Я люблю, когда в тонком стакане играет золотистое вино; я люблю, усталый, протянуться в чистой постели; мне нравится весной дышать чистым воздухом, видеть красивый закат, читать интересные и умные книги. Я люблю себя, силу своих мышц, силу своей мысли, ясной и точной. Я люблю то, что я одинок и ни один любопытный взгляд не проник в глубину моей души с ее темными провалами и безднами, на краю которых кружится голова. Л.Н. Андреев «Мысль»
Рудольф Боэр собирался уехать от Морно на следующий же день, но этим планам не суждено было сбыться. Сытный ужин и приятная беседа сделали своё чёрное дело: убаюканный приветливым хозяином и атмосферой, царившей во всём доме Реми, он уснул так крепко, что проснулся на целых четыре часа позднее, чем было нужно, чтобы успеть до того, как дождь превратится в ливень. Конечно, ни один человек не мог знать об этом, а Боэр почему-то не расстроился, хотя город по-прежнему манил его к себе, напоминая о неотложных делах редкими смс и частыми звонками. Дождь, между тем, усилился: за плотной стеной не было видно ничего, кроме размытых очертаний гор, казавшихся почти прозрачными с такого расстояния. Рудольф и Реми несколько минут стояли на крыльце, глядя куда-то вверх, туда, где за горными пиками спряталось посеревшее от негодования небо, щедро расплёскивающее свою воду направо и налево. Молчание было воспринято верно ими обоими. – Кофе? – поинтересовался Морно, и мужчина только кивнул в ответ. – Одну ложку сахара, если можно. Каждое утро Реми и Рудольф встречались за завтраком, чтобы завести очередную светскую беседу, постепенно перетекавшую в дружескую болтовню обо всём. Брюне был неправ, когда называл Боэра "мясником". В каких-то аспектах своего отношения к медиа-бизнесу мужчина, конечно, был далёк от идеала, но в целом он довольно точно понимал цель и самую суть модного глянца, а Реми импонировал тот факт, что мужчина не боялся признаваться в том, насколько ему нравились статьи, опубликованные под его именем на страницах «Мужского стиля». Это давало им пищу для всё новых и новых разговоров, скрашивавших большую часть времени, которую они проводили в одних и тех же комнатах. Каждое утро Реми обжаривал кофейные зёрна на небольшой сковородке, и терпкий, глубокий аромат заполнял кухню, проникал даже в дальние комнаты, а затем поднимался на верхний этаж, рассеиваясь в сырости, которой холодно тянуло из приоткрытого окна спальни на втором этаже: так Реми неосознанно боролся с посторонними запахами лосьона для бритья и крема после бритья, наполнявшими гостевую ванну после того, как Рудольф покидал её, выпуская клубы тёплого пара из гостевой комнаты. Несколько раз, поднимаясь к мужчине в неурочное время, Морно любовался тем, как уверенно, быстро, чётко руки мужчины крутили бритвенный станок, срезая свежие следы тёмных, жёстких волос, оставляя ровно столько, сколько тот считал нужным. Боэр не просил, но Реми предоставил ему свой ноутбук, чтобы мужчина мог работать, хотя тот вполне обходился своим планшетом и телефоном. Он мог извиниться и подняться из-за стола в любую минуту, чтобы ответить на звонок, а мог бросить взгляд на дисплей и отключить звук, и Реми почти мечтал узнать, чьи звонки заслуживали возможность быть принятыми и отвеченными, а чьи нет, но ему ни разу не представился такой случай. Заглядывать через плечо было неприлично, а Боэру удавалось так держать телефон, что его экран был повернут под совершенно недосягаемым для глаз Реми углом. Рудольф прикрывает глаза, улыбаясь. Этот юноша нравится ему, потому что напоминает другого, такого же свежего, энергичного, живого и талантливого. Боэр не любил говорить о своей личной жизни, ни в одном интервью он не рассказывал о своей семье и уж тем более о тех, кому выпала честь делить с ним постель. Предпочтения Рудольфа могли бы показаться странными среднестатисческому обывателю, а он слишком дорожил такими тонкостями, чтобы менять привычный уклад. Много лет назад на одной из студенческих вечеринок они с другом выпили и тот предложил Рудо (так его называли знакомые около пятнадцати лет назад) сходить в БДСМ-клуб. Конечно, большая часть таких заведений считается закрытой, но тот вроде как знал одно неплохое место и пообещал, что никаких проблем с тем, чтобы проникнуть внутрь, у них не возникнет. Боэр, к счастью, никогда не напивался до зелёных чертей, поэтому всю ночь провёл в относительном сознании, выпивая за барной стойкой и с интересом изучая публику, а когда кто-то заговаривал с ним, уточняя у более искушённых соседей некоторые