И что такое плохо

      В моей квартире кто-то есть. Я сразу чувствую это, лишь только войдя в прихожую. Видимо, во время нашей, ну ладно, моей нелепой и никчемной беготни по коридору, в потугах игры театра одного дурного актёра для одного же странного зрителя, кто-то не преминул в неё проскользнуть. Круто.       — Тут кто-то есть, — сообщаю.       — Понял, — отвечает мне и поднимает свой пистолет. Словно мы дети и играем в стрелялку.       Террористы победили.       Телевизор работает. Кажется, в процессе панического хождения по квартире, на одном из витков движения я включил его снова, чтобы отвлечься, но не помогло. Из комнаты доносятся звуки безумных песнопений, мюзикл , что ли. Подобная музыка всегда в тему к таким ситуациям, в гораздо большей степени, нежели пугающий эмбиент; от этой мысли мне становится на мгновение неуместно весело. А вот свет выключен. Я заглядываю за полуприкрытую дверь в комнату. Налево — у окна никого. Направо.       Бля! Да, там определённо кто-то есть. Отскакиваю от двери, а этот сразу туда целится, зажмурив один глаз и слегка тряся рукой. И в самом деле странно, что не в меня попал. Похоже, ему страшно так же, как и мне.       — Не спеши, — сипло произношу я.       Потому что оно показывается в проеме, но на нас не бросается. Это оно — моя соседка с четвёртого этажа. Она милая, в общем, женщина. Насколько я усвоил из родительских перемываний костей соседям, любит своего мужа, хотя тот часто ведёт себя как сволочь. Еще сильнее любит детей. Худая излишне, но симпатичная. Обычно у неё грустное и отстраненное выражение лица. Но сейчас оно счастливое. Наверное, людей именно с такими лицами называют «блаженные». И у нее на руках младенец. Канонизированный образ пресвятой Девы во плоти. Охуенно символично. Наступил апокалипсис, пришло время новой вехи, новой точки отсчета годов. Ха-ха! Тяжело не удариться в истерику...       Не похоже чтобы ей было хоть сколько-то страшно. Вообще не уверен, что окружающая действительность ее волнует.       Она все-таки начинает двигаться, медленно выходя из дверного проема, отделяющего комнату от прихожей, словно статуя из ниши. Ее перемещения не так резки и порывисты, как у зомби-соседушки, вовсе нет. Их даже можно назвать плавными. Но вот именовать их человеческими и естественными — язык не повернется. Как тени на улице, думаю я. Или как биоробот, первая попытка создания с неотрегулированной механикой. На ее одежде, кстати, тоже капли засохшей крови, как и на пеленке ее ребенка. Тренд сегодняшнего дня. Они все сошли с ума, и я близок к тому же. Попробуем выбираться.       — Анна Константиновна, — говорю я неуверенно и приглушенно, а потом громче, — что вы хотите? Что случилось?       Последний вопрос определённо волнует меня больше всего. В глобальном смысле, правда. Сомневаюсь, что она на него ответит.       У нее на лице неестественно восторженный, при этом остекленелый взгляд, как у моделей, которых заставляют пошире раскрыть глаза, сделать счастливое лицо и фотографируют уже битый час. Она невидяще устремляет его на нас. Улыбается. А затем выдает:       — Любить хорошо. Убивать плохо.       Незыблемые постулаты еще со времен главного мученика всех времен и народов, Иисуса нашего Христа. Ничего нового.       А мурашки пробегают по всему телу и волосы встают дыбом на шее.       Действительно страшно. Абсолютно неестественное звучание голоса. Запущенная программа? Тысяча предположений, что это. Киборг? Искусственный разум? Вирус? Инопланетяне? Что же… Я не понимаю. Слегка поворачиваю голову, чтобы посмотреть на реакцию моего случайного спутника, и вижу, что глаза его расширились от удивления, но стрелять он не спешит. Это верно.       Мы отступаем, медленно, шаг за шагом, но квартира очень маленькая, так что наши спины почти сразу встречает гостеприимная стена, а женщина, прижав к себе сверток с младенцем, уже почти вплотную подходит к нам.       