Мой лучший враг

Soundtrack — Trevor Daniel «Falling» Maroon 5 «Lucky Strike» – Не спрашивай, – мрачно сказала Гермиона Джинни, стоило только той, одетой в повидавшую виды футболку «Холихедских гарпий» и оранжевые пижамные штаны, удивленно открыть дверь. Впрочем, удивление сменилось сочувствием, когда Гермиона без лишних слов протянула Джинни огромное ведро с мороженным. А затем уже сочувствие сменилось откровенной жалостью, когда за мороженным в поле зрения появилась бутылка огневиски. – Что за чмо? – со смесью потрясения и нарастающей злости спросила Джинни, бегло осмотрев дары, которыми Гермиона надеялась выкупить у Джинни право на «поплакаться в жилетку», а заодно и реабилитироваться самой. Дары жизни, не иначе. – Ч… мо? – нахмурившись, недоверчиво переспросила Гермиона, потому как слышала подобное от Джинни впервые, хотя, если подумать, эпитет был вполне подходящим под… – Ч-М-О, – нетерпеливо отчеканила Джинни по слогам, опершись плечом о дверной косяк и наконец забрав мороженое с огневиски. – Чрезвычайно Мощный Облом из разряда тех, когда нужно что-то покрепче вина, чтобы иметь хотя бы крошечную возможность забыться. Ты что, не помнишь классификацию? А Гермиона и рада бы помнить такую несусветную чушь (ну, если честно, не очень), вот только последние полчаса она действовала в состоянии полного автоматизма, когда бродила по магазину и тратила деньги, очевидно, надеясь умереть сегодня к ночи от алкогольной или углеводной комы. Взгляд Джинни смягчился. – Дай угадаю, – уже более спокойно начала она и, нахмурившись, изучила этикетку огневиски. – Твой ЧМО – это Малфой? Вернее, это связано с ним? – озвучила она последнюю мысль и, конечно же, угадала, причем не только в выборе аббревиатуры: слово было подходящим в широком смысле. А потому ЧМО и Малфой, в частности, стали темой вечера, пока ведерко с мороженным пустело, Гермиона пьянела, а Джинни пыталась ей объяснить, что в общем-то ничего страшного не произошло. За исключением того, что завтра Гермиона скорее всего станет шире на размер и будет похожа на особо удачливого Санту, которого все праздники так часто угощали шампанским или чем покрепче, что он с каждым днем все больше становился похожим на арбуз и уже не поправлял съехавшую бороду на лице, отныне не нуждавшемся в гриме: нос с щеками были и без того достаточно пунцовыми. – Мерлин, это надо было так опозориться! – с чувством воткнув ложку в подтаявшее мороженное, всплеснула руками Гермиона, чем чуть не выбила бокал из рук Джинни. – Теперь Малфой думает, что я настоящая дура! – Знаешь, Гермиона, в этой ситуации есть только одна вещь, почему тебя можно назвать настоящей дурой, – отхлебнув огневиски, укоризненно указала на нее уже своей ложкой Джинни. – Лишь потому, что ты не пошла на свидание с тем парнем! Как его, говоришь, зовут? Элеонор? Элайджа? В общем, по твоим рассказам в этом мистере Эл плохо только имя, а в остальном он очень даже хорош, да к тому же еще и аврор. А знаешь, что говорят про авроров? – Джинни сделала многозначительную паузу, игриво сверкнув глазами, будто сама не была замужем за одним из них. – Что у них самые большие и крепкие не только мускулы, но и кое-что в… – Я все слышу! – донесся из соседней комнаты голос Гарри, и Гермиона вспыхнула, вспомнив, что вообще-то они с Джинни тут не одни. – Амбиции! – и глазом не моргнув, тут же крикнула в ответ Джинни, приложив ладонь ко рту наподобие рупора. –Я хотела сказать: «Ам-би-ци-и»! – Ага, как же, – послышался звук приближающихся шагов, и в поле зрения Гермионы появился Гарри, виновато взъерошивший волосы. По его виду можно было понять, что, похоже, он уже достаточно услышал, чтобы хотеть провалиться сквозь землю. – Знаешь, Гермиона, я обещал не лезть, но раз уж я в курсе… – Поверить не могу, что ты в курсе, – снова сокрушенно спрятала лицо в ладони Гермиона, а Джинни сочувственно погладила ее по спине. – Тебя было не остановить, – мягко произнес Гарри с тенью улыбки, очевидно, припомнив, как она с самого порога выпалила все, что было в голове, на душе – да ради Бога! – в надпочечниках, включая ее разговор с Асторией, ее разговор с Найтом и ее недоразговор с Малфоем. – Но знаете что! – внезапно Гермиону осенило, что за всей этой какофонией самобичевания стоит нечто по-настоящему радостное, а потому она снова гордо вскинула голову, ощутив, как румянец приливает к щекам. – К черту Малфоя! К черту Найта! Все не имеет значения по сравнению с тем, что Рон… Похоже, он меня поцеловал. Гермиона с торжеством отметила, как глаза Гарри удивленно расширились (правда, потом недоверчиво сузились), как Джинни пораженно охнула (правда, потом неловко замерла), а потому продолжила: – Я стала первой, кто справился с заданием. Я первая прыгнула со скалы в воду! И Рон меня поцеловал, подплыв на глазах у всех сразу после прыжка. – Джинни с Гарри по-прежнему молчаливо и пристально на нее смотрели, и это Гермионе не понравилось, поэтому она решила уточнить: – Ну хорошо, он обхватил ладонями мое лицо и чмокнул в уголок губ. – Теперь на лицах Гарри с Джинни читалось откровенное сочувствие, и прежде чем кто-то из них смог что-то сказать, Гермиона сокрушённо добавила: – Да, я знаю, что вы думаете. Но на этот раз, правда, все было по-другому! Рон меня поцеловал, а потом и шагу не давал ступить! Все время был рядом, мешал остальным поздравлять меня. – Но на улице ты оказалась в итоге с Малфоем одна, – сохраняя деликатную серьезность, спросил Гарри, присев на краешек темно-бордового дивана, по поводу цвета которого в свое время они так часто спорили с Джинни. – Да, но потом меня догнал Найт, а Рон… – продолжила Гермиона, но замолчала, увидев, как Гарри с Джинни едва заметно переглянулись, сидя по обе стороны от нее. – Гермиона, Рон же в итоге ушел, правильно? – мягко начала Джинни, взяв ее за руку. Примерно так говорят: «Ты только не волнуйся», – перед тем, как сообщить что-то катастрофичное в духе: «Дорогой, я сожгла библиотеку», или «Милая, я завел домовика». – У него были дела и… – нервно постучала носком туфли Гермиона, а затем, стараясь выглядеть беззаботной под прицелом пристальных взглядов, зачерпнула мороженное, но все равно с каким-то особым остервенением съела его, стукнувшись зубами о ложку, после чего обреченно вернула ту на место. – О Мерлин, да, я знаю, что это еще ничего не значит, но… – Гермиона… – поправив очки на переносице, прочистил горло Гарри и подвинулся чуть ближе. – Ты знаешь, что ты мой лучший друг. – Мне не нравится такое начало, – инстинктивно отклонилась от него Гермиона, вжавшись в спинку дивана и прижав к себе ведро с ярко-розовым мороженным так сильно, словно оно в любой момент подобно порт-ключу могло унести ее в страну фантазии, где у нее с Дра... Конечно же, с Роном все было бы хорошо. Гарри какое-то время пристально смотрел на нее, после чего вздохнул и встал с дивана. – Прости, это не мое дело. Я не буду продолжать, – в итоге вскинул руки он и сделал пару шагов назад, ловко обходя журнальный столик. – Зато буду я, – мягко, но настойчиво произнесла Джинни, вернув внимание Гермионы себе. – Дорогая, ты слишком зациклилась. Рон, Малфой… Да к черту их всех! Знаешь, Рон хоть и мой брат, но еще тот засранец, не говоря уже о Малфое. – На самом деле, – осторожно начал Гарри, виновато почесав затылок, – за последний год они оба очень изменились. Просто, как и прежде, каждый немного себе на уме: Рон пытается найти себя, а Малфой… – Гарри замялся, угловато поведя плечом. – У него есть проект, которым он давно занимается… Неважно. Но Найт – однозначно неплохой парень, Гермиона, поэтому жаль, что ты отказала ему. Особенно если учесть, что Рону ты… – он осекся на последних словах и перевел на Джинни полный ужаса спаси-меня-взгляд. Но, прежде чем Гермиона успела хоть что-то уточнить или как-то отреагировать, Джинни уже уверенно перекинула за спину свои тяжелые рыжие волосы и сжала ее руку. – Рон сам не знает, чего хочет, – предварительно кивнув Гарри, вновь посмотрела она на Гермиону. – Ты сама знаешь, как его занесло в свое время из-за всей этой популярности. А если вспомнить паломничество тех полуголых