нюансы, и вынес из этой ночи бесконечный интерес к одному из аспектов подобных отношений, его другу повезло меньше. Даже сейчас, закрывая глаза, он видит мужчину, дольше других благосклонно отвечавшему на его вопросы. Подчёркнуто строгий костюм, слишком официальный, словно они пришли не в клуб, а на встречу акционеров крупной фирмы. Бокал на тонкой ножке в руке. Мужчина бросает ленивый взгляд на часы и прикасается губами к жидкости тёмно-красного цвета, пробуя вино. Боэр ни разу не видел, чтобы он употреблял что-то, кроме вина. И никогда не видел, чтобы его спутнику было разрешено взять что-либо, кроме негазированной минералки или апельсинового сока, хотя каждый раз, когда парень осторожно касался пальцами штанины своего Дома, высказывая своё пожелание, тот склонял голову набок и говорил: – Я предпочёл бы, чтобы ты пил грейпфрутовый или гранатовый, Сэмюэл. В тот вечер он наконец-то добился разрешения подойти. Едва заметный благосклонный кивок, и Рудо оказался на соседнем кресле, получил стандартный вопрос и объяснил, что пока не готов решить, хочет ли он стать частью этого мира, но имеет несколько вопросов, ответы на которые жаждет получить. Именно этот мужчина, имени которого он так и не смог узнать, сформулировал идею, отпечатавшуюся в его мозгу на долгие-долгие годы и послужившую толчком к собственным попыткам в создании постоянных отношений. – Дело не в том, что мне нравиться трахать парня в наручниках, и не в том, что моему партнёру нравится, когда ему причиняют боль, – объяснял Дом, обхватывая тело сигареты тонкими, красивыми губами. – Дело в том, что мне спокойнее, когда я точно знаю, где он находится, чем занимается, во что одет и что ел на завтрак, а также будет есть на обед и ужин. Эта связь, когда один практически полностью жертвует своей свободой в мою пользу, – терпеливо объяснял он, глядя на сцену, где проходила публичная порка, и мужчина в точно таком же официальном костюме что-то тихо шептал своему Сабу, прикрывшему глаза и отвечавшему лишь короткими кивками. Ни слова. Ни взгляда. Только медленные, осторожные движения. – Это куда интимнее секса в бондаже или с игрушками, – как бы между прочим сказал он и повернулся к Рудо, мягко улыбнувшись ему. – А ещё это учит определённой ответственности: жизнь и здоровье другого человека, потому что он полностью находится в твоих руках, но… мой мальчик не жалуется, – и он кивком указал на молодого, чуть старше Рудо, парня в джинсах и тёмно-синей рубашке, сидящего у его ног. Эта картинка почему-то запала Боэру в душу на долгие-долгие годы: тёмно-красный, будуарных оттенков пол, обжигающе чёрный рукав и влюблённые, доверчивые глаза Саба, цепляющиеся за первую за последние сорок минут ласку со стороны Доминанта. Уже позже, когда он сам решил разнообразить свою жизнь и через несколько лет смог увидеть что-то, отдалённо напоминающее тот взгляд, Рудольф чувствовал себя абсолютно счастливым. Реми был очень похож на парня, с которым они прожили пять лет. Сейчас он уже был замужем за кем-то другим и периодически звонил Боэру, чтобы поговорить. Это расставание далось Рудольфу тяжело настолько, что он до сих пор не решался попытаться завести новые отношения. Тем не менее он чувствовал ласкающие, жадные взгляды, которыми иногда одаривал его Морно, явно намереваясь скрыть свои желания, только вот с ним это едва ли могло прокатить. Он чувствовал каждый взгляд, скользящий в его сторону, нутром, перехватывал, когда хотел, а когда не хотел, пропускал мимо. Взгляды Реми были ласкающими, заинтересованными, скользили по нему, словно руки подростка, впервые забравшегося под юбку подружки. Рудольф сдерживал улыбку, чтобы не показать, насколько отчётливо он понимает то, что происходит в душе Морно. Всё-таки им нужно было как-то пережить этот дождливый сезон вместе. Рудольф тянется на постели, медленно садится и оглядывается по сторонам: вещи осторожно сложены на стуле, сумка убрана в шкаф, а бритвенные принадлежности и зубная щётка в гостевой ванной лежат на своих полочках. Реми был готов поделиться с ним всем, чем угодно, лишь бы его гостю было комфортно. В том, как он двигался рядом, как говорил и как смотрел, Рудольф ощущал бесконечную тоску по человеческому. Что бы ни говорил Реми Огюсту, его не могли обмануть какие-то слова. Он поднимется, тратит сорок минут на то, чтобы размять мышцы, когда в дверь осторожно стучит, почти скребёт Реми. Его боязнь разбудить, помешать или потревожить не вызывает у Рудольфа ничего, кроме улыбки: – Войди, Реми. Он продолжает качать