***
Реми жуёт нижнюю губу, пытаясь придумать хотя бы какой-нибудь предлог, чтобы не разговаривать с Рудольфом Боэром, своим новым начальником. Он малодушно надеялся, что несговорчивость, проявленная им во время попыток мужчины вытащить его в город на одну из летучек новой редакции «Стиля», где его имя, по-видимому, обросло легендами, как северная часть дерева мхом, станет явным показателем того, что сработаться они вряд ли смогут. Но Рудольф почему-то не оставлял попыток заманить его если не в город, то хотя бы в скайп, чтобы «обсудить детали». Этого самого «обсуждения» он боится едва ли не до дрожи. Реми почему-то чувствует себя загнанным зверем, забившимся в дальнюю часть своей норы, с замирающим сердцем наблюдающим за тем, как рука охотника двигается в каких-то нескольких сантиметрах от кончика его носа, грозя вот-вот дотянуться и схватить. Ему хочется сбросить с себя это странное ощущение опасности и… близкой жизни, как будто поездка в город станет вдохом, который прочистит его лёгкие. Реми забыл о романтике больших городов. Его место теперь здесь. Нет, правда, он уже всё распланировал! Летом можно будет завести небольшую пасеку, добывать мёд и посадить деревья и цветы, чтобы напитать своих пчёл лучшим нектаром. Он возьмёт пробу воды в озере и отвезёт её на экспертизу, а потом наймёт эксперта, который подберёт те породы рыб, что впишутся в сложившуюся экосистему, станет прикармливать их, и рыбалка станет ещё лучше, чем сейчас. Парень подумывает ещё и о том, чтобы немного обустроить дорогу. Он ведь может вложиться в ремонт серпантина, хотя бы частично восстановить наиболее пострадавшие участки, хотя… Кому это теперь надо? Огюст звонил ему из Франции. Кажется, мужчина по-настоящему счастлив, что вернулся и ни под каким предлогом не собирается уезжать из своего благодатного края сюда. Разговаривая с Брюне, Реми ощутил какой-то странный укол ревности, вызванный невозможностью снова видеть его хотя бы пару раз в месяц. Он даже подумал, что, пожалуй, зря не согласился на предложение мужчины уехать с ним и его семьёй, но теперь уже поздно менять что-либо. Ноги Реми мёрзнут, и он подтягивает босые ступни на подножку барного стула, устраиваясь, как птенец на жёрдочке. На письмо Боэра придётся отвечать согласием, и Реми тяжело вздыхает, отправляя мужчине свой логин и загружая голубой экран программы, всплывающий на мониторе его лэптопа. Следующие десять минут кажутся ему вечностью. Реми с ужасом понимает, что уже очень давно не разговаривал с незнакомыми людьми. Он знал практически всех обитателей деревни, находившейся в пятидесяти километрах от его дома, а в городе ведущие должности, как правило, одни и те же люди могут занимать очень и очень долго, поэтому… А теперь этот герр Боэр свалился ему на голову гаечным ключом, вцепился зубами, как пёс в любимую кость, и не пускает, не позволяет продолжать жить привычно размеренно и неторопливо, наслаждаясь каждой минутой своего существования один на один с природой. Он слезает со стула, включает чайник и, чтобы успокоиться, заваривает новый зелёный по всем правилам китайской чайной традиции. В такие моменты любимые фарфоровые чашки кажутся ему едва ли не артефактами, с помощью которых можно провести настоящий магический ритуал. Реми ставит на огонь большой прозрачный чайник, совсем не тот электрический, которым пользуется обычно, выбирает деревянную лопаточку, осторожно вынимая сморщенные тёмные чайные листья из керамической чайницы бледно-зелёного, в тон кухне, цвета. Чабань – специальная доска для чайной церемонии – досталась ему от матери, но Реми не любит вспоминать об этом, и уже тем более никогда и никому не собирается рассказывать. Именно на чабань ставится специальная мисочка, в которую он помещает лепестки. Реми выкладывает их осторожно, словно хочет выложить красивый узор этими крохотными лепестками, но на самом