девиц к порогу его квартиры с колдо-татуировками в виде лица Рона на их огромных… – Каких девиц? «Каких татуировок?» — сразу протрезвела Гермиона и заметила, как Гарри расширил глаза, жестом приказав Джинни замолчать. – Э-э-э… Неважно, – как всегда быстро сориентировавшись, отмахнулась Джинни и разлила по бокалам огневиски, после чего дала один Гермионе. – Я просто к тому, что, может, тебе стоит немного отвлечься? И тогда Гермиона осознала: она, похоже, выглядит совсем жалкой, а еще безумной из-за своего ЧМО. Ворвалась поздним вечером к друзьям – семейной паре, у которой наверняка были иные планы, чем слушать ее нытье и пытаться быть деликатными. Соорудила себе воображаемый замок из чувств Рона, а Рон ведь по факту так и не сделал к ней ни одного серьезного шага. О, ну и конечно же, возомнила, что у Малфоя к ней тоже что-то есть. Как она могла возомнить, что у него что-то к ней есть, когда он ушел на свидание с другой, втоптав в грязь ее недочувства этими своими наполированными ботинками, унесшими его вдаль с истинной девушкой мечты? А что в этой ситуации остается ей? Мало ей было переживать из-за Рона – теперь она еще тратит нервы и на Малфоя, который в свою очередь сейчас если что и тратит, то только галеоны в каком-нибудь пафосном ресторане, жарко воркуя с Асторией на идеальном французском, а может, и презервативы, с нетерпением отбрасывая ненужный целлофан в сторону и притягивая самую совершенную женщину в магическом мире к себе. Последняя мысль отдалась такой болью и таким отчаянием, что Гермиона почувствовала даже не злость – ярость, а потому, собрав усилия воли и резко встав, выпалила: – А знаете что! – Что? – синхронно спросили Гарри с Джинни, затаив дыхание. Но прежде чем ответить, Гермиона взяла стакан огневиски, демонстративно отсалютовала им в обе стороны и сделала большой глоток. Гортань обожгло, «большой глоток» превратился в «большую глупость» и уже норовил выйти обратно, но Гермиона себя переборола и в сердцах произнесла: – Я пойду на свидание с Элвисом, Лорд бы побрал его имя! И пусть это решение станет лучшим в моей жизни! *** Это решение стало худшим в ее жизни. Нет, формально все было прекрасно. Элвис встретил ее с букетом лилий прямо на пороге очаровательной кафешки в стиле «прованс», а еще, не зная, как ее поприветствовать, неловко обнял, отчего они едва не столкнулись лбами и смущенно рассмеялись своей неуклюжести. Потом, когда они сели за укрытый скатертью в мелкий цветочек столик, Элвис настоял, чтобы Гермиона выбрала себе то, что действительно хочет, а не то, что полагается нормами приличий девушке (читай – блюдо, имеющее чуть больше, чем две калории в составе), а еще сделал милый комплимент насчет ее прически, которая, впрочем, благодаря стараниям Панси, теперь всегда выглядела идеальной. В итоге, последующие несколько часов, которые они провели в кафе, Найт что-то увлеченно рассказывал про свою службу в аврорате, про первые задания, про свои планы и цели, пока Гермиона отмалчивалась и пыталась слушать, сосредоточившись на его словах. Но получалось плохо, потому что ее очень раздражал удушающий запах лилий, которые никогда не были ее любимыми цветами, а блюдо, которое Элвис ей посоветовал заказать, по вкусу и виду напоминало слизняков (не то, чтобы она когда-нибудь их пробовала, но все же). Вдобавок, Гермиона постоянно мысленно улетала в события вчерашнего дня и теряла нить беседы, а еще, как ей казалось, все время невпопад улыбалась, натянуто смеялась и, если изредка и говорила, то что-то нелепое. Но Найт будто ничего не замечал: он довольно улыбался и смеялся в ответ, изрекая что-то в духе: «И в правду, чего это я». А еще мило смущался, когда Гермиона, ощущая вину за свою невнимательность, иногда подбадривала его или делала комплимент чему-то, что все же услышала и вычленила из рассказа. Так она восхитилась морковью, которая по словам Найта, проросла у его мамы во дворе маггловского дома, а в этом году сгнила, цвету новенькой формы Элвиса, на которую его стошнило в один из начальных дней тренировок, и даже его первым поцелуем с девушкой, которая оказалась парнем. В общем, вещи, мягко говоря, спорные, но Найт по итогу и этому был рад, что заставляло Гермиону чувствовать себя главной стервой на свете, даже обогнав в собственном рейтинге Малфоя несмотря на то, что тот был мужчиной. А все потому, что впервые для нее было совершенно очевидно – она кому-то нравится. Она нравится Найту, причем нравится довольно сильно. И хотя у Гермионы был крошечный опыт в походах на свидания и в отношениях в целом (если быть точнее, то мужчин было всего трое, включая Рона, Нотта и сына тетиной подруги – того странного парня в женских носках, с которым ее пыталась свести тетушка Маргарет), но она чувствовала, что Найт ею искренне увлечен и настроен серьезно. Это читалось в его отношении: в том, как он помогал снять мантию, чтобы повесить в гардероб, как галантно подвигал ей стул, помогая сесть поудобнее, как разливал им двоим чай, от волнения немного проливая тот на стол. Как восхищался ею, как говорил о семье, о том, что хочет детей и что устал быть один. Ни в какое сравнение ни с Роном, который толком никогда за ней и не ухаживал, ни с Ноттом, который и вовсе привел ее в дом, где с ним жила другая женщина (Гермионе казалось, Панси так до конца ей этот визит и не простила). О, конечно, был еще тот парень – тетиной подруги сын со свидания вслепую, но его вспоминать Гермионе не хотелось особенно: его привычка чесаться в самых неожиданных местах, как в прямом, так и в переносном смысле, и говорить с напряженным придыханием, говорили сами за себя. К тому же, Гермиона могла поклясться, что когда она отлучилась в уборную и вернулась раньше ожидаемого – он пытался стащить у нее свежекупленные накануне встречи трусики, лежащие в новом пакете на тумбе! Странно только, зачем ему надо было их нюхать перед этим? Но Найт… Найт был другим. Он, правда, был тем парнем, которого любая мама одобрила бы при знакомстве. Он был хорошим, добрым, понимающим, серьезным, симпатичным, умным, спортивным, но… Было одно «но». Гермиона к нему не чувствовала ничего. Ничего, кроме вины за то, что не может и на толику ответить взаимностью. И это было ужасно. Откровенно говоря, Гермиона кое-что все же чувствовала: она чувствовала себя бессердечной дурой, что в итоге втянула Найта в свои игры, отправив ему сову в не очень трезвом состоянии и соврав, вернее, сказав правду, что никакого парня у нее нет и что она была неправа, когда отказала ему. О Мерлин, что только Гермиона ему не плела в попытке оправдаться! И как ужасно, что Элвис поверил каждому ее слову и с радостью согласился встретиться прямо на следующий день, в свой единственный – если верить Холлвурду – выходной. А теперь ей наверняка придется разбить ему сердце, ведь по шкале от одного до десяти у Гермионы по факту к Элвису было чувств… Примерно на ноль? И почему ее вкус на мужчин такой несносный? Они уже выходили из кафе, когда Гермиона, погруженная в свои мысли, споткнулась на этих своих невозможных каблуках, на которых не теряла надежды научиться ходить, а Найт ее ловко подхватил. – Ты в порядке? – добро улыбнулся он, очевидно, имея в виду падение, которое предотвратил, а ей казалось, что Элвис уже знает. Знает, что она последняя сволочь на Земле. А еще – что пострашнее прочего для женщины по версии Малфоя – он в курсе, что она не умеет ходить на каблуках. Вот только рука Элвиса застыла в полуобъятии и по-прежнему не покидала талию Гермионы, и это скорее говорило о другом. Как минимум, что Найту плевать на ее бездарность в вопросе каблуков и прочую чушь. Он просто хочет быть с ней, а значит, пора поскорее заканчивать свидание, пока она не сделала все только хуже. И именно в этот момент, очевидно, не так расценив замешательство Гермионы, которая все пыталась подобрать слова, чтобы мягко попрощаться, Элвис потянулся к ее губам, прикрыв глаза, а Гермиона в ужасе замерла и, наверное, оттолкнула бы его, но Найт отстранился сам, услышав: – Гермиона?! Резко от нее отпрянув, Элвис обернулся, а Гермиона выглянула за его спину. Каково