пресс, когда дверь открывается, и юноша, бледный и напуганный, заходит в комнату, зажимая руку в локте. – Порезался, – выдыхает он, едва шевеля бескровными губами. Боэр хмурится, расплетает замок пальцев, поднимается с пола и подходит ближе, сжимая тонкое запястье горячими пальцами. – Тебя нужно в больницу, – коротко, решительно говорит он, но Реми только мотает головой, и они оба понимают, что ни в какую больницу поехать не получится, потому что его машина не проедет точно, а внедорожник Реми… Кто знает. Рисковать не хочется. Красные следы на руке, капли на рубашке и джинсах. Определённо порез вышел глубоким, глубже обычной царапины, которую может оставить кошка. – Наложу тебе давящую повязку. – Он сажает Реми на свою постель, приподнимает подбородок, членораздельно, медленно спрашивая: – Где у тебя аптечка? – В комнате, справа шкаф, третья полка сверху. – Рудольф не знает, потерял ли он много крови или эта бледность появилась от страха, но времени разбираться нет. Чуть позже он сможет задать ещё несколько вопросов и восстановить картину произошедшего, но сейчас нужно сконцентрироваться на том, чтобы остановить кровотечение и сохранить самообладание. К счастью, Реми действительно знает, где в его комнате лежат вещи, и аптечка оказывается на нужном месте. Он выбирает бинт и эластичную повязку, антисептик и жгут, после чего быстро возвращается к Реми. Несколько свежих тёмных капелек крови стекают к локтевому сгибу, но в целом ситуация изменилась мало, и это радует Боэра, торопливо накладывающего жгут, чтобы ограничить количество крови, поступающей в распоротую область, обрабатывает антисептической жидкостью бинт и закручивает его вокруг руки, чтобы обеззаразить рану и остановить кровь. Через некоторое время он снимает жгут, боясь слишком сильно передавить руку, напряжённо вглядывается в лицо Реми и не позволяет ему разжимать руку, всё ещё согнутую в локте. – Чем? – спрашивает он, обнимая мужчину за плечи левой рукой, а правой успокаивающе гладит его запястье, осторожно прощупывая пульс и следя за тем, не расползётся ли пятно крови дальше, но этого не происходит, и Рудольф несколько успокаивается, надеясь, что самое страшное осталось позади. – Я разделывал рыбу, – Реми пытается улыбнуться, но это получается у него довольно плохо, – нож соскочил, когда я пытался осторожно срезать ей… – Он делает неопределённый жест рукой и закрывает глаза, глубоко вдыхая снова. – Рыбу? – Боэр прикрывает глаза, прогоняя в памяти всё, что видел в холодильнике Морно. Он задавал журналисту сотни вопросов, терпеливо собирая информацию о самых рутинных его занятиях, выискивая, вынюхивая, за что можно уцепиться, чтобы добиться от Реми послушания, когда это понадобится. Он знает содержимое каждой полки в его холодильнике, он научился брать вещи со своего места и класть их обратно так, чтобы хозяин не заметил. Рудольф открывает глаза, рассматривает ладони парня, бросает взгляд на его штаны и качает головой. – Пошёл один ловить рыбу с раннего утра лишь потому, что я вчера рассказал, как любил омлет с озёрной рыбой в детстве, – констатирует он. Щёки Реми вспыхивают. Всё это слишком сложно для него: уверенный в себе, красивый, спокойный Рудольф вызывает неконтролируемое желание потянуться, прикоснуться, оказаться как можно ближе. Сейчас, если повернуть голову, он сможет дотронуться кончиком носа до ключицы мужчины или провести по его красивой шее губами. В мечтах всё слишком просто, словно они подростки, впервые познающие прелести любви. Он просто не хочет думать о том, что в очередной раз предаётся фантазиям, оказавшись рядом с симпатичным мужчиной. Когда умерли его родные, Реми был один уже в течение года, поспешное бегство из города также не способствовало развитию его личной жизни, но тогда у мужчины просто не было ни времени, ни сил на мысли о том, как он будет устраивать свою семейную жизнь заново. Страх появился из ниоткуда, плавно, медленно рос, забивая память ненужными картинами ужасов, которые обычно сопутствовали автокатастрофам. Он выключал фильм, если там была сцена столкновения автомобилей. Один раз Огюст попросил Реми забрать из школы и развлечь его младшую дочь. Милая двенадцатилетняя девочка в жёлтом платье в чёрный горох не доставила ему ровным счётом никаких хлопот. Они сходили в кафе-мороженое, погуляли по торговому центру и купили ему галстук, почти идеально повторяющий цветовую гамму её наряда. Эмилия смеялась, закидывая голову, и её тёмные, угольно-чёрные кудри смешно подскакивали на плечах, и он невольно любовался