И что такое плохо

      Выключаю свет, заворачиваюсь в плед на манер личинки и закрываю глаза. В них как будто бы горячего пустынного песка насыпали, а веки только усугубляют, прижимая его плотнее к глазному яблоку, втирая.       Рассчитывал моментально отрубиться? Не тут-то было. Темнота и отключение визуальной составляющей в полной мере дают прочувствовать информацию по иным каналам восприятия. Например, физическому. Мышцы ноют, колени тянет, голова раскалывается; ну, в этом нет ничего нового. Обращаюсь к эмоциональному уровню. Там бушуют уныние и сломленная гордыня, с привкусом безысходности и легкой ноткой самоуничижения. Тоже довольно привычные чувства. И, честно говоря, не могу сказать, что редким и непривычным является то ощущение, которое я сейчас (да и все это время) игнорирую, считая неуместным. Ощущение, которое вполне активно проявляется и на психическом, и на физиологическом… Да, возбуждение. Оно преследует меня с того самого памятного момента, и не планирует никуда уходить само по себе, только разрастаясь и разливаясь липким сладким отчаянием. Объясняю себе это перенасыщенным событиями днем и, как следствие, эмоциональной взвинченностью.       Досадливо морщусь и, после бесплодных попыток заснуть в течение четверти часа, кажущейся целой вечностью из-за внезапно возникшей духоты и противного жара, ежеминутного вращения с бока на бок, а также назойливых псевдофилософских и постсобытийных раздумий, резко вскакиваю, чувствуя сильную-бессильную ярость.       Отвлекающие маневры не сработали… Ладно же, «проблему», вставшую передо мной, решить совсем не трудно. Более того, решать ее даже приятно. Надо с ней покончить. Чем я ожесточенно и занимаюсь, а потом решительно направляюсь в ванну, оказываюсь под холодными струями душа. Внеплановое отключение горячей воды, как же без того. Зато разум слегка проясняется, но какое-либо желание спать улетучивается. А легче не стало ни на йоту, и это странно. Желание не пропало, скорее, трансформировалось в более агрессивную форму, такую, что хочется бить кулаками по кафельной плитке и кричать нечленораздельные речевые обороты. И все еще хочется. Это сродни жажде, которую не удается утолить. Прекращаю температурные самоистязания, начинаю бесцельно бродить по квартирке. Маяться, поскольку чувствую себя слишком изнуренным, чтобы реально что-то делать, даже отдыхать. Потом, понадеявшись, что глоток свежего воздуха остудит воспаленное сознание, сгонит остатки перевозбуждения и ярости, я высовываюсь в окошко, навстречу холодному ночному воздуху.       Двор у нас довольно спокойный, поскольку напротив окон, за высоким забором, располагаются гектары земли, отведенные под завод (тот самый, на котором и начинали свою карьеру мои родители). Заводы после перестройки судьба постигла довольно предсказуемая — они стали не нужны. Разумеется, большая часть зданий и ангаров попросту развалилась и одряхла, железная дорога с вагонетками на ней проржавела и живописно искорежилась, а пространство вокруг плотно заполонили деревья. Вот она в каком состоянии, российская ракетостроительная промышленность. Самый тот вид для съемок фильмов об антиутопическом постапокалипсисе (или утопическом; это как посмотреть). Зато тишина и благодать, экологически чистый район фактически, опять-таки.       Впрочем, сейчас не самое мирное идиллическое спокойствие. Кто бродит по заповедному двору в сей поздний час? Тускло освещенные парой настенных фонарей и светом из квартир неспящих, мелькают тени неких людей. Однако движутся они странно, словно отрабатывая элементы какого-то танца или марширования, только во много раз замедленного. Но ни музыки, ни разговоров, ни голосов — ничто не доносится с улицы. Есть в этих движениях что-то ненормальное, неправильное, слишком точное и выверенное. Мне вновь становится жутко. Соседушки-наркоманы, что ли, повылезали догуливать последние теплые деньки, успокаиваю я себя ужасно старушачьей мыслью… Да что я заладил вообще, кто ни покажется мне странным — так сразу наркоман; я уже сейчас могу заворачиваться в платочек и идти с клюкой на лавочку сидеть. А у людей, между тем, наверняка свои глубинные мотивы и цели, мне недоступные.       