Мой лучший враг

Глава 21 Soundtrack — Hurts «Mercy» Она не дышала. Снова, как там в душевой, его близость была и опасной, и желанной одновременно. Он крепко прижимал ее плечи к двери, склонившись над ней, а она лишь уверенно… Как могла, уверенно смотрела на него. От напряжения под подбородком пульсировала вена, словно бьющаяся птица о прутья, и Драко, ощутив этот ритм, медленно провел холодной ладонью по ее разгоряченной коже от ключицы прямо к этому месту, после чего мягко сомкнул пальцы вокруг шеи, и Гермионе показалось, он вот-вот ее поцелует. Мерлин, как ей хотелось, чтобы он ее поцеловал. Она сглотнула и, судя по тому, как на миг его жаркий взгляд метнулся к ее влажным губам, а его грудная клетка, тесно прижатая к ней, замерла на глубоком вдохе, Гермиона уверилась – скоро так оно и будет. Но уже секундой позже их пылкий зрительный контакт и сопутствующие ему фантазии были омрачены тем, что Малфой прикрыл веки, будто собираясь с силами. А следом, еще сильнее впечатав ее в стену и сжав пальцы на ее шее с таким напором, что она сдавленно всхлипнула, резко распахнул глаза и с остервенением вторгся в ее сознание так, что даже если бы она успела поставить блок – не смогла бы устоять перед силой его напора. В этот раз все было иначе: если раньше она почти не замечала, как Драко читал ее мысли, то сейчас, когда галерея ее прошлого вперемешку с размышлениями болезненно проносилась мимо ослепляющими кадрами, заставляющими разве что не согнуться от ноющей боли, она поняла – Драко все это время ее щадил. Да, раньше он действовал ювелирно – так, как это может делать настоящий профессионал. Как это может делать талантливый легилимент. Как это может делать настоящий… Шпион. Но сейчас, похоже, ситуация была настолько важна, что у Малфоя не осталось желания, а может и выбора, действовать мягко. Он лишь брал свое, вглядываясь потемневшими глазами в самую душу, в которой было… Все. Первое, что он сделал – это дотошно высмотрел все моменты текущего дня, а вернее, события последней пары часов, включая разговор с Дафной. Далее внимательно прошелся по ее времяпрепровождению с Асторией, включающему их разговор о нем и попытки Гермионы все время поправить пижаму так, чтобы из нее ничего не вываливалось (на просмотре последнего Малфой, как показалось Гермионе, особенно задержался с тенью довольной усмешки). Потом, очевидно, найдя для себя все, что могло его заинтересовать, он нырнул глубже в воспоминания и вернулся к услышанному ею разговору в баре двух мужланов из секты Высшего, лишь на пару секунду задержавшись на беседе Панси и Рона о квиддиче (на этом моменте что-то странное мелькнуло в его лице). А затем началась самая бессовестная его атака, словно Малфою окончательно сорвало крышу и он вознамерился узнать о ней все. Он просмотрел ее воспоминания о детстве – о том, как в маггловской школе с ней никто не хотел дружить, о письме в Хогвартс и радости, что в ее жизни появились Гарри и Рон, о, будь он не ладен, хересе и родительской спальне, на чем с ухмылкой остановился Драко, прежде чем отмахнуться от этих моментов и перейти к более поздним. Он увидел и ее постыдные годы влюбленности в Рона, и первый неловкий поцелуй с Виктором, и ее слезы от того, что даже второй поцелуй не-с-Роном – c мерзким Кормаком, не дал никакого эффекта. Гермиона ощутила, как в носу защипало, и в этот момент Драко, проигнорировав мрачные события последних курсов, будто намеренно их избегая, перешел к другим, уже поствоенным воспоминаниям. К ее неудачам в Министерстве с вечными унижениями Майерса и коллег. К неуклюжим попыткам привлечь Рона и откровенными провалами в каждой. И даже – прости, Мерлин! – к ее переодеваниям в сексуальное белье в те моменты, когда она оставалась наедине с бокалом вина и с разбитым сердцем, горько воображая напротив зеркала, что в таком виде ее уж точно смог бы хоть кто-то полюбить (или хотя бы возжелать). Глаза уже застилала пелена слез, а Драко все ее не отпускал, продолжая наблюдать, как она падала. Как она унизительно пала, когда попала в объятья Нотта и едва не отдалась ему на первом свидании. Но, к счастью, именно этот момент Драко с брезгливой небрежностью пропустил. Зато, когда по ее щеке скатилась слеза, а она сама едва удержалась на ногах только потому, что Драко придержал ее – он нашел другое воспоминание. Пожалуй, одно из самых сокровенных и постыдных за последнее время. Воспоминание о том, как она пару дней назад попыталась научиться мастурбировать в душе, представляя, что в этой душевой она не одна. Что там они снова вдвоем. Вдвоем с Драко. И только эта мысль ее волновала в тот миг, когда она неумело себя трогала, когда пыталась настроить правильный напор лейки и поймать то самое ощущение под струей воды, чтобы получить заветный «Бум-дин-дон!», как обещал справочник «Как наколдовать себе счастье в трусиках без палочки (даже мужской)». Но в этом она так и не преуспела, потому как за дверью послышался грохот, испортивший все. И лишь в этот миг, когда Драко, будто смакуя, с упоением рассматривал это воспоминание об ее нагом бесстыдстве и будто не замечал ее слез, Гермиона, окончательно сгорев от неловкости и донельзя разозлившись, поняла, что хватит. Она ощутила такой прилив сил, что это было сравнимо с состоянием аффекта, а потому, собравшись, с гневным рыком резко вытолкнула Драко из своего сознания вон и, подавшись вперед, … Ворвалась в его мысли. Еще никогда она не видела такого удивления с тенью испуга в его глазах, что придало ей сил атаковать его еще сильнее, как этому учил Гарри, а потому картины прошлого Малфоя ожидаемо предстали пред ней. Она видела, как проносятся мимо воспоминания о его детстве. О том, как маленького Драко по рукам била какая-то незнакомая женщина со зло поджатыми губами, когда у него, одиннадцатилетки, не получалось заклятье. О том, как Люциус на каникулах ежедневно проводил с ним воспитательные беседы, касающиеся родительских ожиданий из серии «ты должен быть лучше Поттера или хотя бы грязнокровок, которые и в подметки тебе не годятся самим фактом