девочкой, вспоминая, как сам был таким же весёлым, живым, расплёскивающим капельки смеха во все стороны. А потом она предложила пойти в кино. Реми цеплялся дрожащими пальцами за тщательно вымытую раковину, низко склонялся над ней, издавая утробные звуки, когда обед и съеденный после попкорн покидали его организм. Он закрывал глаза, пытаясь избавиться от тошноты, но перед внутренним взором тут же вспыхивали кадры из фильма: трасса, авто, столкновение, ужасный скрежет, с которым литое железо сплавляется во время взрыва, перемалывая мясо, кости и мышцы совершенно разных людей, запертых в обжигающей жестянке-кузове, на несколько мгновений превращающейся в их персональный ад. Он перестал заводить знакомства, мягко избегал каких бы то ни было контактов и теперь, впервые за долгое время оказавшись рядом с симпатичным мужчиной, был готов потерять голову от любого его прикосновения, потому что длительно воздержание било в мозг ароматом чужого одеколона, бритвенных принадлежностей, самого присутствия чужого, плохо знакомого мужчины на его территории. Реми не знает, но Рудольф чувствует это, читает в робких взглядах и сбивчивой речи, однако не делает никаких шагов навстречу, предпочитая не поддаваться на заманчивый запах неиспорченной молодости. Ему хочется коснуться её, хочется стать первым, кто столкнёт эту наивную, хрупкую уверенность в себе с проторенной дороги, которой сейчас, кажется, ходят все молодые: ни к чему не обязывающее знакомство, случайный секс, признания в любви, несколько недель гармонии, месяцы взаимной ревности и мести и последующий разрыв. Рудольф не привык к этой схеме. – Вовсе нет, – Реми вздёргивает подбородок выше, заглядывая в глаза мужчины, – я уже давно собирался на рыбалку, а в утренние часы здесь самый лучший клёв. Боэр только пожимает плечами, поднимаясь с постели. – В любом случае теперь вам некоторое время нельзя носить тяжести и от обращения с острыми предметами тоже будет лучше воздержаться. И это при условии, что кровотечение действительно остановилось, в противном случае… – он замолкает, бросая внимательный взгляд на руку Реми.***
– Стоит одеться потеплее, если ты и правда хочешь прогуляться вместе со мной, – говорит Морно, спускаясь вниз в жёлтой толстовке с мультяшным котом и застёгивая поверх такого же сочного, солнечного цвета тёплую куртку. – Я прекрасно справлюсь один, а потом пройдусь немного. – Ты так и не объяснил, - Боэр сидит в гостиной с книгой, и Реми, ожидавший увидеть его на кухне, где и оставил, уходя одеваться, поворачивается на звук голоса, – почему ты делаешь это. – Потому что это мой дом. – Парень поджимает губы, застёгивает молнию с тихим визгом и принимается за кнопки, снова делая попытку переключить внимание мужчины на одежду. – Можешь взять куртку Огюста. Вряд ли у тебя есть достойная альтернатива для такой погоды. Дождь всё так же льёт не переставая, но сейчас наблюдается явное затишье, и Реми выбирается из дома, чтобы добраться до озера и собрать мусор, который остался там с выходных. – То есть к озеру приезжают совершенно незнакомые тебе люди, жгут костры, ловят рыбу, оставляют весь мусор на берегу, а ты каждый раз приходишь и безропотно всё собираешь, чтобы потом отвезти на помойку? Реми морщится и выходит из дома, выпускает облачившегося в куртку Рудольфа, на ходу надевающего капюшон. Он никак не может понять, почему Рудольф прицепился к нему именно с этим вопросом, доставляющим ему столько неприятностей. – Ты всё правильно понял, я убираю мусор за совершенно незнакомыми мне людьми. Именно так. – Зачем? – Этот вопрос он слышит уже в третий раз за последний час и больше не может придумать, как бы ещё ему объяснить этому взрослому мужчине, что именно движет его стремлением навести порядок. – Я здесь живу, – упрямо повторяет Реми. – Я ловлю в этом озере рыбу, сижу на берегу, купаюсь и загораю в хорошую погоду, читаю книги, а они приезжают сюда на несколько часов, чтобы пожарить шашлыки или сварить уху, попить пивка, порыбачить и отдохнуть от ежедневной суеты. Естественно, плевать они хотели на экологию и на тот факт, что загрязнение водоёма приведёт к тому, что качество рыбы и её количество изменится. Зато не плевать мне, поэтому каждую неделю я иду к озеру, чтобы собрать мусор в мешки, – и он вынимает чёрный целлофан из кармана, демонстрируя Боэру пакеты для мусора и перчатки. – А потом вывожу к ближайшей помойке вместе со своим. Реми поворачивается, чтобы поймать выражение лица Рудольфа и тут же отворачивается, потому что это снисхождение, которым