Она раньше казалась мне дамой невысокой и невнушительной, наверное, в основном из-за психологического восприятия её как вечной безропотной жертвы, вызывающей жалость. Но что-то переменилось. Блять, да все переменилось, если честно! Однако конкретно с ней… Я изучаю ее лицо, и чем дольше смотрю, тем сложнее оторвать взгляд, да и зачем? Теперь она кажется мне значительной, завораживающей, притягательной, но при этом отталкивающей и неприятной. А еще — сюрприз-сюрприз — вызывающей желание… Я невольно осознаю, что мое сексуальное возбуждение, которое все это время, до отвлекающих событий в виде столкновения нос к носу с зомби, было со мной, и сейчас никуда не делось, лишь обрушилось с новой силой. Это оглушает меня. Кровь неистово стучит в барабанных перепонках, приливает к моим щекам. И не только к ним. Да что творится-то?! Мы только что убили нелюдя, имени которого я никогда не знал, он лежит там, в луже крови, люди сходят с ума, надо мной нависает подделка, неудачная пародия на ту милую женщину, которую я знал, а у меня, как кстати, как вовремя, как под стать происходящему, каменный стояк, который, кажется, ещё немного и разорвет ткань мироздания! Мне хочется рассмеяться навзрыд. А ещё расплакаться. И — прямо сейчас трахнуться. Не важно с кем, с ней, с ним… Эта грязная мысль доводит меня почти до грани безумия, волны отвращения к самому себе захлестывает разум, вынося на своих гребнях эту похоть; я ловлю ее и запихиваю в глубокий ящик до неопределенного времени. Вернусь к ней потом и всласть посамоуничижаюсь над своей убогостью. Если доживу, конечно.       Я настолько увлекаюсь своими ощущениями, что пропускаю неуловимое движение. Анна уже нависает надо мной. Она гипнотически шепчет «любовь хорошо», наклоняется вперед. Тянется губами. Для поцелуя? Хочет меня? Она хочет меня. А я ее.       Я закрываю глаза. Когда целуются — их часто закрывают. В основном для того, чтобы отрешиться от лишних потоков информации, сосредоточившись на главном, и прочувствовать все в полной мере. Я же — для того, чтобы уйти от реальности и окончательно сойти с ума.       Я уже почти чувствую мягкое влажное прикосновение губ. Ожидаю его. Но его не происходит.       Вместо этого слышатся звуки ожесточенной борьбы и недовольное сопение.       Морок слегка отходит на задний план, но не развеивается окончательно, и я открываю глаза в изумлении, чтобы затем прийти в злое исступление. Этот странный с пистолетом, неведомый и внезапный спутник, на вытянутых руках и трясясь от ярости уже вытолкнул за порог женщину и теперь пытается справиться с замочной щеколдой, но пальцы с трудом его слушаются, как у больного паркинсонизмом.       — Как ты можешь? — хриплым срывающимся голосом, таким, будто бы орал во всю глотку против ветра целый день, вопрошаю я. Рот и тело плохо меня слушаются, потому что все силы уходят на то, чтобы удержать свой рассудок, все быстрее ускользающий от меня. — Она же — человек! Она… Мы…       Он поворачивает свое разгневанное лицо ко мне, не отрываясь от безуспешного занятия, и злобно сквозь зубы шипит:       — Кретин! Она. Такая. Же.       Эти слова приводят меня в недоумение:       — Какая?!       — Как все эти… Зомби, вот какая, — цедит он, наконец-то справившись с дверью и резко поворачиваясь ко мне.       — Ты рехнулся… — говорю я зло, обращаясь не только к нему, но и к себе, отказываясь принимать происходящее как реальность, хотя только что размышлял об этом и приходил к тому же выводу.       Кидаюсь открывать дверь обратно, но он перехватывает меня и крепко зажимает. Со стороны это можно было бы даже принять за тесные объятья. Он наклоняется к моему уху и вкрадчивым свистящим шепотом произносит:       — Нет. Это ты рехнулся, если собрался сношаться с нелюдем.       