I for u

Ночник тускло освещал помещение бесполезным рыжим. За приоткрытым окном приглушенно шумела ночь, наполняя своими звуками пустую комнату. Слабая прохлада обнимала меня, но натянуть на себя одеяло или подняться, чтобы закрыть окно, не было сил. Вспотевший и вымотанный, я лежал на спине, смотрел в потолок и не мог ни о чем думать. В голове было пусто, как и в комнате. Внутри было пусто, как и в голове. Из ванной снова доносились звуки включенного душа — после секса он всегда закрывался там на добрых минут сорок, чтобы снова привести себя в порядок. Вымыть, отполировать, надушить, создать эту заводскую упаковку идеального нового товара. Таким мне казался Рена, когда ложился рядом, насквозь пропитавшийся запахами химикатов. Совершенно гладкая кожа с пропиткой лосьона, высушенная розовая синтетика, мягкая наощупь, лицо со стойким запахом спирта от средства после бритья. Кричащие едкие цвета татуировок на его теле, мне казалось, и вовсе становились какими-то ядовитыми. Я всегда отворачивался набок, гасил свет, а потом чувствовал, как ко мне сзади прижимаются, тесно и настойчиво. Он зашел в комнату спустя пятнадцать минут. Я не видел, но он определенно задержался в дверях, определенно какое-то время смотрел на меня, определенно о чем-то задумался. — Ты можешь простыть, если будешь лежать раздетым на сквозняке, — спустя пару минут он закрыл окно и задвинул штору. Ночь по ту сторону стекла замолчала, комната превратилась в четыре глухие стены. Под чужим весом промялся матрац кровати, и я почувствовал, как рядом стало теплее, а плечо защекотало его дыхание. Его губы, теплые и тонкие, прижались к предплечью и скользнули на сгиб локтя. Только тогда я понял, что в действительности сильно замерз. Рена водил кончиком носа по моей руке, его пальцы пытались переплестись с моими, я закрыл глаза, и комната утонула в темноте. Когда его пальцы начали гладить мою раскрытую ладонь, я смог четко их представить — не те, но по инерции сжал их своими. Рядом замерли. — Ты до сих пор о ком-то думаешь, — не то спросил, не то утвердительно произнес он. Я ничего не ответил и не открыл глаз. Рена молчал, и рука его не двигалась, тесно сжав мою ладонь. Впервые за долгое время я заметил, что комната наполнена тиканьем часов — раньше не обращал внимания. — Я люблю тебя, — снова зазвучал его голос. Зазвучал и тут же стих. О мое плечо разбивалось его дыхание, пальцы сдавливались чужими, но между нами по-прежнему висела тишина. Скорее всего, он ждал моего ответа, реакции, хотя бы взгляда, но, не дождавшись ровным счетом ничего, откинулся на соседнюю подушку. — Если тебе не нужно это — скажи. — Когда я все-таки повернул голову в его сторону, Рена смотрел в потолок, но все так же сжимал мою руку. — Что я должен сделать, чтобы ты думал обо мне? Он произносил все эти слова без просьбы, без горечи, без сожаления, без навязчивости. Голос его казался спокойным и ровным, с привычной хрипотцой. Он все прекрасно понимал и не позволял возможным эмоциям вырваться из-под контроля. Рена был совсем не глуп, он умел выбирать тактику поведения, и со мной у него это получалось лучше всего. Гибкий для меня, он подстраивался под любое мое настроение, и тем самым всегда мог найти ко мне подход. Это я даже не стал отрицать. — Что я должен делать? — повторил он и снова посмотрел на меня. Наши взгляды смогли выдержать друг друга чуть больше минуты — он не вытерпел первым и прижался лбом к моему плечу. Я поднял глаза к потолку. — Ничего. Давай спать. Мы впервые засыпали лицом к лицу. Какое-то время он перебирал мои волосы, а когда начал проваливаться в сон, — осознанно или нет — прижал меня к себе так, что я утыкался носом ему в грудину. Я оставался в таком положении до тех пор, пока не заснул сам. На следующий день я дал ребятам выходной — большинство