Мой лучший враг

Soundtrack — Enigma «Beyond the Invisible» В детстве Гермиона думала, что подарит свой первый поцелуй тому, кого по-настоящему полюбит. А «полюбить» для нее, шестилетки, означало – сесть на лошадь позади принца, одетого в обтягивающее трико, и уехать в закат, подобно героиням ее любимых сказок, которые иногда мама читала ей на ночь после тяжелой смены, запитой двумя бокалами хереса, прежде чем провалиться в глубокий сон прямо посреди захватывающей истории. К слову, это во многом стало определяющим в старании Гермионы научиться читать как можно раньше, чтобы потом мягко вытаскивать книгу из маминых рук и дочитывать сказку уже самой, подоткнув под маму свое детское одеяльце. Когда Гермионе исполнилось восемь, она поняла: чтобы заслужить ее поцелуй, носить трико вовсе не обязательно, как и быть принцем, использующим лошадь вместо транспорта. Вернее, можно, конечно, и она точно не против, но было бы достаточно, чтобы она его просто любила. Вот, как, например, мама папу, который бесконечно дымил сигарами и прожигал пеплом газеты и ковры, а мама постоянно из-за этого ругалась, но все равно его целовала, встречая с работы или провожая на нее. Или как героини диснеевских мультиков, которые с помехами показывал старый американский телевизор, пока папа уверенным движением не стучал по нему, чтобы изображение вернулось в норму, – вот уж кто умел целоваться по любви и с охотниками в полосатых панталонах, и с чудовищами в бархатных камзолах, и даже с животными, превращающимися в принцев (конечно же, в трико или без него вовсе)! К слову, к тому моменту, когда случались подобные сцены, а титры приближались к слову «КОНЕЦ», мамин графин с хересом уже окончательно пустел, а усы папы все больше приподнимались в довольной улыбке, предвкушающей поход в спальню, чтобы, судя по звукам ритмично гнувшихся пружин, приступить к чему-то по-настоящему интересному: например, к бою подушками или к соревнованию, кто выше подпрыгнет на кровати (Гермионе понадобилось достичь шестнадцатилетия и один раз откровенно поговорить с Джинни, чтобы понять, что ее представления о звуках из спальни были не совсем верными). Но тогда, на пороге девятилетия, Гермиона еще этого не знала, а потому всерьез приняла к сведению две вещи: первая – никогда не знаешь, с кем будет приятно гнуть пружины, даже если этот «кто-то» – чудовище или вовсе носит трико, и вторая – самые интересное случается после двух бокалов, а лучше – после графина хереса. Но у нее не было даже и бокала, когда она все же решилась на первый поцелуй, зато был стакан пунша, который она залпом выпила на балу во время Турнира Трех Волшебников, пока Виктор ждал ее у выхода, перекинув теплую мантию через плечо. Пунш осел на дне желудка бесполезной булькающей массой, издающей характерные звуки при ходьбе по пути к Плакучей Иве, все пятьдесят шагов до которой Гермиона жалела, что это был не херес. Может, поэтому поцелуй с Виктором в итоге был настолько плох, что даже ее живот, заурчавший не вовремя, а, вернее, во время их неумелого елозания губами, и то выразил негодование? Гермиона вспомнила об этом случае, когда пришла на прием к Слизнорту с Маклаггеном под руку, а тот всучил ей с порога бокал вина. «Это поможет!» – храбрясь, убедила себя Гермиона и сделала уверенный глоток, после чего едва не закашлялась от резкого вкуса алкоголя, который тогда попробовала впервые. Впрочем, эффект ощутился сразу: голова резко закружилась, а Маклагген не стал упускать момент и присосался к ее губам в самом мокром поцелуе из всех, что у нее когда-либо были и «до», и «после». «Наверное, дело в пропорции!» – сделала неправильный вывод Гермиона, когда вместо одного налила сразу три бокала вина перед свиданием с Роном еще тогда, шесть лет назад. Она почти даже не поморщилась, хоть ее едва и не вырвало, когда выпила бутылку первого попавшегося на прилавке магазина пойла, а вернее, «винного напитка», и это был успех. Правда, неуспехом было то, что потом она заснула, и поцелуя просто не произошло, разве что Рон не был любителем целоваться с полумертвыми пьяными женщинами, на всякий случай ставившими рядом с собой тазик. «Дело точно в пропорции», – упрямо продолжала думать Гермиона, когда прочитала пару книг о виноделии и даже справочник о том, как научиться пить, после чего отмерила себе ровно двести пятьдесят миллилитров, на этот раз настоящего, хорошего вина на аптечных весах и неспешно распила их, пока Рон потягивал пиво, сидя рядом на диване и устало болтая о какой-то аврорской ерунде. Прошло совсем немного времени, когда Рон наконец замолчал, очевидно, поддавшись ее хмельному обаянию (последние десять минут Гермиона часто моргала, стараясь вести себя, как кокетка по рекомендации справочника «Пей, колдуй, флиртуй», или же немигающе смотрела на Рона, выпучив глаза с загадочной улыбкой во весь свой зубной ряд). В итоге Рон как-то странно на нее покосился, а затем неуверенно потянулся к ней и поцеловал. Но Гермиона совсем забыла про пятую главу «Пей, колдуй, флиртуй», в соответствии с которой нужно было делать чуточку больше, чем просто стрелять глазами, застыв в неудобной позе (например, демонстрировать «кошачий изгиб» или хотя бы стойку на голове), и, видимо, оттого поцелуй получился чересчур сухим и даже, скорее, дружеским, а Рон поспешил домой. В момент, когда Гермиона поняла, что пропорции тут ни причем, а она просто не нравится Рону, раз он настойчиво избегает поцелуев с ней после пары неудачных попыток, включающих в себя даже почти подобие секса (Гермиона так и не была до конца уверена, «девочка» она еще или уже «женщина»), – ей было все равно, что пить и в каких количествах. Джинни мягко, но уверенно ввела ее в мир знакомства с огневиски, Гарри рассказал, благодаря каким зельям авроры восстанавливаются на утро после веселой ночи, а она просто тонула в алкоголе и отчаянии целых три дня, надеясь, что, как во взрослых фильмах, это поможет ей залечить разбитое сердце от расставания с парнем мечты, а еще повзрослеть и перестать надеяться на глупые книги, которые она выкинула прямо с окна в огромную кучу листвы, подлежащую сожжению. Но это не помогло: шли месяцы и даже годы, а любовь к Рону не только не угасала, но и становилась сильнее на фоне абсолютного штиля в ее личной