же было ее удивление, когда за спиной у Найта она увидела Рона и Панси, ошеломленно смотревших на них двоих, застывших в объятии. *** Все пошло не так с самого утра. Сначала Рона разбудил дурацкий будильник, который он по привычке недовольно смахнул на пол и разбил. Потом Рон с досадой осознал, что забыл его перевести накануне единственного выходного, а потому так на себя разозлился, что уже не смог уснуть. И если он и надеялся, что это была первая и последняя неприятность на дню, то настойчивый стук в дверь пошатнул его веру в это. Рон даже неумело попытался молиться, чтобы стук прекратился. Ну, прямо как отец, с восторгом забредший вместе с ним пару лет назад в маггловскую церковь на чьи-то похороны и невпопад вскидывающий руки с чересчур громкими криками: «Аллилуйя!». Но, видит Мерлин, молился он не тем богам, потому как идиотский стук не смолкал, а Рон все же был аврором в отряде спец. реагирования, так что, рассудив: «Мало ли что!», – неохотно встал с кровати, натянул на задницу съехавшие пижамные штаны и нехотя поплелся к двери. Но когда до той оставался метр, он внезапно остановился, догадавшись, что дверь открывать все же не стоит. Ну, мало ли что, помните? – Ро-о-онни… Я же знаю, что ты там, – словно в подтверждение его мыслей, проворковало женским высоким голосом его «мало ли что» за дверью. А Рон припомнил, что прошлой ночью, мучаясь от похмелья, долго не мог выпроводить с порога одну особо настырную ведьму, с которой имел неосторожность впервые переспать после расставания с Кэтрин, а потом – еще раз, совсем недавно. Ну, когда он вернулся с задания после двух дней в компании идиотки-Паркинсон и был очень, очень зол. Да, Паркинсон не в последнюю, а может, и в первую очередь виновата, что теперь ведьма-которую-он-не-знал-как-называть возомнила себя его девушкой (Рон же переспал с ней дважды, что в переводе на девочковый означало «мы встречаемся»), и теперь что-то от него… хотела, карауля у двери. Видит Мерлин, Рон не желал думать о «чем-то таком», но невольно покосился на утреннее подтверждение, топорщившееся в штанах, что и он, будем откровенны, тоже «чего-то хотел», но воспоминание, что иногда исполнения его желаний имеют ужасные последствия, заставило неохотно поумерить пыл. – Что я сделала не так, Ронни? Я недостаточно старалась в прошлый раз? – однако, не давала шанса ему поумерить пыл девица за дверью, ведь Рон мог поклясться – она сейчас обиженно скрестила руки на впечатляющей груди и выпятила губки на жеманный манер, словно ожидая поцелуй. А Рон и не знал, что сказать, потому как – отрасти у него борода Мерлина, если он врет! – эта ведьма, пожалуй, даже чересчур старалась в прошлый раз, раз после встречи с ней ему пришлось заклятьями чинить кровать и мазать заживляющей мазью... Ну, кое-что себе мазать, что сейчас явно приободрилось от воспоминаний об усердиях той самой девицы, которая наверняка, стоит ему открыть дверь, «достаточно постарается» еще раз. Ну а Рон, будь он в такой ситуации еще пару месяцев назад, охотно бы ей воспользовался, чем бы, конечно, не гордился, а потом, постфактум, начал бы стандартный для подобных случаев разговор с фразы: «Дело не в тебе, дело во мне». Причем, был бы вполне искренен в своих словах. Ну, во всяком случае, он никогда никому не врал, что не готов к чему-то серьезному, и часто об этом сообщал, что называется, «на берегу», а потому девушки неохотно, но все же отлипали, даже умудряясь пожалеть его «недолюбленный грааль души» (Рону нравилось, как это грандиозно звучало) и попытаться «отогреть его», «долюбить» еще раз. Напоследок. Но вот именно с этой ненормальной все было особенно сложно, а он ведь даже не помнил ее имени, из-за чего чувствовал себя последней задницей на свете. И не то, чтобы подобное чувство вины мешало ему когда-нибудь поразвлечься, но с некоторых пор все стало так… Запутано? Нет, ему по-прежнему нравилось женское внимание. Да что там! Он купался в нем, но последствия из раза в раз были все хуже и хуже. С моральной точки зрения, конечно. Физически его все очень устраивало, ну, вы понимаете. Просто, наверное, с некоторых пор Рон стал более… Ответственным, что ли? Да что там – нянча ребенка Джорджа, он даже задумался о собственной семье! О том, что уже и сам хотел бы стать отцом. Наверное. Вот только не по неосторожности, как один его знакомый из аврората, а жениться на девушке, которую он любит, и которая любит его, ну а там уже… В любом случае, сначала неплохо было бы начать с серьезных отношений, да. И кажется, Рон даже знал, с кем бы ему было интересно попробовать снова… Но ход его мыслей внезапно был прерван какой-то перепалкой за дверью, переросшей в суетливую возню, а потом и вовсе будто бы в борьбу. – Э-э-й… – осторожно начал Рон, медленно подойдя к двери, но именно в этот момент за стеной все зловеще стихло. И когда в следующую секунду Рон взялся на ручку, послышалось громкое заклятье, а потом кто-то с грохотом выбил ногой дверь с такой силой, что если бы не выработанная за годы быстрота реакции Рона, благодаря которой он вовремя отскочил в сторону, – его бы уже вскоре готовили к отпеванию. По сути, он был в шаге от кончины, и у него даже жизнь пронеслась перед глазами, во время чего он пожалел о двух вещах: что так много лет потратил не на тех женщин и что не попросил маму или кого-то из братьев сказать отцу, чтобы тот хотя бы на его похоронах не фальшивил свое: «Алилуйя!», а еще обошелся без этих вот неловких притоптываний с хлопками невпопад. Но, к счастью, Рон все же был жив, а слетевшая с петель дверь рухнула прямо перед ним бесполезным куском деревом и подняла тем самым облако пыли. – Вот дерьмо, – послышался откуда-то из полумрака у входа знакомый и век-бы-его-не-слышать голос, а следом и показалась его обладательница, прошедшая по едва не превратившейся в труху двери так уверенно, словно это была ее личная гребаная ковровая дорожка. – Привет, Уизел. Извини за беспорядок, я лишь помогла твоей подружке войти: бедняжка ждала целую вечность. Рон не знал, как Паркинсон это умеет. До жути мелкая и вся из себя, плюющая на всех, она всегда появлялась эффектно и так невовремя, что уже сам вид ее нахально вздернутого подбородка, растянутых в гадкой усмешке пухлых губ и этой самоуверенной позы тщедушного тельца вызывал у него желание ее придушить. Или разломить пополам, или даже разобрать на части, как самую нелюбимую куклу. Прямо вот сжать тоненькую шею Паркинсон одной рукой, без труда сомкнув вокруг той пальцы, поднять и вытрясти из Панси все самодовольство и презрение, которыми она окатывала его всякий раз, стоило им только встретиться. – Какого черта ты творишь, дура? Ты с ума сошла – крушить мою дверь и врываться так средь бела дня?! – наконец, прийдя в себя, проорал Рон и сделал к Паркинсон пару широких шагов, подняв руки, чтобы... Чтобы… Что? Да хоть что-нибудь! Но если он и надеялся, что она уберется с дороги, то очень зря. Паркинсон по-прежнему стояла, не шелохнувшись, на двери, как на покоренной горе, хоть Рон мог и поклясться, что на секунду, всего на крошечную секунду выражение лица Паркинсон изменилось, а глаза расширились, когда она бегло осмотрела его с головы до ног, прежде чем он встал к ней так близко, что это было уже даже неприлично. Ведь он чувствовал, как грудь Панси упирается куда-то в живот, а ее теплое дыхание щекочет его голую грудь. Было неловко и как-то не по себе, но Рон упрямо не двигался с места. Он яростно смотрел на Панси сверху вниз, почему-то очень активно краснел и шумно дышал, но не отводил взгляд от ее глаз, которые были… Разного цвета? – У тебя глаза разного цвета! – зачем-то сердито озвучил он эту мысль, вглядываясь то в ее зеленую, то в серую радужную оболочку, а потом еще больше взбесился, что ведет себя как идиот, но виду не подал. Во всяком случае ему хотелось так думать. Но Паркинсон заметила. Ее бровь, словно змея, изогнулась вверх, а усмешка стала такой ядовитой, что Рон был уверен – следующие слова Паркинсон его отравят. И прежде чем он смог хоть что-то сделать, она медленно положила ему руку на плечо, скользящим движением прошлась по шее