Мой лучший враг

Soundtrack — Sia «Dressed In Black» ABBA «The Winner Takes It All» Godsmack «Under Your Scars» Панси не могла поверить своим глазам. Конечно, она давно подозревала – Драко трахается с Грейнджер, но увидеть это во плоти было совсем не то же самое, что подозревать. И сейчас, смотря на то, как те неловко пытаются прикрыться, она не могла думать ни о чем, кроме как о звучавшем снова и снова в голове слове «Пиздец». Да, именно так думала Панси, которая все же пыталась сдерживаться в проявлении своих мыслей, так сильно ее отдаляющих от все еще жившего в ней образа гребаной аристократки, что от этого вмиг стало еще более мерзко. – Панси, – кое-как застегнувшись, поднялся на ноги Драко и двинулся к ней, но она резко дернулась прочь. – Не смей, – прошипела она, вмиг ощутив, как понимание ситуации сдавливает ее горло так, что она не может больше говорить. Развернувшись, она бросилась к двери в надежде спастись, исчезнуть, пока чувства окончательно ее не накрыли, и она не разгромила номер этого гребаного отеля к чертям с таким остервенением, что после даже эльфы не помогут Малфою с Грейнджер тот убрать. Было обидно. Так обидно за себя и за… Уизли. За Рона, который в то время, как эти двое совокуплялись, все еще помнил о Грейнджер, и лишь эта мысль сдерживала его, ее, чтобы самим не поддаться таким чувствам, что они с Панси и сами трахнулись бы прямо в том переулке. Но нет. Впервые в жизни Панси решила поступить правильно, впервые она сделала что-то – тьфу! –благородное, когда отстранилась от Уизли и побежала прочь, думая о Грейнджер, которая, как ей верилось, где-то одиноко страдает, упустив из виду своего благоверного. А теперь стало ясно, что та самая святая Гермиона в этот момент времени зря не теряла. Она использовала его в свое удовольствие, при этом используя Драко, хотя, может, все было наоборот. Конечно, Панси была адекватной и туманно понимала, что, возможно, ничего не понимает. Что что-то от нее ускользает. Что-то, что она так долго предпочитала не замечать, наблюдая изо дня в день, как влажно эти мерзкие двое смотрят друг на друга и как друг друга едва заметно касаются, оказавшись рядом. И все же, это не меняло сути. Да, она опять проебалась. Опять оказалась не удел, стоя на берегу чьего-то уже остывшего желания и неостывшего своего. Внезапно Панси ощутила, как Драко сжал ее руку, которую она тут же постаралась брезгливо отбросить, но тот не дал ей этого сделать. Лишь стремительно поволок за собой к ближайшей двери, и, как бы она ни старалась, ей удалось вырваться лишь тогда, когда он захлопнул ту с обратной стороны и толкнул ее вглубь комнаты, очевидно, бывшей его спальней. Только сейчас она заметила, что Драко больше не скрывал этих своих татуировок и шрамов, что сделало все еще хуже. Ведь он говорил, обещал самому себе, что откроется только той, кого по-настоящему… – Ты предал себя, предал, конченый ты ублюдок! – в отчаянии закричала Панси, кинув на него взбешенный взгляд. Она ждала, что он сразу же ответит. Скажет, что все это ошибка. Что она ослепла, раз не уловила что-то, что смогло бы ее убедить в обратном. Но он молчал, и она, услышав гнетущую тишину, разве что не разрывающую перепонки от так и неозвученных ответов, со всхлипом бросилась к выходу, ощущая такое разочарование, что сил находиться в этом проклятом номере больше не было. Но Малфой не дал ей уйти – лишь перехватил ее на полпути, вновь оттолкнув ее в сторону кровати так, что она отлетела туда, словно какая-то гребаная кукла. Почему, почему она так слаба, что уже второй мужик за вечер не дает ей просто нормально уйти?! Почему она такая… Жалкая?! – Я… Себя… Не предавал! – отрывисто произнес Драко, и то, с какой решимостью и едва сдерживаемым гневом ответил он, сказало ей больше, чем вся ею увиденная сцена «до». Матрас вмиг отпружинил, когда она приземлилась на него, но Панси едва ли успела это заметить, упершись руками в него, пока понимание ситуации затапливало ее. Все внезапно возымело смысл: и то, как Малфой гонялся, будто одержимый, за Грейнджер все это время. И то, как, заключив сделку, связанную с помолвкой с Гринграсс, каждый раз при этом не сводил задумчивых и долгих взглядов с Гермионы. И даже то, что он до сих пор не познакомил Асторию с Нарциссой, хоть, по его словам, помолвка была не за горами. Конечно, Панси всегда казалось, что мисс-блядская-невозмутимость едва ли сделает его счастливым, но все же она верила Драко, когда тот убеждал ее, что это ему необходимо, ведь он пообещал… А теперь даже его слово, всегда имевшее для нее вес, обесценилось. Будто стало трухой под гнетом понимания, что он все это время врал ей, уверяя, что ему нужна Гринграсс, что весь этот абсурд, бывший таким изначально, лишь жалкое вранье! – Ты утверждал, что хочешь жениться! – чувствуя, как слезы застилают глаза, смахнула их Панси. – Говорил, что весь этот уговор с Грейнджер стоит того, чтобы я… Была втянута во все это! На лице Драко заходили желваки, и он, остервенело наложив на дверь оглушающее заклятье, обратил к ней полубезумный взгляд. – Так и есть! Так и есть, твою мать! – проорал он, только сейчас, кажется, поддавшись своим эмоциям. Он выглядел так убедительно, что на миг она снова поверила ему, несмело предположив, что все это лишь какая-то тупая ошибка. Но воспоминания о полуголой Грейнджер, смотрящей на Драко потемневшим от блядского желания взглядом, и его лицо, склонившееся над ней, говорили об обратном. – Ты показал ей себя, – шмыгнув носом, резко повела рукой Панси, когда Малфой призвал из шкафа рубашку. – Обнажил перед ней эти свои тупые руны и член, который не смог удержать в штанах, а теперь хочешь, чтобы я тебе поверила?! – Да! – повернулся к ней Малфой со взглядом, полным безумного отчаяния. – Да, я хочу, чтобы ты просто мне поверила! Она проглотила рвущиеся из нее слова, смотря на него во все глаза. Мерлин, как сейчас хотелось оказаться в том переулке с Уизли… Там, где было безопасно, там, где все было по-настоящему. Без единой капли лжи. – Разве не так поступают друзья, Панси – верят друг другу даже тогда, когда на это не остается причин?! – продолжал Малфой, с остервенением накинув на себя рубашку, и теперь горько смотрел на нее, словно это не он, а она сама развлекалась с Грейнджер на ковре минутой ранее. – Настоящие друзья не врут, Драко! – поднимаясь с постели, прошипела она ему в лицо и уже двинулась к двери, как ее остановил его голос. – Спроси. Спроси, о чем хочешь, Пэнс, – напряжение звенело в каждой ноте. – Просто обернись и прочитай это в моих глазах – то, что я тебе и не думаю лгать. Конечно, ей надо было уйти. Конечно, она должна была не слушаться его, а аппарировать прочь, чтобы избавиться от этого гнетущего чувства, что ее предали. Забыться привычным для нее способом при помощи крепкого алкоголя и холодного душа, а может, и какого-то случайного парня в первом подвернувшемся блевотном баре. И все же она стояла, как вкопанная, не решаясь пошевелиться. – Я никогда тебе не врал, ты же знаешь, – уже куда тише продолжил Драко, лишая ее возможности поступить правильно. – Никогда, даже в те времена… Когда служил Темному Лорду. Последние слова были жалящей правдой, и Панси, тряхнув волосами, резко обернулась. – В таком случае… Что это было, Драко? Что это… – сказала она, горько покачав головой так, что он вмиг изменился в лице, напрягшись. Прошла пара мучительных секунд, и Панси уже почти разочарованно отвернулась, как Драко жестко ответил, резко вскинув руку: – Послушай, да, мы трахались! Вернее, почти делали это и… Да, мы, черт возьми, делали это в некотором смысле, но… – Это ничего не значит, так?! – горько усмехнулась Панси, разведя руки в стороны в неверящем жесте. – Что, Малфой, расскажешь мне о тупом перепихе, который ничего не… – Нет, это значит! – вновь повысил голос Драко, подавшись к ней. – Значит то, что я хочу ее, а она хочет меня, и мы, представь, сделали то, чего оба хотели, как бы отвратительно это ни звучало! Да, мы почти трахнулись, Пэнс, и ты уж прости, что не попросил у тебя на это разрешения! Панси поджала губы и горько покачала головой. Никогда еще ее чувства не были настолько на пределе. Никогда еще она так не хотела повернуть время вспять. – Я тебе не верю, Драко, – тихо процедила она, проглотив мерзкий комок, едва ли дававший дышать. – Не верю, что только в этом дело, потому что слишком хорошо тебя знаю! Он не стал спорить – лишь прямо смотрел на нее, тяжело дыша, и не произносил больше ни слова. Горечь разочарования – вот что Панси испытывала сейчас, понимая, что даже своим молчанием Малфой озвучивает ей неудобную правду. То, на что она сама так и не смогла решиться, думая, что есть что-то более… Что есть что-то куда более важное, чем желание тупого перепиха с тем, с кем это делать нельзя. Какие бы… Мать их, чувства на стояли бы за этим. – А как же... Весь этот ваш уговор? – снова прошипела она, наступая. – Как же же это твое «Я помогу Грейнджер получить Уизли, а в ответ – смогу подобраться к Астории, которая на меня и не посмотрит, если мы с Грейнджер достаточно не сблизимся»?! Драко сделал несколько шагов прочь и шумно выдохнул, закрыв глаза, будто в попытке успокоиться, а потом посмотрел на нее ясным взглядом. – Уговор в силе. И у меня, и у нее. Панси неверяще воззрилась на него, пытаясь найти в его глазах признаки лжи, но не находила, а оттого так взбесилась, что с отчаянным криком взорвала заклятьем ближайшую вазу, вмиг разлетевшуюся на десятки осколков, один из которых даже полоснул ее по ноге и, кажется, задел Драко. – Вы оба мерзкие, по-настоящему достойны друг друга! – едва не кинулась на него Панси, сокращая расстояние. – Спокойно трахаетесь, врете всем вокруг, предаваясь своим грязным утехам, пока я… Пока Уизли все еще думает, что Грейнджер бережет свою честь для него! – Она и бережет, ничего не изменилось! – казалось, эти слова, сказанные в сердцах, приносят Малфою такую боль, отразившуюся во взгляде, что Панси пораженно ахнула. – Но ты! Я не думал, что ты стала такой моралисткой, раз смеешь сейчас допрашивать меня, как директор гребаной школы, когда сама раньше особо не была блюдительницей морали! Его слова полоснули ее, и Панси внезапно вспомнила один из самых позорных моментов своей жизни. Как стала спать с Ноттом еще тогда, когда Дафна была с ним в отношениях. Это чуть поостудило ее пыл, и кровь, казалось, отхлынула от ее лица. – Я изменилась, Драко, – наконец, холодно откликнулась она, ощущая, как отвращение затапливает все ее существо, раз он пытался играть на ее чувстве вины за миг слабости, о котором она старалась никогда не вспоминать, но все же помнила. – И я думала, что ты изменился тоже, но теперь вижу, что я в тебе ошибалась. Она знала – она ранит его так же болезненно, как и он ее, а потому с мрачным торжеством наблюдала, как темнеет его лицо. – Я вижу, Пэнс, – опасно начал он. –Ты, в самом деле, изменилась. Вот только это потому, что ты, наконец, послала к черту придурка Нотта, или же причина в том, что ты выбрала новую жертву для своей неразделенной любви?! – ужалил ее Драко в ответ так, что будто ударил под дых (уж лучше бы он сделал это). – Думаешь, я не заметил, как ты течешь при виде Уизли и пытаешься делать вид, что это не так?! Ей нечего было сказать – Малфой всегда отличался поразительной проницательностью. Еще в тот момент, когда пьяно и честно говорил на шестом курсе, что если Дамблдор и падет, то не от его руки, хоть и с бравадой утверждал всем обратное. Еще тогда, когда Забини предрекал, что Грейнджер превратиться в красавицу, а он молчал, но все же было видно, что Малфой согласен с ним. – Не впутывай сюда Уизли, – в итоге, сказала Панси, ощетинившись, и отвела взгляд. Сейчас все, все в этом отеле казалось ей мерзким. – Он единственный здесь, в ком еще осталось что-то благородное и, к черту... Хорошее! И он точно не виноват во всем этом… Безумии, которое вы творите с Грейнджер за его спиной! В носу болезненно защипало, когда она вмиг вспомнила все те короткие, но такие пронзительные общие с Роном моменты. То, как он навалял Нотту просто потому, что увидел – она