деле, этого требует сама традиция китайского чаепития: никакой спешки и волнения, только размеренные, чёткие движения. Не просыпать лепестки, не оставить чайницу открытой. Он делал это уже не одну сотню раз, но каждый раз внутренне трепещет, как в первый. Реми знает: воду ни в коем случае нельзя доводить до кипения, лишь нагреть до 95 градусов или до состояния «шум ветра в соснах», как принято говорить в чайной традиции Гунфу Ча. Теперь он снимает воду с огня, наливает в специальный чайник, чтобы прогреть его, после чего воду следует перелить в плошку, носящую поэтическое название «море чая» или чахай. Он нужен лишь для того, чтобы прогреть и остальную посуду – крохотные чайные чашечки из фарфора и снова ополоснуть чайничек перед тем, как туда отправится заварка. Зная, что при транспортировке хрупкие листья нередко крошатся и образуется пыль, он перехватывает посуду полотенцем, вытряхивая её через носик, прежде чем добавить кипяток. Вся сложность церемонии в том, чтобы не забыть, что, куда и в каком порядке следует помещать. Сейчас, когда мысли Реми крутятся вокруг звонка шефа, он чуть ни забывает, что первую заварку не пьют. Раздосадованный, он выливает её, чтобы заварить новую порцию. Особенно парню нравится «дыхание воды» – считается, что для лучшего вкуса нужно держать чайник довольно высоко, когда заливаешь заварку кипятком. Забавным ему кажется и тот факт, что в китайской традиции каждому участнику церемонии полагается две чашки – «небесная», более высокая, чтобы вдыхать аромат, и «земная», приземистая, предназначенная для того, чтобы непосредственно употреблять напиток. Только довести процесс до конца в этот раз ему не дают. Настойчивая трель скайпа наполняет кухню, и Реми возвращается к столу, запуская голосовую связь, но не включая камеру, хотя его шеф не стесняется смотреть на своего подчинённого с экрана, поправляя дорогие "Ролекс". Он видел такие дня три назад, когда выбирался в город, чтобы изучить несколько недавно открывшихся магазинов перед написанием статьи. – Реми Морно, рад возможности поговорить с вами. – Боэр улыбается почти искренне. – Я думал, что пройдёт не одна неделя, прежде чем мы сможем связаться. – Доброе утро. – Он надеется, что голос звучит нормально, но на всякий случай прокашливается, перед тем как произнести следующие слова: – Прошу прощения, если из-за меня у вас возникли трудности… – Не из-за вас, Реми, а из-за вашего отсутствия. – Рудольф не любит тянуть. – Признаться, я был бы очень благодарен, если бы вы не стали пренебрегать моим новым предложением и всё же приехали в редакцию. Мне ужасно не хочется терять такого сотрудника лишь по той простой причине, что он упрямится и отклоняет все мои просьбы. Вы нужны нам здесь, Реми. – Мне очень жаль, – он начинает злиться, в нотках голоса слышится лёд, тонкий, хрустящий, но всё-таки лёд, – но боюсь, что в таком случае нам всё же придётся расстаться. Я не могу оставить своё хозяйство надолго и не планирую возвращаться в город. – Вы поступаете крайне неразумно, Реми. Надеюсь, вы понимаете это. – Мальчишка не уступает, и это задевает его, заставляя придумывать новые уловки. – Очень жаль, что вы не сможете приехать к нам, но ничто не помешает мне навестить вас, верно? – и Боэр снова улыбается. – Когда вам будет угодно. – В четверг, – почему-то говорит Реми. «К четвергу можно будет сделать шарлотку», - проносится в голове, словно к нему снова приедет Огюст, и они смогут сходить на охоту или рыбалку, после чего приготовят свою добычу или улов на огне, а на десерт будет подана фирменная шарлотка Реми. Он никак не может поверить в то, что герр Боэр проделает этот путь с одной целью: увидеть своего нерадивого подчинённого и утрясти какие-то жизненно важные детали. Скорее всего, он отменит свою встречу несколькими часами или днями позднее, когда поймёт, что его угроза совершенно безразлична