Illumina

Слэш
NC-21
Завершён
285
автор
Размер:
49 страниц, 7 частей
Описание:
Посвящение:
Примечания:
Публикация на других ресурсах:
Уточнять у автора/переводчика
Награды от читателей:
285 Нравится 75 Отзывы 114 В сборник Скачать

Каталепсия о вчера

Настройки текста
Сегодня пошёл в школу. Точнее будет сказать: сегодня меня «пошли» в школу. Горыныч достал своими цельными указаниями в чате за эти дни. Потребовал, чтобы я хотя бы три дня в неделю посвящал учёбе... Злюсь. На протяжении девяти месяцев после переезда сюда, в северный город, его улицы, дороги и дома медленно ржавят, коррозят и убивают... У меня было уже три психотерапевта, но ни один из них не вызывал во мне никаких эмоций, ни мыслей, ни желания осмыслять или осознавать, менять что-то. Но ЭТОТ доставал, немного пугал, иногда бесил... Горыныч он определённо занимал слишком много места в моём сознании. Захожу в школу, на меня все так смотрят, будто наблюдают приведение, полтергейст. Ничего особенного в моей внешности нет: на мне кингуруха цвета линялого ментола, с нарисованным на спине бобинным проигрывателем, узкие джинсы асфальтного оттенка и серо-синие кроссы. Волосы цвета льна, короткие, даже ультракороткие, а когда-то были до плеч... в той бывшей «мёртвой» жизни или жизни «мёртвого человека»... Я обычный славянский парень, чего так смотрят-то? Аааа, точно! У меня ведь лицо каменное: ничего не выражающее, не возражающее, не замечающее, проскользающее — я похож на «никого», и голос мой слышали почти «никогда». Одни вокруг думают, что аутист какой-то долбанутый; другие — боятся меня, вдруг учудить вздумаю чего сверхнормального; третьи — считают просто отбитым фриком. А мне что? Мне похуй. Не запоминаю ничьи рожи, голоса, имена, взгляды: для меня всё это кошмар, который снится мне днём, но в 17:00, добравшись домой, я пытаюсь проснуться от него, надеясь заснуть после горсти антидепрессантов. Но теперь, по методу Горыныча, я не пью лекарств, уже четвёртый день, кофе он тоже запретил мне. От этого немного выкручивает всего, и глубоко внутри я коплю какую-то чёрную кипящую субстанцию и снова это чувство тревоги не отпускает меня. В ушах играют M83 «Run Into Flowers» — в голове поляна, вся покрытая цветами. Иду ли я по коридору, захожу ли в класс, сажусь ли за третью парту в ряду у двери, вытаскиваю ли тетрадь и карандаш, чтобы я не делал — в себя транслирую это поле в цветах, я в нём лежу, и сладкий аромат обволакивает меня. Музыка — то, что всегда было всем из всего, самым важным для меня! Впервые я сел за пианино в пять лет, потом была музыкальная школа и моя любимая виолончель, потом были и гитара, и ударные, и флейта, и губная гармошка, но королевой моего сердца оставалась виола! В четырнадцать лет собрал свою собственную домашнюю мини-студию звукозаписи, на которую я работал два лета, без продыху. Днём пахал в кафе у знакомых отчима официантом, вечером — в школе английского языка, администратором ресепшена. Не гулял, не бухал, не тусил, даже поплавать времени не было: я копил на свою мечту! И когда она осуществилась, я писал музыку, не отрываясь, не останавливаясь ни на что, разве только дышать не забывал — она просто била из меня ключом! Помню, когда я выиграл в онлайн конкурсе «New Wave» третье место, и обо мне напечатали в британском журнале, я просто орал и прыгал на кровати в своей комнате, орал в телефон Кирюхе о том, что еду в Глазго, в мировую столицу электронной музыки! Кирюха. Киря. Кирилл. Мой лучший друг с десяти лет… Положил голову на сложенные руки, смотрю на трещину в стене: вспомнил, как в Англии впервые в жизни поцеловался с высоким брюнетом, он пришёл слушать моё живое выступление в клубе, презентующем победителей конкурса. Все были в восторге оттого как я «соединяю концептуальность, синтетику, внутренний космос и тепло живых инструментов» — так писали в рецензиях о моём двойном альбоме. А у него были красивые чёрные глаза газели и мне было шестнадцать