расстроилась, встретив своего бывшего мудака. То, как он успокаивал ее до утра, а после – укрывал одеялом, когда она едва ли могла здраво мыслить, чтобы быть благодарной за это. И то, как сегодня он смотрел ей в глаза с такой отчаянной нежностью, с какой на нее никогда не смотрел никто. Даже Нотт, которого она так много лет любила. Даже родной отец, который пытался ее любить. – Панси, – мягко позвал ее Драко, и она, поморщившись, прикрыла веки. – Пэнс… – подался он к ней секундами спустя, мягко тронув пальцами ее лицо. – Ты что, правда… Влюбилась в него? – уже куда тише прозвучал последний вопрос, изменивший все. Вмиг распахнув веки, Панси с безумным криком резко оттолкнула Драко от себя так, что тот едва не повалился от неожиданности. Но все же устоял, гребаный натренированный аврор! – Мои чувства больше тебя не касаются, Малфой! – со слезами на глазах взглянула она на него, и то, с каким сочувствием он посмотрел на нее, лишь добавило горечи в ее слова. – Больше не смей задавать мне вопросов об этом, пока сам не готов ответить на встречные! Она ведь видела – Малфой и правда не был готов сказать ей правду в ответ на то, что волновало ее больше всего. Но ей и не нужно было ее слышать – она все поняла по его взгляду и чуть опустившимся плечам. Уже у самой двери она повернулась и произнесла дрожащим голосом, сдерживаясь, чтобы не зарыдать в открытую: – Я надеюсь, что ты найдешь в себе силы побороть это, Драко. Иначе! – повысила она голос. – Это убьет тебя, – чуть тише добавила она, почти жалея его. – Это заставит тебя предать себя, свое слово, которое ты дал даже не мне. С этими словами она вылетела из спальни, едва не столкнувшись с Грейнджер, а затем трангрессировала прямо в коттедж, в котором ее ждал Рон. *** Гермиона чувствовала себя так кошмарно, что более – сложно было представить. Да что там! Она ощущала себя полнейшим ничтожеством, и думала, что момента, превосходящего по эмоциям этот – никогда в ее жизни не было. Даже когда она сражалась на войне и считала, что все кончено. Даже когда стояла посреди затихающего боя с мыслью, что Гарри погиб. Это было откровением, говорившем о слишком многом, ведь всего, что случилось на войне, она все же ожидала (даже самого худшего), но вот этого… Того, что все, все светлое, за что она много лет держалась, обратится прахом, стоило ей просто впервые в жизни полноценно поддаться чувствам, эгоистично не думая о других, – нет. Только сейчас она поняла, как она, как Драко были уязвимы, когда оба будто ломались пополам. А в итоге так и случилось – они сломились под гнетом своего желания в номере этого отеля, теперь ставшим для них будто проклятым, ведь сюда в любой момент могли аппарировать Панси, которая это и сделала, а еще… Рон, о котором она совсем забыла, стоило ей окунуться в бурю эмоций, подгоняемых алкоголем. Стоило только увидеть Малфоя в том баре и окончательно пропасть. Гермиона слышала – Панси что-то кричала за стенкой, и не могла разобрать ее слов, ощущая, как безмолвные слезы стекают по щекам, пока она так и стоит – павшая, проклятая в центре комнаты, и даже не может убрать заклятьем с ладони семя Драко, являвшееся сейчас прямым доказательством их одного на двоих греховного падения. А когда голоса стихли, очевидно, из-за прозвучавшего за дверью заклятья, Гермиона и вовсе рухнула на ковер. Она не знала, не понимала, почему появление Панси заставило ее так горько плакать, но делала это – просто едва не заливала слезами пол, пока пыталась справиться с эмоциями. Взгляд Панси, ее взгляд – подруги, которой та стала совсем недавно, он будто разрушил в ней что-то, за что она еще цеплялась, хоть и на подкорке сознания все это время жила с мыслью, что поступает неправильно. Что предает Панси, Рона, Асторию, которые никак не заслужили того, что они с Драко творили за их спинами. Но не предает в этом моменте себя, отчего теперь было еще больней. Да, Гермиона понимала: она хотела того, что произошло. Она хотела хотя бы в эту ночь забыть обо всем и верить, что ей за это ничего не будет. Что никто не узнает, что это останется между ней и Драко, как та маленькая грязная тайна, которую вы оба храните и которая в общем-то не меняет ничего (меняет слишком многое, все). Но как же она заблуждалась. Как же была не права, когда поняла, что все тайное всегда становится явным, и теперь благодарила Малфоя, себя за то, что в том магическом клубе они оба все же не переступили черту. Не показали тем десяткам магов, что между ними что-то есть. Потому что обнажить это даже перед одним человеком стало тяжелым испытанием для ее души. В какой-то момент, все же собравшись, Гермиона иссушила семя Драко на своей руке и, утерев слезы, двинулась к двери в спальню Малфоя, но так и перед той замерла, не решаясь войти. Она знала, чувствовала, что стоит сделать это – и она все окончательно испортит, а потому просто ждала, как на закланьи, хоть… Чего-то. И это не заставило себя долго ждать – уже спустя минуту дверь резко распахнулась, и из той вылетела взбешенная Панси, едва не сбившая ее с ног, и так стремительно аппарировала, что Гермиона не смогла сказать ей хоть слово. Просто так и замерла на пару секунд, смотря той вслед, а потом перевела взгляд на открывшийся проем, но… Не сделала ничего. Может, она ждала, что Драко выбежит следом. Может, думала, что Панси вернется и что-то скажет в последний раз, но… Не произошло ничего, а потому Гермиона, проглотив горький комок и так до конца и не отрефлексировав свои ожидания, несмело двинулась в спальню. Когда она неслышно вошла, ступая уже босыми ступнями по мягкому ковру, она так и замерла у входа, увидев, как обреченно Драко спрятал в ладонях лицо, сидя на краю кровати и опершись локтями о колени. Теперь он был одет в новую белую рубашку, расстегнутую на все пуговицы, и его сломленная поза отдавала такой болью, что Гермиона если и хотела что-то – хоть что-то – сказать, то вмиг будто проглотила язык. Неуверенно дернувшись, она все же сделала аккуратный шаг к нему, чтобы… Чтобы… Но потом, заметив, что он напряжен подобно