награждают его прищуренные глаза мужчины, просто невозможно вынести. Реми хмурится, недовольно фыркает, но не говорит больше ничего в свою защиту, сколько бы вопросов ни задавал ему мужчина, и через несколько минут Боэр перестаёт пытаться вытянуть из парня ещё хотя бы что-нибудь. Озеро встречает их тишиной и кругами, расходящимися по его глади от дождевых капель. На берегу никого нет, но Рудольф вполне может представить, что происходило здесь пару дней тому назад, пока они с Реми мирно беседовали в доме: пакетики из-под сока валяются там, где их бросили дети, как и фантики из-под конфет; на месте костра до сих пор чернеют залитые дождём угли и недогоревший мусор; брошены консервные банки и нож с поломанным, видимо, об эти же банки лезвием. Он хмурится, а Реми надевает перчатки, встряхивает пакет и кладёт в него несколько банок, чтобы не сдувало порывами ветра. Он откладывает стекло отдельно, пластик и консервные банки тоже отдельно и вместо одного большого мешка собирает несколько маленьких, заранее отсортированных. – Ты же понимаешь, что в следующие выходные они снова приедут и намусорят, а тебе придётся убирать? – как бы между прочим интересуется он, но на этот раз Реми даже не удостаивает его ответом. – Ты всерьёз думаешь, что обязан убирать за теми, кто даже не замечает, что каждый раз приезжает на вычищенное место? Снова молчание в ответ. – Ты же ничего этим не изменишь. Реми разгибает спину, вынимает из кармана куртки ещё одну пару перчаток и бросает их Боэру, ловко перехватывающему их на лету. – Изменю. Озеро будет чистым. Вопросы и аргументы заканчиваются, и Рудольф натягивает перчатки, наклоняясь над горой фантиков, засыпанных песком. В следующий раз он обязательно подготовится и как дважды два докажет, что Реми ничего не изменит, даже если будет собирать мусор всю свою жизнь, непременно докажет, а сейчас стоит помочь парню, пока дождь не усилился. Через час работы они разгибаются, подтаскивают мешки и завязывают их, окидывают взглядом берег, и Реми удовлетворённо кивает, цепляется за мешки, но Боэр не позволяет ему поднять даже один. – Или ты оставляешь свою руку в покое, или я звоню в службу спасения, и тебя забирают отсюда на вертолёте и доставляют в ближайшую больницу, где тебя зашьют высококвалифицированные врачи. Реми отрицательно мотает головой и выпускает мусорные пакеты, позволяя Рудольфу отнести их к дому. – Я собираюсь прогуляться, – говорит он. – Поднимусь в горы, а ты можешь пока почитать или поработать, если хочешь. Во взгляде Рудольфа снова читается снисхождение, но Реми смотрит ему в глаза с вызовом и не испытывает ни капли удивления, когда Боэр молча идёт за ним. Морно завёл себе несколько любимых маршрутов для прогулок, чтобы хоть немного разнообразить рутинные будни. Первое время он думал, что с ума сойдёт, разглядывая одни и те же скучные серые горы, но теперь не променяет их ни на что другое. Каждый раз, когда солнце немного по-иному кидает свои пронзительные лучи на скалы, они играют новыми цветами и оттенками, позволяя разглядеть то волнительную зелень, то пленительно-глубокий синий, то почти чёрные пятна, белые отсветы и кремовый налёт цветов, подобраться к которым ему не удалось ни разу. Реми узнал, что горы не бывают мертвы, хотя, казалось бы, ничто живое не способно вырасти в камне, он видел тысячи подтверждений тому, что жизнь везде способна пробить себе дорогу. Это почему-то напоминало ему о родных и семье. Тогда мужчина возвращался к озеру, садился на берег и долго смотрел туда, где вода встречается с камнем, в точку, что сливается в один сплошной цвет, название которому он никак не может придумать, сколько бы ни старался. Ветер гнал по воде листву и лёгкую рябь, подхватывал мошек, подкидывал и переворачивал их в воздухе, играя с тонкими, полупрозрачными крылышками, испещрёнными чёрным узором и сеточкой прожилок. Живой мир явил ему столько оттенков, сколько прятал пестрящий однотипными сочетаниями город, скалящийся стеклянными фасадами заново отстроенных бизнес-центров и улыбающийся манекенщицами, чьи лица исказили все рекламные щиты города, превратив их в какое-то подобие электронных куколок, повторяющих несложный алгоритм из нескольких последовательных действий. После забавного фырканья ежа, подбиравшегося к самым его дверям, лакавшего молоко и оставлявшего на пороге свежих червей, словно послушный любимый кот, вызывавшие восхищение технологии стали казаться ему ничтожными и какими-то жалкими, словно человек, который их создал, был слеп и глух от рождения, а