проголосовало «за». Лен объяснил просьбу тем, что с Макото у них давно намеченные планы, сам Макото сослался на друга, мол, так и есть, Рена попросту не мог оторвать голову от подушки, и только Ицки помолчал в ответ и, посопев в трубку, протянул «Понятно». Словно кроме репетиции ему было некуда больше пойти. В квартире с утра стояла тишина. Как будто время было скованно, как будто я был скован, скован какой-то неловкостью, недосказанностью, может быть, осадком. Рена не говорил мне ничего, даже когда поднялся с постели — обыденно делал утренние процедуры, завтракал, сидел за компьютером. Его не смущало то, что он не у себя дома, он был волен делать, что душе угодно — так он считал, а я не противился. Казалось, за все утро мы не произнесли в адрес друг друга и пары слов, ни разу не обменялись взглядами. Как чужие люди, которых волей судьбы занесло в одну квартиру. Рена думал о своем, я — о своем. Ближе к обеду мне позвонил давний друг, попросил о встрече, и я вцепился в этот звонок, как утопающий в спасательный круг, кинутый неизвестно откуда и неизвестно кем. — Уходишь? — он появился рядом с моим отражением в зеркале. Привалившийся к стене, в растянутой домашней футболке, которую когда-то сам сюда закинул. Я кивнул и оправил ворот свитера. — Надолго? — Не знаю. Он замолчал, я тоже. Из зеркала его глаза явно прожигали мои, но я смотрел только на свое отражение, лишь бы не цепляться с ним взглядом, что, конечно же, было неизбежно. — Подумай над тем, что я сказал вчера, — только и произнес он, а потом развернулся и ушел обратно в комнату. Его затылок с небрежно забранными в хвост волосами еще долго маячил у меня перед глазами, когда я покинул квартиру. *** Перед Его домом не так давно расположилась неплохая лавка с выпечкой. Не найдя варианта более подходящего поблизости, я заскочил туда и купил всевозможных булок из пресного теста. Навряд ли Его вкусы поменялись за такой короткий промежуток времени. Я пересек дорогу, прошел забытый на зиму сад и оказался возле знакомого подъезда. С Саном мы виделись довольно часто. Когда он открыл мне дверь, изнутри потянуло теплом. Приятный ненавязчивый запах всегда заполнял собой воздух его квартиры, холодное освещение обнимало мягкие тона стен любой части его дома, и от этого здесь я чувствовал себя спокойно. — Принес с собой холодок, — улыбнулся мой друг и потер плечи, мол, озяб, — проходи. В его квартире все было идеально настолько, что я порой сомневался, возможно ли так жить. Все здесь — начиная от обоев, мебели, ковров и заканчивая такими мелочами, как кухонные сервизы, салфетки и прочая утварь — было подобрано точно в тон. Он всегда отрицал, что над этим работал дизайнер, но верилось с трудом, что человек необученный способен сделать из своего дома нечто подобное. В комнатах всегда порядок, каждая вещь на своем месте, в кухне нет грязной посуды, а на ковре как будто вовсе нет пыли. Белее белого ванная, гостиная именно для гостей. За сиреневым тюлем в спальне широкое окно, возле окна неизменная акустическая гитара. Попадая сюда, я, признаться, не хотел уходить. — Не подумай, что что-то случилось, — сразу же оправдался он, как только мы сели за стол, — я всего лишь захотел увидеться. — И в мыслях не было. Всегда рад поддержать твое желание. Сан растянул губы в улыбке и расплылся на своих ладонях, уставился на меня. — Мне нечего рассказывать, — засмеялся я от неловкости. — Все обыденно и за неделю ничего не изменилось. — Неужели? Это так непохоже на тебя. Мне всегда казалось, что ты — тот человек, с которым происходит тысяча и одно происшествие за один день, — он тоже засмеялся и придвинул ко мне кружку с чаем. Черная керамика поблескивала на свету кухонных ламп, от чая волнами поднимался пар. — Как продвигается работа? — Мы много репетируем, хорошо. — А ребята? — Они