к затылку, а затем, встав на носочки, притянула его голову поближе к себе, опалив дыханием щеку. Рона моментально бросило в жар, а сердце словно остановилось, когда Паркинсон едва коснулась губами уха, открыв рот. – А у тебя, – жарко начала она шепотом, – член тычется мне в живот. Убери от меня эту свою штуку, Уизел, и больше не доставай, пожалуйста. Это немного неуместно. До Рона не сразу дошел смысл ее слов, ведь Паркинсон почему-то все время, что говорила, поглаживала коготками заднюю сторону его шеи, а Рон попросту не дышал, в ужасе осознавая, что его это по-настоящему, по-мужски волнует. Но как только понимание змеями вползло к нему в уши, будто проникнув вместе со словами и с этим паркинсовским сладко-едким дыханием в голову, он резко отшатнулся от Панси и едва не споткнулся, угодив в пробоину двери. – Пошла вон! – ощущая, как лицо разве что не полыхает огнем, с чувством вскинул руку Рон, указав на проход за спиной Панси, а та в ответ лишь заливисто и мерзко засмеялась, запрокинув голову и оголив шею, в которую Рону захотелось вцепиться и сжать так сильно, чтобы этот дурацкий смех он слышал в первый и последний раз. И когда показалось, что ситуация – хуже не придумаешь, в квартиру фурией влетела та девица, имя-которой-он-уже-никогда-не-узнает, и влепила Рону такую смачную пощечину, что и без того красная щека теперь наверняка заалела. – Кобель! – зло выпалила она ему в лицо и, сжав кулаки, развернулась и пошла прочь, стуча каблуками. А еще по пути задела плечом Панси, на что та в ответ лишь демонстративно обернулась и, вскинув брови, саркастично сказала что–то вроде: «Извините!». – И да, мы расстаемся! – уже на самом выходе обернулась девица и, полная самодовольства, удалилась прочь, наверняка уже в уме подсчитывая, сколько сотен галлеонов репортеры желтых газетенок отдадут ей за интервью на тему, как главный секс–символ магической Англии Рон Уизли безжалостно разбил сердце невинной и чисто влюбленной в него девушке. – Знаешь, хоть она и набитая дура, но я с ней не могу не согласиться, – проводив глазами его неудавшуюся пассию, пока та не исчезла из поля зрения, спрыгнула Панси с двери на пол и еще раз демонстративно оглядела Рона с головы до ног. – Только не говори, Уизел, что у тебя в ванной прячется очередная бимбо. Разгневанных девиц с интеллектом тыквы и огромными сиськами вместо мозгов для меня на сегодня достаточно. И только тогда до Рона дошло, что он по-прежнему стоит перед Паркинсон в одних тонких пижамных штанах, неприлично обтягивающих все его, как он надеялся, достоинства, и уже съехавших достаточно, чтобы считать его голым. – Какого черта ты здесь забыла, Паркинсон? – на миг смутившись и недобро глянув на ту, подошел Рон к пуфику, с которого взял палочку, а заодно и натянул штаны повыше. – Какого черта вообще ты еще здесь? Не можешь налюбоваться? – снова раздраженно развернулся он к ней и расправил плечи, скрестив руки на груди, отчего – Рон знал! – мышцы привлекательно напрягутся. Но Паркинсон не только не захлебнулась от восторга, но даже будто бы с сочувствием усмехнулась его попытке бравировать, хоть взгляд все же отвела и промолчала, что Рон расценил, как маленькую победу, а потому с каким-то особым триумфом поставил дверь заклятьем на место и починил ее. – Какой же ты придурок, Уизел, – неожиданно тихо и едко начала Паркинсон, принявшись расхаживать по периметру его гостиной, разглядывая вещи. – Вместо того, чтобы построить действительно нормальные отношения с той, которая тебе преданна столько лет, ты все еще пристраиваешь свои причиндалы к кому-то, вроде этой Синди, в надежде поднять самооценку. – К кому-то вроде Синди? – на автомате переспросил Рон, натянув на себя футболку. – Это вообще кто? – Вот именно! – резко повернулась к нему Паркинсон, указав на него статуэткой, которую только взяла со стеллажа, и так пронзительно посмотрела на него, что Рону стало неловко. Он вообще чувствовал себя неловко с самого появления Паркинсон на пороге его квартиры в этих своих как всегда коротких шортах и тяжелых ботинках, которые она считала лучшей формой для выполнения заданий от аврората, несмотря на то, что уже даже Рона бесил свист, доносившийся Паркинсон вслед, стоило той оказаться на публике. Но Панси плевать было на оды, посвященные ее на удивление длинным ногам при таком мелком росте. Она будто их и не замечала вовсе – ну, тех неумело подкатывающих простофиль, которые почему-то дико раздражали Рона во время выполнения им с Паркинсон совместных заданий. Стоп. Если Паркинсон в шортах, то значит… – Подожди, у нас с тобой сегодня снова задание? – надеясь на отрицательный ответ, все же спросил Рон и попытался припомнить, когда же у них с Паркинсон должна была быть дополнительная совместная вылазка, раз они на прошлой не выполнили задание до конца. Он был уверен, что через день, но если задуматься… То сегодня и был тот самый «через день». – Какой же ты придурок, – было единственным, что Паркинсон почти ласково сказала ему то ли с укоризной, то ли с ноткой иронии (хрен ее разберёшь, эту Паркинсон) в ответ на его мыслительные испражнения идиотизма, а потом двинулась вперед и, напоследок одарив его одним из своих фирменных бесящих взглядов, молча скрылась в неизвестном направлении с помощью портключа. В итоге, наскоро одевшись и приведя себя в порядок, Рон спустя десять минут последовал за ней и оказался в полутемном переулке посреди ветхих, едва дышащих на ладан зданий. Вокруг было немноголюдно и жутковато, а пронизывающий ветер, гуляющий внутри опустелых домов сквозь глазницы распахнутых окон с выбитыми стеклами, только усиливал впечатление. Рон понятия не имел, куда его привел портключ, но убраться отсюда хотелось поскорее. Вдобавок, стайка подозрительных типов, как раз о чем-то шепчущихся неподалеку и сверкающих вставными золотыми зубами, не вызывала у Рона доверия, а потому он с тревогой огляделся, ища Паркинсон. С этими ее шортами это, пожалуй, последнее место, где той стоило бы находиться. – П-с-с, Уизел, – услышал он приглушенный знакомый голос где-то за спиной и, обернувшись, увидел Панси, показавшуюся из полумрака ниши, которую он даже не заметил. – Давай скорее убираться отсюда: судя по карте, нам нужно пройти квартал и постараться выбраться отсюда живыми. – Знаешь, Паркинсон, с этими твоими шортами задача будет не из легких, – пробурчал Рон, двинувшись к ней и недобро оглядев голые ноги Панси, которые как раз покрылись мурашками. Паркинсон лишь смерила его своим обычным «пошел в задницу» взглядом и двинулась вперед. К счастью, уже через пять минут они оказались в неком подобии заброшенного парка, напротив которого располагалась маленькая улочка с простенькими кафе и магазинами. Найдя взглядом по названию нужную дверь, за вывеской которой, если та не врала, скрывалась самая обычная мясная лавка, Рон выверил удобное место наблюдения, а потому потащил Панси в тень особо ветвистого дерева, за кроной которого их двоих со стороны лавки увидеть было бы невозможно. Убедившись, что место подобрано идеально, Рон достал из кармана мантии зашифрованное письмо, настигшее его прямо на выходе из дома, и, расколдовав, принялся читать. И все бы ничего, вот только он не мог никак сосредоточиться, потому как Паркинсон пристроилась рядом так близко, что он мог чувствовать легкий сладкий запах ее духов. А теперь Панси еще и заглядывала в записку через плечо, тоже пытаясь читать, и вот это уже было чересчур! – Ты могла бы мне не мешать? – раздраженно опустил записку вниз Рон и так стремительно повернулся, что едва не столкнулся носами с Панси, которая тут же брезгливо отшатнулась от него. – И чем же я тебе мешаю? – скрестила она руки на груди, обтянутой черной водолазкой из тонкой шерсти. – Вообще-то, задание касается и меня, или ты забыл, что Холлвурд велел работать в паре наравне? Рон стиснул зубы, пару раз глубоко вдохнув и выдохнув, а затем снова обратился взглядом к записке, хоть раздражение от самого факта, что Паркинсон ошивается где-то рядом, по-прежнему раздражало. А еще этот ее въедливый цветочный запах – все вещи же теперь им пропахнут! – И