Ночь Сказок

Слепого так и не нашли. Он слинял еще до их появления. Единственный из нас, кого в ту ночь не заперли. Он не знал, почему не ушёл. Почему остался, вместо того чтобы обрести зрение и убежать, взрывая лапами землю. Но он остался, и медленно пошёл по коридорам Дома, прислушиваясь к их жизни. Со стен что-то стекало и капало на пол. Слепому показалось, что это дождь в Лесу, но он тут же вспомнил, что находится не в Лесу, и это не дождь. Дождь пах сыростью, червями, мышами, мягкой землей и свежим воздухом — а эти капли пахли железом и смертью. Он шёл, трогая стены, ощущая на пальцах влагу. Она почти не пугала его: это была не его война, и не его друзья пали ее жертвами. Коридор смыкался за его спиной, образуя дорогу, ведущую только вперёд, и Слепой послушно следовал пути, по которому вел его Дом. Иногда он спотыкался обо что-то мягкое и тёплое, но не останавливался, потому что не хотел угадывать наощупь, кто именно там лежит. Крики и грохот раздавались по всему Дому, но в ту часть, где находился Слепой, они долетали почти что шепотом, но шепотом страшным и нарастающим, как гроза. У стены слева лежали двое. Слепой понял это по их дыханию: одно — тихое, испуганное; другое — хриплое, прерывистое и жадное. Он замер, прислушиваясь к шепоту, сильно отличавшемуся от шепота войны: он был нежный, успокаивающий. Слепой подошел ближе, позволяя им увидеть себя. Около стены сидел Череп, подпирая ее могучей спиной. На его коленях покоилась голова Ведьмы. Он склонился над ней, нашептывая на ухо что-то убаюкивающее, а Ведьма слушала его, хватая ртом воздух, как рыба, выброшенная на берег. Ее глаза блуждали по стенам, чуть задерживаясь на лице Черепа, и каждый раз, когда это происходило, воздух с хрипом выходил из ее груди. Заметив Слепого, вышедшего из тени, она слабо улыбнулась и позвала его. Слепой встал на колени и протянул руку, ища руку Ведьмы, но вместо этого наткнулся на ее бок. Такой же влажный, как пол и стены Дома. Ведьма не мешала ему, и он смог «осмотреть» ее: в правом боку, чуть ниже первого ребра — два параллельных ножевых ранения, ещё два — чуть дальше, одно — в правом бедре... Слепой не сомневался, что с другой стороны их ещё больше, но не стал проверять. Это было страшно, и он хотел уйти, сбежать. Жалел, что не сделал этого сразу. Ведьма схватила его за локоть и крепко сжала. — Пожалуйста, останься, — прохрипела она с каким-то булькающим звуком, и Слепому показалось, что его сейчас стошнит. — Ненадолго. Череп перестал шептать ей на ухо и теперь просто гладил по волосам, направив ничего не выражающий взгляд в противоположную стену. Слепой сел рядом и сидел, слушая дыхание Ведьмы, пока она не умерла. Тогда он встал и повернул голову туда, где находился Череп, как бы спрашивая, можно ли уйти. Череп всё так же гладил волосы Ведьмы. Из его глаз катились слёзы, но голос оказался странно твердым: — Мне не пережить эту ночь, Слепой. Но прежде, чем ты уйдёшь, запомни: у нас теперь новый Закон. Никаких девушек. Они на своей половине, мы на своей. Никаких пересечений. Ты понял? Слепой кивнул, нахмурившись. Немного подождал и пошёл прочь. Но он не успел пройти и пары шагов, когда Череп окликнул его. — Слепой... — на этот раз голос звучал совсем по-другому. Жалобно, виновато, неуверенно. — Прости нас... Пожалуйста, прости. — Слепой удивленно поднял брови. Руки дергали край джинс. — Прости меня. Я не причастен к этому, но в какой-то степени тоже виноват. В том, что всё это вообще происходит. Слепой пока не понимал. Но чем-то холодным веяло от этих слов, чем-то запредельно страшным, ещё страшнее, чем кровавый дождь, пролившийся над Домом. За что Череп мог извиняться перед ним? Что ценного старшие могли забрать у него? Кузнечик с остальными были заперты, он это очень хорошо знал. Неужели кто-то из них выбрался? Шепот войны стал громче, превратившись в задушенный крик. Череп встал на ноги. Подошел к Слепому и вложил ему в руку ключ. — Отопри их, когда всё закончится. Это было похоже на ножи. Или на осколки. На что-то острое, очень острое. Они впились Слепому в горло, в грудь, в руки, в ноги, во всё тело, которое начало дрожать. Ноги подкосились, он почти упал, но не заметил этого. Невозможно. Слишком ужасно, чтобы быть правдой. Он стоял в оцепенении, боясь пошевелиться. Боясь, что от любого движения осколки пройдут ещё глубже. Череп смотрел на него очень грустными глазами. — Где? — прошелестел Слепой, почти не открывая рта. Крики становились всё громче, отражаясь в нём, как в зеркале. — На первом, — сказал Череп и ушел в ту сторону, откуда доносились крики. Слепой