Реми. Но Рудольф не звонит, чтобы отменить свой приезд ни через несколько часов, ни через пару дней, и вечер среды Морно проводит на кухне, вылизывая капли теста с ложки, пока пирог подходит в духовке. Он чувствует лёгкое волнение с примесью тягучего ожидания. Это почти всё равно что жевать нугу, то и дело ощущая, как орешки врезаются в нёбо, раня нежную слизистую. Реми знает, что одиночество раздразнило его вкусовые рецепторы: каждый человек теперь стоит слишком много со всем многообразием своих историй, характеристик и идей. Он хочет распробовать их всех до одного, узнать как можно больше и как можно меньше времени проводить в одиночестве, только эту свою жажду ни в коем случае нельзя показывать Боэру, иначе он наверняка придумает, как бы надавить на него так, чтобы добиться возвращения, а парень точно знает, что лучше этим себе не сделает.***
Рудольф снова сверяется с картой, мельком кидая взгляд на экран планшета. Одно время он пользовался специальной программой, что предупреждает вас, когда нужно сделать поворот или сбросить скорость. Теперь на дорогах он чувствует себя довольно уверенно, поэтому хочет чуть больше свободы от искусственного разума, соревнуется с ним, изобретая более короткие маршруты и пытаясь объехать пробки тем способом, который не может угадать постоянно меняющая маршрут программа – эти соревнования доставляют ему тем большее удовольствие, чем удачнее оказывается попытка запутать навигатор. Дорога по городу кажется ему куда красивее, чем эта, окружённая отнюдь не урбанистическими пейзажами, а эдакой деревенской пасторалью. Домики, небольшие, но опрятные то и дело растекаются деревнями по обе стороны дороги, однако он не думает притормозить, чтобы рассмотреть. Рудольф торопится к Морно, чтобы постараться перехитрить мужчину и заставить его вернуться в город, забыв про все свои предубеждения. Он уверен, что подберёт ключ к такому человеку, как Реми, за пару часов. В какой-то момент все намёки на человеческое присутствие исчезают: он выезжает к подножию гор, сбавляет скорость, заставляя автомобиль аккуратно карабкаться по петляющей нити серпантина, изгрызенного временем и непогодой. Местами дорога кажется Боэру настолько раздолбанной, что он тихо матерится, проклиная безнадёжную нежизнеспособную мысль Морно о том, чтобы поселиться в таком труднодоступном месте. К счастью, его мучения длятся даже меньше часа. Нужный поворот оказывается весьма ухоженным, а кусок дороги, ведущий непосредственно к дому, вполне благоустроенным: по крайней мере Реми – хороший хозяин или хочет таковым казаться. Морно встречает его у раскрытых ворот, жестом показывает, куда ставить машину, и Боэр чувствует укол недовольства: он рассчитывал увидеть совсем другого человека. Юношу, постаревшего раньше времени, небритого, в потасканных, растянутых, давно вышедших из моды, а может и употребления, вещах, с перемазанной землёй обувью и грязными обломками ногтей, осунувшегося, худого, словом, человека во всех отношениях опустившегося к земле и не имеющего ни малейшего шанса когда-либо поднять от неё голову. Реми Морно, что встречает его здесь, заботливо помогая припарковаться таким образом, чтобы потом было просто выехать со двора, выглядит так, что никаких сомнений в том, что статьи, вызывающие такой восторг и интерес у читателей, написаны именно им, не возникает. Реми гладко выбрит, одет так, словно только-только закончил съёмки для какого-нибудь бренда, специализирующегося на одежде, подходящей для поездок на природу и, возможно, работы на свежем воздухе. Тёплые бежевые, коричневые оттенки приятно и очень гармонично сочетаются с оранжевым джемпером, на котором при более близком рассмотрении Рудольф не замечает даже намёка на зацепки – неизбежные свидетели долгой носки одной и той же вещи. – Добрый день, мистер Боэр. – Реми протягивает ему руку, и мужчина, пожимая