своего существования». О том, как значительно позже в Аврорской Академии над ним смеялись в группе, когда у него не получалось вызвать патронуса, потому что если судить по прошлому Драко, счастливых воспоминаний у него попросту… Не было. Гермионе было больно глядеть на эту картину, поэтому она перешла к самому ближайшему блоку воспоминаний, игнорируя темное облако тех грез прошлого, когда Драко еще был Пожирателем, и увидела сельские пейзажи, а затем маленький дом с цветистым садом, на скамье которого к ней спиной сидела… Астория?! А Драко перебирал ее будто невесомые и призрачные волосы в свете дня. Тряхнув головой, Гермиона тяжело сглотнула и перешла к следующей сцене – как Драко с Гринграсс сидят уже в кафе, и как мило та улыбается ему, позволяя касаться ее ладони в интимном жесте. У них что, правда, уже что-то вроде… Отношений? Гермионе вмиг стало еще больней, порывисто отмахнувшись от этого воспоминания, она наугад выбрала следующий блок и… Увидела, как Драко… Наблюдает за ней. Мерлин, как долго он за ней наблюдал. Бесконечные десятки раз, когда она этого даже не замечала. Еще задолго до их первого разговора, спустя столько лет в Министерстве. Еще тогда, когда она носила свою невозможную прическу в духе Селестины Уорлок и заглядывала в глаза Рону, надеясь найти там признаки любви, в то время как Драко… Разглядывал ее. Изучал. Даже когда она была ему никем, а он, несмотря на это, задерживал на ней взгляд в коридорах. Даже тогда, когда она в принципе игнорировала сам факт его существования, а для него в это время все было иначе. Она чувствовала: еще тогда он чего-то хотел от нее, но не могла понять, что же это было, ведь какая-то часть его сознания все же была для нее закрыта. И как бы она ни пыталась, ей не хватало опыта и сил пробить эту броню. Внезапно на ее глаза попалось кое-что по-настоящему интересное: его реакция, его возбуждение, которое он постарался скрыть, в ответ на ее появление в новом образе еще в тот вечер, когда они впервые ужинали за ее столом с Роном и его тогдашней пассией. А после… Она увидела и его попытку самоудовлетворения часами позже, когда он яростно сжимал свою плоть в стенах номера в отеле, выгибая спину, пока в какой-то момент сквозь зубы не прорычал: «Чертова Грейнджер». И в этом Драко был так… Уязвим? В своем желании обладать ею, даже когда они еще испытывали друг к другу неприязнь. Или… Уже тогда между ними что-то происходило? Мысль об этом вмиг выбила Гермиону из колеи. И вот тогда-то Драко воспользовался ее замешательством и с почти с осязаемым хлопком заставил вылететь из своего сознания, а она разве что не рухнула на пол от резкой боли в висках. И точно рухнула бы, если бы за секунду до того, как ее колени больно соприкоснулись бы с мраморным полом, его руки не подхватили ее и не выдернули вверх, прижав к стене, словно тряпичную куклу. – Довольна?! – в ярости он встряхнул ее, повысив голос так, что тот эхом раздался по коридору. ¬– Ты… Что же ты наделала, Грейнджер? – едва не клокоча от ярости, приблизился он к ней. А она, все еще находясь в забытье, не смогла ему сразу ответить. Она едва ли понимала, что вообще происходит. Где реальность, а где мир грез – призрачных воспоминаний, которые будто каскадом все еще проносились между ними. – Ты… Как ты… Как ты смогла это сделать, Грейнджер? – в смятенье продолжил Драко, ослабив хватку и позволив ей мягко осесть на пол. Гермиона только сейчас полностью ощутила всю мощь легилименции, которая словно высосала из нее все силы, а еще – холод каменного покрытия, встретившего ее бедро. – Больше никогда… – слабо прошелестела она с затуманенным взглядом, – так не делай. Гермиона уперлась ладонями в пол по обе стороны от себя и закрыла глаза, пытаясь отдышаться. Пытаясь отойти от всего, что произошло и что еще набатом стучало в висках, как звон того самого молчаливого колокола из часовни с видом на Биг-Бен, где они так и не сказали друг другу главного. – Впредь даже не пытайся атаковать мой разум, Малфой … Если не хочешь получить ответный удар, – нашла в себе все же силы распахнуть веки Гермиона, когда огни Биг-Бена потухли, и посмотрела на Драко в упор. Увиденное поразило ее. Сначала Малфой, который, как она думала, вот-вот набросится на нее в ярости и разве что не придушит, выглядел именно так, но потом, присмотревшись… Она отметила его бледность и то, что он и сам едва держался на ногах, а еще выглядел таким сломленным в своей позе, что вся ее злость куда-то вмиг испарилась. А после… Он просто рухнул на колени рядом и напряженно замер, упершись кулаками в бедра. – Прости, – начал он на выдохе, покачав головой. – Я не хотел так… Мне нужно было знать, как можно больше, для твоей безопасности, – закончил Драко, взглянув на нее с таким раскаянием и тенью чего-то, что ей вмиг захотелось податься к нему, чтобы… Но только мысль о том, как он сделал ей больно минутами ранее, не позволила ей двинуться с места. Наоборот, она как будто вновь обрела силы и ощутила злость, что он чуть не сломал ее. Что он, не взирая на ее состояние, пошел дальше и увидел то, что она хотела бы ему показать в последнюю очередь. Что он просто… Наплевал на нее в желании узнать больше. Пусть даже и для ее «безопасности», что не меняло сути: он пересек все границы дозволенного. А она… Защитилась. Хоть и сделала это в не менее грязной манере. – Мы в расчете, Малфой, – в итоге холодно сказала Гермиона, неровно поднимаясь, хотя внутри бушевал пожар. – Я тоже увидела то, что, очевидно, не предназначалось для моего просмотра. Она, пошатнувшись, оперлась о стену, и, хотя перед глазами все еще рябило, постаралась отряхнуться, прежде чем окончательно выпрямиться. В этот миг перед ней снова пронеслось воспоминание о том, как Драко увидел ее… Ласкающей себя. И представляющей его в этот момент. В то время как он, сейчас смотревший на нее снизу вверх… В некогда просмотренных воспоминаниях делал то же самое, только уже думая о ней, если судить по картинам прошлого. – Значит, в расчете? – следуя ее примеру, медленно поднялся на ноги Малфой, и что-то