. Он просто ехал, играя всеми мышцами на теле и изредка бросая взгляд на меня из под темных очков, а просто подчинялась его воли, согласившись выйти на улицу с тысячью условий, не испытывая ни малейшего намека на свободу.       Потому, еле размыкающимися губами, не ожидая того, что он без слов поймет мое желание, я попросила: — Я хочу... ветра.       Иногда Шеннон удивлял своей проницательностью, а иногда уничтожал, дергая за крючки, прицепленные к сердцу. Но, к счастью, сейчас он без объяснений понял и открыл окно с моей стороны. Теплый ветер обдувал мою одурманенную голову, затмевая рассудок все больше. — Я хочу спать, — заметила я, когда практически провалилась в сон. — И хочу есть.       Едва пробиваясь через сон, я почувствовала вес своего тела на его руках и легкие тихие шаги, ведущие наверх. Почувствовала мягкую кровать и невесомое одеяло. Почувствовала, как руки сами собой не отпускали его, цепко впиваясь в плечо. И чувствовала, что едва прошептала: — Мне страшно.       Не понимая, что я делаю, и представляя на месте его человека, спасающего меня от всех напастей, я не отпускала свою руку. Мое подсознание начало ломать реальность. И это был единственный выход в сложившейся ситуации.