её на автомате, с ужасом отмечает, что ногти Морно едва ли не ухоженнее, чем у него самого. Видимо, журналист придерживался той же точки зрения, что и его новый начальник: «Быть можно дельным человеком и думать о красе ногтей». Это приятно удивило редактора, но он лишь с истинно английским спокойствием улыбнулся юноше, не позволяя показать своё расположение. – Рад, что мне наконец-то довелось увидеть вас, мистер Морно. Можете звать меня по имени, мы ведь не в офисе. Журналист кивает в ответ, жестом приглашая своего гостя в дом. – В таком случае и вы зовите меня просто Реми. Признаться… я чувствую себя крайне неловко, понимая, что такой путь вы проделали лишь потому, что я отказываюсь от ваших крайне настойчивых приглашений вернуться в редакцию. Тем не менее, я хочу ещё раз сказать, что, каким бы заманчивым ни был ваш новый ход и какими ужасными не представлялись последствия моего решения, я хочу заранее отказаться от всего, что вы мне предложите в обмен на моё возвращение в город. «Мерзавец», – проносится в голове Рудольфа, но он лишь улыбается шире, позволяя себе немного отпустить ситуацию и посмеяться, дабы ослабить бдительность находящегося настороже юноши. – Вижу, вы тщательно готовились к обороне, верно, Реми? Мне кажется, в вашем положении крайне невыгодно вот так сразу отвечать отказом на то, что я ещё не успел озвучить: в бизнесе дела ведутся иначе. Реми улыбается в свою очередь, пропускает гостя в дом и предлагает ему переобуться, вынимая вполне удобные тапочки. Кажется, именно такие Боэр несколько дней тому назад купил себе. – Но я ведь никогда и не был бизнесменом, Рудольф, – парирует он. – А в журналистике дела делаются именно так: преступление против собственной совести куда хуже, чем потерянные инвестиции или щедрый гонорар, переложенный в ваш карман. По крайней мере с позиции чести картинка представляется мне именно таковой. Я ведь не вчера принял решение поселиться здесь, столько лет улучшал, укреплял, продумывал каждую деталь, поэтому теперь едва ли можно отмотать что-то назад и найти достойный стимул, чтобы вернуть меня в лоно города. Мне опостылела стеклянная роскошь бизнес-центров и бутиков, подсвеченная неонами и облагороженная ухоженной публикой. Если хотите, я решил пожить, а в городе такая роскошь просто невозможна. – Но вы столько лет жили в городе, и вас, насколько я понимаю, всё устраивало. – Они проходят в гостиную, и Боэр отмечает, как гармонично вписывается мужчина в собственное жилище. Эти кофейные тона идут к нему ничуть не хуже, чем костюм, как будто Реми построил себе идеальный аквариум, выгодно подчёркивающий оттенок его кожи и глаз, а формы невольно ассоциируются с плавными, лишёнными остроты и плоскости чертами лица. Даже скулы мужчины кажутся ему округлыми, словно бочок яблока. – Устраивало, – соглашается он. – Но я ведь родился в городе. И моя семья никогда не порывалась поехать с детьми на природу, показать им, насколько эта классика свежего горного воздуха и манящая глубина озера лучше, чем софиты, монолиты и бог знает что ещё. Мы были обычной семьёй: по выходным ездили в торговый центр, чтобы посмотреть свежее кино и закупить всё необходимое на неделю, иногда выбирались на футбол, теннис, волейбол и водное поло. Ничего необычного, всё в пределах нормы. Пожалуй… только один человек смотрел на всю нашу жизнь со скукой, видя её именно такой, какой она и была на самом деле. – Реми улыбается, кивая Боэру на портрет, висящий над камином. – Это мой дядя. Планируя дом, я сознательно разместил его портрет здесь. Когда я был ещё мальчишкой, а он уже знал толк в том, как должен выглядеть мужчина, если хочет чего-то добиться в жизни, мы частенько размышляли о том, что будем делать в старости: я собирался уехать в Амстердам, купить небольшую квартирку над кварталом красных фонарей, чтобы ворчать круглые сутки, сидя перед окном