оголенному нерву, подобно оголенному проводу, который тронь – убьет, все же отступила и уже развернулась, чтобы уйти, как услышала: – Стой. Стой… И она так и замерла, сжав в кулаки ладони, а потом медленно обернулась, встретив затравленный взгляд Драко, в котором будто не осталось никаких эмоций. Лишь такое опустошение, лишь такая… Обреченность и боль, что вмиг к глазам подступили слезы. – Драко… – прошептала она, ощущая, как губа трясется, как трясется она сама. – Завтра, – будто собравшись, начал Драко с туманным взором, – завтра утром нам нужно будет кое-куда аппарировать… – Драко… – еще раз позвала его Гермиона, сделав к нему шаг. – Постарайся сегодня заснуть, – настойчиво продолжил Драко, чуть повысив голос и скрестив между собой пальцы. – Иди спать прямо сейчас, Грейнджер, пока не слишком поздно. А она лишь качала головой, смотря на его будто эмоционально обесточенное, бледное лицо. Он требовал от нее невозможного. А еще выглядел так, будто все пережитое им за годы вмиг отразилось на нем. И теперь все эти его многочисленные шрамы, снова представшие перед ней, все его тату, значение которых она теперь знала, обрели новый смысл, а потому Гермиона со всхлипом бросилась к нему и, не помня себя, обняла так крепко, что Драко будто опешил. Она обнимала его, сжимала так сильно, плача ему в шею, что будто оплакивала его, ее, все то, что случилось между ними, а он поддавался, давал ей делать это, но… Не делал ничего в ответ. Словно отстраненно ждал, когда этот ее порыв закончится, как и вся эта безумная ночь, холодно освещающая их двоих тусклым, теперь безжизненным светом луны. – Нам надо… Постарайся уснуть, – в момент, когда Гермиона просто сползла к его ногам, мягко тронул ее лицо Драко. – Прошу, не плачь. Не стоит. Это все не стоит того, чтобы… – Это… не стоит?! – сдавленно произнесла она, неверяще смотря на него. – Что ты такое… – Мы аппарируем до полудня, – отрывисто продолжал Драко, гладя ее щеку и смотря на нее сверху вниз так, что у нее сжалось сердце. – Это лучшее время для посещения того места. Я не могу оставить тебя одну, так что тебе придется… Его слова едва ли достигали ее сознания. Она с трудом воспринимала их смысл, ведь слышала совсем другое, и то, что она слышала, не нравилось ей. Ей казалось – он закрывается от нее. Ей казалось – он с ней… Прощается. Она внезапно поняла: он больше… Не ее. Будто разговор с Панси что-то расставил по местам в его голове, и теперь он… Жалел. Жалел обо всем. – Наверное, это не то, о чем ты мечтала, – горько усмехнувшись и моргнув, перевел взгляд вверх Драко. – Познакомиться с моими родителями… Снова. Но это… Ей казалось, она ослышалась. Познакомиться с родителями? Что, он всерьез предлагает ей… – Но перед миссией я должен их навестить. И раз уж я охраняю тебя, то… – продолжал Драко, снова посмотрев на нее. – Тебе нужно пойти со мной. Наверное, он говорил о важных вещах, и ей стоило бы сконцентрироваться на них. Но все же было кое-что, что волновало куда больше. – Драко, что происходит? – тихо оборвала его Гермиона на полувздохе, чувствуя, что если не задаст этот вопрос, то просто погибнет прямо здесь. Наверное, предполагалось, что она спросит про завтрашний день. Про то место, где им придется оказаться и где она впервые, снова… Познакомиться с его семьей, о судьбе которой едва ли слышала с окончания битвы за Хогвартс. Но все же то, другое, вызывало в ней куда большее любопытство, хоть это слово и было совсем неподходящим для ее необходимости знать, что сейчас творится в его голове. Она была уверена – Драко понял все правильно, а потому на какое-то время замер, закусив губу, и, переведя взгляд в бок, следом горько посмотрел на нее. – Прости. Прости меня за то, что я… Не сдержался, – начал он, и она, всхлипнув, уже подалась к нему, привставая с колен, как он остановил ее, твердо положив ей руку на плечо и продолжив: – Прости за то, что сломал все. За то… Что позволил этому произойти, когда... Он так отчаянно, так честно и отрывисто говорил это, но снова не смотрел ей в глаза, что она со всей явью почувствовала, как безмолвно плачет. Хоть и не прекращала это делать с самого появления Панси. Просто сейчас ощущение капающих прямо на раскрытые ладони слез было настолько ощутимым, что если бы это была ее, его кровь – она бы ни удивилась. – Я не должен был этого чувствовать. Я не должен был… Поддаваться этим… Чувствам, ставя под угрозу все, – медленно перевел Драко на нее отчаянный взгляд. – Я не должен был подвергать тебя опасности, Грейнджер, Гермиона… Я не должен был. И теперь понимаю, как далеко зашел, когда уже... Слишком поздно. Теперь она даже не всхлипывала, смотря на него во все глаза, и не могла поверить, что это происходит. Что Драко открывается ей и тем самым гонит ее прочь. Что еще больше оголяет свои чувства, которые и так уже были давно нараспашку, но все же… Она не понимала, не хотела понимать то, о чем он говорит. Она не могла осознать, что же так гнетет его, что дарит ему такую боль, ведь если оставить сухие факты, то что, что они сделали? Потанцевали на вечеринке? Поддались сиюминутным чувствам, которые хоть и вылились в большую проблему, но… Не поменяли сути? Она еще верила, хоть и слабо, что все произошедшее не поменяло ничего. Но, видимо, Драко был куда смелее и честнее нее, а потому, наконец, так прямо посмотрел на нее, что она еле слышно вздохнула, уже заранее ощущая боль от того, что он собирался ей сказать. – Я жалею, что все так произошло, Грейнджер. Мы не должны были зайти так далеко. Во всяком случае… Сейчас, – вынес свой приговор Драко, окончательно отстранившись от нее, а она… Она, проглотив болезненный комок и моментально собравшись, смело и с вызовом взглянула на него – такого сломленного, такого…. Решительного в этой своей прости-прощай-позе, что сквозь слезы, затуманившие взгляд, горячо произнесла: – А я не жалею ни о чем, Драко! – поднялась она на ноги, впервые принимая всю ответственность за произошедшее на себя и бросаясь в омут с головой. – Чтобы ты знал – я тоже этого не планировала, я тоже об этом