жизни, в то время как у Рона был настоящий шторм, а к его берегу то и дело прибивались всякие Кэнди, Мэнди и прочие «…ди», чью вереницу имен Гермиона, конечно же, не хотела, но все же помнила. Именно поэтому, когда на каждую букву алфавита приходилось уже по два, а то и по три имени, а Гермиона разве что не тонула в беспомощности и смертельной усталости от пересчета «перелетных птичек», впархивающих в спальню Рона, если верить слухам, на регулярной основе, она согласилась на свидание с Теодором Ноттом. Сердце даже по-настоящему встрепенулось, когда такой мужчина – привлекательный финансист с поволокой во взгляде – после недель ненавязчивых тайных ухаживаний, перехватил ее на вечеринке по случаю успешного закрытия года в Министерстве и томно промурчал: «Аппарируем ко мне?». И вот тогда, в преддверии очередного и, пожалуй, самого волнующего поцелуя в своей жизни с человеком, которого она едва знала, Гермиону внезапно осенило, и она рассмеялась своей глупости: точно же, сколько бы она ни пила для смелости и обаяния – результат обречен на провал, пока отсутствовал главный ингредиент, о котором она узнала еще в детстве, за просмотром мультфильмов и чтением сказок! То, без чего ни один ее поцелуй не будет удачным. То, чего всегда так не хватало в уравнении ее взаимоотношений. То, что было у ее родителей, то, что наверняка есть у Гарри с Джинни, и то, чего не было в момент начала ее отношений и поцелуев с Роном. Конечно же, главным ингредиентом был херес! «Херес? Как скажете, прекраснейшая дама», – лениво улыбнулся Нотт, а пятью минутами позже откупорил бутылочку, прихваченную из дорогущей лавки напротив, когда Гермиона оказалась у него дома, приободренная своим потрясающим выводом, обещающим: теперь-то уж точно все будет иначе! Так и случилось: темно-рубиновая вяжущая жидкость казалась приторной, но приятно пьянила, как и поцелуи Тео, которые, впрочем, вскоре стали чуть более настойчивыми, чем рассчитывала Гермиона (она ведь согласилась аппарировать к нему, искренне поверив, что библиотека в доме Нотта даже больше по размеру, чем в Хогвартсе, но уж явно не затем, чтобы его пальцы медленно расстегивали ей блузку, как бы невзначай касаясь сосков сквозь тонкую ткань лифчика). И все же это был первый поцелуй, благодаря которому она смогла наконец расслабиться. Да что там! Просто забыть обо всем на свете и не заметить, как ее трусики куда-то делись вместе со штанами Нотта, который, судя по выпуклости в боксерах (весьма впечатляющей выпуклости!), был решительно настроен показать ей кое-что поинтереснее библиотеки. А Гермиона… Стыдно признаться, но она уже и не была против, особенно если учесть, что язык Нотта творил настоящие чудеса в самых неожиданных для этого местах, а потому вскоре, ощутив упершуюся в промежность головку его возбужденной плоти, она чуть шире раздвинула ноги и почти приняла Нотта внутрь. Но в следующую секунду случилось страшное: в комнату внезапно влетела его бывшая, а вернее, как оказалось, настоящая подружка Тео – Панси Паркинсон, появление которой заставило Гермиону завязать с хересом и с коварными слизеринцами навсегда, включив их в список «никогда больше не». И все же сейчас она не без удовольствия нарушала второй пункт своей заповеди «никогда больше не», когда Драко нежно проводил кончиком языка по ее губе, отвечая на поцелуй и при этом по-прежнему не делая попытки даже приобнять ее. А потому, положа руку на сердце, Гермиона нарушила бы и первую заповедь, касающуюся хереса, ведь она уже жалела, что за минуту «до» не выпила хотя бы один бокал, а лучше парочку. Пропорции очень важны, помните? – Нет, Грейнджер, так не пойдет, – резко отстранился от нее Драко, сделав широкий шаг назад, когда не прошло и пары секунд с начала их поцелуя, от которого мурашки шли по коже в самом приятном смысле. А может, и в неприятном от осознания постыднейшего решения в ее жизни: решения научиться правильно целоваться при прямом участии Драко Малфоя. Ну, если не брать тот случай с Ноттом в расчет. – Ты совсем мне не отвечаешь. Гермиона пару раз моргнула, все еще не в силах поверить, что Малфой зарубил ее попытку прилежно целоваться, вернее учиться, на корню. – Не отвечаю? Это ты про что? – ощетинившись, скрестила она руки на груди, предварительно запахнув халат посильнее. Вдруг у всех слизеринских мужчин такие же проворные пальцы, как у Нотта? «И язык», – если бы память могла подмигивать – она бы сейчас сделала это, когда услужливо подсунула ей весьма впечатляющий видеоряд воспоминаний с участием Теодора в главных ролях, а потому и без того раскрасневшаяся Гермиона зарделась еще больше. В комнате будто парило перед ливнем, и казалось, вот-вот сверкнет гроза, ведь Драко пару секунд напряженно молчал и словно размышлял, правда ли она такая дура, раз не понимает, что он имеет в виду. Нахмурившись, он снова шагнул к ней и едва не навалился на нее, норовя припечатать к кафелю своим телом. Гермиона с трудом успела подавить визг, уже предвкушая переходящую все рамки и халаты близость, но в последнюю секунду Драко уперся рукой о стену рядом с ее головой, оставшись на относительно безопасном расстоянии и снова склонившись к ее лицу. – Когда тебя целуют, постарайся отвечать тем же, а не ждать, когда же принцессу соизволят взять, – медленно приближаясь, горячо прошипел он. А затем… Как по нотам уже известной мелодии под названием «Неизбежность». Два тяжелых вдоха и выдоха в унисон. Легкое, щекочущее прикосновение губ. И вот она невольно вздохнула, испуганно раскрыв глаза, а он задержал дыхание, прищурившись. Интересно, давно ли эта душевая сжалась до размера последней угловой кабинки, в которой они стояли? Гермиона смочила пересохшие губы языком, осознав, что прошлась им по губе Драко лишь в миг, когда он следом ее поцеловал. Вернее, начал второй раунд первым, а ей не нужно было повторять дважды – она все схватывала налету. Именно поэтому Гермиона, вспомнив слова Драко, стала так живо отзываться на его движения, что вскоре сама подалась вперед и, покусывая его губы, активно заработала языком и разве что не навалилась на Драко так, что тот, пошатнувшись, впечатался спиной в противоположную стену кабинки. А Гермиона вошла во вкус, ощущая себя роковой соблазнительницей, которая брала свое, и даже не сразу