лет... Тогда, в машине, он отдрочил мне, целуя мокро и сильно. Кто-то другой, кроме меня, впервые трогал меня там и так. Лёгкая влюблённость взбитого гормонами тела сразу проснулась во мне. Я полюбил такого себя: пишущего музыку, взрослеющего, возбуждённо дышащего горячим кислородом в губы другого и свободно касающегося бедра мужчины, пока меня буквально трахали ртом и языком. Я полюбил Глазго, полюбил настоящего Илью. Эта поездка в Шотландию словно пришила мне лохматые крылья в лопатки, я приехал, понимая, что не буду прежним, что не хочу больше в себе держать всё то, что делает меня мной, не хочу лгать себе и другим. Какая наивность — мыслить шаблонами американских подростковых кино начала 90-х с мифологией про «найди себя, будь собой и не таким как все». Какая глупость — верить, что ты особенный, что кому-то нужен... Как кадры из фильма, перед глазами стоял наш разговор с Кириллом в заброшенных доках. Мы любили туда ходить, это место, когда-то я показал ему, мы вместе удирали от гопоты и прятались там. Здесь всегда пахло морем, тянуло солёной прохладой от воды, меня просто вгоняло в катарсис от криков чаек и шума волн о берег — я обожал эти звуки! В тот раз мы так же пришли в доки, сидели на краю гигантских металлических скоб верфи. Я болтал ногами, Кирилл кому-то строчил в сети, слушал мой восторженный трёп о Глазго, о моем охуительном будущем! Внезапно я замолчал, посмотрел на его склонённую к экрану сотового голову: тогда, я подумал, что во мне много мыслей и ощущений, они меня затапливают, душат, нужно поделиться с тем, кого я, бесспорно, люблю и кому абсолютно доверяю всем сердцем, хочу чтобы мой друг знал меня по-настоящему. «Кир?» «Ммм?» «Я – гей.» Он перестал набирать сообщение: его пальцы остановились, застыли, как и мир вокруг, словно кадр полароида. Внутри меня туго затянулся узлом сбитый по пути вдох, я теперь не дышал совсем. Грудь сдавило, словно кто-то засунул мне в трохею руку и сжал ладонью диафрагму. Кирилл молчал и смотрел себе на ноги, а я на него и когда он резко вскинул голову: его лицо было, как гипсовая маска и в глазах стояла такая глухая мерзлота... я прочёл в них желание столкнуть меня вниз прямо сейчас, прямо здесь, в этот конкретный момент. Волна ненависти и отвращения, каких никогда не видел прежде, окатила всего меня и я начал уплывать вниз, в дыру, как и земля под ногами. Я смотрел на Кирилла, ловил, считывал, пытался расшифровать каждый слабый сигнал на лице, в движении, но серый лёд сковывал моего друга и его взгляд вдруг стал «ничего не говорящим» мне. Он встал, встряхнул брюки и куртку, не посмотрев в мою сторону, бросил, что его «срочно домой зовут». И с этими словами я физически ощущал, как из меня выкорчёвывают что-то главное и значительное, всё пульсировало внутри. Я встал и, как ходящий во сне, пошёл с ним до его подъезда, хотя мой дом уже остался позади. «Кир?» «До завтра» Он даже не посмотрел на меня — исчез за металлической дверью подъезда… Утром я прождал его больше двадцати минут на нашем условном месте: на мои звонки он не отвечал, с пятого звонка, пошла переадресация на голосовую почту. Я выкурил целую пачку, пока ждал. Потом поплёлся в школу, по дороге позвонил его старшему брату, я волновался, вдруг он заболел, но мне ответили, что он нормально себя чувствует и давно ушёл в школу. В сердце раскрылся ядовитый ёж мерзко коцая сердце, ладони покалывало, в класс я зашёл с противным вкусом тревоги во рту. Киря пересел к Маше. Моя парта была пустой, впервые за семь лет. Я смотрел в его спину, ноги приросли к полу, я не мог сдвинуться с места, он так и не повернулся ко мне: смеялся и болтал с одноклассницей. Сел я, когда мне сделала замечание классная. Не мог сконцентрироваться ни на чём. Весь день Кирилл избегал меня, он так и не посмотрел мне в глаза. Больше ни разу с того дня. Домой он ушёл раньше, я же попёрся в доки, курил и пил пиво до одиннадцати вечера. Я не ожидал... я не