Ловлю себя на том, что уже второй раз за вечер изрядно замерз, а мокрые волосы этому неплохо поспособствовали. Нахожу это достойным поводом для завершения своих этологических наблюдений и втягиваюсь обратно в родную нору.       Не полегчало.       Когда же пройдёт это чёртово ноющее чувство? Оно как одурманивает, мешает думать, да и вообще существовать. Мир вокруг воспринимается попросту ирреальным… Я что, с ума схожу? А может, это все моя больная фантазия, сон, ну или белая горячка — девушка, блондинчик, эпидемия, странные тени людей? А я купил на последние деньги виски. Лежу бухой в честь неудачи с работодателем и общего по жизни депрессивного настроя где-то в канаве. Вот проснуться бы. Только это не сон.       И тут звонит телефон. На вибровызове и в другой комнате. Но мне кажется, что у меня все чувства от нервного напряжения усилены настолько, что я бы услышал даже топот муравья за стенкой. И я кидаюсь брать трубку с таким рвением, будто там меня уже ожидает готовый ответ на главный вопрос жизни, вселенной и всего остального.       Что же, если углядывать во всем символичные совпадения, то последние две цифры номера и правда 42. Я не знаю этого телефона, но зачем-то надеюсь, что это именно он, мой недавний знакомый. По крайней мере, это было бы каким-никаким доказательством того, что ничто мне не мерещилось и я в своем уме. И испытываю даже некое подобие радости, когда узнаю тягучий насмешливый голос. Это тот парень, что увел эту проклятую девицу, как более успешный самец, да-да, он, пафосный и самодовольный, однако это настолько для него естественно, быть таким, что даже интригует. Ему явно неловко, а еще он будто заметно нервничает, да так, что я прям через трубку ощущаю физическое напряжение.       — Привет, Королевич! — говорит он мне. Повисает пауза. Мое первичное облегчение отступает на задний план, а вперед проступает легкое раздражение, вперемешку с удивлением и любопытством. Вот и что же ему от меня надо в этот час? Откровенно говоря, я не ожидал, что он вообще позвонит, а если уж и позвонит, то так скоро. Чувствую в этом какой-то подвох. И я все еще не знаю его имени…       — Здравствуй. Что хотел?       Еще одна пауза.       — Поговорить надо.       — Так говори.       — Не так… Скажи адрес.       Вот после этого требования во мне вновь включается внутренний параноик. Мы друг другу никто, а его для меня вдобавок еще и звать никак. Что ему от меня нужно и зачем я даже предположить не могу, точнее, могу, но ни один из вариантов не выглядит оптимистично. Поэтому я кратко формулирую все эти мысли в одно высказывание:       — Какого хрена?!       — Новости видел?       Я подвисаю, пытаясь понять, о чем он. Об обзоре матча Анжи-Зенит? О подписании мирного договора и обсуждении его условий? Или…       Он, не дождавшись моего ответа, продолжает:       — Скажи свой адрес, у меня есть кое-какие предположения. Но обсудить их я, похоже, могу только с тобой.       Снова медлит и как-то совсем огорченно произносит:       — Как-то больше не с кем.       Вот и что я могу на это сказать? Я должен чувствовать себя польщенным или оскорбленным?       — Эм, даже не знаю… Зачем?!       Но, похоже, лимит его искренности и спокойствия на сегодня исчерпан. Его злит вся эта ситуация, и он переходит к агрессивному наступлению.       — Адрес говори давай уже!       Ну, а я что, я от неожиданности называю свои координаты, моментально сдавшись под таким напором, а еще мучающим меня любопытством. Затем кладу трубку.       Жду.