вообще, – снова опустил Рон несчастный лист бумаги, повернувшись к Панси, которая теперь держалась от него на расстоянии, очевидно, чтобы опять исключить всякий вариант соприкосновения, – могла бы ты поскромнее одеваться и не душиться, как в последний раз, этими своими гребаными духами, привлекая к нам и без того ненужное внимание? Брови Панси взлетели, глаза презрительно сузились, а затем на губах появилась уже знакомая усмешка, стоило Рону закончить. – Вообще-то, Уизел, чтобы ты знал, – сделала она к нему пару медленных, но уверенных шагов, и Рону пришлось сдержаться, чтобы инстинктивно не отпрянуть, как испуганная девочка, от Панси, которая теперь уже холодно улыбалась, а это сулило нечто нехорошее. – Я не пользуюсь духами. Это мой природный запах, хотя тебе, конечно, этого не понять: ты наверняка привык, что воняешь, как мешок навоза, если не искупаешься в этих своих новомодных одеколонах. Ну а что касается моей одежды… Не пойти ли тебе?.. Паркинсон довольно прямо и фигурально закончила свой вопрос, а потому Рону, который и так уже чувствовал себя идиотом, ничего не оставалось, кроме как буркнуть что-то похожее в ответ (слишком сильно грубить ему не позволяло воспитание) и продолжить изучать записку. Рон и сам не мог понять, почему Паркинсон вызывала в нем такую бурю неприятных чувств. Почему так сильно раздражала его, вот как сейчас, что ему приходилось перечитывать одну строчку уже в девятый раз в безуспешной попытке вникнуть в смысл слов. Вернее, он, конечно, мог назвать сотни причин, почему Паркинсон такая бесячая, вот только главную найти никак не мог. Ну, например, его очень раздражала ее немногословность на фоне того, что он знал: Паркинсон за словом в карман не полезет. Просто с некоторых пор она именно его не удостаивала словами, даже несмотря на то, что недавно им пришлось провести двое суток и даже ночь вместе, засыпая в одной комнате. Это было еще то испытание! И не в том смысле, что Рон никогда не спал в одной комнате с девушкой, если перед этим у них не было… Скажем так, связи. Просто у Паркинсон была одна удивительная способность: если уж говорить – то точно бить в цель. И в те два дня она была метка как никогда. Что еще раздражало в ней? О, конечно, его раздражал ее холеный внешний вид. Причем такой, что будто она и не старалась – просто всегда выглядела… Ну, как изменившаяся Паркинсон. Прическа, фигура, ноги эти ее невозможные, шорты обтягивающие. Все такое. Но она ему не нравилась. Правда, не нравилась, с этим своим ростом по плечо (Рон любил высоких девушек, прямо как с обложек журналов), острым язычком (явно непредназначенным для занятий, что пришлись бы ему по душе) и способностью одним только взглядом окатить его ушатом дерьма (попробуй тут не захлебнуться!). Но все же что-то такое было в ней… Рон не мог описать. Вот прямо как сейчас, когда она задумчиво прислонилась спиной и головой к стволу дерева и куда-то отрешенно смотрела, пока теплая мантия так и норовила сползти с ее плеча, оголив его. Рон завороженно наблюдал за Паркинсон, размышляя, почему она никогда не одевается по погоде и не боится выглядеть чересчур откровенно с этими своими невозможными нарядами, которые, однако, язык не поворачивался назвать вульгарными или пошлыми (это же разные понятия, да?). А еще было интересно: о чем Панси думает, когда вот так молчит? Почему выглядит такой… беззащитной? Или, если быть точнее, трогательной, когда считает, что за ней не наблюдает никто? Вот да, это то слово! Паркинсон временами выглядела трогательной, а еще какой-то… Растерянной, что ли? В любом случае, это было еще одной вещью, которая Рона раздражала. То, что Паркинсон с некоторых пор стала ему… Ну, как бы, интересна? Как личность, конечно же. Не как девушка, Мерлин упаси его так вляпаться. Знаете, она была ему интересна, как конфета «Берти Боттс»: никогда не знаешь, с каким вкусом окажется в этот раз. Или как коробка с двойным дном из лавки Джорджа, из которой можно вытащить или коллекционный галлеон, или ядовитого паука. Паука чаще, конечно. Вот так, примерно, было и с Панси, вот только возможность найти «галлеон» по-прежнему казалась маловероятной задачей. – Прекрати пялиться, – внезапно произнесла Панси, по-прежнему смотря перед собой, и Рон вспыхнул. – Нам нужно выждать, когда появится Томас, – стараясь не акцентировать внимание на том, что он и вправду пялился, прокашлялся Рон и вновь перевел глаза на записку. – Снова. Паркинсон тяжело вздохнула и, закатив глаза, перевела на Рона скучающий взгляд. – Третьи сутки, а мы снова пытаемся его поймать. «И опять на улице», —произнесла она и, оттолкнувшись от дерева, наконец натянула мантию на плечи и поплотнее закуталась в нее, поежившись от подувшего холодного ветра. – Тебе бы следовало теплее одеваться, – с деланным безразличием указал Рон запиской на Панси, окинув ту быстрым взглядом. – Холодно, не хватало еще заболеть посреди миссии. Работа, знаешь ли, не ждет, – словно в оправдание буркнул он и отвернулся, вновь вперившись взглядом в уже замусоленную бумажку и надеясь, что Паркинсон поймет – его не волнует вид ее голых ног, ключиц, плеч и всего такого. Так, просто дружеский совет, чтобы Холлвурд не ругался, что он угробил стажерку на задании, заморозив до смерти. – Одеваться скромнее, одеваться теплее… Какой заботливый, – с иронией прокомментировала Панси, вперившись в него этими своими разноцветными глазами, пока Рон упрямо старался вновь перечитать написанное. – А что же ты не позаботился о той бедной девушке, которая ждала у порога, когда же ее парень и любовь всей жизни соизволит открыть? – Сенди не моя девушка! – вновь зардевшись, вскинул голову Рон и встретил полный сарказма взгляд Паркинсон. – Синди, – подняла она бровь. – Бедняжку звали Синди. Рон ничего не ответил, переборов желание пуститься в долгие оправдания, но по выражению лица Паркинсон было ясно: что бы он ни сказал – она все равно будет считать его мешком с дерьмом и последним бабником. Вот только если раньше его еще и можно было бы бабником назвать (ну ладно, можно вполне), то сейчас – точно нет. Ну а дерьмом он и вовсе никогда не был. Во всяком случае никому не врал и ничего не обещал, как это делали регулярно другие ребята наподобие Чейза. В итоге, не удостоив Паркинсон даже взглядом (хотя очень хотелось!) и наколдовав себе нечто вроде подушки под задницу, Рон уселся прямо на землю и, опершись спиной о дерево, принялся наблюдать за входом в неприметную давку, откуда по идее вскоре должен был выйти Дин. Место для наблюдения было идеальным – безжизненная, но ветвистая крона надежно укрывала их с Паркинсон от любопытных прохожих, а отталкивающее заклятье и вовсе сводило шанс их обнаружить к нулю. Да, было довольно зябко, но зачарованная подушка приятно грела снизу, да и сидя ветер будто меньше доставал, так что Рон вполне был доволен укрытием: у них с Малфоем бывали и похуже условия. Прошло десять минут, и Паркинсон, за которой Рон наблюдал боковым зрением, еле слышно выругалась и села рядом, наколдовав такую же подушку себе, ну а Рон, конечно же, не подал вида, но едва скрыл самодовольную улыбку. Так они и сидели минут сорок точно, молча пялясь на дверь, а Томас все никак не показывался, и Рон от скуки уже даже стал считать прохожих, изредка проходивших мимо. Счет остановился на четырнадцати, когда Паркинсон внезапно произнесла: – Как можно встречаться с девушкой и не запомнить ее имени? Рон медленно повернулся к Панси и удивленно моргнул. – Ты это про что? Она молчала. Смотрела только так многозначительно и укоризненно, что до Рона довольно быстро дошло. – Ах, ты про Сенди. – Синди, – сквозь зубы поправила его Паркинсон. – О Мерлин! – закатил глаза Рон. – Паркинсон, почему тебя это так волнует? Нет, мы с ней не встречались. Но да, мы переспали пару раз, потому что она настаивала, а я… Да, я был не против! И нет, я не бабник. Вообще-то до Сенди… – Синди. – …у меня была девушка, – распаляясь, продолжил Рон и развернулся к Панси всем корпусом. – И я не такое исчадие зла, как ты думаешь! – Ты используешь их! – отзеркалила его позу Паркинсон, зло оттолкнувшись от дерева