темное мелькнуло в его взгляде, заставившее ее вмиг покраснеть и замереть, хоть и по-прежнему смело глядя на него. – Я понимаю, что сам начал это, только вот есть один нюанс. Гермиона сглотнула, наблюдая, как Драко, выпрямившись, делает к ней медленный шаг. Его глаза горели почти безумным блеском в сиянии свечей, и стало очевидно – он окончательно пришел в себя. – Повторюсь, я это сделал для твоей безопасности. Мне нужно было знать… Как много дурных фантазий и идей таится в твоей голове. Еще один шаг к ней. – Да, я не смог сдержаться… Я слишком хотел… Я не горжусь тем, что сделал это, Грейнджер. Извини. Так близко и так… Опасно. Гермиона не знала, как она все еще держалась на ногах. Уже находясь от нее в десятке сантиметров, Малфой невесело усмехнулся. – Но что заставило тебя зайти… Так далеко? Спросив это, он соприкоснулся с ней, подняв в ней волну неуместного возбуждения, граничащего со злобой, ведь прямо сейчас перед ней снова всплыло воспоминание, в котором Драко, сминая простынь одной рукой, отчаянно двигал другой. – Прошу, только не… – отвернулась она. – Тебе понравилось, Грейнджер? Его голос звенел от напряжения. Ее тело сдавало ее с потрохами. – Скажи, – осмелев, небрежно запустил он руку ей в волосы и чуть сжал пальцы в районе затылка, – ты была так же возбуждена, когда трогала себя, вспоминая обо мне, как это делал я, думая о тебе? Гермиона еле слышно вздохнула, когда его хватка усилилась, а он притянул ее лицо к себе так близко, что она почувствовала его дыхание. Ну уж нет. Она не позволит себе вновь проиграть в этой игре. – Нет… Лучше ты скажи, – выдохнула она, игнорируя сладостный спазм внизу живота и прижимаясь к нему намеренно чуть сильнее, – ты был так же возбужден, когда перебирал волосы Астории во дворе того дома, а затем трогал ее на свидании в кафе? Она торжествовала. Выражение лица Драко в миг, когда она это сказала, просто не поддавалось описанию. То, что он был удивлен и зол, стало бы преуменьшением с ее стороны. – Ты ни черта не поняла, Грейнджер, – помолчав, рыкнул он, и отстранившись, уязвленно посмотрел на нее сверху вниз с тенью злобы и горечи. Но это распалило ее еще больше. Слишком долго она была в позиции жертвы. Слишком долго терпела унижения, о которых пыталась забыть, но которые ярко вспомнила теперь, когда он бессовестно вскрыл самые неловкие воспоминания, наплевав на ее чувства. – О, или ты все же вспоминал обо мне?! – Гермиона продолжила в его манере и, поразившись своим гриффиндорской решительности и слизеринскому яду, уточнила: – Например, когда мастурбировал, а потом заглядывал в глаза на свидании другой, с которой имел неосторожность решить провести всю оставшуюся жизнь в болезни и здравии?! – Ты ни черта не понимаешь! – яростно рванул к ней Драко, и Гермиона испуганно охнула, осознав, что зашла слишком далеко. – Ты… Грейнджер, черт возьми! А что насчет тебя и Уизли?! Что ты сама творишь? Можешь объяснить?! Ей нечем было крыть. Зайдя, как она думала, с фулл хауса, она не рассчитывала, что у Драко может оказаться стрит-флеш. И не спрашивайте, откуда она знала все эти покерные комбинации. – Ты… Ты просто лицемернейшая сука из всех, кого я знал, – горько выдохнул Драко, вновь сжав руку на ее горле и проведя губами по ее. – Прикидываешься такой правильной и благодетельной со своими комплексами спасателя и вечной отличницы, а на деле ты – настоящая стерва, которой доставляет наслаждение играть чувствами. – Ах, это я играю чувствами?! – оттолкнула его от себя Гермиона, раскрасневшись так, что даже корни волос будто загорелись. – Тогда почему после той сцены в душе ты стал избегать меня?! Почему вел себя, как трусливая девчонка, когда дело зашло дальше, чем просто сек… Она осеклась, но увидела, как Драко вздохнул, а на его щеках появился румянец. – Знаешь, что?! Пошла ты к черту, Грейнджер! – едва не проорал он, но все же сдержался, сжав кулаки. – Сам пошел к черту, гребаный бабник! – ответила ему в том же тоне она так, что эхо ее голоса раздалось в коридоре, а после… Произошло несколько вещей. Подавшись к ней, Драко резко рванул ее за руку на себя. Затем отволок к ближайшей нише, из которой заклятьем отбросил столик с вазой в дальний конец коридора, заглушив звук. А после… Набросился на нее в яростном поцелуе. Еще никогда он не целовал ее так. Так зло и нетерпимо. Словно пытался ей что-то доказать из того, что она никак не могла понять, а может, и не хотела. Ни на земле в момент их игры в «Правда-ложь», ни в небе, во время ее попытки добиться от него ответа, он не действовал так грубо и с такой… Отчаянной горечью одновременно. Он снова не касался ее: его кулаки были сжаты вдоль тела, а она лишь поддавалась напору его рта и отвечала, отвечала так, что не смела прикоснуться в ответ. Потому что знала: если она сделает это – будет крах всему. Случится так, что Малфой – видит Мерлин! – просто возьмет ее прямо в этой нише, несмотря на то, что их могли увидеть в любой момент. Будь то Дафна, решившая сказать Драко пару слов напоследок. Или Чейзи, вздумавший вновь пробраться в девичью спальню и стать ключевым элементом вечеринки. А еще это могла быть сама Астория, которая точно бы не оценила момент, в котором ее, возможно, будущий жених горячо прижимал к стене ее родового поместья Гермиону, метившую в «подруги». Но если это и волновало хоть сколько-то Гермиону в этот миг, то для Драко, похоже, прочее не имело смысла, ведь он наступал, делал это еще сильнее, а потом… Одним движением позволил себе провести от талии к ее груди, сминая мягкий шелк пижамы и проведя ногтем по соску. Вмиг ее тело будто пронзила тысяча иголок, а горло сдавило от спазма, и она подалась вперед, тихо застонав и позволив себе обвить его шею руками. Но он, на секунду с рыком подавшись бедрами к ней и больно прикусив губу, сделал нечто ошеломляющее. Он… отстранился. Он, к черту, отстранился, мягко оттолкнув ее, когда она уже была готова на… Мерлин, Господи, на все?! – Прости… – тяжело дыша, отступил от нее Драко, хоть его глаза и затопила сама тьма желания и болезненного раскаяния. – Я… Я