не мечтала, и да, мне больно от того, что нас… Что это стало известно, но я… – сделала она маленький шаг к нему, расправив плечи, пока он так же и сидел в напряженной позе, смотря в пол. – Я не жалею ни о чем. Наверное, она действовала в своего рода состоянии аффекта. Наверное, потом ей будет очень больно. И наверняка она об этом пожалеет. Но сейчас адреналин, поднявшийся в крови, был подобен анестезии, а потому она не чувствовала ничего, кроме решимости быть честной с ним, с собой до конца. И когда Драко в ответ на ее откровение резко и пораженно вскинул на нее голову, но больше не сделал ничего, Гермиона, всхлипнув, произнесла: – Я так и знала, что все это… Ничего для тебя не значило. С этими словами она резко отвернулась, поднявшись на ноги, и стремительно зашагала прочь, едва ли видя что-то перед собой из-за потока слез, из-за целого наводнения боли, в которой она тонула и не знала, сможет ли когда-нибудь нормально дышать опять. Но уже в следующий момент она будто вынырнула из темной воды прямо навстречу звездам и наконец сделала судорожный вздох. Когда ощутила, как Драко, мощным рывком подавшись к ней, обхватил ее предплечьем поперек шеи, а другой рукой прижал к себе так жарко, что это вмиг отдалось в ее теле волной болезненных, восхитительных мурашек, и от этого она уже в голос зарыдала. – Дура, какая же ты дура, Грейнджер… – только горько, горячо шептал ей Драко, на ходу целуя ее щеку, висок, волосы и уволакивая за собой к кровати. – Мы оба погибнем с тобой, а если и нет, то, к черту, будем навеки прокляты всеми, кто нас когда-то любил, если… – Я уже проклята! – резко развернулась к нему Гермиона, встречая его взгляд. – Посмотри на нас, на меня – я уже падаю, я уже на почти на дне, но я… Она замерла в сантиметре от его губ, отчаянно смотря в его глаза. И лишь то, что она увидела, заставило ее тело обмякнуть. То, что все еще стояло между ними камнем преткновения. То, что рушило момент и не давало окончательно поддаться чувствам. Добродушное веснушчатое лицо того, о ком она все же не могла забыть. Мягкая улыбка той, синие и чистые глаза которой еще не знали предательства. – Ты же все еще считаешь, что… Любишь его, верно? – с тихой болью спросил Драко, будто прочитав ее мысли и замерев у самого ее рта с таким выражением, словно уже знал ответ. А Гермиона, которая и была бы рада ответить свое «Нет!» человеку, к которому испытывала так много раздирающих изнутри чувств, перекрывших за какие-то недели годы, годы ее искренней, заветной любви, просто не смогла этого сделать. И только поэтому задумалась на мгновение, но это мгновение… Отравило все. – Так я и думал, – тихо сказал Драко, скривив рот, а потом холодно отступил он нее, из-за чего она… Будто потеряла то неправильное, но такое уютное ощущение дома, что вмиг почувствовала себя бесконечно одинокой. И когда Гермиона подалась к Драко, чтобы вновь ощутить его, он внезапно добавил: – Не стоит, Грейнджер, все так, как… Должно быть. Это, знаешь, немного облегчает задачу. Я ведь тоже… – врал он ей, прищурившись. – Тоже не люблю тебя. Она не могла поверить, что он говорит это. И не могла в это поверить, никак не могла. Особенно сейчас, смотря в его лицо, которое хоть и было будто каменным, но его глаза... Глаза, в которых едва не стояли слезы, говорили ей все. Как же ей, ему сейчас было больно. – И наша страсть… Эти чувства, – кажется, его взгляд все же заблестел. – Давай или забудем обо всем и начнем все с чистого листа. Или… Так больно, что тело сковало от обреченности. – Или… – все же глухо вымолвила Гермиона, заперев все, что было в ней до этого момента искреннего. – Или продолжим, но пообещаем, что мы не… Нет, пусть он замолчит. Заткнется прямо сейчас… – Пообещай, что не влюбишься в меня. Что выполнишь свое обещание и не помешаешь мне сделать то, что я… Должен, – убивал, просто рушил что-то светлое в ней Драко, пока она едва стояла на ногах. Интересно, когда от землетрясения, буйства стихии земля уходит из-под ног – это так же страшно и так же… Больно? Чувствовать, что теряешь опору под ногами? Когда больше не ощущаешь, что есть хоть крошечный шанс выжить, пока все крошится, падает в бездну прямо под ступнями? – А ты… – начала Гермиона, будто ступая по зыбкой почве и смаргивая слезы. – Ты мне можешь это пообещать? Он молчал, всем своим затравленным видом отвечая ей, но все же отвергал, отрекался от ее. – Я сделал ей предложение. Я сделал предложение Астории. Я должен был сделать это – предложить ей стать моей женой, и она… – Нет, – затравленно произнесла Гермиона, чувствуя, как кровь отхлынивает от лица. – Не… Драко горько усмехнулся, запрокинув голову и покачав ею. – Я всегда считал, что все это плохая идея. Что мы – я и ты, все это было обречено с самого начала, – так, словно уже терять нечего, продолжил Драко, а Гермиона уже не слышала его. Лишь растворялась в потоке своих эмоций, лишь теряла себя, его из вида, больше от слез не видя ничего. Он сделал Астории предложение. Он… Предложил ей стать его женой. Кажется, в какой-то момент Драко едва заметно дернулся к ней, а она, всхлипнув и пошатнувшись, сделала шаг назад, в ответ на что он больше… Он остановился. Будто принимая произошедшее, он остановился и словно ждал следующего момента. Ее решения. И она не заставила себя долго ждать. Будто ступая по стеклам своих разбившихся надежд, она понеслась прочь так стремительно, что почти слышала этот мерзкий хруст. Того, что когда-то еще было ею, когда она еле ощутимо гладила Драко по шрамам и думала, что теперь он только ее, а теперь понимала – это был лишь мираж. Ее глупая, наивная фантазия, не имеющая под собой никаких оснований. «Я сделал ей предложение. Я сделал предложение Астории». И в этот момент, сейчас, едва не умирая от боли, она… Она поклялась себе, что отныне и никогда не будет, не станет его. Не сейчас, не вовек. Она его не полюбит, она не сможет его полюбить. Любить после того, что он с ней сделал. После того, как изменил ее, показал ей, как летать, а потом отнял все это, отдав руку и сердце другой, когда