заметила, как Драко перестал ей отвечать и уже пытался увернуться от ее энергично двигающейся челюсти. Крепко схватив ее за плечи, Малфой неожиданно резко отстранил ее от себя, словно надоедливую маленькую собачонку. – Грейнджер, ты с ума сошла? Решила меня сожрать?! – тяжело дыша, широко раскрыл глаза Драко. Его до той поры зализанные влажные волосы были взлохмачены (Гермиона так увлеклась, что не заметила, как руки пошли в разнос), на щеках цвел забавный румянец (или это были следы от ее укусов?), да и в целом Малфой выглядел таким возмущенным и обескураженным, что Гермиона внезапно даже для самой себя обреченно рассмеялась. Мерлин, она абсолютно безнадежна. Вот что, что она только что вытворила? Попыталась изнасиловать Драко Малфоя? Постаралась откусить его язык? Едва не вывихнула свою и его челюсти?! Драко мягко отпустил ее плечи, позволив бессильно отступить к противоположной кафельной стене. Интересно, кто выбирал цвет этой плитки, навевающей мысли о самоубийстве? – Грейнджер, – смягчившись, позвал ее Драко, и Гермиона устало перевела на него взгляд. – Что? – спросила она, стараясь вложить в интонацию бравирующий вопрос: «И что?!», и уже готовясь к насмешкам или грубой критике. Но, похоже, Малфой, и не думал ее попрекать. Отзеркалив ее позу, он так же устало прислонился к стене напротив и пристально посмотрел на нее без тени улыбки. В этот момент, благодаря чарам-индикаторам, яркий свет душевой померк, а это означало, что раздевалку уже покинули все авроры и стажеры, и за дверями больше не было никого. Как и риска быть обнаруженными. Эта мысль почему-то отдалась волнением в Гермионе, и только сейчас она поняла, что внизу живота и не думает униматься желание, у которого она была в плену с самого начала их «урока». Мерлин, да вся эта ситуация была огромной ловушкой, куда она угодила, будучи одетой в один махровый халат, под которым ничего не было! Как, впрочем, и у Малфоя: еще с прошлого раза она уяснила, что такой предмет мужского гардероба, как трусы, игнорировался им после принятия душа (а может, и вообще) и оставался за дверью шкафчика в раздевалке до поры до времени. И эти «время» и «пора» еще не наступили. – Грейнджер, – почти ласково повторил Драко, слегка склонив голову, и она снова сфокусировала на нем взгляд. Он стоял босой в этой своей фирменной позе, опершись спиной о стену кабинки и скрестив жилистые щиколотки перед собой, поставив одну ногу на носок так, что полы на этот раз белоснежного халата снова слегка расходились, открывая простор для фантазии. Мерлин, за что ей это? За что ему так шел этот чертов халат , оттеняя довольно темные для блондина ресницы и брови?! Уж лучше бы его не было! «Как скажешь, дорогая», – проворковало воображение, снова «подмигнув», и ловко подкинуло картинку Малфоя без халата, забыв принести ему трусы из шкафчика, и Гермиона, про себя выругавшись почти на манер Рона, невольно отвела взгляд от настоящего, а не воображаемого Драко, на котором, к счастью, а может, если верить воображению, и несчастью все еще была одежда. «Пока что была», – оставило воображение Гермиону с этой фразой на раздумье ровно за секунду, прежде чем она выдворила все мысли из головы. – Когда я говорил, что не стоит ждать, когда же тебя возьмут, – томно продолжил Малфой, и Гермиона, краснея, снова упрямо повернулась к нему, – я не имел в виду, что вместо этого ты должна брать сама, Грейнджер. В приглушенном свете его глаза блестели так, словно в них плескались звезды. А, может, в них тонула, тянула руки к небу она сама, воспламенившись от собственных фантазий? – Поцелуй – это, как танец: я задаю темп и веду, а ты – отвечаешь и слушаешь меня, – картинно взмахнул рукой Драко, выдавая в себе породистого аристократа и законченного засранца. – Иногда я, как мужчина, могу быть немного настойчивее и вести грубее. Иногда можешь быть чуть настойчивей и ты, когда ты, Грейнджер, в особом настроении, а мужчина не против вашей маленькой смены ролей, понимаешь? И его зрачки… Они же так расширились, потому что стало довольно темно? Наверное, она была права, когда предположила, что в его глазах живет сама ночь. – Но никогда, – внезапно резко оттолкнулся от стены Драко и сделал к ней уверенный шаг, – никогда, слышишь, Грейнджер? Не пытайся взять мужчину силой сама. В его голосе послышалась металлическая нотка, заставившая Гермиону пораженно вскинуть на него голову, ведь это было слишком похоже... Похоже на тот раз у нее дома, когда они затеяли игру, в которой не осталось места для шуток. Драко навис над ней, уверенно расправив плечи и широко расставив ноги, и в этот момент, стоя рядом с ним, а вернее, почти под ним, она чувствовала себя такой маленькой и беззащитной, что, наконец, поняла, значение слова «мужчина!», как, воздев руки к небесам, иногда с придыханием описывали Мэри и Кэрри кого-то из авроров, а тетушка Маргарет – кого-то из героев популярных маггловских мелодрам, выносящего хрупкую девушку из пламени, спустя пару кадров готовившего завтрак в постель, а затем – удивляющего и девушку, и зрителей пятью раундами головокружительного секса под одеялом (подробности в таких фильмах не показывали, но стоны героини, как правило, были, выражаясь языком тетушки, «ого-го»). Но все же Драко был другим. Он не был таким крупным, как Элвис, и не был таким высоким как Рон, чем уже не походил на тех актеров кино, выглядящих внушительно. Он не был таким плечистым, как Чейзи, и не был таким мышечным, как Холлвурд, что уже не делало из него типичного героя любовного романа из тех серий, что годами лежат на распродажах в газетных киосках. Да и «завтрак в постель», как часть плана покорения женских сердец, вряд ли входил в перечень его умений, а скорее, желаний. Разве что только с помощью домовика и для кого-то особенного: может быть, для Астории. Да, немного пижонистый, но, как правило, державшийся ото всех в стороне Драко Малфой был из тех, по кому и не скажешь, встретив впервые, что он является одним из лучших авроров спецподразделения и рискует жизнью изо дня в день, истребляя тех, кто все еще упрямо следует пугающим идеям прошлого, которые едва не погубили и его самого, и репутацию его семьи, заставив неоднократно доказывать, что он – другой. Наверное, поэтому (как узнала Гермиона от Джинни), пройдя