не могу. – И, прежде чем ее губы задрожали от чувства унижения и неостывшего желания, он добавил, затравленно коснувшись ее щеки: – Не здесь. Гермиона понимала, что он прав. Своим поведением, тем, что они едва не сделали это в нише, она подвергала опасности не только себя, но и его. Остатки разума говорили: действительно, сейчас не время. Не здесь. Не… сейчас. Но чувства… Мерлин, почему опять получается, что она ощущает себя преданной? Будто все остальное – и Астория, которая может их увидеть, и Дафна, которая явно не обрадовалась бы открывшейся картине, и Чейзи, который и вовсе мог обнародовать увиденное перед всеми, включая Рона… Все это было для него дороже, чем она сама в этот момент?! Всхлипнув, Гермиона резко рванула вперед, задев Драко плечом, и побежала по коридору прочь, излишне громко цокая каблуками. – Гермиона, стой! – услышала она вслед. А затем, зло скинув идиотские туфли, она яростно обернулась: – Я тебе не Гермиона! – и еще увеличила темп, одной рукой сжимая обувь за каблуки, а другой утирая слезы. – Что случилось? – встретила ее уже в комнате обеспокоенным взглядом Астория, которая до сей поры, похоже, продолжала слушать музыку, весело болтая в воздухе ногами. – Мне нужно идти. Я не могу здесь остаться, прости… – на ходу сгребая свои вещи, нервно обернулась к ней Гермиона, увидев, что на лице Астории не осталось и капли веселья. – Гермиона, – бросилась она к ней, когда та уже сжала ладонью дверную ручку. – Прошу, не уходи. Ее пальцы сомкнулись на запястье, и Гермионе потребовались силы, чтобы не выдернуть руку так, что она вывихнула бы Астории плечо. Вместо этого она, дрожа от злости и обиды, резко обернулась к ней и уже хотела сказать: «Забирай! Теперь он полностью твой!» Но… Сдержалась. Тяжело дыша, Гермиона лишь смотрела в глаза Гринграсс, пока та приближалась с тенью сочувствия в ясных глазах, а после – позволила себе медленно стереть слезу с щеки Гермионы и нежно погладить это место большим пальцем. – Что бы там ни было – это того не стоит, поверь, – серьезно, но мягко произнесла Астория, а затем сделала и нечто ошеломляющее: мягко коснулась своими губами… Ее. И задержалась на пару самых долгих секунд в жизни Гермионы. Это прикосновение было невесомей перышка, будто и не было его. Или все же было? Но в следующий миг, когда она ощутила, как губы все еще горят, а Астория с грустной улыбкой отстраняется от нее, заправив ей за ухо прядь, Гермиона поняла: это случилось. Астория действительно… – Настанет день и каждый, кто обидел тебя, заплатит сполна, – почти прошептала Гринграсс, проведя ладонью по ее плечу так чувственно, что Гермиона инстинктивно вздрогнула от интимности этого прикосновения. – Мне не нужна расплата. Я просто хочу, чтобы меня… – Оставили в покое, – грустно закончила за нее Астория так, словно понимала, о чем говорит. Когда Гермиона бежала к лестнице, ее губы все еще горели от поцелуя. Но какого именно – она сейчас не могла сказать. *** Когда Рон проснулся и увидел рядом с собой девичье тело – первое, о чем он по привычке подумал: что, снова?! Гребаный Гринденвальд, кто на этот раз и почему он об этом ни черта не помнит? И еще, почему эта «кто-то»… в его доме?! Рон не отличался принципиальностью во многих, если не во всех вопросах, кроме одного: в своем новом коттедже, где он чувствовал себя… Нормально, он не хотел никого больше видеть. Ну, вернее, он просто не хотел сюда никого приводить. И уж точно ему меньше всего хотелось на утро кого-то неловко спроваживать из своей спальни. А что касается дома… По сути, о покупке новой недвижимости знали немногие. Лишь семья, Гермиона с Гарри, Холлвурд и Малфой. Но никто не был в курсе ни адреса дома, ни прочих деталей. И хотя Рон объяснил, что делает это из соображений безопасности, ведь хочет организовать себе что-то вроде «тихой гавани» и «спокойного места для размышлений» (что было со смехом встречено Джорджем), он понимал, что настоящая причина в другом. Понял это в день, когда не стал достраивать беседку с видом на океан, который вслух называл «рекой», чтобы исключить лишние вопросы. Потому что ему хотелось, чтобы кто-то… Ну, в будущем помог ему с этим. Подсказал, хорош ли закат с этого места. И не слишком ли бьет в глаза солнце, если они будут однажды встречать здесь рассвет вдвоем, держась… Ну, за руки. Да, с некоторых пор Рон для себя решил: если он кого-то сюда и приведет, то это будет некто особенный. Кто-то, с кем он станет настоящим романтиком и перед кем не нужно будет играть роль плейбоя или как там говорят магглы. С кем-то, кто будет принимать его таким, какой он есть, и не пытаться его переделать. С кем-то, ради кого он будет хотеть меняться сам. Например, наконец научится готовить что-то посложнее каши из пакета или складывать правильно носки, а не оставлять в самых неожиданных даже для него местах (Рону часто приходилось находить их по запаху с помощью специального заклятья обнаружения вони). Просто ему уже давно все надоело. Девушки… Их было в его жизни слишком много. И да, он по-прежнему хотел многих из них, но… Ни с одной у него не возникало желания проснуться утром. Даже с Гермионой, к которой он, вроде как, начал что-то испытывать, но все же… Не мог представить случай, когда это между ними снова произойдет. Ну, вернее, что это произойдет, и она проснется в постели этого его дома, а потом скажет… – Какого хрена ты делаешь в моей спальне?! Рон резко подскочил с кровати и обернулся. Ему потребовалась пара секунд, чтобы осознать, что прямо перед ним, подобрав к себе простыню, сидит очень, очень злая Паркинсон. И, похоже, намекает, что отныне его заработанная кровью и потом недвижимость принадлежит… ей? – Почему я в одном лифчике? И где мои тру… Ах, они на мне, похотливый ты извращенец! От такой наглости Рон даже открыл рот. Он наблюдал, как Паркинсон, ощетинившись, буравит его взглядом, а следом, бегло оглядевшись, встает с постели, направившись к своим аккуратно сложенным вещам. И носкам. Рон не знал, почему аккуратно сложенные носки, а вернее гольфы Паркинсон, удостоились