понимал ... я не знал... мой мир умирает. Вечером, когда я делал вид, что мне интересно слушать рассказы матери и отчима про их рабочий день, Кирилл удалился из моих друзей в ВК, внёс меня в чёрный список там и в мессенджерах. В этот день, детство, планы на охуетильное будущее, крылья в лопатках — всё прошло, как прыщи после пятнадцати. И следом наступил мой ад, в котором я стал тем самым «мёртвым человеком», словно из другого измерения, бликом в отражении, не тенью даже, самого себя. Кирилл больше не видел, не слышал меня. Я пытался с ним поговорить, подходил к нему и начинал разговор в пустоту, ждал после уроков, до них, у его дома... но он просто игнорил меня по всем каналам. Чуть больше двух недель спустя, началась травля. Мою верхнюю одежду сжигали, мой телефон топили, на мою парту каждое утро бросали мусор. Мне был объявлен байкот: со мной не заговаривал никто, ни одного слова, полное и абсолютное молчание. С кем бы ни пресекался мой взгляд, все смотрели так, словно я призрак и меня нет. Со мной не разговаривали на переменах, на уроках, на лестнице, в коридорах. В столовой я сидел один, домой шёл один. Я больше не писал музыку — во мне наступила тишина. Тишина, которую я раньше так любил и в которую вслушивался, теперь словно могильная плита сдавила меня. Из ВК удалились все мои одноклассники и даже те, кто учились в других классах и школах, те, кто кидали восторженные посты на мою стену – все. Как оказалось у меня не было никого на самом деле. Пришёл ноябрь. Мама замечала что-то, всё спрашивала, почему Киря не заходит, и почему учителя жалуются на мою успеваемость! А что я мог ей сказать? Я словно был мёртвым среди живых. Я забыл, как звучит мой голос и смех, т.к. уже давно не говорил ни с кем. Я не читал книг, не смотрел кино, не играл в компьютерные игры, почти не ел, я просто лежал на кровати, вдев в уши наушники для вида, чтобы не тревожить мать, и смотрел в одну точку на потолке, мечтая, что смогу однажды, обязательно смогу однажды, мысленно остановить своё сердце, чтобы уже прекратиться, перестать быть вот так в молчании. В тот день, я пошёл на старые верфи: сидел на берегу и слушал Broken Bells «Vaporize». Музыка всегда была моей колыбелью, другой вселенной, в которой я ещё был живым и мог чувствовать подобие реальности... выдумать её и поместить туда Илью, такого теперь несвободного и больного душой, нарисовать ему как на картонном коллаже улыбку. Я поднёс сигарету к губам для очередной затяжки, когда меня прожгло ударом в затылок. Я полетел вперёд, брюки разодрались на коленях, и я ударился головой о бетонные волнорезные шины. Как только мутность из глаз ушла, я увидел Максима и его шайку. Он был учеником нашей школы, последний класс, и его банда, среди которой два самых мерзких и тупых моих одноклассника — эти гопники когда-то сильно доставали Кирилла. Я вспомнил, как защищал его именно от этих двух уёбков в пятом классе, как мы вдвоём дрались, спина к спине, и убегали потом сюда, хохоча от зашкаливающего в нас адреналина, потому что только мы знали это особое место, в котором мы курили одну сигарету на двоих, пили одну банку пива на двоих... Еж, ядовитый ёж — никуда не ушёл с того дня, когда Киря пересел от меня... этот ёж вырос до размеров обоих лёгких, раскрылся с воплем, утопив моё сердце в остром отчаянии. Внутри меня оборвалось что-то самое важное: жилы сердца, что держали с верой, правдой, любовью и последней надеждой на справедливость. Тогда из глаз хлынули слёзы, тело пронзила боль до клеток во всех тканях, меня скрутило рогом, я взвыл так дико и безумно, что эти уёбки сделали шаг назад — больно стало моей душе, её разорвало, как кукурузные хлопья в микроволновке. Я кинулся со страшным рёвом на Максима: бил размашисто, сильно, яростно, часто. Из его носа хлынула кровь. «Так, суки! Разорву одними голыми руками, челюстью порву на куски!» Сзади двое накинулись на меня, били ногами и битами, я сполз от напора