с самой глубины чистилища такой сложный путь, состоявший сначала из презрения окружающих, затем – из насмешек в спину, а уж потом, после окончания с отличием Аврорской Академии и успешных миссий, – и из неохотного признания и уважения, Малфой повзрослел и стал таким… Сильным? Да, вот, что сейчас чувствовала Гермиона, смотря на его бесстрастное и уверенное лицо. Она чувствовала силу, которая ее пугала, потому что цена этой силы была слишком высока для любого человека – не то, что для молодого и изнеженного благополучным, «чистокровным» детством парня, у которого в один момент рухнуло все. Пожалуй, нечто подобное было и в Гарри, и это была та его часть, от которой у Гермионы мурашки бежали по коже. Вот и сейчас, она кожей ощущала заключенную в теле Драко концентрацию темной энергии, и ее это ровно настолько же пугало, насколько и пленило. – Никогда не пытайся мужчину взять, Грейнджер, – повторил Драко, и его губы тронула легкая усмешка: очевидно, он заметил, что она на него пялилась. – Лучше сделай так, чтобы он сам захотел сделать это. Захотел сам… Скажем, пригласить тебя на танец, – сделал еще один шаг к ней Драко и мягко приподнял ее подбородок двумя пальцами. – В конце концов, так же всем интереснее, правда? А Гермиона была бы и рада ответить на его вопрос, но она столько лет посвятила учебе, и карьере, и продвижению своего законопроекта о защите волшебных существ, который отклоняли из раза в раз под предлогом «куда более важных вещей», что для опыта в любви совсем не осталось места, особенно на фоне ее влюбленности в Рона, которого при таком режиме любить было… Удобно? Как и воспринимать его, как еще один «проект» на долгосрочную перспективу. Так что она понятия не имела, что это такое – позволить мужчине «вести». Она привыкла все делать сама, не дожидаясь особого приглашения, и считала, что именно эта позиция помогла ей стать лучшей в учебе, занять не последнюю должность в Министерстве, в перспективе перетекающую в руководящую, а еще – сделать первые активные шаги в завоевании Рона, которые уже оказались эффективными. – То есть мне не нужно что-либо делать? – с долей скепсиса поплотнее скрестила руки перед собой Гермиона, смело вскинув подбородок и не подав вида, что ее волнует невольное прикосновение тыльной стороны ладони к голой груди Драко. – И надо просто… Ждать? – нервно повела она рукой в воздухе, сдавленно засмеявшись. Драко холодно улыбнулся уголками губ. – В твоей ситуации, скорее да, чем нет. Все дело в том, Грейнджер, что в тебе есть что-то… – слегка качнул он головой, прищурившись, – способное сломать кого угодно, – чуть отступил он от нее, заправив большие пальцы в карманы халата и снисходительно на нее глянув с долей… Уважения? – Поэтому многие и сторонятся тебя, глупышка, а ты к тому же еще и западаешь на такой тип мужчин, неспособных даже ввязаться в игру, принять тебя с твоими особенностями и установить свои личные правила в обход твоих. И если ты не научишься быть паинькой, то они и дальше будут бояться, что своим напором ты прогнешь их под себя. Возьмешь и поимеешь во всех смыслах, в то время, как они сами всю жизнь пытаются кого-то поиметь – кого-то, кто, как правило, значительно слабее изначально, и тем самым доказать свою «мужскую» состоятельность, уж прости мне мою плебейскую фигуру речи, – усмехнулся Драко, многозначительно на нее посмотрев, и после небольшой паузы продолжил: – Конечно, есть еще вариант быть собой во всей прелести своей инициативной натуры и не менять в себе ничего, но в таком случае к тебе почти всегда будут прибиваться мягкотелые телята, вроде Найта, потому что им удобно быть с кем-то, похожим на тебя, и в этом они честнее остальных – в своей готовности подчиниться и быть всегда ведомыми, принимая положение вещей. Но ты ведь хочешь совсем другого, м? – подмигнул ей Драко. – То есть если я хочу быть собой, то мне уготованы лишь «мягкотелые телята», как ты толерантно выразился? – с неприязнью прокомментировала Гермиона, пытаясь переварить смысл сказанного. – Варианта «быть собой и встречаться с тем, кто нравится» в твоей классификации не предусмотрено?! – Ну, если вспомнить тех, кто тебе нравится, то варианта «быть собой» у тебя в принципе нет, – пожал плечами Драко, чем вызвал шквал негодования в ее душе. – Но ты не расстраивайся, Грейнджер, – положил он руку ей на плечо и пристально посмотрел на нее, чуть склонившись. – Если тебя это утешит, то существует еще один вариант построения взаимоотношений, в которых тебе будет интересно и где ты сможешь все же остаться собой. Но пока что ты его не видишь в упор, глупышка, и многое теряешь. С этими словами он мягко провел по ее щеке большим пальцем, и Гермиона резко сбросила с себя его ладонь. – Во-первых, не называй меня глупышкой, – прошипела она, на что Драко лишь усмехнулся, вскинув руки в сдающемся жесте, в то время как она, еще больше распалившись, продолжила: – А во-вторых, позволь спросить, откуда тебе знать, чего же я хочу и какие у меня варианты? Если ты под первым подразумеваешь Рона, то очевидно, что он тот, кто мне нужен, и он совсем не соответствует твоему топорному описанию. Люди несколько сложнее, Малфой, не находишь? Драко молчал, почти сочувствующе смотря на нее и слегка качая головой. А она хотела говорить, она уже просто не могла молчать и сдерживать вопросы, которые будто тянули к ней руки, столпившись в голове, словно на кассе супермаркета в период распродаж. – А если Рон – не «тот самый», с кем я могу быть собой, то кто же это еще, по-твоему? Кто – тот, кто мне нужен? – выбрала Гермиона главный из всех вопрос, игнорируя ощущение, что она уже знает ответ. И Драко так просто, так быстро ответил ей, словно ответ был очевиднее некуда, как, например, и то, что Дейзи носила шиньон, зеленые «Берти Боттс» – всегда невкусные, а их разговор ведет к чему-то до жути неправильному: – Тот, кто не боится. Тот, кому нестрашно тебе проиграть. И, поверь, такой мужчина, даже если проиграет – каждый раз будет стремиться взять реванш, чтобы потом снова начать новую партию, и так – до конца жизни. Ну, или пока не надоест, – светски улыбнулся Драко, поведя рукой. – Разве это не интересно – жить с равным тебе? С тем, кто не боится? Слова повисли в воздухе. Будто влажными буквами застыли на