и уставившись прямо на него. – Я никого не использую! – ощущая, как от возмущения кровь приливает к щекам, выпалил Рон. – Используешь! – яростно ткнула его пальцем в грудь Панси, тоже раскрасневшись то ли от холода, то ли от злости. – Вы все так поступаете – наобещаете с три короба, а потом едва вспоминаете, как нас зовут! – Я так не поступаю! Я не обещаю ничего! – закачал головой Рон, пытаясь хоть как-то доказать, что он ни при чем, но Паркинсон было не остановить. – Я ненавижу таких мужчин, как ты, Уизел! – с жаром продолжила она, и Рон мог поклясться: с таким презрением, а может, даже и с ненавистью на него никто никогда еще не смотрел. – Пудрите мозги, изменяете, а потом приходите, как ни в чем ни бывало со своим «Прости!», и пытаетесь начать все сначала! Мне тошно от той мерзости, какую вы позволяете себе, лишь бы вам было удобно! Рон пораженно смотрел, как Панси с каждым словом выходит из себя, и не узнавал ее. Вот, о чем он говорил: о том, что под маской сарказма, сдержанного презрения, едких, но точных слов скрывается такая боль, такая человечность, что его это абсолютно обезоруживало. Да, конечно, это одновременно и раздражало, ведь он не знал, что ему со всем этим делать, но и пленяло, потому как Паркинсон, похоже, в глубине души была той, о которой любому мужчине захочется позаботиться. Она была настоящей и в такие минуты, как сейчас, не боялась выглядеть слабой. Просто говорила все, что думала, и в этом была на самом деле сильна. И Рона это даже… Ну, восхищало? Бред какой-то. – …и вот, когда ты уже доверяешь, веришь, что он так больше не поступит… – все продолжала свой монолог Паркинсон, когда Рон, следуя какому-то странному порыву, резко схватил ее за плечи и встряхнул. – Да заткнись ты уже! – строго, но не зло сказал он, а Панси так и замерла с открытым ртом. – Паркинсон, мне жаль, что на твоем пути тебе попадались такие… – Рон попытался подобрать слова, но на ум приходило только что-то неприличное, а потому он просто досадливо встряхнул головой и продолжил: – Я не из этих, как бы тебе не хотелось так думать, понимаешь? Я – не он, Паркинсон, пойми уже. Рон сказал последнюю фразу с таким жаром, что уже в следующую секунду пожалел об этом, потому как глаза Панси сверкнули. – Это ты про что? – тихо спросила она, прищурившись так, словно готова была напасть на него в любой момент и расцарапать ему лицо. А Рон смотрел на нее, все еще сжав худенькие плечи, но не мог найти смелости назвать фамилию, которую, по слухам, Паркинсон не хотела бы вспоминать до конца жизни. – Хочешь сказать, ты лучше? – опасно мягким тоном начала Панси и наклонилась к Рону. – А как же Грейнджер? Чем ты лучше его, когда поступаешь так с ней? И вот, ожидаемый удар под дых. – Мы с Гермионой дружим много лет, о чем ты? – медленно разжав пальцы, отстранился от Паркинсон Рон и, надеясь, что та заткнется и не будет поднимать щекотливую тему, внезапно заинтересовался содержимым карманов мантии. – Я о том, что не далек тот час, когда ты, Уизел, получишь приглашение на свадьбу своей «Гермионы-подруги», – изобразила Паркинсон кавычки пальцами, – и что-то мне подсказывает, что в этот момент ты будешь жалеть, что так поступил с ней. И с собой. Нокаут. Паркинсон совершенно уничтожила его, когда произнесла эти слова так, что уж лучше бы влепила ему пощечину. Это и то было бы менее болезненно. – Да пошла ты! – разозлился Рон, зло достав из кармана шуршащий пакет с шоколадным лягушками. – Лезешь не в свое дело, пытаешься учить меня жизни – хватит! Судя по тому, как Паркинсон удовлетворенно вскинула подбородок, Рон понял – она в курсе, что победила. Ну а он… Он, к черту, не знал, что делать. В последнее время все так изменилось… Вернее, Паркинсон была права со своими бесконечными намеками: как только у Гермионы появился парень – Рон будто бы прозрел. Конечно, Гермиона всегда ему нравилась, еще со школы, но то, как она изменилась, начав встречаться с тем напыщенным блондинистым придурком, поразило Рона. Он всегда где-то в глубине души знал, что Гермиона была влюблена в него все эти годы, но будто предпочитал этого не замечать, чтобы не выглядеть козлом в своих же глазах. Вот только теперь, после слов Паркинсон, если убрать все лишнее, оказывалось, что вообще-то козлом он и вправду был, раз считал, что Гермиона никуда не денется. А теперь вот, полюбуйтесь, расплачивается, ведь она ему снова, кажется, стала нравиться в момент, когда сама потеряла к нему интерес и связалась с этим…. Как его… Дэймоном. И Рон не соврал бы, если бы сказал, что уже не раз задумывался, а не попробовать ли ему с Гермионой снова. Вот только куда бы деть ее этого парня? Будет ли это превышением полномочий, если он и в самом деле его куда-то денет? – Я не хочу ей пудрить мозги, – с мрачной задумчивостью в итоге изрек Рон скорее себе, чем Панси, и уже через секунду об этом пожалел, надеясь, что Паркинсон не услышала. Но она, конечно же, услышала, а потому так пытливо уставилась на него, что у Рона не было иного шанса, чем продолжить. – Я должен быть уверен, что хочу… Что в этот раз все по-настоящему серьезно, понимаешь? – достав из пакета с едой шоколадную лягушку и зло откусив ей голову, покосился Рон на Панси и с остервенением стал жевать. – Она мне нравится. Правда, нравится, и я ее люблю… Ну, как друга люблю или… Черт, Паркинсон, какого хрена я тебе это все рассказываю?! Он повернулся к ней, ощущая себя полнейшим дураком и уже ожидая, что она над ним посмеется, или как-то унизит его, или Мерлин знает еще что сделает, чтобы он почувствовал себя кучей навоза, но она молчала. Просто смотрела на него, как завороженная, и о чем-то, похоже, думала. – Да и потом, – когда молчание затянулось, горько продолжил Рон, проглотив лягушку и вновь уставившись перед собой, – она встречается с этим раздражающим типом, который, похоже, от нее без ума, так что у меня нет шансов, Паркинсон, во всяком случае, пока что нет. Наверное, я опоздал. Солнце, выглянув из-за туч, прокралось сквозь ветки и приятно пригрело ноги, и Рон подтянул их к себе, ощутив озноб. Где-то неподалеку послышался детский заливистый смех и чьи-то неторопливые шаги. Жизнь во всем ее проявлении шла своим чередом, а Рону казалось, что нет странней момента, чем этот, когда он со своим врагом обсуждает те вещи, о которых даже наедине с собой боялся просто поразмыслить. И это было опасно – так обнажать душу, ведь Паркинсон легко могла как обратить полученную информацию против него, так и… А что, собственно, он еще от нее ожидал? – Ты, правда, идиот, Уизел, – неожиданно услышал он уже знакомые слова, но сказанные таким «новым» тоном, что Рон невольно повернулся к Панси, которая смотрела на него впервые не с сарказмом, не со злостью и даже не с презрением. На ее губах была не усмешка, не ухмылка… Это была искренняя легкая улыбка (ну, если Рон хоть немного в улыбках понимал, конечно). А в глазах читалось… Уважение? – Если ты думаешь, что все потеряно, – продолжила Панси все тем же мягким тоном, – то ты и вправду идиот. Рон мог поклясться, что его коленям, которые уже приятно припекало от солнца, не было и на йоту так тепло, как его душе, после того, как он услышал последние слова Панси и увидел ее настоящую улыбку. Прошел еще час, проведенный в молчании, но в ощущении, что между ними с Паркинсон установилось нечто вроде мировой, когда Рон снова открыл пакет с шоколадными лягушками и, полный самых разнообразных надежд и мыслей, стал одну за другой их поглощать. Паркинсон какое-то время игнорировала шелест пакета, лишь изредка не без брезгливости наблюдая, как Рон с аппетитом ест шоколад. А затем Рон услышал, как заурчал ее живот. Паркинсон, кажется, на миг смутилась, а потому отвернулась и скрестила руки в районе пупка, хмуро уставившись куда-то вбок. – Эй, – локтем мягко толкнул ее Рон. – Есть будешь? – едва прожевав, с деланной безразличностью протянул он ей пакет с лягушками, на что Панси, даже не повернувшись, раздраженно покачала головой и еще больше скукожилась. – Да брось, Паркинсон, от тебя и так почти ничего не осталось! От одной лягушки ничего не будет! – проглотив