потому не мог понять, что иллюзия создаваемой им реальности слишком далека от творения Божьего, прекраснее которого нет во всём свете, а потому уродлива. Несколько раз он тайком следил за приезжающими на берег озера с целью хорошо провести время. Они не мешали друг другу, потому что Реми выдерживал почтительное расстояние, то и дело бросая взгляды на женщин, мужчин и детей, так не похожих на тех, к которым он привык на модных выставках, представленных во всём своём унылом и однотипном многообразии в десятках городов мира. Загорелый локоток, фисташковые глаза, яркая россыпь золотистых веснушек на щеках и плечах девочки, что прибежала к нему, случайно попав мячом по дурацкой соломенной шляпе, купленной на закрытой распродаже одного из известных брендов. Уже много позже, когда он впервые увидел настоящую соломенную шляпку на голове, кажется, матери, той смеющейся, улыбчивой девчушки, когда впервые взял её в руки уже на рынке, спустившись в ближайшее поселение за продуктами… Он ощутил запах, почувствовал форму, фактуру, напомнившую ему о чем-то настоящем, позабытом. Холод забирается ему под куртку, пощипывая кожу, но Реми не намерен сдаваться. Они поднимаются вверх, скользя по мокрым камням и оступаясь: чем выше, тем сложнее становится дышать, потому что человеческие лёгкие так быстро позабыли вкус чистого, едва разбавленного примесями кислорода. Он испытывает что-то схожее с эйфорией, набирая полные лёгкие чистоты и свежести. Рудольф дышит глубже и идёт немного медленнее, и Реми изредка оборачивается, смотрит на него через плечо, по-мальчишески задорно щуря глаза и прикрывая ладонью от солнца. Ему нравится идти впереди, раскрывать руки и ловить в свои тёплые объятия холодный ветер и слабые капли дождя, падающие на лицо и одежду. Ему нравится, что на каждый вопрос «ты как?» Рудольф хрипло отвечает «всё в порядке», но по его голосу и дыханию понятно, что каждый новые пять метров даются мужчине всё сложнее. Они идут вверх, поднимаясь к солнцу. И света становится так много, что гора белела бы под ногами, если бы дождь не смочил её, придав грязно-синий цвет каждому изгибу. Морно думает, что скалы куда изящнее некоторых женщин и каждый изгиб их силуэтов куда более плавен и утончен, чем тонкие женские ручки и плечи, которыми женщины так часто разговаривают с представителями сильного пола, не зная, как бы ещё донести до них свою точку зрения или обратить мужское внимание с вещей более низменных на своё кокетливое превосходство. Боэр издаёт тяжелый вздох, и Реми поворачивается к нему, нарочно хмурясь и выражая мнимое недовольство. – Вовсе не обязательно было составлять мне компанию, – говорит он, но Рудольф слышит в его голосе, в том, как он произносит эти слова, совсем другое и крутит головой, разминая позвонки, чтобы отогнать лишние мысли. – Прогулка доставляет мне удовольствие, – признаётся он, помолчав. – В такую дождливую погоду дышится совсем иначе, даже в городе во время грозы воздух словно становится чище, а тут… – Иногда этот чистый воздух доводит меня до головокружения, – признаётся Реми, упираясь ногой в очередной выступ и отталкиваясь, чтобы сразу же перенести вес на следующий уступ. – Я очень долго не мог привыкнуть, казалось, что я задыхаюсь - настолько велика разница между тем, чем мы привыкли дышать и кислородом. Здесь каждый вдох кажется сладким, словно… словно ты дышишь сахарной ватой. Жёлтая непромокаемая куртка мелькает прямо перед глазами Боэра, и он думает, что Реми немного похож на маленького, взъерошенного цыплёнка, которого вот-вот схватит лиса. Парень ставит ногу на потемневший, влажный камень, и та соскальзывает, бросая Морно прямо в руки Боэра. Теплое, мокрое от дождя лицо прижимается к его коже, губы скользят по скуле, и он сжимает Реми, зная, что в следующий момент придётся его отпустить. – Не стоило так торопиться, – чуть глуше говорит он, не торопясь разжимать руки, выпуская Морно на свободу. Реми чувствует, что у него подкашиваются ноги и, если Рудольф сейчас его отпустит, он попросту упадёт на колени и больше не сможет встать. – У меня закружилась голова, – врёт Реми, позволяя рукам расцепиться и безвольно проехаться чуть ниже по тёмно-коричневой куртке Боэра. – Просто не успел предупредить тебя, – так близко к его телу он, кажется, не был ещё никогда, даже учитывая те минуты, когда Рудольф работал на его ноутбуке, а Морно позорно дрочил себе в душе, с сожалением понимая, что никогда не сможет оказаться без штанов так близко к мужчине в другой ситуации. Он всего-то новый