или на маленьком, увитом резной оградой балкончике и высыпать пепел из трубки на головы прохожим, а он – сидеть перед собственным камином в собственном доме где-нибудь в Швейцарии или во Франции. Чувствуя, насколько тонок лёд, на который вступил Реми, Рудольф сдерживается от язвительных комментариев, боясь задеть мужчину, свести на нет все свои будущие попытки найти аргументы, достойные того, чтобы изменить решение Морно. – Стало быть, определённая вольность суждений досталась вам именно от него. - Боэр склоняет голову набок, изучает лицо мужчины, такое спокойное и умиротворённое, словно те боль и отчаяние, о которых он слышал от Огюста, давным-давно канули в Лету, не оставив и следа. – Неужели вам здесь не бывает скучно, Реми? – Обычно мне некогда скучать. – По-мальчишески пухлая нижняя губа делает его куда более привлекательным, чем могла бы сделать мужественная щетина, и Рудольф с удовольствием отмечает, что ему не к чему придраться во внешности парня, словно он достиг какого-то внутреннего идеала и совершенства, явив мужчине только лучшие стороны самого себя. – Здесь всегда есть чем заняться, а когда дела заканчиваются, я ложусь спать. Хотя после отъезда мсье Брюне я стал испытывать некий дискомфорт. Мне доставляли удовольствие наши встречи несколько раз в месяц, и… Да, я немного скучаю по возможности разговаривать о вещах, которые, как и прежде, занимают мои мысли едва ли не сильнее, чем созерцание природы и совершенства её форм. Я люблю свою работу и не могу представить, что однажды мне некуда и не о чем будет писать. «Вот оно! – проносится в голове Боэра. – Слабость и отличная зацепка! Лишь бы удалось придумать, как разыграть эту карту». – О вас в редакции ходят легенды. Увы, в её новом составе осталось всего несколько человек, которые застали ваше присутствие в офисе, но сейчас они, кажется, затрудняются даже вспомнить, как вы выглядите, а выбранное вами уединение… порождает слухи. Вы не боитесь, что это может навредить? – Слухи никогда не волновали меня. Вам ли не знать, что публичная работа сопряжена со многими рисками подобного толка? Люди вольны говорить и писать, что хотят, но моё имя достаточно хорошо известно в мире глянца, чтобы одного короткого, мимолётного замечания в статье хватило для снятия всех подозрений. Читатель любит того, кто несёт ему свет истины, хотя сперва, теряясь в информационной лавине, клюёт на тех, кто предлагает ему феномены и сенсации. Я думаю, ещё нескольких веков хватит для того, чтобы воспитать в обществе критическое отношение к тому, что печатается в СМИ, независимо от того, будет ли это аналитическое издание или модный глянец. – Приятно, что мы думаем примерно одно и то же. – Рудольф осматривается, поправляет свой галстук, понимая, что зря надел его сюда. Хотя бы с остальным костюмом угадал – максимально удобная, практичная одежда немарких цветов. Если машина завязнет в грязи, ему придётся несладко. Кто знает, как долго придётся ждать эвакуатор. Впрочем… дорога, кажется, не так плоха, как ему показалось на первый взгляд, ведь доехал же он сюда в конце концов. – Простите, Реми, я бы не отказался от чая, если не сочтёте такую просьбу за наглость. – Конечно нет! Я совсем забыл, что вы, должно быть, проголодались с дороги. Но мясо ещё не готово, а есть один гарнир… Может быть, пренебрежём некоторыми правилами и сначала съедим пирог с чаем, а потом займёмся остальными блюдами? – Вы любите готовить? – Мужчины поднимаются на ноги, и Реми показывает Боэру свою столовую, совмещённую с кухней. Редактор снова отмечает фантастическую способность сочетать цвета, заставляя их перетекать из одного в другой, плавно, неторопливо, словно идёшь по лесу, и деревья сменяют друг друга не вызывая ощущение диссонанса. – У меня было достаточно времени, чтобы овладеть некоторыми блюдами. Знаете, как это бывает, первое время совсем не хотелось