Портреты

      А через пару дней со мной связались.       Я ответил на первый же звонок, не задумываясь о совместимости, романтике и прочей поебени. Мужик, пришедший на встречу и представившийся Владимиром, оказался раза в полтора меня крупнее, сантиметров на двадцать выше и на семь лет старше. Но, впрочем, он был довольно ухоженным, симпатичным и, что главное — до одури веселым. Мы подружились всего за несколько часов, обсуждая наравне и политику, и хоккей, и фотографию, в которой он неплохо разбирался. Впервые за пару лет, мне не нужно было искать темы для разговоров и строить из себя романтичное чмо, находясь рядом с мужчиной, с которым я планирую отношения.       На следующих выходных - или через одни, не помню точно - он приехал ко мне. Я встретил его на остановке, мы зашли в магазин и накупили вкусного, смеясь и безумствуя. Кажется, впервые за полгода я так искренне веселился. Дома мы вместе замотали сосиски в покупное слоеное тесто и засунули их в духовку — благо дома не было соседей и мне не нужно было спрашивать разрешения, чтоб занять ее. Пока наш шедевр кулинарии готовился, Вова нашел на раздаче в торренте неплохой фильм, и мы с удовольствием уселись с тарелкой сосисок перед экраном ноута.        Поначалу мне было смешно. Я подначивал его, веселясь и цитируя собственное объявление «для совместного просмотра фильмов по выходным, поедания вкусного и неистовой ебли», и со смехом спрашивал, когда же будет основное блюдо. Он, задорно блестя глазами, отвечал, что знает три матерных слова и на этом словарный запас исчерпан, поэтому претензии к производителю. Я обещал, что «еще до президента дойду, и тогда ужо вам не поздоровится, шаражкина контора!».        За нашими шутками я не заметил, как кончился фильм и Вова нашел вторую его часть. Она оказалась тягомотной и нудной, и я больше от скуки и желания острых ощущений, чем от чего-то еще, стал соблазнять Вовку, похожего на большого веселого медведя. Сначала я сел к нему поближе, потом напросился, чтоб усесться на руки. Обняв его за шею, я затаился, чтобы потом, когда он обратил-таки расслабленный взор к экрану, начать кусать его ухо, соблазнительно касаясь кромки языком и мурлыча от удовольствия.       Грубо и резко, не терпя возражений, он положил свою огромную ладонь мне на ширинку, сжал возбуждающийся член и одновременно оттянул второй лапой мою голову назад, впиваясь в губы долгим, грубым и жестким поцелуем. Внутри меня что-то сжалось от смешения возбуждения и невыразимой тоски, боли по прошлому. Я зажмурился, кусая его губы, торопливо стянул с себя майку, взялся за полы его клетчатой рубашки, торопливо расстегивая ее дрожащими от возбуждения и нетерпения пальцами. Чуть рыкнув, он сам рванул рубашку, вырывая с мясом пару пуговиц, которые радостно застучали по линолеуму. Я рвано выдохнул сквозь зубы, опуская ладонь на его эрекцию. Тонко взвизгнула молния, я нетерпеливо отщелкнул пуговицу над ширинкой и запустил руку под резинку боксеров, обхватывая пальцами горячий толстый член, налитый возбуждением. Я разорвал наш влажный поцелуй и нетерпеливо насадился губами на его плоть, с мандражом чувствуя, как он проводит горячей ладонью по моей обнаженной спине, прижимая к себе ближе, забирается рукой под мой ремень сзади, поглаживая агрессивно и жадно мои ягодицы. Тугое возбуждение, подобное загустевшей вмиг крови, толкалось в пах и разгоняло пульс до болезненного отзвука в горле.        Он был тороплив, жаден, но это спасало меня, ведь любое промедление могло обернуться ненужными воспоминаниями. Но мой любовник не позволял им появиться — он быстро и четко толкался в меня, насаживая меня на свои бедра, так что я шипел и утыкался мокрым лбом в подлокотник дивана. Немного боли, заполошное возбуждение и неподдельное, обжигающее удовольствие.        Он кончил чуть раньше, но я не успел даже разозлиться или расстроиться, как он моментально перевернул меня, доводя мое возбуждение до наивысшей точки грубым, требовательным, жадным минетом. Я выгибался под ним, толкаясь бедрами навстречу его рту, стонал, кусая нижнюю, не помня себя от возбуждения, то закатывая глаза и жмурясь, то жадно наблюдая, как он насаживается губами, как обводит мою головку языком и как тянется тонкая ниточка слюны от моего члена к его губам. Его пальцы ритмично ласкали меня сзади, и я не выдержал долго. Выгнувшись до предела, я излился и почти потерял сознание от возбуждения.       Повалявшись несколько минут, мы вместе сходили в душ, и я с некоторой обидой смотрел, как он полощет рот. Возбуждение сошло, и на меня неподъемным грузом вновь и вновь накатывали воспоминания, мрачные, болезненные. Близость Вовы вдруг стала раздражающим, давящим фактором, мне хотелось оказаться в одиночестве, накрутить себя до истерики и выплеснуть уже давящую боль в бессмысленное "избиение" стены, а потом сесть и снова начать штриховать лист черным карандашом, стремясь довести его белизну до абсолютной мглы, такой же, как в моей душе. Я мылся на чистом автоматизме, уходя все глубже в свои мысли, и потому вздрогнул, когда Вова коснулся моего плеча мягкой мыльной мочалкой. Я повернулся к нему. - Я тебе синяк поставил, - чуть смущенно улыбнулся он, - если растереть, пройдет быстрее. - Да? Валяй, - я порывисто кивнул, прикрыл глаза. Навязчивые мухи мыслей лезли со всех сторон, будто бы я был трупом, разлагающимся на жаре. Воспоминания о том, как я любил мыть Его, а потом касаться горячей кожи губами, как мы подолгу валялись в ванной вместе, пока не остынет вода и не осядет вся пена, то играя полупустыми пузырьками, то болтая, то просто наслаждаясь близостью друг друга... Нет. Прочь. Долго и шумно выдохнул, но помогло слабо. - Что с тобой? - вдруг спросил он, смывая мыло с мочалки. Я отстранился, вылез из ванной, пристально посмотрел на себя в запотевшее зеркало. - Какая тебе разница, Вов? Мы же договаривались: «Поели и разбежались».       Мы вытерлись, оделись, в абсолютном молчании выпили чаю. Вспомнив о том, что скоро должны прийти соседи, я стер с дивана «следы преступлений», привел комнату в божеский вид. На плечи навалилась странная, тяжелая усталость, и когда он собрался уходить, я только обрадовался. Вова ушел практически без слов, так и не договорившись со мной о новой встрече, за что я был ему благодарен.       Закрыв дверь, я сел за мольберт и достал новый лист, чтобы к ночи вычернить его карандашом. Абсолютно. До цвета ненависти.