Гермиона уже сама почти решилась подарить ему свое. Когда она рухнула на свою кровать, луна больше не светила ей. Все померкло в этом разрушемся для нее мире в эту самую долгую в ее жизни ночь, а она погрузилась в такую тьму, что больше не понимала, как сможет снова обрести себя. Я должен был сделать это – предложить ей стать моей женой. *** Рон сидел на диване и так сильно сжимал волосы, будто норовясь выдернуть те прямо с корнем, словно им вершило само отчаяние. Видимо, услышав звук аппарации, он резко подскочил, а затем неверяще уставился на Панси, после чего быстро оглядел ее так, словно ожидал, что она будет ранена или и вовсе истекать кровью. А затем, ничего подобного не увидев, ожидаемо с облегчением рванул к ней, разве что не раскинув руки с этими своими огромными ладонями, в которые Панси хотелось просто уткнуться и горько плакать от своих неоправданных ожиданий от дружбы с теми, с кем «дружба», похоже, таковой никогда и не была, раз она все это время находилась в неведении таких важных и таких темных вещей, менявших все. И Панси сделала это – бросилась в объятия Рона быстрее, чем это успел сделать он, а потом услышала его сбивчивое: – Что, что случилось? Где ты была?! Я чуть с ума не сошел, пока искал тебя по всему коттеджу и пляжу! А она лишь мотала головой и все глубже зарывалась прямо куда-то в его рубашку. – Тебя кто-то обидел? Ты ранена?! И это… Что на твоей ноге… Это… Кровь?! – отчаянно воззрился на нее Рон, а затем будто стал закипать: – Если ты аппарировала к Нотту и он сделал что-то… – Нет! Нет, нет, нет… – слабо ударила она его кулаками, а затем, вскинув голову, в сердцах произнесла. – Случились мы, Уизли, как же ты не понимаешь?! Рон смотрел на нее во все глаза, и в этот миг, пока понимание затапливало его лицо, а она смотрела на него – такого понятного, такого… Честного в своих эмоциях, Панси внезапно осознала, какой же она была до этого момента дурой. Раз тормозила себя, его в том, на что тем, двум другим, было уже, судя по всему, долгое время плевать. А сейчас стало плевать и ей, даже если это – то, на что она решилась еще в спальне Драко, разрушит что-то новое, светлое в ней, говорившее, что она все же хороший человек. Не та мерзкая девчонка, в тайне много лет завидовавшая Грейнджер, что той посчастливилось стать подругой самого Гарри Поттера. Не та кричащая на весь Большой зал стерва, мстительно предлагающая сдать того самого Поттера Пожирателям, хоть и от этого, на самом деле, зависела ее жизнь. Ей хотелось быть лучше: искренне дружить, искренне верить, что время удастся повернуть вспять. Но сегодня с самого начала все пошло привычным, неправильным путем, так что ей уже нечего было терять. Она уже потеряла единственного друга, которому слепо верила так много лет. И уже лишилась подруги, которой все это время так восхищалась, что в какой-то момент возвела ее в ранг небожительницы и с которой в тайне брала пример. Она потеряла их двоих прямо в той проклятой гостиной. Или сделает это, когда кто-то из них узнает, на что она решилась в эту безумную ночь. Но ей уже было плевать. На все было плевать. На ощупь поцеловав Рона в грудь и проследовав к ключице, Панси распахнула глаза и посмотрела на него так, что он вмиг все понял. И, к счастью, не стал медлить, когда будто в отчаянии обрушился на ее рот, вмиг так крепко смяв ее платье на спине, прихватив кожу, что она судорожно вздохнула, пуская его язык в себя. Она выплескивала в этом поцелуе всю злость, все то отчаяние, которое жило в ней еще с самого начала вечера, когда она видела, как Грейнджер улыбалась Рону, но в каждой этой своей, как оказалось, фальшивой улыбке, предавала его, думая в это время о Драко, пока тот делал то же самое – предавал свою названную невесту, свою будущую жену – Асторию Гринграсс, которая, хоть и не нравилась ей, но все же тоже ни капли не заслужила того, что те оба сделали с ней, с ними двумя. В какой-то миг, вновь впав в состояние оглушающей ярости, Панси так сильно прикусила губу Рона, впившись ногтями в его шею, за которую притягивала его к себе, что он, болезненно простонав, внезапно отстранился от нее и, покачав головой, горько помотал головой: – Мерлин, Панси, что мы творим… Мы не можем вот так просто взять и… – Мы можем, Рон! – издав отчаянный вздох, впервые назвала она его по имени, и видимо, что-то такое искреннее и непоколебимое отразилось в ее глазах, что он пораженно замер. – Лишь на одну ночь, пожалуйста… Давай забудем обо всем! Прошла всего пара секунд с ее слов, но эта пара секунд была будто целой вечностью, когда она стояла перед ним все еще одетая, но уже обнаженная, и Рон, чуть отступив, обхватил ладонью ее лицо. Чувствовалось, что он собирался сказать ей что-то важное. То, к чему она точно не была готова, не сейчас. Не в этот момент, пожалуйста, не надо… – Я не хочу, чтобы это длилось лишь на одну ночь, – все же обнажился и он перед ней, и она, горько всхлипнув, уже подалась к нему, чтобы заставить его замолчать поцелуем, как он остановил ее, сделав маленький шаг назад, но не убрал руку с ее лица. – Пообещай, что если мы… Что если это начнется, то не закончится. Пообещай, Панси. А она лишь мотала головой, чувствуя, как слезы текут по щекам. Как же он не понимал, что требует от нее невозможного? В миг, когда она больше не доверяла никому? Даже самой себе?! – Я… Я не… Боль отразилась в его взгляде, и Рон, словно жаленый зверь, затравлено отпрянул от нее и отвернулся со сжатыми кулаками. – Тогда… Тогда не смей… И в этом было столько гордости, столько гребаного благородства, что Панси прокляла себя и весь этот день, но почувствовала, что теперь точно не в силах остановиться, когда испытывала такую симпатию к единственному человеку, казавшемуся ей сейчас святым в своей правде на фоне всех тех, кого она когда-либо знала, что от это ломило кости. К человеку, еще пытавшемуся бороться за свои принципы, которые на самом деле никому на хрен не были нужны, и потому имел полное право, не зная этого, сделать то, к чему она хотела его подтолкнуть. Все так же тихо