делать что-либо, и я находил утешение в занятиях кулинарией. Он сам не замечает, как открывается. Вынужденное одиночество заставляет его рассказывать Рудольфу то немногое, чем можно поделиться с едва знакомым человеком, а мужчина слишком мудр и тактичен, чтобы прерывать своего подчинённого, так мудро рассуждающего о самых разных вещах. Ему самому понадобился не один год, чтобы постичь ту истину, которую теперь с такой кажущейся лёгкостью ему преподносит Реми. – Интересуешься чайными церемониями? – Он кивает на специальный столик для проведения чайных церемоний, оставшийся на столешнице, правда, вымытый и высушенный. – Мама увлекалась. – Рудольф ловит новую порцию блестящих зубок Морно и думает, что в этом проявлении его расположения радости ещё меньше, чем в его собственных. Впрочем, он понимает, что не может представить себе Реми, выражающего настоящую, неподдельную, искреннюю радость. Таков удел, пожалуй, едва ли не всех бизнесменов: ни во что не верить. Никому. – После её смерти я забрал его и решил попробовать, посещал специальные семинары, но… Говорят, нужно иметь какое-то особенное чутьё, чтобы выбирать действительно хороший чай. Думаю, оно было у моей матери, но совершенно не уверен, что унаследовал хотя бы малую часть её таланта, – говорит он. – Надеюсь, вы не будете против, если я налью вам чая не по всем правилам? – Конечно. Если можно, чёрный. – С малиной, яблоком или, быть может, мятой? – С яблоком. Реми кивает, достаёт две зелёные чашки, похожие друг на друга, как близнецы, торопливо наливает кипяток и ставит на стойку вместе с маленьким заварочным чайником. – У вас очень уютный дом, Реми. Долго, наверное, пришлось создавать такую красоту и… уют. Почему вы живёте здесь один? Думаю, вам было бы проще обзавестись компаньоном или прислугой, тогда исчезло бы ощущение одиночества да и вторые руки в хозяйстве не бывают лишними. Морно болтает ложечкой в своей чашке, и Рудольф готов поклясться, что это настоящее серебро. – Никто не согласится поселиться в такой дали от жизни. Пёстрая красота городов привлекает людей куда сильнее скромного очарования пейзажей здешних мест, хотя я, однажды прочувствовав его, не соглашусь променять ни на что другое, – немного по-юношески запальчиво отвечает он. – Вы каждый раз разбиваете мою надежду уговорить вас вернуться в город, как будто чувствуете, когда я собираюсь завести разговор именно на эту тему. – Боэр понимает, что упускает что-то очень важное, но что именно, уловить не может. Возможно, ему стоит вернуться в город и хорошенько поразмыслить над тем, какие стимулы могут изменить решение Морно. – Сегодня обещали сильный дождь, Рудольф. Вам лучше выехать домой пораньше, иначе обратная дорога покажется вам очень неприятным приключением. – Кажется, вы что-то говорили про мясо и гарнир, – слабо сопротивляется мужчина, надеясь выиграть ещё хотя бы час попыток найти к Реми подход. – Боюсь, обед будет стоить вам возвращения домой, Рудольф. Вы так сильно хотите уговорить меня вернуться в город, что было бы глупо предположить, что идея заночевать здесь может прийтись вам по вкусу. Рудольф не отвечает на это заявление, но думает, что был бы не прочь задержаться, чтобы поближе рассмотреть, что представляет из себя этот мальчик, отчаянно напоминающий ему кого-то из старых знакомых…***