стараются. — Ты, наверное, устаешь. — Частенько. Я старался отвечать в общих чертах, чтобы не вдаваться в подробности и не углубляться. Я не хотел думать об изнанке того, что происходило. И, как и в случае с Коичиро, я пытался бежать от этого. — Ясно, — он улыбнулся, и в этой улыбке уже было многое сказано — Сан не стал продолжать. В кухне воцарилась полная тишина. В квартире моего друга даже не было слышно, как капает из крана вода, или как тикают часы, подвешенные на стену. Ни отголосков соседей, ни проезжающих под окнами машин — тишина. Голубые обои кухни были как небо. Такие же ясные и такие же спокойные. Возможно, было странно сравнивать их именно с небом, но, прижимаясь к стене, можно было почувствовать, как тебя затягивает внутрь, и как холодит спину. Я запрокинул голову и уставился в блеклый потолок. — Может, тебе чего покрепче налить? Когда я посмотрел на него, он подпирал подбородок кулаком и уже не улыбался. — Давай. Сан вытянулся вдоль кровати, в то время как я сел возле нее и прижался спиной к торцу. В моем бокале застыл виски, он же свой потягивал редкими короткими глотками. За сиреневым тюлем я разглядел, как на улице медленно пошел снег. — Скоро зима закончится, — протянул мой друг. Лежа на животе, он тоже смотрел в окно. — И все нормализуется. — Говоришь со знанием дела, — мой скудный сарказм он оставил без внимания, но запустил пальцы в мои волосы и слабо встрепал их. — С нами происходит только то, во что мы способны поверить. А остальное — не в нашем радиусе. — Странная философия. — Это жизнь. Я усмехнулся и сделал пару горьких глотков, обжегших горло. Откинулся назад и запрокинул голову на кровать. Сан смотрел на меня сверху вниз. — То, во что я хотел бы верить, никогда не произойдет со мной. Мой друг издал какой-то смешок, покачал виски в бокале. — Ну, если заведомо говорить, что оно есть невозможное, то да. Пока ты считаешь это несбыточным, ты не способен поверить. И наоборот: если начать верить, даже самые сумасшедшие вещи могут быть осуществимы. В голове все перемешалось, и расслабленный алкоголем, я не хотел распутывать все это. Я еще раз отпил из своего бокала. — Ты младше меня, а говоришь такие вещи, до которых моя приземленность просто не дотягивает. — У меня были хорошие учителя, — он засмеялся, и я услышал, как рядом на пол с характерным звуком опустился его бокал. Сан фактически дышал мне в шею, или его дыхание целеустремленно достигало ее, преодолевая дистанцию — кто его знает. Но я, закрыв глаза, чувствовал это, и в те несколько минут готов был отдать все на свете, лишь бы это состояние не улетучивалось еще немного. — Сколько можно заниматься саморазрушением? — вкрадчиво спросил чей-то голос, совсем отдаленно похожий на голос моего друга. Я помотал головой, не открывая глаз, и мою шею оплели его руки. Он прижался губами к коже, где вниз съехал ворот свитера, и замер так на какое-то время. Вымотанный своим собственным затянувшимся состоянием, я хотел, чтобы он не отпускал меня как можно дольше. Словно Сан — единственный человек, в руки которому я мог отдаться, чтобы хоть ненадолго почувствовать себя нужным, значимым, защищенным. Я не мог позволить себе побыть слабым в объятиях Рены, не мог позволить себе этого и с Реем. А Сан все понимал и молчал. Сейчас не нужно казаться сильным, — будто бы говорил он, — отдохни чуть-чуть. Потолок его спальни, слабо-сиреневый, похожий на какие-то мелкие цветы, поднимался все выше. Я лежал на спине и не мог ни закрыть глаз, ни отвести их — только смотреть в этот потолок, медленно вдыхать и выдыхать воздух. Может, от какой-то моральной усталости, может быть, от алкоголя, может, от того, что я был неподвижен, но я не чувствовал рук и ног. Как будто я — одна невесомая масса, имеющая только глаза и легкие. Потолок продолжал уходить вверх. В моих