его особенного внимания, хоть и сложил их нынешней ночью сам. – Вообще-то, Паркинсон, ты в моей спальне, а не в… – Ты что, меня трахнул?! – подхватив соскользнувшую простынь с бедра, зло обернулась она, оглядев его, словно последнего мудака в мире. – Я?! – зло сжал кулаки Рон и шагнул к ней. – Да как ты могла такое про меня подумать?! Предложение прозвучало двусмысленно, что отразилось на лице Панси, а потому Рон, стушевавшись, зачем-то добавил: – Ну, я не то чтобы против такого, но… Ты же блевала! – Я… Ты… Прости, что?! – очевидно, приняв его за конченого идиота, сощурилась Панси, уперев руку в бок с подхваченной кофтой. Рон выдохнул. Сейчас, глядя на ее неровную стрижку, он вспомнил все события ночи и неловко переступил с ноги на ногу. – Слушай, ты вчера плакала, а потом тебя вырвало прямо на мои ботинки, и я… Отвел тебя в туалет, чтобы… Ну, я держал эти твои волосы, Паркинсон, пока ты блевала, а потом снова плакала, пока совсем не отключилась. – Я не отключилась! – забыв, что она в одном белье, и зло отбросив от себя простыню, Панси принялась натягивать одежду. Рон сглотнул, стараясь не опускать глаз на ее полупрозрачное белье, а вернее на то, что под ним. Правда, злость и так едва ли давала ему думать о чем-то еще… Таком. Кроме едва выглядывавших сосков Панси из лифчика, конечно. – Я взял тебя на руки и отнес сюда! – повысив голос, едва не прокричал Рон, видя, что Паркинсон была готова разразиться очередной тирадой, а еще не спешила надевать кофту, чем дополнительно бесила и путала его мысли. – Я, к черту, даже набил морду тому мудаку, потому что… Пообещал тебе, гребаной дуре, что сделаю… – Панси вмиг изменилась в лице, а потому Рон уже тише добавил: – Это. Пару секунд они оба молчали. За окном слышался шум волн и крик чаек, и с каждой секундой этого молчания злость, наэлектризовавшая воздух, будто рассеивалась, оставляя что-то… – Мне нужно идти, – в итоге, все же натянула на себя кофту Панси и, угловато развернувшись, быстрым шагом прошла мимо Рона. Он слышал, как она неуверенно замерла возле двери, словно хотела сказать ему что-то, но в миг, когда он обернулся к ней – ее уже и след простыл, оставив после себя сладковатый шлейф духов. «М-да», – досадливо подумал про себя Рон и минутой позже вышел следом, услышав, как в ванной полилась вода, а потому направился на кухню. Умывшись и почистив зубы, он меланхолично заварил кашу, примешав туда по привычке зелье от похмелья, а еще постарался не думать о том, почему он делает все это. Почему терпит все чудные выходки Паркинсон. Почему сносит ее присутствие у себя дома, даже не возразив на предложение Малфоя укрыться с ней тут. И почему он… Вчера сделал это – отнес ее именно к себе в спальню, а еще... Дал по морде Нотту, посчитав, что расстроенный вид Паркинсон уже является основанием для этого. В ту же секунду из соседней комнаты, потеревшись о дверной косяк, с мягким мяуканьем показался Живоглот, прикидывающийся его другом ради еды (он согласился взять кота на период их временного укрытия), а потому Рон, вздохнув, рассеянно насыпал корм в миску, все еще размышляя, что ведь он даже не увидел, как все произошло. Ну, мудацкое поведение Нотта. Просто заметил Паркинсон, бегущую к выходу, и спешащего за ней слащавого урода. Каша была готова, и Рон снял ее с огня как раз, когда послышался звук хлопнувшей двери ванной, а затем – и второй, ведущей на задний двор. Рон не спешил идти за Панси, хоть и по-дурацки хотелось. Наверное, все дело в том, что от него еще никто не убегал, никто не избегал его. А она… Делала это часто. Вечно держала дистанцию, что-то недоговаривала и будто нервничала, когда он невзначай ее касался. А потом огрызалась, вела себя, как стерва, и провоцировала его так, что он готов был крушить мебель или даже людей. Вот и сейчас Рон, к черту, не знал, что может сказать ей, ведь все произошедшее, если вспомнить детально… Было слишком неловким. И то, как он ее успокаивал, убаюкивая на руках, словно ребенка, прежде чем она окончательно стихла и прямо так и заснула в его объятиях. И то, как он ее аккуратно раздевал, снимая и очищая от рвоты и алкоголя одежду, а затем складывал ее, даже не позволив взглянуть себе на полуобнаженное тело Панси ни в этот миг, ни позже – когда укрывал ее своим одеялом. И то, что он, обессилев, прилег рядом, потирая скулу, в которую в ответ прилетело от Нотта, а потом… Вырубился сам. Прямо так, в одежде. Рядом. На автомате призвав к себе две тарелки и налив туда кашу, Рон заключил: да, все это было странным форс-мажором. И нет, это не имело ничего общего с его… Принципами. Это не имело к ним отношения. И к его отношению к Панси тоже. Ну, то, что он проснулся с ней в своей спальне, куда решил не пускать никого, пока… В мрачном настроении съев две ложки овсянки с ягодами, Рон подумал: да, так оно и было. Форс-мажор, дурацкое стечение обстоятельств. Внештатная ситуация, жертвой которой он стал, когда постарался спасти Паркинсон, за которую все же нес ответственность перед Министерством, а вернее – перед всей Магической Англией, как чванливо и пафосно заключил он, стукнув зубами об ложку. В этом Рон убеждал себя еще шесть съеденных ложек подряд, пока зло не отставил от себя кашу так, что тарелка звякнула. Да как она может! Почему она все еще считает его таким мудаком, способным на… Все? Почему не видит, что он, блин, заботится о ней, а в ответ получает лишь тумаки?! Ну уж нет, он, к черту, больше не станет так поступать! Вести себя, как заботливый… Парень, готовый выдержать весь этот ушат дерьма! Больше ни за что! – И никогда, – зло пробормотал про себя Рон, а затем, резко распахнув дверь, вышел на задний двор, от которого деревянный помост с поросшей по обе стороны от него травой привел его прямо… К Паркинсон. Она сидела к нему спиной, смотря на океан и свесив ноги так, что они касались песка. Ее черные густые волосы мягко развевались на ветру, а в стороне от лица будто проплывала волнообразная сигаретная... Дымка? – Ты… Что ты делаешь?! – ошалело спросил Рон, подойдя вплотную к Панси, и какое-то время