ударов и боли, но укусил одного из них в голень, до крови. Стоял девчачий визг, это мудло выл, как свинья! Локтём заехал второму в нос, но на меня уже кинулись трое со спины и Максим, с налитыми кровью, бычьими глазами. Меня повалили на гальку и били ногами впятером, били сильно, быстро, я закрыл руками голову и прижал ноги к животу. Через какое-то время вместо боли я стал ощущать лишь немоту в теле. Меня подняли и за подмышки потащили под мост. Всё тело саднило, из рта шла кровь, в лёгких стояла тяжёлая жидкость — дышать было больно. Меня кинули к колонне, я вытер рот и посмотрел на их животные лица, безумные глаза с той же мерзлотой, что и у Кирилла, когда он посмотрел на меня, в последний раз, в этой завершающейся сегодня жизни. Максим хмыкнул и зашипел: «Что, пидор!? Нравится тебе, сучка, мужское обращение? Сейчас мы сделаем нежно и ласково». Он взял с земли грязную бутылку, каких тут под мостом валялось много вместе с кучей мусора. Я ощутил панику, попытался отползти, но сзади в спину упиралась колонна, попытался встать, но ноги не держали меня. А они всё шли на меня, скалясь, и высерая из своих грязных ртов пошлое и злое, мешая это с моим именем. Я начал истошно орать, когда они подошли близко, стал отбиваться на последнем издыхании от их рук. Они потянули меня за ноги в сторону дальнего остова моста, галька причиняла мучительную боль саднившему телу, одному я смог заехать в скулу, послышался хруст, но кто-то другой схватил меня за волосы и ударил головой о бетонную колонну, снова и ещё раз… Я не потерял сознание в тот момент. В тот день — я падал. Падал стремительно. Проваливался в сплошной красный ужас, в котором потерял голос и рассудок... Руки мне держали по двое. Рвали одежду клочьями, срывали её. У воды, у основания моста, поставили меня раком, лицом вжав во влажную стену, цветущую от сырости раковинками, блестящими, как лунные цветы, и вколачивали в меня бутылку — эту грязную бутылку, валявшуюся рядом с картонными ночлежками бомжей до этого. Били бейсбольной битой по коленям сзади, по спине, пока сначала рвали меня горлышком бутылки, потом своими членами и кромсали моё сознание мерзким смехом, пошлыми словами клеймили, пачкали моё имя. Ноги были в крови, живот распекало лавой изнутри, перед глазами стояла алая завеса, в ушах кричали чайки, и волны бились о берег — как же я ненавижу эти звуки… Через вечность всё прекратилось, стояли густые сумерки, но никто не услышал меня, никто не пришёл за мной. Уже светили звёзды — я их считал, сидел на разъехавшихся в треугольник бёдрах, под повисшей над головой луной, упав лицом в горевшие на стене сиреневым блеском мидии, со сломанной в локте рукой: один из них разломал её о своё колено, словно сухую ветку для костра, торчала выбитая кость, безвольно болтался кусок мяса. Из тела по ногам спускалась ниточками кровь и сперма, по лицу стекала их моча, её вкус стоял во рту, я блевал, снова и снова, будто псина подыхающая, выкашливал свою наивность, глупость, юность, девственность, которую мечтал отдать парню, которого полюблю... выблёвывал себя, такого ни хрена не особенного и теперь неживого. Я не плакал: мёртвые не плачут. Тогда всё вокруг стало мёрзлой пустыней, в ней никогда не восходит солнце и всегда стоят темнота, холод. Теперь я транслирую в себя поле с цветами: реальность — кошмар; сон — тоже не мой покой... Тревога и боль — вот что всё ещё держит мой разум на плаву. Уроки закончились. Я шёл домой и слушал музыку. Всегда её слушаю, даже, когда сплю, в комнате тихо играет что-то и всегда включён свет. Боюсь тишины и тьмы. Зашёл в магазин, купил сыр, шампиньоны, сливки и равиоли. Буду баловать себя сегодня! Когда выходил из лифта, поступил звонок с незнакомого номера, долго не отвечал, но сотовый не прекращал звонить. — Да? — без эмоций сказал я в трубку. — Здорово, суслик! — низкий, хриплый, но грудной голос, почти прорыкал мне в ответ. — Это кто? — на самом деле в моей