волосах снова появились пальцы Сана, он принялся перебирать пряди и слабыми движениями массировать кожу головы. Тонкие теплые пальцы, они касались меня осторожно, но в то же время уверенно, целенаправленно; Сан делал это для чего-то. — Если хочешь, ты можешь остаться у меня сегодня. Я уступлю тебе спальню, — тихо произнес он и костяшками медленно протянул линию вдоль моей шеи. В эту секунду я прикрыл глаза, представив, что я могу побыть здесь. Побыть с кем-то, кто мог бы сказать «Я позабочусь о тебе». Как только я вообразил холодную улицу и снегопад, которые ожидали меня за дверьми этой квартиры, в голове сразу нарисовался образ Рены. То его затылок с небрежно забранными наверх волосами, то татуированные руки, не протянутые ко мне, а опущенные. «Что мне сделать, чтобы ты думал обо мне?» Я шумно выдохнул, опустошив легкие. — Нет, прости. Дома у меня есть дела. — Вот как, — судя по интонации он улыбнулся, а после уткнулся носом в мои волосы и глубоко втянул их запах. — В любом случае, ты можешь приходить, когда сочтешь нужным. — Спасибо. Мы провалялись на кровати еще без меньшего час. За разговорами время летело незаметно, и в то же время Сан ни разу не поднимал тему, которую мне было бы неприятно и неловко обсуждать. Мы говорили обо всем на свете, понемногу выпивали, периодически мой друг дурачился, и в комнате становилось теплее, чем было до этого. Из-за алкоголя или из-за Сана — я не знал. Я просто старался получить удовольствие от каждой секунды, пока у меня была возможность находиться здесь. Вечером, когда я уже планировал возвращаться, позвонил Рена и поинтересовался, где я нахожусь, когда собираюсь приехать домой и не намереваюсь ли задерживаться. Потом он предложил забрать меня и, даже когда я отказался, он настойчиво попросил продиктовать ему адрес. — Не похоже, чтобы это была твоя девушка, — Сан прислонился виском к дверному косяку, и я чувствовал его взгляд на своей спине, когда наматывал шарф перед зеркалом. Дежавю. — Это друг, — односложно ответил я, усмехнувшись. Сан промолчал, и я, подняв глаза, увидел, что он действительно смотрит исключительно на меня. — Спасибо, что позвал меня. Когда я обернулся к нему, он уже был рядом. Без каких-либо лишних слов широко улыбнулся и поправил шарф на моей шее легким движением руки. — Заходи еще. И я закрыл за собой дверь. В машине я оказался быстро: любимая мною квартира, лестничные пролеты, пара секунд на улице под снегопадом, и вот я уже на переднем сиденье белой тихо урчащей «Субару». Рена натянул шапку на затылок и дал задний ход. Он ничего не говорил мне, только смотрел за дорогой или на показатели приборной панели. Я отвернулся к окну, за которым снег пролетал настолько быстро, что казался сплошной белой стеной в экране барахлящего телевизора. В салоне тихо заиграла музыка. Слишком знакомая; знакомая настолько, что внутри все переворачивалось с первых аккордов. — Что это? — Ваша песня, не слышишь? — невозмутимо парировал он. — Я специально взял этот CD в машину: думал, тебе понравится. — Выключи. — А что такое? — Я не хочу повторять дважды. Невозмутимость, которой было пропитано абсолютно все в нем, сейчас почему-то настораживала. Он не удивлялся, не расстраивался и не огорчался, он просто продолжал вести машину, так же невозмутимо выключив музыку. Я не хотел спрашивать, для чего он это сделал — ответ не отличился бы от того, который он уже дал — и все же… — Езжай сегодня домой, — произнес я уже неконтролируемо. Стоило этой мысли возникнуть в голове, как я тут же озвучил ее, не позаботившись о тактичности или вежливости. — Как только отвезу тебя, — без колебаний спокойно согласился он, и от этих слов почему-то зажало в груди. Как будто чьи-то руки скручивали внутри все, подобно тому, как выжимают белье. Я прислонился лбом к стеклу и закрыл глаза.