подчинённый, быть может, чуть более одарённый, чем другие, но не более того. Мужчины, подобные Рудольфу, по определению должны быть натуралами, ни разу не замеченным даже в том, что смотрели на проходящего мужчину чуть дольше пары секунд. – Нам стоит вернуться. – Руки мужчины оживают, но не для того, чтобы оттолкнуть, он только проводит ладонью по спине парня, стремясь ни то приласкать, ни то сказать: «не бойся, я здесь и не позволю тебе упасть». – Следующее падение может закончиться плачевно для нас обоих. Реми кивает послушно, как загипнотизированный смотрит в яркие, густо-синие глаза мужчины. В своё время он был склонен возводить глаза в статус особой части тела, верить поэтическому бреду, описывающему их, как зеркала души, теперь он видит только собственное испуганное, помятое отражение, должно быть, таким, каким видит его Рудольф. Руки мужчины опускаются, и он остаётся один на один со своими мыслями, потому что Боэр спускается первым, чтобы подстраховать Реми на случай, если тот будет падать. Он вспоминает, что замёрз.***
Реми смотрит в потолок, пока Рудольф гремит чашками и щёлкает кнопкой электрического чайника. Стыдно признаться, но за время спуска он поскальзывался ещё несколько раз и даже единожды очень неприятно приземлился в лужу. Боэр недовольно хмурит брови и говорит, что у него упадок сил, поэтому стоит отлежаться хотя бы пару дней, но электровеник по имени Реми отказывается соблюдать спокойствие дольше тридцати минут к ряду, однако соглашается на небольшую уступку: он полежит, пока они с Рудольфом будут пить чай, и мужчина явно придаёт слишком большое значение этой затее, подогревает воду уже в третий раз и наливает кипяток в чашки, выбирая какой из имеющихся чаёв заварить в этот раз. В городе Рудольф отдаёт предпочтение кофе: он неплохо бодрит, помогает быстро проснуться, к тому же секретарша, доставшаяся ему от Огюста, овладела искусством варки живого кофе почти в совершенстве, а здесь… У Реми было несколько десятков герметично закрытых баночек, в которых хранились заварки, способные утолить самый тонкий и изысканный вкус любителя редких сортов чая, и он был бы не прочь попробовать все. Баночки с заваркой рядком стоят на специально выделенной для них полке, и это удивляет его каждый раз, когда Реми собирается заваривать чай. Рудольф никак не может отказаться от привычки пить кофе по утрам, но чайная церемония, которую специально для него провёл Морно, несколько склонила мужчину в сторону этого напитка, а обилие выбора на пресловутой полке и вовсе заставляло его всерьёз задуматься о том, чтобы уделить немного больше внимания доселе неизведанным вкусам. Ароматы, которые распространяла вокруг себя каждая новая кружка, кружили голову. Если бы у Рудольфа спросили, чем пахнет каждый день из тех, что он уже провёл или ещё проведёт у Реми, он бы дал им ассоциативные названия, привязав к воспоминаниям о божественных оттенках вкуса и запаха очередного чая. Правда, сегодня он впервые получил возможность выбирать сам, а не употреблять то, что предложил бы ему Морно. Мужчина протягивает руку и выбирает ту, на которой наклеена аккуратная этикетка, явно приделанная Реми. Состав мало о чём говорит ему. Но слово «земляника» действует благоприятно, и Рудольф возвращается к дивану, на котором со скучающим видом лежит юноша, с двумя доверху полными чашками. Морно благодарит его, принимая вертикальное положение, подносит чашку к носу и делает глубокий вдох, даже не пытается спрятать улыбку. – Кто бы мог подумать, что ты такой сластёна, – добродушно говорит он и смеётся, ловя удивлённый взгляд Боэра. – Первое время ты словно действовал наугад: то брал ту заварку, что с цитрусом, то с мятой, но последние несколько дней выбираешь только те, в которые я добавил листья малины, клубники и других ягод, а вот этикетка наклеена только на земляничном, значит, предыдущие сорта ты выбирал по консистенции или, что вернее всего, по запаху. Я прав? Мужчина кивает и улыбается ему в ответ. Отгороженный от всего мира раздолбанной дорогой и несколькими десятками километров, Реми полностью погрузился в те немногие увлечения, что действительно доставляли ему удовольствие. Конечно, он не выращивал чай у себя на подоконнике, но достаточно умело замешивал купленные для этой цели заварки с различными травами и листьями, часть из которых выращивал самостоятельно. Он показал Боэру свой парник и даже рассаду, которой украсил подоконник в своей спальне, решив, что привычный в городе пластик здесь будет совершенно ни к чему, зато