голове крутился призрак догадки, но мне почему-то было страшно, отчего я растерял концентрацию: мне не звонит никто кроме матери, отчима и ассистента психотерапевта, так последний год. — Это Гор. Как прошёл твой день, Илья? Когда он говорит тише, его голос вибрирует низкотонально, словно у него в гортани есть драконья урчалка, а в груди пламя, потому что у меня во рту поднялось тепло, а по телу прошла горячая дрожь. Снова выступила испарина над верхней губой. — С магазина? — я открывал дверь в квартиру, он что следит за мной? — Да, — я зашёл в прихожую, – чего звонишь? — Потому что ты не отправил мне отчёта, а уроки закончились у тебя уже два часа назад. — Я погулял в парке. Нельзя? — захожу на кухню, ставлю пакеты на стол. — Уток и голубей покормил? — Нет. — Правильно! Этих жирных сук, пора на диету сажать, — улыбается, слышу это в его голосе. Смеюсь на выдохе и замираю, но он не даёт мне опомниться, задаёт вопросы: — Так, что сегодня в школе врали? Что будешь готовить? Снова смеюсь, но мысленно, тихо и про себя: он меня удивляет и обнуляет, перезаупская так легко, что это волнует и пугает. — На истории я слушал M83, на матеме David Bowie пропел на целый альбом, на физре я курил в парке под Mogwai и Joy Division, — я резал грибы и включил сотовый на громкой связи. — David Bowie? Это же музыка, даже не моей молодости… Ты поразителен! Первый человек в моей жизни, который в 18 лет слушает его и ещё знает шотландцев Mogwai и JD из Манчестера, ценишь и знаешь британскую музыку? — Ага, не только её. Ты тоже слушаешь Mogwai? — Да, слушаю. У тебя хороший вкус, суслик! — снова отчётливо слышу улыбку в его голосе, – А ты любишь RHCP, Depesh Mode, Kings of Leon? — Дааааа! Я не заметил, как мы проболтали больше часа. Он тоже готовил, от этого было такое странное ощущение, словно я не один на кухне, а кто-то очень «мой» и очень «близкий мне» делает что-то со мной вместе. Мы трещали, без умолку: о музыке и кино, перебивая друг друга и договаривая друг за другом строчки, фразы, картинки, смыслы. У нас во многом совершенно не совпадали вкусы, но тот факт, что он разбирался в искусстве, любил его, был настоящим меломаном и киноголиком, добавило ему очков. Потом он пожелал мне приятного аппетита, и мы обещали послать друг другу фото отчёт об ужине! Первым он отправил сообщение в what’s app: «Тефтели телячьи с печёным картофелем по-деревенски )) » Фото первое: тарелка с тефтелями, политыми каким-то аппетитным соусом бледно розового цвета, и картофелем в сметане и укропе. Фото второе: он в тёмных брюках на бёдрах, в белой футболке, сидит на стуле и демонстрирует тефтельку, насаженную на вилку... ... на этом месте я завис... Я только осознал и так громко в своём сознании, что он молодой и красивый мужчина, красивый не обликом или иной банальностью, а будто специально для меня, под моё «хочу и тянусь»: в очках в тёмно-серой оправе, что делали его скульптурное лицо с высоким лбом и демоническими глазами с пронзительным взглядом, каким-то утончённо грубым. Я, просто залипнув неподвижным взглядом, смотрел на длинные, худые и жилистые руки с проступающими венками: не качок и не тощий задохлик, подходило слово «поджаро сухой», «гибкий», как у диких зверей, в венах, которых бежит вместо крови свобода! Пока я мысленно онанировал себе мозг, он прислал третье фото: моет тарелку и улыбается в экран. Чёрт, даже улыбка, как у земноводного. Тату чётко видно, она меня завораживает. Я совсем перестал дышать, как и перестал понимать и замечать это, потому что смог увидеть цвет его глаз, как море в шторм: тёмно-зелёный, дымно серый и черничный ободок, смешались, как в кругах на тёмной воде, слились в один вихрь — цвет бури. В животе поднималось тепло, аритмично, импульсами выбрасывая бухающую дрожь в мои конечности. Я безотчётно, безусловно, но сгорая от стыда, просунул руку в штаны и заторможено коснулся возбуждённого члена поверх боксеров, застыв ошеломлённо и оглушёно