ему казалось: она не услышала. Может, его голос утонул в крике чаек и звуке разбивающихся о берег волн, а потому Рон уже хотел повторить вопрос, как Паркинсон, закашлявшись, обернулась: – Будешь? Она смотрела на него, прищурившись от утреннего солнца, и протягивала сигарету, а он был идиотом, ошарашенно пялившимся то на нее, то на дымящуюся штуку, которую пробовал лишь однажды. Но было кое-что необычное в моменте, что заставило его все же отрешенно протянуть руку вперед: Панси выглядела… Спокойной? Так, словно едва не покрыла его матом двадцатью минутами ранее. Так, будто он больше не был… Ее врагом? – Ты слишком долго думал, так что теперь опять моя очередь, – сказала она, и Рон ожидал, что Паркинсон добавит что-то в духе «мудила», но она этого не сделала. Лишь с тенью усмешки вновь отвернулась и, затянувшись, медленно выпустила облако дыма. Рон сел рядом, отметив, что прическа Панси теперь имела форму аккуратного каре, подчеркивая контур изящной шеи, что придавало ее облику еще большую трогательность. Еще большую… трогательность?! Похоже, он и в правду стал мудилой. – Держи, – сконфуженно Рон протянул ей пиалку с кашей, и прежде чем Панси смогла хоть что-то сказать, удивленно обернувшись, добавил: – Нет, я не забочусь о тебе, Паркинсон, чтобы ты там себе ни возомнила. Просто не хочу снова чистить свою и твою одежду от… Кажется, он сделал все только хуже, а потому Панси скептически подняла бровь и, вновь затянувшись, выдохнула дым в сторону, который ветер и принес ему прямо в лицо вместе с соленым запахом океана. А в следующую секунду Панси сделала нечто и вовсе неожиданное: молча приняла у него тарелку, взамен отдав ему сигарету, после чего как ни в чем ни бывало стала есть кашу, задумчиво смотря вдаль. Ну дела. Рон, помедлив, затянулся, ощутив влажный от слюны Панси фильтр, и тоже перевел взгляд вдаль. Океан сегодня был на редкость спокойным, хотя ветер и говорил: это спокойствие – лишь временное явление. Почти, как и воцарившийся штиль между ними. Захотелось закашляться, но он сдержался, стараясь сохранить лицо (что было сложно в этой ситуации), но, к счастью, Паркинсон сделала вид, что не заметила. – Не знал, что ты куришь. Это так… – сдавленно начал Рон, все же кашлянув, и неумело стряхнул пепел. – По-маггловски? – скосила на него взгляд Панси, поднося ложку ко рту. – Похоже на тебя, – добавил Рон, усмехнувшись ей, и она вернула ему усмешку, прежде чем отправила кашу в рот. – Я стала слишком предсказуемой для тебя? – едва прожевав, мрачновато спросила Панси и прищурилась вдаль. Рон затянулся еще раз и протянул ей сигарету. Почему-то от того, что она, не побрезговав, медленно взяла ее в рот, отставив пустую пиалку, стало приятно. – Скорее, наоборот, – ощутив, как закружилась голова, вскинул голову Рон, заметив, что тучи почти рассеялись. – Ты полна сюрпризов. – Ненавижу сюрпризы, – небрежно затянувшись и отвернувшись, потушила сигарету о помост Панси, после чего шумно выдохнула остатки дыма. – А я люблю. Его поспешные слова, о которых он тут же пожалел, заставили его замереть, глядя, как замерла и Панси, прежде чем снова медленно повернуться к нему. Рон старался наблюдать, как волна накатывает на песок, а потом оголяет усыпанный ракушками берег, но все же краем глаза видел, что Паркинсон пристально смотрит на него. Смотрит не как обычно, что могло означать – он выглядит в ее глазах уже чуть лучше, чем кусок дерьма, но все же… – Спасибо, – в итоге просто сказала Панси, опершись рукой сбоку от себя и развернувшись к нему всем корпусом. – За кашу? – хрипло спросил Рон и, прокашлявшись, обернулся к ней. Ее глаза были такими ясными, что казалось, в них отражалось само солнце. – За все, – просто произнесла она. А потом… Рон не знал, что произошло. Они смотрели друг на друга так долго и так пристально, что у него перехватило дыхание. Раздался шум очередной разбившейся о берег волны, и, зачарованный моментом, Рон инстинктивно подался вперед, а Панси… Сделала то же самое, и… Их лица оказались так близко, что он почувствовал ее сладковатое дыхание, ощущая тепло ее коснувшегося плеча. На пару секунд они будто замерли, и он увидел в ее зеленых глазах, сейчас отливающих синевой, так много чувств, что… Уже за секунду до того, как их лица соприкоснулись, Рон услышал ее легкий вздох, а потом… Панси, зажмурившись, тихо и горько произнесла на выдохе, едва ощутимо пощекотав его губы своими: – Мы не можем. Это вмиг отрезвило Рона, и он, помедлив, отстранился. Лицо вмиг затопила краска. Он только сейчас вспомнил, как дышать. Уже в момент, когда Паркинсон поднялась, чтобы уйти, он еле слышно произнес ей вслед: – Я знаю. Ветер обдал его сильным порывом, когда звук ее шагов стих где-то вдалеке за спиной. На океане намечался шторм. *** Когда Гермиона аппарировала в номер, в нем стояла такая невыносимая тишина, что ей пришлось взмахом палочки включить аудио-систему, из которой донеслись томные звуки медленной мелодии, что только добавляло ей агонии. И все же это было лучше, чем не слышать вовсе ничего, кроме стука своего бешено колотящегося сердца, а потому она поспешно скрылась в спальне, захлопнув за собой дверь, и бросилась прямо так – в чем была (той невозможной пижаме) на кровать. Щеки горели, воспоминания о целых двух поцелуях, душили ее, и Гермиона, проведя ногтями по разгоряченной груди, резко перевернулась на спину. Она все еще злилась. Злилась на Малфоя за его бессовестное вторжение в ее сознание, позволив увидеть все. Злилась на Асторию, что та решила ее успокоить весьма нетривиальным способом, к которому у нее до сих пор были вопросы. Злилась на них двоих, что оба играли по правилам той игры, которую она была не в силах понять. О, и, конечно, она злилась на саму себя, что никому из них не смогла противостоять, а теперь сгорала от стыда за желание, которое испытывала вопреки всем этим подсмотренным картинам в сознании Драко, говорившим ей: между теми двумя что-то есть. И, похоже, настолько сильное, что это остановило Драко и он не продолжил начатое. Снова. Что ж, в таком случае… Она