остался наедине с мертвой Ведьмой. Он хотел бежать, но осколки всё ещё сидели в нём, и он не решился. Пошёл медленно, ощупывая стены в поисках Надежды. Но Дом не давал её, а давал только холод и дрожь, расходившуюся волнами по телу Слепого. На первом он наткнулся на множество тел. Намного больше, чем на втором. Он со страхом трогал каждое, боясь узнать. Он надеялся, что не узнает. Лелеял это в сердце, и осколки сидели спокойно, прислушиваясь к его стуку. Когда Слепой нашел его, он не сразу почувствовал это. Обычно он всегда чувствовал, но этот раз стал исключением. Он машинально, уже почти привычно ощупывал тело и вдруг понял, что это он. Слепой не помнил, что узнал в нём первым — может, волосы, а может, форму носа — но когда это произошло, осколки устремились внутрь. Он честно старался не двигаться, исчезнуть, умереть, но ничего не помогало: они распарывали его кожу, как бумагу, и пронзали каждую внутренность. Мертвенный холод сковал Слепого, он дрожал и шарил руками по телу, обманывая себя, надеясь найти что-то, не принадлежащее ему . И нашел. Из груди торчал старый нож, вошедший почти целиком. Чуть шершавая рукоятка легла ему в руку так легко, как будто он всю жизнь только и делал, что держал ножи. Слепой заплакал. Дрожащими пальцами вытащил нож и спрятал его под одеждой. Сел на колени перед телом и стал раскачиваться, завывая от боли. Что-то неправильное было во всем этом. Почему Дом до сих пор не обрушился ему на голову? Как может существовать он, когда Лося больше нет? Почему никто не исчез, почему стены не сомкнулись, почему он снова не оказался в Наружности, один-одинешенек, брошенный всеми? И как вообще этот нож мог убить его? Невозможно. Этого не может быть. Наверное, это всего лишь внешняя картинка, а на самом деле он уже лежит в какой-нибудь грязной подворотне в окружении бездомных собак. Стены, словно услышав его, стали сужаться, а потом исчезли, и их место занял Лес — не такой Лес, который запомнился Слепому — этот Лес был мрачнее, страшнее, не был домом оборотню, хоть и был частью Дома. Слепой почувствовал, что лапы его намокли; он открыл глаза и увидел перед собой тело огромного лося. Он сразу понял, что это лось, хотя никогда прежде не видел таких животных. Рога лося были огромные, ветвистые, переплетенные один с другим. Вместе они образовывали что-то, смутно напоминающее форму Дома. А внутри, в переплетении рогов, были разноцветные птички. Слепой видел много птиц в Лесу, но эти были особенные. Одна — самая большая — была окрашена в яркие желто-оранжевые тона; другая, чуть меньше — тускло-серая, с вкраплениями зеленого; ещё одна — с кривым клювом, коричневато-болотного цвета; и ещё много, много маленьких птичек, спрятавшихся в зарослях рогов. Все они были мертвы. Лес окружал Слепого. И теперь он завыл по-настоящему, как умирающий зверь воет от невыносимой боли. Осколки шевелились в нём, резали его изнутри, и оттуда, где они вошли в него, лилась кровь, стекая по его шерсти, сворачиваясь в ней и покрываясь новыми ручьями. Их журчание сливалось в голове Слепого с его собственным воем. Это было невыносимо. Слишком больно, чтобы вынести. Он пытался закрыть глаза, но всё равно видел его . Тогда Слепой побежал. Он бежал так быстро, как только мог. Скользкие от крови лапы поскальзывались на опавшей листве, он врезался в деревья, жалобно скуля и оставляя на них кровавый след. Обитатели Леса разбегались в стороны от сумасшедшего оборотня, не замечающего ни их, ни дороги. Из капель, упавших с его тела на землю, вырастали кроваво-красные маки, отмечая его путь. Слепой не хотел останавливаться. Он хотел сцепиться с каким-нибудь диким зверем, броситься со скалы, утопиться... Он хотел умереть. Но его тело потеряло много крови, мышцы сводило судорогой, он всё чаще падал и всё реже вставал. В конце концов он упал в яму, полную гнилых листьев, и больше не поднимался. Он пролежал там долго. Очень долго. Годы, а может, десятки, сотни лет. Он не ел, не пил, не спал, не двигался. Он ни разу не сомкнул глаз. Лес менял свои одежды, солнце заходило и уходило миллион раз, но он не мог встать. Он лежал там до тех пор, пока последний осколок не вышел из его тела, на котором остались незаживающие шрамы, сочащиеся кровью. Уходя, он оставил после себя гору битого стекла. Слепой вернулся за два дня до того, как Кузнечик вышел из комы. Став Сфинксом и вернувшись в комнату из Могильника, он спросил у Слепого, где тот был в Ночь Выпуска и что там случилось. — Я думал, что Боги бессмертны, — невпопад ответил Слепой. Таким тоном, что Сфинкс больше никогда его об этом не спрашивал.