От порочной правды, сказанной таким тоном, завожусь ещё сильней, почти окончательно утрачиваю связь с реальностью и способность думать. Он несет малоосмысленный бред. В конце концов, это не его дело! Если бы он не влез, я был бы просто счастлив! Если бы он только не встретился мне тогда на пути. Если бы… Мне хочется убить его, порвать, как угодно, главное — причинять боль. Ну это помимо всех прочих мыслей с сексуальным подтекстом, которые просто нелепы.       Я вырываю свою руку из его захвата, замахиваюсь и бью. Никуда не мечу, но попадаю прямо в нос. На секунду даже раскаиваюсь о содеянном, но сожаление быстро оказывается погребено под доминирующими чувствами. Тем более что ответ не заставляет себя ждать, и я сгибаюсь от удара под дых. Никогда не дрался в жизни, да и вдобавок физически я явно меньше и слабее. Может быть, это и могло мне предоставить простор для маневров, ведь делает меня более ловким и юрким, но никакой практики в жизни, никаких потасовок у меня не было, всегда выкручивался из проблем языком, общением, в крайнем случае избегая их вовсе. А тут — сам ни с того ни с сего развязал, теперь расхлебывай, товарищ… Только вот я и не думаю, вместо этого — усугубляю. Заезжаю ему по плечу со всего размаха, но удар выходит скользящим, так как именно в этот момент он распрямляется, а по сравнению с ним я попросту коротышка. Моя попытка пнуть ногой рассмешила бы даже футбольный мяч. Он же не теряет времени даром; воспользовавшись моей секундной растерянностью, хватает меня за волосы и начинает бить головой об стену, похоже, мстя за разбитый нос. Откуда-то течет кровь, застилая взор. Я сопротивляюсь, но без толку.       Больно. Думаю, теперь-то мне конец.       Тут он порывисто поворачивает меня к себе.       И целует.       Не то, чтобы это было такой неожиданностью, думаю я позднее, размышляя о том логически. За возбуждение и за агрессию, отвечают одни и те же нервные сети. Когда первое слишком сильно, оно непременно переходит в ярость, и наоборот.       Хотя кого я обманываю?! Это ебать как неожиданно! Солено. И сопротивляться я начинаю не сразу. И неохотно. Только потому, что понимаю, что делаю. Потому, что это ненормально.       Наверное, если бы это был поцелуй с Анной, я бы и не подумал останавливаться, даже несмотря на ее «небольшую» пугающую странность. Это инстинктивно правильно, это социально верно. А тут. Тут… Шаблон поведения затрещал по швам.       Вся ярость спала как не бывало, а вот возбуждение вернулось. И захотелось убежать. Спрятаться.       Я не стану в этом участвовать. Нет.       Не буду ничего решать. Просто не могу думать.       Запыхавшимся голосом, нервно облизывая окровавленные губы, пытаясь остановить себя и его, я произношу:       — Подожди, давай поговорим… Зачем ты здесь?       — Не время.       Он усмехается уже ставшей привычной мне самодовольной усмешкой, но в его глазах плещется то же безумие, что, должно быть, до этого в моих. Мы оба скачем у какой-то грани, ближе к пропасти и дальше от неё, поочерёдно сходя с ума, но не доходя до края. Это все дико и страшно, и дремуче. Вот так за несколько коротких эпизодов рушится вера в нормы, а ты хватаешься за ошметки своей и не своей привычной морали. Ее стремительно уносит будто ветром прочь. И ты не можешь без этого, пытаешься догнать ветхие куски, собрать воедино, а без толку.       — Чего ты хочешь?       — Того же, что и ты, как я смею судить.       Он, выразительно приподняв бровь, с издевкой смотрит на мои просторные и ничто не стесняющие штаны.       Того же, что и я. Ну и чёрт с этим со всем. Я хочу, чтобы все это кончилось. Вот чего я хочу. Очнуться. Прийти в себя.       — Я. Ничего. Не. Хочу.       Паузы между словами заполнены безжалостными поцелуями и бессмысленной возней.       — Конечно.       Он резко толкает меня на пол грязной узкой прихожей. Я больно ударяюсь затылком и шиплю. Он валится на меня сверху, кусает за губы, ухо, шею, всюду, куда дотягивается.       Хочу быть нормальным. Нормальным через ненормальность? Или это тоже норма. И снова просто хочу…