примет эти правила. Она будет делать так, как говорил Драко – во имя их «общей цели». Она станет лучше, станет сильнее и, черт возьми, чувственнее, раз он того так желает! Вот только эта «чувственность» достанется не ему. Зло запустив руку в трусики, Гермиона заставила себя вспомнить о Роне. О его крепком обнаженном торсе. О его сильных руках, когда-то давно сжимающих ее в объятиях, прежде чем перейти… К самому главному. Сама мысль «о самом главном» отозвалась в ней сладкой истомой, а потому Гермиона легонько застонала, заставляя, снова заставляя себя думать о Роне, между тем как память подбрасывала ей воспоминания о Драко. О том, как он трогал себя, думая о ней, а она… Возбуждалась от этой картины. Она ничего не могла поделать со своим телом, которое давало ей правильные импульсы лишь в момент, когда она думала о Драко. И это было крахом всего. Это уничтожило ее жалкую попытку использовать себе на благо неуместные чувства, сейчас чертями водившими хоровод внизу живота. Зло выдернув руку, Гермиона крепко зажмурилась и в бессильной ярости поколотила кровать, приказывая себе: «Стоп, стоп, стоп!» Но тело… Оно ее не слушалось. Оно томилось от желания, оно желало продолжить этот сложный для нее процесс познания себя. Было стыдно признаться, но Гермиона не умела даже этого. Не могла доставить себе удовольствие так, как это умели делать Джинни или та же Парвати, чем еще в школе делились в один из тех редких вечеров, когда кто-то из девочек протаскивал в гостиную огневиски и устраивал откровенные хмельные беседы под бокал-другой. И когда они обсуждали разные методы достижения… «Этого», Гермиона всегда отмалчивалась. И не то чтобы она не пробовала. Просто у нее ни черта не получалось. Когда-то давно, в детстве, она научилась доставлять себе удовольствие странным образом: сжимая одеяло между ног и потирая бедра друг о друга. И все же те ощущения были недостаточно сильными и давали уж точно не тот результат, о котором она стыдливо читала во время каникул, стащив потрепанные романы из маминой библиотеки. Да, движения были заученными, и у нее что-то получалось. Без использования рук. Но иначе... Никогда. Как бы она ни старалась. А потому в какой-то миг, постаравшись запереть свою сексуальность под надзор внутреннего «Пушка», она предпочла выдворить все эти «глупые» мысли о женском удовольствии вон. Конечно, пубертатный период с бушующими гормонами не прошел без потерь на фоне отсутствия хоть какой-то сексуальной разрядки, и она часто срывалась на Гарри и Рона (особенно, Рона, который не хотел так долго эту разрядку ей дать), но Гермиона смирилась. Просто приняла, что похоже «все это» – не для нее. А потому лишь изредка, когда желание было столь сильным, что ни книги, ни рабочие проекты не могли заглушить его, она пользовалась старым проверенным способом: просто брала одеяло и так сильно сжимала ноги, напрягая тазовые мышцы, что в какой-то момент ей становилось хорошо. Обычно этого хватало, чтобы на пару месяцев, а может и на полгода, забыть о таком явлении, как сексуальное желание. Если, конечно, рядом не было отвлекающих факторов в виде полуодетого Рона, полураздетого Нотта или… Голого Драко. Чертыхнувшись, Гермиона резко перевернулась на живот. Будто это могло помочь унять желание, но… Внезапно она подумала: если она так много раз боролась с собой, отрицая то, что Малфой ее действительно… Волнует, то почему бы не использовать его? Вернее, свою похоть к нему в своих целях? В конце концов, ей нужен был результат. И она горько понимала, что ни широких плеч Рона, ни даже его томного взгляда ей недостаточно, чтобы этого результата достичь. Медленно перевернувшись на спину, Гермиона… Робко потянулась к резинке шорт. Она сняла их вместе с трусиками, как и шелковый верх, оставшись при этом совершенно нагой. Ощущение прохлады спальни немного остудило ее, и это принесло небольшое облегчение. Но потом… Она решила идти дальше. Конечно, она ненавидела себя за то, что всерьез собиралась делать это, думая о том… Что ее по-настоящему возбуждало. Об этой черной обтягивающей водолазке, даже сквозь которую ощущался жар тела Драко, когда она прикасалась к нему. О его пальцах, облаченных в кожаную перчатку, которые двигались, так медленно двигались по внутренней стороне бедра вверх. О нем самом – таком далеком, таинственном и манящем. Издав тихий стон и погладив себя по груди, Гермиона все еще не хотела вспоминать, как жарко его губы касались ее щеки и мочки уха, когда он шептал ей что-то страстное и жалящее. И, конечно, она не хотела вспоминать о его глазах, когда проходилась пальцами вниз, прежде чем нащупать то самое место, которого он касался, пока она сжимала его плоть рукой под струями воды в той душевой. Уже откровенно всхлипнув, Гермиона медленно выгнулась, но пальцы… Они будто не слушались ее. Ей так хотелось утолить это желание, которое плавило ее, словно сахар в горячем глинтвейне, но ей так не хватало опыта и просто умения сделать это. В какой-то момент ноги инстинктивно сомкнулись, а тело предложило все закончить привычным, «детским» способом. Но она бы не была гриффиндоркой, если бы отступила так быстро от своего решения познать свою сущность. А потому вскоре началась настоящая агония: Гермиона пыталась ласкать себя рукой нежно, пыталась делать это грубее, иногда сминая в этих ощущениях грудь, но этого было мало, этого было недостаточно, чтобы она смогла разрядиться. Она лишь распаляла себя еще больше, а потому уже ощущала, как бессильные слезы текут по щекам, ведь воспоминания, сейчас затопившие ее сознание, совсем не помогали ей. Они только мешали, особенно если учесть, что она до сих пор будто ощущала холодные пальцы Малфоя, сомкнутые на своей горячей шее минутами ранее. И чувствовала поцелуй, от которого припухшие губы все еще горели, заставляя ее сладостно стонать и ощущать все большую влагу между ног. В какой-то момент Гермиона, прикусив губу, направила пальцы к лону, но так и не решилась войти внутрь, ощутив, что это слишком… Слишком для нее. Вместо этого она вновь одной рукой погладила