приятный запах свежей зелени как нельзя лучше способствует улучшению качества и продолжительности сна. Правда, в гостевой спальне он на такой эксперимент пока не решился. – К тебе никто не приезжает, кроме Огюста, верно? За последние несколько дней этот вопрос прозвучал уже несколько раз, каждый раз он выбивает Реми из состояния спокойствия, заставляя нервничать, вспоминая, что скоро Рудольф уедет, и он останется совсем один. На этот раз очень надолго. Юноша старательно прячет свои ощущения, отводит взгляд, но провести чуткий детектор чужих эмоций, которым обладает Боэр, не так-то просто. Необычные страсти и отношения сделали своё дело, и часть информации мужчина научился считывать с лица своего собеседника, непременно пропускающего хотя бы несколько настоящих эмоций. Реми отрицательно мотает головой, торопясь занять рот чаем, чтобы только не развивать тему, и Рудольф понимает его жест правильно. – Через пару дней дожди должны прекратится, – говорит он. – И мне нужно будет вернуться в город. Надеюсь, что ты и дальше будешь работать в «Мужском стиле», хорошо? Реми снова кивает. Он поднимает глаза, заглядывая в тёплые, яркие, с отливом глаза Боэра, изучающие его настолько внимательно, что кровь приливает к щекам Реми, когда он чувствует этот почти осязаемый взгляд на своей коже. Вот он скользит по его ресницам, обводит глаза и скатывается по носу, ловит тихий выдох, вырвавшийся из приоткрытых губ, а затем снова поднимается к его глазам, вызывая у Реми странную, почти детскую улыбку на тонких губах. – Вот и славно, – говорит Рудольф, поднимает руку, тянет её, бережно касается щеки Морно, поглаживая его мягкую, лишенную растительности кожу лица подушечками, словно почесывая любимого кота. – Мне гораздо проще работать с послушными мальчиками, чем с теми, кто пытается вывести меня из себя. Запомни это, Реми. И Реми запомнил.***
Он лежит в постели, улыбаясь своим мыслям. Поначалу ему казалось, что изменить Морно, не сломав, окажется практически невозможно, но сейчас он думает, что нашёл нужную струну в его тонкой душевной организации – потяни, и она зазвучит. Конечно, воспитывать Реми без его же согласия не очень хорошо, но Рудольф не может отказать себе в удовольствии попытаться привить мальчику хорошие манеры. Эти глубокие, тёмные глаза, отливающие кофейным зерном и коричным налётом на пенке, не тронутые молоком и не разбавленные водой, без зацветающей зеленцой мути, такие топкие, такие насыщенные, дважды за этот день смотрели на него с нескрываемым обожанием. И хотя в следующую минуту Реми переводил вполне равнодушный взгляд в сторону, Боэру удалось вынести этот восторг со дна его тёмных зрачков и отпечатать где-то в своей душе. Теперь оставить мальчика одного попросту глупо. Он не хочет признаться себе, но те грация и стыдливое любопытство, которыми Реми окружил его присутствие в своём доме, тронули что-то спрятанное очень глубоко, почти забытое после расставания. Теперь оно, сильное и красивое, всколыхнулось и поднялось в полный рост, желая покрасоваться перед юношей. Он почувствовал, как напряглась каждая мышца в его ухоженном теле, когда Реми поехал вниз, поскользнувшись на камне, и эта простая реакция говорила куда больше, чем номер телефона, кокетливо записанный на салфетке или несколько незначительных касаний руками над столом и ногами под. Он давно не ввязывался в незначительные интрижки, но само знакомство с Реми едва ли могло попасть в этот раздел. Их столкнули чрезвычайные обстоятельства и неуёмный интерес, влечение Рудольфа к тем, чей талант оказывался примерно того же уровня и качества, что и его предпринимательские способности, только встретить Морно таким он не ожидал. Нет, определённо умом мужчина понимал, что для того, чтобы отправлять статьи в редакцию, у Реми должен быть доступ к интернету, а тот факт, что его всё ещё пускают на мероприятия высокого уровня, подтверждает: бородой юноша не зарос и, вероятно, следит за собой, но всё же… Клише и стереотипы настолько сильно вошли в нашу жизнь, что отделаться от образа отшельника, что засел у него в голове, просто не получалось. Робинзон Крузо, как мысленно окрестил Реми Боэр, оказался вполне современным и симпатичным молодым мужчиной, к тому же явно следящим за тем, что происходит в свете. Рудольф закрывает глаза и понимает, что возбуждён. Он хочет этого парня, этого мальчишку, едва ли искушённого в любви. Это импонирует ему больше всего: возможность познакомить Морно с теми гранями удовольствия, к которым привык он сам. Осталось только начать.