плача, Панси молча принялась медленно стягивать с себя платье, надеясь, что хотя бы это… Убедит его изменить решение. Что это будет тем, о чем он не будет жалеть, если узнает все. Когда платье с шелестом соскользнула прямо на ее босые ноги, Панси сделала шаг через него и с дрожью в голосе произнесла, желая сегодня быть с ним честной до конца и думая, что хотя бы от нее он должен услышать правду, которую она даже себе до этого момента не решалась озвучивать: – Я еще никогда… Так не хотела никого, как тебя сейчас. Рон исступлённо дернулся и еще больше сжал кулаки, чуть повернув голову, словно боролся с чувствами. – И поэтому ты говоришь все это, чтобы провести со мной одну, лишь одну гребаную ночь, так?! – в итоге небрежно повернулся он к ней, а затем, увидев ее полуобнаженное тело, пораженно замер. Но не сделал ничего, и это придало ей решимости действовать дальше. – Я никогда… Не думала, что снова смогу чувствовать. Чувствовать так сильно, что буду готова сделать это, – собрав последнюю храбрость, звенящим от напряжения тоном продолжила Панси и, расстегнув лифчик, отбросила его, сделав еще шаг. Шумно втянув воздух, Рон с расшившимися глазами выставил перед собой руку. – Не смей, – чуть отшагнул он назад, но все равно уставился на ее обнаженную грудь, задышав чуть чаще. – Но это случилось, – смахнув слезы, горько усмехнулась Панси и схватилась за тонкие ниточки маленьких трусиков, которые так же стянула с себя без капли сожаления, позволив тем упасть на пол. – Похоже, я попала, пропала с тобой, Рон Уизли, – закончила она, в ожидании замерев и приготовившись к тому, что он все же сделает свой последний, гребаный шаг от нее и оставит все, как есть. Может, в глубине души она этого и, правда, хотела. Может, еще верила, что она та самая принцесса, которую спас принц и увез в светлую жизнь. Но все же знала: в этой взрослой и честной сказке она пока что та неудачливая сводная сестра, которая сейчас соблазняла принца, прекрасно понимая, что он не для нее. И что он… не устоит. Просто не сможет, когда она – оставшись в одних чулках, так обнажится перед ним, что даже не в одежде, лежавшей на ковре позади, дело. И так и случилось – с отчаянным рыком ударив стену сбоку от себя, Рон смачно выругался и бросился к ней, а после так подхватив ее за бедра, что она горько вздохнула, обхватив его талию ногами и встретив его губы. Он целовал ее отчаянно и остервенело, и она знала – завтра губы будут болеть от его, их укусов, пока они оба поддавались самым темным чувствам, убивающим в них то светлое, что еще оставалось. Дурацкое благородство, которое в этом новом мире, пропитанном насквозь ложью, никто не ценил. Гребаное понятие о чести и достоинстве, которое они уничтожали, поддавшись животным инстинктам, заставляющим их бедра двигаться в желании навстречу друг к другу, пока Уизли нес ее до своей спальни, а она старалась не разбиться головой о какой-то особенно острый косяк. В итоге, войдя в свою комнату и бросив ее на кровать, Рон так отчаянно подался к ней, стирая слезы с ее лица, что ей оказалось – он раздавит ее мощью своего тела. Но в последний момент он уперся в матрас предплечьем возле ее головы, а она уже сама подалась к нему со сдавленным всхлипом, притягивая его к себе и найдя его губы в поцелуе. Мерлин, как же он ей сейчас был нужен – такой уязвимый в своем желании, такой уже… Родной, что она больше не вспоминала ни о чем и ни о ком, способном оправдать ее падение и укрыть происходящее вуалью ядовитой мести. К черту сказки. Она все равно в них никогда по-настоящему не верила. И потому окончательно свергала саму себя с пьедестала едва наметившейся добродетели и теперь чувствовала себя, словно та грешница с древних страниц волшебной книги, которая учила ее впервые искусству любви. Вспомнив это, Панси подала импульс к тому, чтобы Рон лег на спину, а затем, стянув с него рубашку, задрала вверх его майку, обнажив пресс. И пока он окончательно расправлялся с бесполезной тканью, снимая ту с себя, она спускалась поцелуями вдоль его кубиков живота ниже, на ходу расстегивая его джинсы. Он едва ли успел ей в этом помочь, как она накрыла его кажущийся огромным член ртом, понимая, что вряд ли сможет вобрать его всего в себя, но все же постаралась это сделать, на что Уизли отозвался каким-то невнятным ругательством. Она знала, что хороша в этом, а потому довольно и слабо усмехнулась, дерзко проведя языком по всей длине. А после, вспомнив самые бесстыдные из страниц той книги, где картинки двигались чересчур натуралистично, и желая отдаваться всему происходящему до конца, перевернулась так, что теперь и Рон мог касаться ее, ведь она уселась сверху прямо на его лицо в позе шестьдесят девять. – Паркинсон, блять, что же ты делаешь… – шлепнув ее по ягодице, прорычал Рон, прежде чем прильнул к ней языком, что отдалось в ней ощущением грязного наслаждения. – Очевидно, ублажаю тебя ртом, Уизли, – лишь туманно раскрыв глаза, сказала она и вновь вобрала его в себя так глубоко, что его плоть проскользнула в ее горло. Казалось, Рон на миг задохнулся от ощущений, но тут же, притянув ее бедра ближе, стал ласкать ее так, что уже и она забыла обо всем, ощущая, как умело и восхитительно он доводил ее до ручки. Это было немыслимым – то, что они творили прямо сейчас в его спальне, пока бриз еле ощутимо касался их тел сквозь приоткрытое окно, принося солоноватый запах океана, а его шум лишь распалял, дарил ощущение такого растворения в этой стихии, подгоняемой желанием, что больше не существовало ни «до», ни «после». Лишь эта ночь – возможно, их первая и последняя, и они двое, которые будто соревновались в попытке ублажить друг друга, пока звук волн, разбивающихся о берег, был их личной, одной на двоих мелодией, созвучной с тем, в чем они оба терялись, теряли себя, а, может, обретали вновь. В какой-то миг Рон отстранился и сильным движением снял Панси с себя, после чего уложил ее на спину так стремительно, что она и не сразу поняла, что произошло. Просто поддалась этому, бесстыдно раскинув ноги, и, широко раскрыв