шоколад, потянулся за новой порцией Рон, а Панси в ответ кинула на него убийственный взгляд. – Знаешь, Уизел, меня вполне устраивала наша манера общения, – процедила она, хоть и звучала уже гораздо мягче, чем обычно. – Это та, в которой мы или игнорирует друг друга, или пытаемся друг друга не убить? – до конца не прожевав, нахмурился Рон. – Именно! – широко раскрыв глаза, прокомментировала Панси. – И кстати, ты мог бы не говорить с набитым ртом? Это дико раздражает. – Так ты бы попробовала этот шоколад, Паркинсон! Он же просто потрясающе вкусный! – проигнорировав ее замечание, воодушевился Рон, вновь протянув перед собой пакет. – Нет, спасибо, я сладкое не ем, – сухо изрекла Панси и, проглотив слюну, отвернулась. – Но ты же этого хочешь, правда? – подвинулся к ней Рон и, достав одну лягушку, принялся с деланным аппетитом и с характерными междометиями в духе «М-м-м» или «У-у-у» есть лягушку прямо над ухом Панси. – Мерлин, Паркинсон, тот, кто изобрел шоколадные лягушки – однозначно отдал душу Дьяволу! – Дьяволу? – раздраженно отодвинулась от него Панси, скептически посмотрев на Рона. – С каких пор ты веришь в маггловские поверья и… Но Панси не успела закончить, потому как Рон умудрился заткнуть ей рот лягушкой, а та проворно забралась дальше, и как бы Панси ни пыталась ее выплюнуть – ей пришлось все же откусить той голову, чтобы лягушка попросту перестала двигаться. – Я… Тебя… Ненавижу… – пытаясь выплюнуть остатки лягушки, бросилась с кулаками на Рона Панси, а тот лишь довольно засмеялся, наблюдая, как забавно Паркинсон злится и пытается его неумело избить, перепачкавшись шоколадом. Он легко блокировал ее удары, откровенно забавлялся происходящим, а потом, когда Панси выдохлась и сердито отстранилась, скрестив руки на груди, с улыбкой еще раз молча протянул перед собой пакет. И Паркинсон, мужественно буравя его взглядом секунд десять, сдалась. – Ненавижу тебя, – зло запустила она руку в пакет и так быстро отправила лягушку в рот, которую достала, словно сама боялась передумать. – Ты хоть понимаешь, как долго я отвыкала от всей этой дряни, чтобы выглядеть вот так? Панси снова потянулась за лягушкой, и Рон с готовностью молча протянул ей пакет поближе. – Знаешь, Уизли, – жадно прожевав очередную порцию шоколада, снова вперилась Панси в него злым взглядом. – Если в мире и существует Дьявол, то это ты! Но, Лорд бы тебя побрал, как же это вкусно! Рон засмеялся, наблюдая, с каким аппетитом Паркинсон уплетает одну шоколадную лягушку за другой, и подумал, что, похоже, в его окружении стало на одного человека больше, с кем ему в радость будет вот так просто объесться шоколадными лягушками, сидя под деревом. Внезапно Рон увидел знакомое лицо и, напрягшись, вытянулся как струна. Сомнений быть не могло: действительно, всего метрах в десяти от него из мясной лавки, которая, очевидно, той не являлась, вышел Дин Томас и, оглядываясь, поспешил прочь. – Паркинсон, наготове! Прикрой меня! – молниеносно поднялся Рон и, стараясь быть максимально незаметным, вылез из укрытия и, поправив мантию, притопил за Дином, который, засунув руки в карманы, все ускорял шаг, разве что не переходя на бег. – Эй, дружище! – стараясь выглядеть беззаботно, крикнул ему вслед Рон. – Привет! Дин, очевидно, хотел проигнорировать услышанное приветствие, но, когда Рон догнал его и прикоснулся к плечу, делать вид, что он не заметил, было уже глупо. Напрягшись, Дин обернулся, и недовольное выражение лица сменилось удивлением. – Рон? – нахмурившись, осмотрел его Дин, а затем широко улыбнулся и пожал протянутую руку. – Не ожидал тебя увидеть спустя… Сколько лет? Три, пять? – Да, много времени прошло, – похлопав его по спине в дружеском объятии, отстранился Рон и оглядел Дина с головы до ног. Рон знал, что у Томаса в последнее время дела шли не очень хорошо: он развелся с чистокровной аристократкой-женой, которая умудрилась обобрать его до нитки в его и без того не самом завидном положении. Потом он вляпался в какую-то историю с валютными махинациями между маггловским и магическим миром в надежде снова разбогатеть, но и там прогорел. Но сейчас Рон едва ли мог сказать, что Дин выглядел нуждающимся волшебником. Его мантия была даже дороже мантии Рона, а еще однозначно была сшита на заказ в каком-нибудь особенно элитном частном ателье, о чем говорили именные пуговицы из чистой платины и сам крой. Ну, если Рон не ошибался, конечно, хоть он с некоторых пор и знал толк в дорогих вещах. – Как дела, Дин? – засунул руки в карманы Рон, покосившись в сторону Панси, которая прямо сейчас должна была записывать разговор на маго-диктофон. – Слышал, жизнь тебя потрепала. – Да, что есть, то есть, – померкла улыбка Дина, а взгляд стал холоднее. – Как ты сам? Слышал, подался в аврорат? – Именно, – стараясь выглядеть беззаботным, перекатился с пятки на носок Рон. – К слову, по поводу аврората. У тебя будет минутка? Было видно, что Дин складывает два и два, и ответ ему не нравится, хоть и сумма верная. – Я давно уже погасил все долги, мою вину в суде не доказали, – напряженно произнес Дин, моментально потеряв все дружелюбие и сделав шаг назад. – Дин, Дин… – успокаивающе начал Рон, подойдя к нему ближе и положив руку на плечо. – Я здесь не по этому вопросу. А по тому, что ты каким-то образом, друг, оказался в списке людей, которые зачем-то нужны одной очень любопытной нам организации. Глаза Дина расширились, и он сделал еще пару шагов назад, оглядевшись по сторонам. – Э-э-э… Понятия не имею, о чем ты, Рон, – замешкался Дин, а затем снова протянул руку, не переставая пятиться: – Знаешь, я очень спешу на встречу, так что… – Я знаю, с кем ты встречаешься, Дин, – сжал его ладонь Рон, и, не отпуская, пошел вслед за ним. – Послушай, дружище, я не хочу устраивать сцен. Лишь скажу, что до Министерства дошли слухи… – Министерство не знает ни черта! – резко выдернул Дин свою ладонь, вновь сделав шаг вперед и сжав кулаки. – Лучше не лезь, куда не просят. Тебе меня не понять, ведь ты баловень судьбы, звезда обложек, а теперь еще и аврор. – Не понять чего? – пристально на него посмотрев, хмуро откликнулся Рон. И в этот момент, всего на секунду помедлив, Дин достал из кармана нечто, похожее на маггловскую ручку. – Хотя, ты бы тоже смог… Я замолвлю за тебя словечко, Рон. Может, и ты им будешь полезен. Рон замер на секунду, не зная, что делать. Его об этом предупреждал Холлвурд, а теперь подозрения подтвердились: похоже, Дину запудрили голову, а потому он ввязался в сомнительную историю. – Дин, послушай, – серьезно начал Рон, сделав аккуратный шаг к нему, – они хотят тебя использовать, как приманку. Я не знаю, кто стоит за всем этим, кто финансирует освобождение пожирателей и набирает новый отряд, но… Не делай этого, друг. Не встречайся с ними! Твое имя – в их списке, – отчаянно произнес Рон, еще раз шагнув к нему навстречу и протянув руку. – Ты не можешь понять, Рон, – закачал головой Дин. – Быть в списке – значит быть избранным. Но ты скоро и сам все узнаешь. Может быть, тебе расскажет кое-кто из твоего самого ближайшего окружения. И не успел Рон сделать хоть что-то, как Дин оттолкнул его и аппарировал, отбросив в сторону уже ненужный портключ в виде ручки. Ну и дела. Буть в списке – значит, быть избранным… Скоро все узнаешь… Что, черт возьми, Томас нес? И откуда все эти дорогие вещи, откуда у Дина снова деньги? Неужели, он стал марионеткой пожирателей и за галлеоны готов прислуживать их безумным идеям? – И что все это значит? – отвлек от размышлений Рона голос Панси, которая выбралась из укрытия и теперь подошла к нему. – Нам надо к Холлвурду, – вместо ответа произнес Рон, а затем они вместе аппарировали в штаб. *** Спустя полчаса, проведенных в рассказах и прослушивании по несколько раз записи, Холлвурд задумчиво сказал, что на сегодня их миссия пока окончена, а потому они с Паркинсон могут отправиться домой и ждать уже там дальнейших указаний. Как раз к позднему вечеру ожидалось, что отдел работы с секретными данными расшифрует оставшуюся часть имен из того списка, который удалось достать Малфою с Гермионой, а посему у Рона с Панси и вправду