стенах, собрались из капель, образуя неудобную правду. «Тот, кто не боится», – как просто и как правильно. Гермиона бы хотела написать эту фразу на запотевшем стекле возле выхода из душевой. Ровно перед тем, как уйти и хлопнуть дверью, показав, что в ее случае «тот, кто не боится» – это Рон, а еще – она сама, спешащая к нему в объятия. Вот только это была бы ложь, помноженная на побег. А она уже так устала бегать от проблем и от правды, что хотела просто по-настоящему быть собой – быть той, кто не боится, что в ее случае, на самом деле, значило остаться и посмотреть, что будет дальше. И Рон тут совершенно ни при чем. Одинокая капля пота скатилась от ее виска к скуле. Похоже, в разряженом воздухе на окном и между ними намечалась гроза. – Рон меня не боится, – зачем-то упрямо произнесла Гермиона, но голос все равно дрогнул на последнем слове. – Может быть, – чуть помедлив, уклончиво ответил Драко, хотя они оба знали – она врет, но про себя уже признает правду. В глазах Драко промелькнула тень какой-то темной эмоции, когда он сделал осторожный шаг к ней навстречу. Разве минуту назад было так же жарко, что только сочетание наготы и дождя смогло бы спасти ее от теплового удара? – А ты… Ты боишься меня? – слова, сказанные напряженным полушепотом, сорвались с губ прежде, чем она успела подумать, а затем та самая капля пота, путешествующая уже вдоль линии подбородка, упала ей на грудь. Гермиона ощутила, что она взмокла во всех смыслах, когда Драко медленно проследил глазами за этим движением. – Пожалуй, – тяжело поднял он на нее потемневший взгляд, – я единственный сумасшедший, который в этой жизни уже не боится ничего. Всего одна секунда, но эта секунда решила все, когда Драко сделал последний медленный шаг навстречу и прошептал: «Просто чувствуй». И все. Если бы она могла разбиться, она бы разбилась. Если бы она могла сгореть, она бы сгорела. Да что там! Она действительно в каком-то смысле умерла, ведь от нее прежней, впадающей в крайности, но чаще активной и берущей «свое», теперь не осталось ничего. Она просто чувствовала прикосновение языка, чувствовала губы Драко, который в этот раз был настойчивей, но все еще ее не трогал, даже не сделал попытки подойти ближе и приобнять. Он целовал ее, держась на расстоянии так, что кроме губ они не соприкасались ничем, а она, поддавшись совершенно новому ощущению покорности, так хотела, чтобы этого расстояния не было, что едва сдерживалась, чтобы не коснуться его самой и прижаться к нему всем телом. Но все же она этого не сделала: лишь отвечала на каждое его движение, бессильно сжимала бедра и сбивчиво, едва не всхлипывая, пыталась дышать. И если бы ее попросили описать этот момент, она бы сказала, что это была невыносимо прекрасная пытка. Лучшая в ее жизни. Кажется, Драко нравилось, как Гермиона вела себя, а потому он углубил поцелуй, проникнув вглубь рта и больно вжав ее голову в стену своим напором, а она принимала его, и отвечала ему, и этот поцелуй… Мерлин, Господи, она его никогда не забудет, потому что он был таким… Таким чувственным, таким неистовым, таким «на грани», но она не смела, пока что не смела эту «грань» перейти. И в какой-то момент, пожалуй, в один из самых разрушительных моментов в ее жизни, когда она открыла глаза и, на миг разорвав поцелуй, с мольбой посмотрела на Драко, прошептав: «Пожалуйста», – он резко распахнул веки в ответ, словно не веря в то, что услышал, а затем, прищурившись, напряженно медленно, проявив недюжинную выдержку, о чем говорило его тяжелое дыхание, коснулся ее талии и притянул к себе так мягко и так сильно, что она не смогла сдержать болезненный вздох, обхватив его голову и пропустив мокрые волосы сквозь пальцы в ответ, прежде чем они оба синхронно прильнули друг к другу. Как же ей это было сейчас нужно – почувствовать его. Как же это было приятно – просто сдаваться, позволив ему вести , позволив себе быть ведомой в этом с ума сводящем танце. Вот, как это должно было быть по-настоящему и без всякого хереса: когда все происходит естественно, будто само собой, будто иначе и нельзя. Как то, что после самого жаркого дня начинается ливень, как то, что после ливня ярко-зеленые молодые ростки особенно ласково тянутся к солнцу, как то, что и ты – тоже часть этого единого замысла. Часть самой природы, которая всегда знает, как лучше – стоит лишь довериться и ощутить всю прелесть бытия, всю прелесть того состояния, которое часто люди именуют «потоком». В какой-то момент, когда дыхание участилось, а она вдруг поняла – они с Драко вжимаются друг в друга так, что она ощущает его кожу своим обнаженным телом, что она чувствует, как сильно он хочет ее и от этого распаляется сама, Гермиона осознала – их халаты будто сами собой распахнулись, а они… О Мерлин, да. Они потеряли голову. И ей не хотелось даже думать, додумывать, нравится ли Драко то, что происходит, получается ли у нее целоваться так, как он учил, или – ради Бога – танцевать, потому что происходящее говорило само за себя. Внезапно Драко притянул ее к себе так сильно, что она сдавленно охнула и ощутила, как он поцелуями требовательно спускается от подбородка к шее, слегка прикусывая кожу, а его руки уже сжимают ее ягодицы, пока она тихо стонет и запрокидывает голову так сильно, что завтра мышцы наверняка будут ныть. Но ей было плевать, ведь она ощущала: все происходит так, как надо. Так, как должно и так, как она сама того хочет. И было еще кое-что, что кружило голову: впервые в жизни она принимала себя в этом своем откровенном желании шагнуть в объятия тьмы будто с широко распахнутыми глазами и раскинутыми в стороны руками. И как же она в этом сейчас была сильна – в том, что позволяла себе отдаваться слабости и доверять моменту, доверять словам, рукам, губам человека, с которым ей было так хорошо, как никогда не было ни с кем! Даже с Роном. Особенно с Роном. И все, что сейчас происходило между ней и Драко под прикрытием «образовательной программы» – было честнее всего остального, что она делала и к чему стремилась в последние годы. И будь она проклята, если завтра об этом пожалеет. В этот момент Драко, словно почувствовав в ней перемену, словно поняв все, с глухим рыком подхватил ее за бедра, заставив обхватить его талию ногами, и припечатал к другой стене, пропустив сквозь