соски, а другой переместилась выше, бессильно потерев самое чувствительное место. Но так и не нашла правильный темп и силу прикосновения. Уже отчаявшись, она широко раскинула согнутые в коленях ноги, которые инстинктивно грозились вот-вот сжаться и, тронув себя в очередной раз, обессиленно замерла, глядя в потолок. Она чувствовала: ее тело превратилось будто в огромную никак не остывающую лаву, а дыхание было таким частым, что она была близка к тому, чтобы сдаться, но… Именно в этот миг она ощутила, как ее руку накрыли чьи-то пальцы и, надавив, сделали такое движение, что она вмиг вскрикнула, выгнувшись. Резко распахнув глаза, Гермиона увидела отблеск света из приоткрытого дверного проема, а затем, облизнув губы, перевела глаза на… – Драко? – выдохнула она, но он, горячо и серьезно посмотрев на нее, снова двинул пальцами так, что она опять зажмурилась до белых кругов и откинулась на подушку, прогнувшись в пояснице вверх. – Как… Как ты это делаешь… – всхлипнув, почти жалобно едва успела сказать она, как движение повторилось, а она и вовсе потерялась в ощущениях, наконец-то ведущих ее в правильном направлении. – Молчи. Просто… – переместился на кровати Малфой ближе к ней и мягко убрал прилипшую от пота прядь со лба: – Чувствуй. А потом она окончательно потерялась в ощущениях. Или потеряла себя, когда, закусив губу, доверилась его рукам. Она будто была музыкальным инструментом, а он играл на ней. Может, он даже играл с ней, но сейчас на это было плевать. Он лишь направлял ее руку, целуя шею, спускаясь поцелуями к плечу, а она выгибалась навстречу его пальцам, сжимала простынь, хваталась за его рубашку и притягивала к себе, чтобы, чтобы… Но как бы она ни старалась – он не давал ей себя поцеловать. Он умело уходил от этого, то прикусывая чувствительное место под скулой, то проводя рукой по груди, прежде чем накрыть ее ртом, что снова и снова разбивало, будто ударяло ее о скалы. А его пальцы… Они и вовсе делали нечто невозможное. Как сейчас, когда он требовательно направил их в нее и продавил внутри такую точку, что вмиг ее веки широко раскрылись, а изо рта вырвался сладостный стон, за который мгновенно стало стыдно. Но если она и смутилась, то ровно до того момента, как его пальцы вместе с ее вышли наружу, а затем снова вошли, сладостно заполняя все ее естество, и тогда она уже не смогла сдержаться. Резко перевернувшись и оседлав Драко сверху, она набросилась на его рот в поцелуе, и если он еще и думал сопротивляться, то в ту же секунду капитулировал под силой ее напора. Ей было плевать,берет ли его она сама или же это делает он, провоцируя на «правильную» игру, но еще никогда она никого так не хотела. Нетерпеливо расстегивая его рубашку, она неистово целовалась с ним, стукаясь зубами о его, терзая его губы, кусая, облизывая, делая все, лишь бы хотя бы сейчас он был только ее. Без оглядки на Асторию. Без мыслей о Роне. Только он и она. В какой-то момент, когда она, расправившись с рубашкой и нетерпеливо перейдя к ремню на его брюках, совершенно запуталась в бляшке, Драко помог ей ее расстегнуть, а затем стянул брюки с бедер вместе с бельем. И вот тогда, увидев, как он возбужден, Гермиона замерла. Воспользовавшись заминкой, Драко опрокинул Гермиону на спину и прижал ее руки к кровати возле головы. – Я не смогу сдержаться, если ты продолжишь, ты понимаешь? – прорычал он, так сильно сдавив ее запястья и прикусив шею, что она едва не заплакала. Но не от боли. От того, что он медлил, что он снова что-то у нее спрашивал, когда ей все было понятно без слов. – Я просто хочу… Мерлин, Малфой, просто закончи это. Как угодно. Пожалуйста… После ее слов в его лице что-то промелькнуло, и он снова накрыл ее рот в поцелуе, скользнув языком вглубь. Вот только вместе с этим он перехватил обе ее руки своей ладонью и зафиксировал над головой с такой силой, вжав в подушку, что, как бы она ни старалась, не могла вырвать из плена хотя бы одну из них. Эта неожиданная грубость только распалила ее еще больше, а потому ноги инстинктивно почти сомкнулись, если бы не бедра Драко, зафиксировавшие их. – Какого черта… – захныкала Гермиона в его губы, и Драко сделал самое ужасное, что только мог в этой ситуации: он отстранился от нее, все так же держа хватку. Открыв глаза, она поняла по его взгляду еще за секунду, как его рука коснулась ее там, что это начало конца. И в миг, когда теперь только его пальцы повторили то самое движение, которому он учил ее, в котором направлял ее, она поняла, что была права. Малфой двинул подушечками еще раз, и она вновь крепко зажмурилась от яркой вспышки возбуждения, а потом снова попыталась вырваться, разметав волосы по подушке. Он сделал это еще раз – и она уже не понимала, что происходит и почему так сейчас хорошо. И еще ускорив темп – и вот она уже потерялась в этих ощущениях, забыв о боли в запястьях и все еще пытаясь сжать бедра, которые теперь были так зафиксированы, что сделать этого она снова не смогла. А потом, когда пальцы Драко вошли в нее и после пары мощных толчков, наконец, надавили на ту самую точку, она будто взорвалась, расщепившись на тысячи мелких искр, кружащих перед глазами водоворотом светлячков. Тело билось в таких судорогах, что Гермиона едва успевала делать рваные вдохи, но никак не могла выдохнуть, пока Драко продолжал двигаться внутри давящими на нужное место пальцами, а она сжималась вокруг него, и эти волны наслаждения… Нет, они не накатывали, они будто накрывали ее с головой с каждым разом все сильнее, и сильнее, и еще так, что все корабли ее спокойствия, ее рассудка, той «ее», которой она была до новой встречи с ним, разбивались вдребезги о скалы. И если всю ее жизнь, которая была «до», можно было бы назвать домом… Она больше не хотела возвращаться домой. Она готова была прямо сейчас так и умереть, разбившись о камни и дрейфуя на волнах того, что испытывала впервые. И это была самая сладостная маленькая смерть из всех, которую она могла бы возжелать. Когда Гермиона пришла в себя, за окном все еще царила безмятежная ночь. И Драко рядом больше не было.