нарисовалось свободное время, которое Рон думали провести, конечно же, по отдельности. Они как раз вышли из штаба, снова поменявшего местоположение и теперь находившегося в самом центре Лондона в одном из таких оживленных мест, что и не подумаешь – там может таиться секретная организация по борьбе с особо тяжелыми случаями. – Чем им может быть полезен Томас? Он же полный придурок, – спустя пару минут молчания, спросила Панси, и Рон только сейчас осознал, что они вдвоем идут по мощеной улочке, словно гуляющая в погожий денек парочка, а потому отстранился от Панси на шаг, на всякий случай. Мало ли кто что подумает: еще не хватало встретить Гермиону с этим ее парнем в такой неоднозначной ситуации. Но не успел Рон об этом подумать, как пораженно застыл, увидев перед собой Найта, несомненно, Найта, который нежно обнимал Гермиону (несомненно, Гермиону!) и, кажется, вот-вот грозился своими мерзкими губами ее… Рон больше не мог на это смотреть, а потому так громко, так отчаянно окликнул Гермиону, что это, слава Мерлину, сработало. И когда в его душе будто произошел маленький ядерный взрыв, Гермиона удивленно обернулась и так и замерла с широко открытыми глазами. – Ну и ну, – себе под нос прокомментировала Панси, пока Рон чувствовал, как его крыша едет, потому что он не понимал, что происходит: почему Гермиона обнимается с Найтом и едва с ним не целуется, а еще где, чёрт возьми, белобрысый Дэмиан, который, на секундочку, еще недавно был в статусе ее парня? Ну а следующим вопросом было закономерное: «Как она могла?». Прямо вот так, посреди многолюдного места. Как Гермиона могла… с Найтом? Как могла вообще с кем-то, кроме него, Рона, крутить какие-то шашни, да еще и так прилюдно? Рон не мог припомнить, разрешала ли Гермиона во время их с ним отношений себя прилюдно целовать. Ну и что, что они никуда не ходили! Все же, он почему-то был уверен: она бы в любом случае не разрешила. Так чем же этот Найт лучше его? Рон уж точно знал, что преимущества, а вернее… Ну, скажем так, достоинства у него было больше в полном объеме смысле этого слова. – Какого черта здесь происходит? – даже не осознав, как быстро ноги донесли его до Найта с Гермионой, спросил Рон и, взяв Элвиса за грудки, припечатал того к стене. – Ты что, к ней приставал? – Вообще-то, у нас с Гермионой свидание, – моментально среагировал и оттолкнул Рона Найт, зло поправив свою рубашку и мантию. – А вот какого Мерлина мне мешаешь ты – вот в чем вопрос… Они с Найтом буравили друг друга ненавистными взглядами, двигаясь навстречу медленными шагами, но внезапно между ними вклинилась Гермиона, прокричав: – Прошу вас, успокойтесь! Рон, мы с Элвисом, правда, на свидании, – жарко обратилась она к нему. – Элвис, извини за Рона, видимо, я ввела его в заблуждение! – повернулась она к Элвису. Рон неохотно перевел взгляд с Найта на Гермиону и отступил назад, с досадой отметив, какая же она все-таки красивая, а он, дурак, так долго этого не замечал. – Я рассталась с Дэмианом, Рон, – словно это все объясняет, сказала Гермиона, неуверенно покосившись на Элвиса. – И так как теперь я свободная девушка, то имею полное право… – Почему ты пошла на свидание с ним, а не со мной? – прежде чем подумать, выпалил Рон, и Гермиона опешила. Да что там! Он и сам не ожидал от себя подобных слов. Что, что он только что сказал? Упрекнул, что Гермиона не пошла с ним на свидание, на которое он ее не звал? А он ведь этого, правда, хотел, раз сказал, ведь верно? Так или иначе, сегодня многое произошло, что подтолкнуло Рона к тому, чтобы принять и признать эти мысли. Что, наверное, у них с Гермионой и в правду еще есть шанс начать все сначала. И судя по тому, как на лице Гермионы расцвела несмелая, но счастливая улыбка, Рон понял: похоже, он абсолютно прав. – Ну и ну, – снова послышался откуда-то справа голос той, кто, похоже, и помог Рону осознать: кажется, он готов начать серьезные отношения. И пригласить Гермиону на свидание. *** Гермиона будто воспарила к небесам. В момент, когда Рон сказал прямо, на виду у всех, что хочет пригласить ее на свидание, она подумала, что оказалась в раю. Боже, как долго она об этом мечтала! Что Рон вот так вот просто уведет ее у какого-нибудь видного парня (да простит ее Элвис), а затем унесет с собой в любовные дали по дороге, усыпанной лепестками нежнейших роз (ее любимых, прошу заметить, роз!). И хотя роз пока что не было, а она с Роном так ни о чем конкретном и не договорилась, потому как Рону с Панси, находившимся все еще на задании, пришла срочная сова от Холлвурда и обоим пришлось немедленно аппарировать, Гермиона знала: отныне все будет хорошо. – Все будет хорошо, – мечтательно повторила она вслух, прислонившись спиной к двери своей квартиры, выходящей на улицу, и точно бы по ней сползла в приступе какого-то чистого подросткового счастья, почти как впервые влюбленная малолетняя дурочка, но внезапно заметила: прямо напротив дома припаркована до боли знакомая машина. – О нет… – настороженно протянула Гермиона, а затем медленно обернулась к двери и, аккуратно повернув ручку, в надежде, что та заперта, все же без труда вошла вовнутрь квартиры, чем подтвердила свои опасения. Стоит ли говорить, что в комнатах уже вовсю горел яркий свет, в прихожей висела чужая верхняя одежда, а живоглот в приступе паники кружился у входа и по-особенному жалобно мяукал?! – О, дорогая, наконец-то ты пришла! – послышался откуда-то с кухни деловитый женский голос, а затем Гермиона увидела и его обладательницу, которая, как всегда, выглядела до раздражения идеально и уже одним своим видом больно напоминала, что Гермионе достался далеко не лучший генофонд: волосы были густые, но поддающиеся укладке, и потому послушно уложены в аккуратный каштановый пучок. Фигура, несмотря на годы, оставалась точеной, словно у юной девушки, а нескончаемого оптимизма и энтузиазма было так много, что Гермиона невольно снова позавидовала: она и близко не была такой… Энергичной. Да, может быть, она была деятельной. Но не энергичной точно. – Привет, мам, – кисло произнесла Гермиона, на автомате положив букет лилий на тумбочку в прихожей. – Я снова не получила письма, что вы собираетесь прийти. – Ты не отвечала на наши письма целую вечность! – всплеснула руками мать Гермионы и, засеменив навстречу, протянула руки к ней, чтобы заключить в объятия. – Детка, я так соскучилась! Гермиона нехотя приняла нежданную ласку, но все же ощутила приятное тепло от материнского прикосновения, а потому потом, уже смягчившись, спросила: – А где папа? И именно в этот момент ее отец тоже показался с кухни. – Малышка, привет! Ну для чего мы тебе подарили домашний телефон? – поправив очки, распахнул он объятия, и Гермиона, воскликнув: «Папа!» – радостно прильнула к нему. Что сказать, с папой всегда ей было куда легче общаться, чем с мамой: папа никогда на нее не давил, никогда не требовал высоких оценок и результатов, а просто любил ее такой, какая она есть. Любил именно ее, Гермиону, а не лучшую ученицу школы, подругу самого знаменитого юного волшебника в мире и обладательницу Ордена Мерлина. – Ох, прости, я постоянно забываю его подключить, – наконец, виновато отстранилась Гермиона, а затем, услышав, какую-то возню на кухне, настороженно спросила: – Стойте, с вами тут кто-то еще есть? Мама с папой так воззрились на нее, словно сейчас день дурака, а она попыталась неудачно пошутить. – Ну конечно, детка, ведь он нас и встретил, – мягко коснулась ее плеча мама, а внутри Гермионы все похолодело. – Кто вас встретил? – вмиг упавшим голосом спросила Гермиона, уже подозревая, что ответ ей не понравится. – Твой жених, конечно же, дуреха, – заговорщицки склонилась к ней мама, а затем тихо добавила: – И если эти цветы не от него, то я бы посоветовала их убрать как можно дальше, детка. Тем более, что твой мужчина принес тебе такие розы! Но Гермиона так и не успела ничего ответить, потому как с кухни послышалось: – Тыковка, уже иду! И не прошло и секунды, как в поле зрения, держа в руках пирог, одетых в антипригарные перчатки, показался тот, кого Гермиона меньше всего ожидала сейчас увидеть. Это был Малфой.