ее пальцы свои и вдавив ладони в стену так сильно рядом с ее головой, что костяшки отдались болью. Наверное, они случайно задели кран, на них полилась вода, словно некогда желанный тропический ливень, и в этот миг они синхронно отстранились друг от друга. Всего на секунду, чтобы Гермиона опустилась голыми ступнями на пол, а Драко рукой протер глаза от попавшей в них воды, опершись другой рукой о кафель рядом с ее головой. Но секунда прошла, и они снова посмотрели прямо друг на друга так, будто увидев впервые. Они стояли, будто все еще под напором дождя, вода струилась вдоль их лиц и струйками бежала по обнаженным телам, насквозь пропитывая болтающиеся на плечах халаты. Гермиона не смела опустить глаза, посмотреть, насколько он и она обнаженны, но когда это сделал Драко – опалил взглядом и прикосновением, положив ей руку на живот и сжав подушечками пальцев талию, она ощутила, что ее бросило в жар. Только тогда она поняла, как ошибалась, когда говорила, что от жары ее спасет только дождь и нагота. А Драко тем временем все так же одной рукой упершись в стену позади нее и соприкоснувшись с ней лбами, второй рукой медленно двигался вверх, сопровождая это движение потемневшим взглядом: вдоль прямых линий едва видневшегося пресса ее слегка припухшего живота, к солнечному сплетению и груди, к которой он пока еще ни разу не прикоснулся, а затем и к шее. В миг, когда Драко обхватил ее затылок и мягко, но требовательно притянул ее голову к себе, Гермиона застонала прямо в его губы. – Ты разрешаешь? – низким, дрожащим от напряжения голосом спросил Драко, удерживая ее за шею так, что она не могла ни поцеловать его, ни отпрянуть. Смысл его слов не сразу дошел до нее, пока она пыталась восстановить дыхание и непонимающе моргала, стараясь обрести ясность зрения под нескончаемым потоком воды. Что, что он сейчас хотел узнать? – Мне можно продолжить? – наконец выдохнул Драко в ее губы, пока капли воды заливали их лица, а его рот был таким влажным, что вместо ответа она прижалась к нему губами, всем телом уже сама, и Драко жарко ответил ей – просунул ладонь под полы халата и сжал грудь, пройдясь большим пальцем по возбужденному соску. Прикосновение было подобно вспышке. Как удар грозы, как пламя, вспыхнувшее от неосторожного чирканья спичкой. У нее не было даже времени перевести дух – Драко обхватил второй сосок ртом, и Гермиона запрокинула голову, судорожно ловя воздух и льющуюся воду ртом. Она не знала, как долго Драко ее ласкал, то сжимая грудь, то поглаживая ее пальцами, языком, обхватывая и нежно прикусывая. Но ей хотелось, чтобы это длилось Вечность. Но, вы же помните, что у Вечности слишком короткий срок? А потому Гермиона не удивилась, когда внезапно вспыхнул яркий свет, а секундой позже в душевой раздался знакомый голос: – Где эта чертова сумка? *** Конечно, Панси Паркинсон была недовольна. В момент, когда она решила изменить свою жизнь и доказать придурку Нотту, своим чокнутым родителям и самой себе, что она чего-то стоит, она не думала, что цена будет так высока. Да, она готовилась, чтобы попасть в аврорат, и даже потратила существенную часть жалованья, отложенную на «всякий случай», на дополнительные частные тренировки с одним из бывших авроров спецподразделения, и итогом стало то, что она, блин, со скрипом прошла. Вот только уже неоднократно об этом жалела. Особенно если учесть, что ее ментором и личным телохранителем стал Уизли, который хоть и бесил, но вместе с тем местами вызывал чувство симпатии со своей искренней заботой о Грейнджер, о семье и даже о ней, которая все равно предпочитала держать его на расстоянии, хоть он иногда это расстояние и сокращал, то закрывая ее во время тренировок своим здоровым (особенно в сравнении с ее «нахуденными» габаритами) телом, то хмуро заступаясь за нее, когда кто-то клеился, то просто пичкая ее какой-то вкусной дрянью, чтобы она не хлопнулась в обморок прямо во время задания от голода. Но это и бесило. Потому что последнее, что она хотела, когда уже и так находилась на своего рода «дне» (бездомная, безработная, никому ненужная) – это водить дружбу с кем-то из Уизелов. Особенно с Рональдом, которого еще со школы на дух не переваривала. Да, это было «слишком» даже для нее – «отбитой на всю голову анорексички», как ее в последнюю их встречу назвала Миллисента, когда Панси отказалась пить больше, чем полбутылки огневиски перед очередным частным занятием для поступления, а Миллисента подумала, что это снова из-за диеты. В общем-то так и закончилась ее «дружба» с Булстроуд – единственной до сей поры «подругой», которая раньше была готова выслушать ее в любой момент. Если только ей нальют. Но Панси отказалась от такого бесполезного суррогата отношений в момент расставания с Ноттом, на котором и вправду была так много лет помешана, что позволила окончательно смешать себя с дерьмом. «Ты не найдешь никого лучше, посмотри на себя?!» – в момент, когда она впервые собирала вещи в его квартире, чтобы съехать, пьяно выплюнул ей Тео, размахивая стаканом с огневиски, который расплескивался прямо ему на штаны. «Да ты просто никто! Ты все та же неудачливая жирная корова, которая пытается сделать все, чтобы хоть кому-то понравится, да не выходит!» – бросил ей вслед Нотт, когда она громко хлопнула дверью и со слезами аппарировала к Драко в отель, потирая место на щеке, куда приземлился тот самый злополучный стакан. А она, рыдая навзрыд, именно такой себя и ощущала – толстой неудачницей, которая весила пятьдесят килограммов и до той поры думала, что причина ее неудач в том, что в ней все еще не сорок девять. Вспомнив об этом, Панси зло пнула металлический мусорный бак, который, с лязгом повалившись, будто выблевал содержимое на тротуар, и в этот момент заметила Уизли. Он стоял чуть поодаль и мрачно смотрел на нее, засунув руки в карманы брюк, и выглядел так, словно ничего другого от нее и не ожидал. Поплотнее сжав ремешок сумки, Панси постаралась сделать вид, что не заметила его и угрюмо пошла дальше прямо по вонючей луже отходов, прекрасно понимая, что позже ей придется еще не одну минуту очищать новомодные (единственные) ботинки от грязи. – Паркинсон! – послышалось где-то за спиной, но Панси притопила шагом, надеясь, что Уизел просто оставит ее в покое после адовой