осознанием: во второй раз за эти два года у меня встал, и встал снова на него, моего нового психолога. Слышен сигнал сообщения, но мне плевать — триггер на него сработал, сбил настройки во мне, переключил реле внутри меня на Гора, накалив всё нутро — я не соображаю, облизываю губы, просовываю руку под резинку, неуверенно, нежно глажу себя, чувствительная кожа головки члена медленно гонит к лобку и дальше по всему телу лёгкие электрические заряды. Ещё один сигнал о сообщении, нервы звенят, я схожу с ума от мыслей, в которых одни картинки, состояния и никакого смысла. Поднимаю свою ладонь к губам, облизываю тыльную сторону языком, обсасываю свои пальцы, крепко жмурю глаза, прокусываю вкровь нижнюю губу: не хочу видеть и знать — какой я уродливый, грязный сейчас в своих желаниях и возбуждении, на человека, на которого у меня нет прав. Одним обхватывающим движением беру член в руку — дрочу, и рычу в пустоту, бьюсь затылком о холодильник, повторяю это ещё раз уже нарочно и сильнее, надеясь, что благодаря тому что я разобью себе голову, всё это наваждение отпустит меня. Не помогает, не отпускает. Под веками дрожит его образ: не лицо, не тело, даже не глаза, а голос и взгляд — этот шторм его взора, как смерч, и дыхание звуков его мыслей, как раскат грома в сумерках — из-за горизонта надвигаются на меня... В ушах стоит гул с именем Гора в подсознании, он заставляет меня приоткрыть от нехватки воздуха рот и упасть на подкошенных ногах на стул. Дыхание сбивается на бешеную скорость, перетекая в сдавленный свист, грудь двигается от рваных выдохов, качаюсь, как шлюпка на волнах. По позвоночному хребту бежит капля холодного пота, развожу ноги шире, откидываюсь назад, затылком почти касаюсь спинки стула, ускоряю движения руки на члене. Начинаю ритмично и плавно толкаться тазом навстречу поступательным движениям ладони, представляю, что это рука Гора коснётся меня так откровенно и властно — от этих мыслей у меня срывается вскрик, кадык прыгает по шее, жмурю ещё сильнее глаза и слышу, чувствую свой жалкий и влажный скулёж в горле и внезапные слёзы стыда и страсти по лицу. Сотовый звонит — облизываюсь, представляю, как услышу его голос в ухо, от чего меня прошивает иглами от копчика к шее, от пупка к солнечному сплетению комками жара под кожей — хочу услышать его голос. Не соображая ничего разумно, в грохоте сплошных инстинктов, хватаю сотовый к уху, крепче сжимаю член, прижимаюсь корпусом к коленям, вытягиваю шею и голову вверх, ещё сильнее ускоряю темп. Нажимаю на приём вызова — слышу его баритон, грудной хрип, волнение в голосе и это драконье рычание, что колотит меня в суставах: – Почему не отвечаешь? В голове вспыхивает белый свет, протяжно одним дыханием выпускаю из груди: «ааааааааааааааа» — кончаю себе на грудь и подбородок. Кровь всю гоняет по телу под огромным давлением, словно ускоренные приливы и отливы, пульсируя длинно в мышцах, сердце стучит прямо под языком — я сижу, сложившись весь, грудь и рука тоже в сперме, второй держу телефон, в котором уже кричит Гор. — Илья, что случилось? Ответь! — Я был в душе, — хотел сказать тихо, получилось шёпотом. — Идиота кусок! — взвыл Горыныч, — в следующий раз не ответишь на сообщение в течение пяти минут, я приеду к тебе, выбью дверь и въебу по твоей тупой роже! ... молчу... и дрожу Что со мной? Что я делаю? Что я сделал? Сердце застучало очень быстро, кухня начала кружиться перед глазами, бёдра сотрясала дрожь — мне стыдно, страшно и так сладко хорошо в тоже время. Вдруг неестественно, тихо, со стороны, слышу свой хриплый шёпот: — Кого ты убил? — теперь он молчит — Мужчину, или женщину? Как и чем? За что? Ты … — «Баклажан», — он отключается.
Примечания:
Отношение автора к критике
Приветствую критику в любой форме, укажите все недостатки моих работ.
Права на все произведения, опубликованные на сайте, принадлежат авторам произведений. Администрация не несет ответственности за содержание работ.