глаза, воззрилась на него со всем жаром, стараясь сосредоточиться на его лице, чтобы он знал, чтобы он понял, что она ни о чем не жалеет. Лишь хочет, чтобы они все довели до конца. И в этот момент, когда на их лица упал призрачный свет, в потемневших глазах Рона она нашла то же самое – уверенность в том, что сейчас все происходит правильно, несмотря на всю неправильность происходящего. Взгляд Рона смягчился и, обхватив одной ладонью ее лицо, он на миг сосредоточился, направляя себя в нее, а затем они оба вздохнули, когда он медленно вошел в нее сразу наполовину, чем уже почти заполнил ее, кажется, до конца. Пальцы на ногах подогнулись от приятного ощущения наполненности, но Панси все равно напряженно замерла, уже ожидая, что вот-вот будет больно, ведь у Уизли были большими не только его умелые, как оказалось, руки, но еще и… Все остальное. А у нее так давно не было секса, что, казалось – он ее попросту может разорвать своими габаритами, если двинется дальше. Но Рон не спешил, давая ей к нему привыкнуть, а еще, очевидно, был в курсе своей физиологии, и потому, все так же глядя на нее, чуть вышел из нее, прежде чем снова аккуратно вошел на прежнюю длину, из-за чего она расслабленно вздохнула, ощущая приятный жар, вмиг снова распаливший ее до предела. Только когда Панси застонала, Рон чуть ускорил темп, и его движения были хоть и неторопливыми, но такими сильными, что это отдалось в ее теле сладостной дрожью, а потому она запуталась пальцами в его волосах, притягивая его еще ближе к себе. Она хотела его поцеловать, то в следующий миг, когда он вошел чуть глубже, это вырвало из нее такой блаженный стон, что она совершенно потеряла ощущение его губ и откинулась на подушку, закрыв глаза и окончательно потерявшись в ощущениях. Лишь на один короткий миг, блаженно распахнув веки и увидев, как затуманено на нее смотрит Рон, она внезапно с внутренним смешком подумала: вот и все. Все эти их взгляды, все эти жесткие подколы закончились ожидаемым трахом, который и трахом-то назвать язык не поворачивался. Это точно было чем-то большим, ведь в перерывах между теми взглядами и пререканиями, они еще и что-то… Похоже, друг к другу чувствовали? Что-то, что сейчас отражалось в том, как неторопливо и бережно двигался Рон, хоть было видно, что он едва сдерживает свою страсть, чего никогда не делал Нотт, по-животному беря свое и особо не думая о ней. Что-то, что подводило Панси к тому, что она так редко по-настоящему испытывала с Тео, заканчивавшим все раньше, чем она успевала почувствовать первый импульс приближавшегося наслаждения, что это меняло в ее новой близости все. Внезапно она горько вспомнила, как редко кончала с Ноттом. И почти никогда с теми случайными парнями, которые были в перерывах ее недоотношений с ним. А если и делала это, то лишь в одной, максимум в двух позах. Стимулирующих ее внутри сзади. Словно прочитав ее мысли, Рон медленно вышел из нее и так чувственно прошелся поцелуями по ее обнаженным позвонкам шеи, перевернув ее на бок, что она тут же поймала его губы своими, обернувшись. Какое-то время они так и лежали – целуясь так нежно и одновременно горячо, что их бедра терлись друг о друга в едином, чувственном темпе, пока Рон прижимался к ней сзади, а она обхватывала его шею рукой, чуть развернувшись. И когда он снова вошел в нее – скользнул без всякой помощи рук, найдя правильный угол, она вмиг исступленно зашипела, ощутив, как слезы снова катятся по щекам. Вот только на этот раз это были безмолвные слезы наслаждения от таких нахлынувших чувств, что Панси, медленно отстранившись от его лица, повернула голову к окну, но пальцами чувственно прошлась от макушки к затылку Рона, на что тот поцеловал ее чувствительное место за теперь короткими волосами сзади и слегка прикусил его, подарив ей восхитительное ощущение вновь пробравших ее с ног до головы мурашек. А потом начал двигаться в ней в своем неторопливом, но таком с ума сводящем темпе, постепенно набирающем обороты, что она едва помнила, как дышать. За окном мерцала одинокая звезда, пробившаяся сквозь тучи, но заливала светом их тела так ярко, что Панси казалось – она сейчас светит только им. Только для них двоих. Всего на одну ночь, только в эту ночь, о которой она, может, позже пожалеет. Но о которой она не хотела жалеть никогда. – Пообещай, – облизнула губы Панси, чувствуя, как восхитительно он растягивает, заполняет ее. – Пообещай, что, что бы ни случилось потом… – поддавшись порыву, снова повернулась она к Рону, который уже двигался куда стремительней и при этом продолжал ее ласкать, продолжал ее исступлённо гладить по выступающим позвонкам так, что это разливалось в ее теле все накатывающими волнами удовольствия, которые так правильно, так желанно вели ее к финалу. – Пообещай, что ты об этом никогда не забудешь. Она знала, что просит слишком многого. Она подозревала, что у Рона могут случиться еще десятки девушек «после» или одна единственная, которая уже почти случилась «до». Но ей было важно услышать это, важно было почувствовать, что она навсегда останется особенной, какой бы грустной, горькой и отчаянной ни была эта последняя мысль. И он дал ей это. Сделав пару более сильных толчков, он, ощутив ее готовность, ее движение бедер навстречу, подался вперед так глубоко, войдя на всю длину, что горло Панси сдавило от вырвавшегося наружу сладостного стона, вмиг разбившего ту единственную звезду, маячившую перед глазами, на сотню других. – Обещаю, – прошептал ей на выдохе Рон, горячо прижавшись к ее щеке в таком горьком и таком пронзительном своем «Прощай!» движении, что они одновременно с последним особенно жарким толчком кончили, теряясь в своих ощущениях, пока, казалось, миллиарды звезд кружили над ними, даря понимание, что то, что произошло – было исключительно прекрасно. И было, похоже, в последний раз. Когда Панси засыпала на его плече, растворившись в его объятии, мягкое мерцание, пробивавшееся сквозь окно, все еще освещало ее лицо. А она улыбалась сквозь слезы, обещая и самой себе, что никогда этого не забудет.