тренировки, где она снова была далеко не в лидерах. Внезапно взвизгнули шины, и она едва успела отскочить в сторону, прежде чем ее едва не сбил маггловский автомобиль. Ноги, обтянутые черной сеткой, залило водой из лужи, а какой-то истеричного вида мужик, раскрасневшись, заорал из приоткрытого окна: «Куда прешь, дура!» – Пошел на хер, урод! – крикнула Панси в ответ лихо удалявшейся машине и зло показала средний палец вслед, едва сдержавшись, чтобы не припечатать урода заклятьем. Как же ее сейчас бесило все. – Паркинсон, – опустилась большущая ладонь на ее теперь тщедушное плечо (привет, сорок восемь гребаных килограммов). – Что? – резко развернулась Панси, сбросив с себя руку Уизела, который выглядел почти спокойно. – Ты вся в дерьме, – оглядев ее, мрачно констатировал он. – А то я, блин, не знаю, – примерно так ответила Панси (конечно, существенно грубее), и Уизел отступил от нее, выдохнув через сжатые трубочкой губы. – Полегче, Паркинсон, я всего лишь слежу за твоей безопасностью, – почти миролюбиво произнес он, чем взбесил еще больше. Какого черта все гриффиндорцы такие… Благородные? – Нам нужно в Нору, – неловко переступив с ноги на ногу, сказал Уизли, а она даже раскрыла рот от изумления. – Что? – тихо переспросила Панси, ощущая, как уродливая жижа стекает по коленкам аккурат в ботинки. В этот момент внезапно зажглись гребаные фонари, на секунды ослепив ее. – Мама прислала сову, – взлохматил Уизел волосы на затылке, очевидно, ощущая неловкость. – И раз уж мы должны быть все время вместе, то, очевидно… Тебе нужно аппарировать со мной, – закончил мямлить Уизел, а у Панси так непроизвольно сжалась челюсть от злости, что даже зубы скрипнули. – А если я скажу, что мне нужно домой?! – демонстративно оглядев себя, выплюнула Панси. Мерлин, за что Уизли такой тупой? Но если Уизли и был тупой, то лишь в вопросе своей дурацкой принципиальности, а потому сложил руки на груди и произнес: – Это приказ Холлвурда, Паркинсон. Холлвурд обязал меня следить за тобой, так что все дела, даже которые не относятся к миссии, мы должны делать вместе. И это не обсуждается. Ледяной ветер окончательно заморозил ей мокрые коленки, и Панси поежилась. – То есть ты даже будешь дежурить рядом, когда я захочу поссать? – огрызнулась она, взглянув Уизелу прямо в глаза, из-за чего тот на миг стушевался. Но уже в следующую секунду сделал к ней шаг и жестко, так, что она не ожидала, прошипел, склонившись почти к ее лицу: – Если нужно, я и бумагу смогу тебе отмотать, когда нужно будет посрать, а пока что – за мной. Панси шокированно смотрела на него – Уизела, который и не думал шутить и говорил с ней на ее же языке. Вот уж чего она не ожидала от мистера-обложки с его по-дурацки смазливой внешностью. Даже и сказать в ответ было нечего. Хотелось просто свалить – хоть куда-нибудь. И она нашла повод. – Я забыла сумку в душевой, – прошипела она ему в лицо, даже привстав на носочки, чтобы эффект был сильнее. Ожидаемо, Уизел отпрянул – выпрямился в полный рост, правда, не тронувшись с места, и шумно втянул воздух носом, едва сдерживая порыв сказать ей что-нибудь грубое. «Так-то», – подумала про себя Панси и, не дожидаясь дальнейшей реакции Рональда, гордо направилась ко входу в аврорат, представляющий сегодня из себя покосившуюся дверь какого-то убогого сарая, в который у магглов едва ли появилось бы желание сунуть нос, не говоря уже об отталкивающих чарах. Она ощущала, как Уизли прожигающе буравил ей спину. А может, и смотрел на ее зад. Всю дорогу до душевой Панси размышляла, куда же все-таки смотрел Уизел, ведь если на спину, то еще куда ни шло. Но если на зад!.. К слову, ее укороченная по последней моде мантия как раз выгодно подчеркивала ей природой данные формы, и почему-то мысль, что кобель-Уизли наверняка оценил ее вид сзади, приятно грела душу. Вот только о природе этого странного наблюдения Панси предпочла дальше не размышлять. Она открыла дверь душевой и сразу увидела ее – свою пластиковую сумку с одиноким гелем для душа и мочалкой, висевшую на крючке чуть поодаль. Прошлепав прямо по мокрому полу, она схватила ее, словно желанный трофей, что-то невнятно пробурчав, и только тогда услышала звук льющейся воды из последней душевой. – Тут кто-то есть? – грубовато окликнула неизвестного Панси, но в ответ ей была только тишина. Сделав еще несколько шагов, она услышала торопливое: – Это я! Немного замешкалась. Голос Грейнджер звучал непривычно высоко, а потому Панси нахмурилась. – Какого черта ты еще не закончила? Я думала, ты уже давно аппарировала, – вперила руку в бок Панси, перенеся вес на одну ногу. Грейнджер снова как-то странно замолчала, будто замешкавшись, а потом наскоро ответила: – Да, решила помыться последней! Панси недоверчиво хмыкнула и после секундной паузы направилась к выходу. Она была почти на сто процентов уверена, что Грейнджер принимала душ не одна, но привычка не лезть не в свое дело сделала свое – Панси убралась из душевой как можно скорее. И лишь когда она увидела озабоченное лицо Уизела и услышала: «Кстати, а ты не в курсе, почему так быстро ушла Гермиона? И куда, черт возьми, делся Малфой?» – Панси поняла, что дело – дерьмо. *** – Она догадалась, – боязливо произнесла Гермиона, попытавшись прикрыться халатом, который теперь не только не согревал – заставлял продрогнуть насквозь, но Драко крепко сжал ее руки. – Не надо, – выдохнул он в самые ее губы, а затем снова накрыл ее рот в поцелуе. *** – Понятия не имею, – невозмутимо отреагировала Панси на вопрос Уизела, а затем, чтобы перевести тему, торопливо произнесла: – Ну что, возьмешь меня за руку, чтобы перенести в это свое сельское королевство? Она сказала это чересчур дружелюбно и даже игриво (несите ей таз), а потому Уизел, который настороженно смотрел на нее до сей поры, изменился в лице и даже выдавил из себя подобие кислой ухмылки. – Ну ладно, – произнес он и впервые взял ее за руку. *** Рука уже была у нее на бедре, а Гермиона пыталась считать огни над собой, чтобы окончательно не раствориться во тьме. Один – и Драко провел пальцами вверх к ягодицам. Два – и он требовательным прикосновением перешел на внутреннюю сторону ее бедра. Три – и она шумно вздохнула, когда он двинулся выше. Четыре – и она томно застонала, когда он коснулся ее там, где она