– Спасибо за чудесный день, Реми. – Он уже сидит за рулём своего автомобиля, но нажать на педаль и уехать вот так просто почему-то не получается. Дождь и правда шумит со всех сторон, и вышедший провожать его Реми, стоит под зонтом. Капли разбиваются о гравий, отлетая на его сапоги бесформенными потёками, а Рудольф ещё раз окидывает взглядом дом. Почти весь день Морно только и делал, что рассказывал о восхитительном озере, лесах и горах, что окружают это место, а он даже не попытался выйти из дома, чтобы оценить, насколько восторги юноши соответствуют действительности, а сейчас… Сейчас уже поздно что-то менять. – Думаю, вам не стоит разгоняться. – Рудольфу кажется, что на лице Реми отчётливо видна печать расстройства от того, что он снова остаётся здесь совсем один. – Вода размывает некоторые участки, но это не всегда заметно. Будьте осторожны. Если занесёт, сразу же звоните мне: мой автомобиль чуть больше приспособлен для этих мест, чем ваш. Мужчина ещё раз прощается с ним и поднимает окно, трогаясь медленно, неторопливо. Наверняка его автомобиль является украшением столичных дорог, но здесь… Здесь нужен транспорт понадёжнее, не такой быстрый, но с куда лучим управлением. Более крепкий, устойчивый. По ночам ветер завывает так, что Морно кажется, он способен сдуть его вместе с домом, скинуть вниз и разбить о горные хребты. В такие ночи он не всегда может закрыть глаза, что уж говорить о сне. Боэр старается ехать медленно. Дорога не нравится ему, слишком покатая, влажная, теперь, когда в выбоинах хлюпает вода, она видится ему ещё ужаснее, чем при подъёме наверх. Есть вещи, от которых он не может отказаться, и дорогие, спортивные автомобили составляют один из его самых больших капризов. Будет обидно омрачать столь приятную встречу поломкой дорогой игрушки. Он думает, что этот парень нравится ему, и страстное желание как можно скорее разобраться с проблемой сменяется нежеланием увольнять Морно. Правда, смириться с его строптивостью он не готов так же. У Рудольфа свои скелеты в шкафу, и именно эти скелеты мешают ему принимать в свою команду строптивцев, подобных Огюсту, а ученик явно превзошёл своего учителя. По крайней мере, изящность оборотов, которыми пользуется Реми, мотивируя свой отказ выполнять требование начальства, поднимают его на новый уровень по сравнению с прямолинейный отказом подчиняться со стороны прежнего главного редактора. Как же ему поступить?***
Дождь настолько силён, что Реми не сразу слышит, что рядом с его домом сигналит машина. Он забрался в кресло с ногам, укутался пледом и постарался уснуть, но сновидения не шли, а теперь и последние попытки отдохнуть сошли на нет. Он поднимается на ноги, приподнимает штору, чтобы убедиться в том, что Рудольф не стал бороться со стихией до победного конца. Самоубийство – пытаться пробиться через стихию в такую погоду, но Реми не хотел уговаривать его оставаться, тем самым позволив Боэру ещё целый вечер намекать ему на необходимость возвращения. – Вы были чертовски правы, когда намекали мне про дождь, Реми, – выдыхает Рудольф, когда они наконец-то оказываются в спасительном тепле гостиной. Неожиданные поездки, к счастью, приучили Рудольфа всегда возить в багажнике сумку с самым необходимым: несколько смен одежды и белья, свитер, носки, бритвенные принадлежности и прочие необходимые каждому мужчине мелочи. Он мог несколько дней подряд не появляться дома и оставаться таким свежим, словно каждый вечер посвящает себе и своему телу как минимум сорок минут свободного времени. – Нужно было отправить вас домой немного раньше. – В голосе Реми нет и намёка на раскаяние, и Боэр, воспользовавшись тем, что парень стоит у него за спиной, улыбается широко и вполне по-настоящему. – Я ведь знал, что будет дождь. Здесь точный прогноз на вес золота: выедешь часом позже и не попадёшь домой или придётся тащиться несколько километров пешком, бросив машину на полпути, – делится он, доставая из шкафа ещё один плед и предлагая его мужчине. – Благодарю, признаться, я не рассчитал лишь с обувью, когда собирался сюда. – Вы можете взять сапоги Огюста, думаю, они придутся впору, в крайнем случае окажутся немного велики, – тут же предлагает Реми. – И… раз уж вы вернулись, может быть, пообедаем? – Он чувствует, что смущён, но хуже того – видит, что предложение приходится по душе Боэру. Кажется, Рудольф затеял какую-то игру, но вовсе не намерен посвящать его в тонкости правил.