хотела его ощутить больше всего. *** Больше всего Панси хотелось бы, чтобы ей не нравилось, как ее маленькая ладонь умещается в широкой руке Уизли, но, к счастью, аппарация не оставила ей шанса подумать об этом дольше секунды. – Наконец-то! – бросилась к ним рыжеволосая полная женщина, раскинув руки для обьятий, когда они приземлились где-то наподобие кухни. – Я уж думала, что ты, Рональд, снова не сможешь нам помочь! Вокруг было так безвкусно и несуразно, что Панси, которая все утро выбирала себе юбку в тон блузки, сомневаясь, одеть ли ей «серый агат» или «серый кварц», невольно поморщилась. – А ты, дорогуша, я так понимаю, Панси Паркинсон – напарница Рона?! – вытерев руки о передник, подошла к ней женщина, которая выглядела хоть и хмуро, но добродушно, а еще годилась ей в матери, если не в бабушки. – Приятно познакомиться! Меня зовут Молли, а это, – кивнула она в сторону Рона не без тени гордости, – мой сын! После этого Молли так сердечно сжала ее в объятиях, что Панси ничего не оставалось, как осторожно положить ей руки на спину в ответ и вопросительно посмотреть на Рона. *** Смотреть на Драко она не могла, даже если бы очень этого хотела. Куда безопаснее было бы снова считать огни, но на цифре «шесть» Гермиона окончательно потеряла голову, потому как абсолютно растворилась в ощущениях и закрыла глаза. Пальцы Драко делали с ней что-то до той поры неведомое, и даже Нотт со своими умениями уступал ему во всем, а она лишь беспомощно хваталась за Малфоя, сжимала его спину, впивалась в нее ногтями и уже даже не сдерживалась в стонах. А он в ответ горячо дышал ей в шею, иногда прикусывал ее и что-то жарко шептал, но Гермиона не была способна разобрать хоть слово сквозь усилившийся напор воды. Она лишь чувствовала, что напряжение растет, растет, нарастает с каждой секундой, пока Драко трогает ее там, а она не в силах противиться. *** Противиться было бессмысленно – Молли решительно хотела их накормить. – Картошку с подливой? – спросила она, держа на весу половник, с которого нещадно капало прямо на старомодный вязаный ковер. – Если только немного, – ответил Рональд, чем спас Молли от неудобного «Нет», предупреждающе глянув на Панси. А Панси и хотела бы ему рассказать, что отдала бы все, чтобы ее родная мать хоть раз в жизни приготовила ей что-то своими руками, но не сделала этого, а потому, конечно, промолчав, начала с таким аппетитом демонстративно есть, что это говорило больше любых слов. *** Слова были не нужны – все было понятно без них, когда Драко, глянув на Гермиону прямо на пике ее удовольствия, будто спросил: «Мне продолжать?» И она впервые осмелилась вместо ответа тронуть его в ответ, сжав его напряженную плоть дрожащей рукой так крепко, что Малфой со сдавленным вздохом уткнулся ей в плечо и пробормотал: «О, Мерлин…» *** – О, Мерлин, – пробормотала Панси, осознав, что картошка с подливой была лишь началом трапезы, потому как Молли из духовки достала аппетитно пахнувший тыквенный пирог, который она не ела с детства, а потому невольно закусила губы, на миг упорхнув в воспоминания. – Нравится, дорогая? – водрузила самый большой кусок ей Молли на тарелку. – Ну надо же, хоть кто-то в этом доме еще ест пироги кроме меня с Артуром. – Я люблю тыкву, но так давно не ела выпечки… – не отдавая себе отчета, откликнулась Панси, ощутив, что Уизли пристально смотрит на нее, сидя рядом за столом, укрытым клетчатой белой скатертью. – Я тоже, – отозвался он, когда Панси вопросительно посмотрела на него в ответ. – Тоже люблю тыкву. Из странных часов на стене показалась птица, чирикнув: «Восемь вечера!», но Панси подумалось, что она известила – у них с Уизли все же есть что-то общее, а это – новый отсчет. *** Гермиона потеряла счет времени, но между ней и Драко обоюдным было по-прежнему одно: похоже, они оба окончательно потеряли голову, пока трогали друг друга: она – инстинктивно скользя пальцами под водой и стараясь поймать темп, а он – так, что она едва не задыхалась от удовольствия. Но внезапно где-то по ту сторону душевой, за стенкой прямо за ними, послышалось, как что-то упало. Гермиона резко отстранилась от Драко и испуганно отдернула руку. – Здесь кто-то есть, – прошептала она, и по его взгляду, в котором промелькнула тень тревоги, поняла, что была права. *** Конечно, она была права – дом семьи Уизли представлял собой сосредоточение того, что было ей дико. Слишком безвкусно, слишком «домашне», слишком тепло. Она не помнила такого ни в детстве, когда домовики регулярно приносили дорогущие подарки в ее холодную и слишком «взрослую» спальню, чем отец пытался искупить свое каждодневное отсутствие, ни во взрослом возрасте, когда от огромного богатого дома остались лишь воспоминания, а ей самой пришлось вскоре сбежать к Нотту от того же отца, у которого средств «любить» ее больше не осталось, а иначе – он не умел и теперь винил во всех неудачах всех вокруг. Даже ее. Конечно, мать тогда еще пыталась с ней общаться, говоря, что если Панси будет исполнять и «прочие обязанности» в салоне Эдмины, что означало – заняться проституцией в надежде подцепить себе кого-то из богатеньких простофиль, то всем будет «только лучше», ведь будут деньги, чтобы она снова смогла пить лучшее шампанское на завтрак и покупать себе дорогие наряды. Но видя, как Молли нежно смотрит на Рона, как искренне интересуется его делами на работе и добро относится к ней – к Панси, которая еще пару лет назад думала о семье Уизли, как об отребье, неспособном понять, как должны жить чистокровные, – она осознала, что это ее родители и она сама не понимали совершенно ничего. *** Не было понятно совершенно ничего. Звук за стеной стих, а Гермиона, не в силах пошевелиться, все еще смотрела на Драко, щеки которого покрылись легким румянцем. – Наверное, показалось, – скорее утвердительно, чем вопросительно тихо сказала она и уже снова хотела прильнуть к нему, как Драко остановил ее уверенным движением. И в этот миг, когда она едва не сгорала от так и не состоявшейся разрядки. Когда и он, как чувствовала она, желал продолжения. Когда оба напряженно смотрели друг на друга, не решаясь слиться в поцелуе вновь, а Драко сказал одними губами: – Я так не думаю. Кто-то пронесся из кабинки за стеной к выходу и хлопнул дверью, а она поняла – им обоим конец.