И что такое плохо

      Я имею довольно слабое представление о том, как это происходит у двух парней. То есть, казалось бы, что там представлять, все то же самое… Только по-другому. Да и вообще, у меня была лишь одна девушка, любимая, все было серьёзно, поначалу так и вовсе до идиотизма романтично, с трепетными, сорванными перед прощанием поцелуями, сексом через полгода после начала официально стоящего статуса «встречается с», завтраками в постель и пошлыми букетами роз, двумя зубными щетками в стаканчике, скалами быта и разбитой лодкой, годом хандры с алкоголем разного качества и количества, с друзьями, подставляющими жилетки для наивного, экзальтированного Елисея. Сейчас это кажется чем-то бесконечно далеким, как из другой жизни. И, в сравнении, очень детским, чистым.       А тут… Совсем другое обоснование. Можно представить, что происходит вообще не со мной, я со стороны смотрю, а это кукловод марионеткой управляет, дергает за ниточки, чисто механистические действия, простые движения.       Так нельзя. Но надо. Потому что хочется. Слабое оправдание, которое внезапно действует.       А вот я уже и без штанов; последний барьер на пути в Ад рухнул. Я, абсолютно нагой, предстал перед насмешливым и настойчивым оценивающим взглядом человека, с которым мы сейчас будем… чье имя даже не успел узнать. И второй раз в жизни так стыдно. Гораздо сильней, чем в первый раз, который был, собственно, первым разом. Да, а вот если все это сейчас прервется, будет не только стыдно, но ещё и обидно.       Против воли прячу лицо в своих ладонях. Несостоятельный, трусливый, инфантильный жест — я в домике; если я чего-то не вижу, значит этого попросту не существует. Да. Так и есть. Ничегошеньки.       Он гладит меня по плечам, затем проводит пальцами по боку и спускается к бедру. Это почти что можно назвать трепетной, нежной лаской, в таких-то обстоятельствах. От каждого прикосновения меня трясет, будто от электрошока; не оттого, что приятно, а потому, что противно и болезненно даже на физическом уровне. Нестерпимая резь по оголенным нервам. Только понимание того, что так он пытается облегчить участь для нас обоих и сделать все, ну, по-людски, что ли, заставляет меня терпеть и не одергивать его.       Уже почти смиряюсь. Но тут он говорит. Его осипший голос, супротив массирующих лёгких прикосновений, кажется мне грубым и нетерпеливым:       — Может, перевернешься? Так неудобно будет.       Если бы у меня были силы, я врезал бы ему по носу еще раз. В этом есть что-то совсем унизительное. Словно бы это не взаимное удовлетворение потребностей, а как у животных, когда они показывают, кто тут сильнее и доминирует. Кто сначала увел самку, а потом издевается над другим самцом. Удар ниже пояса.       Вместо бравого мордобития я судорожно всхлипываю. Чувствую, как предательская горячая слеза, одна, затем другая вытекает из глаз, прочерчивая свой путь по виску, смывая кровь на своем пути и теряясь в спутанных волосах. Черт! Ненавижу нас обоих; я зло рычу, стыдясь себя и одновременно обозначая тем свой отказ. Затем почти умоляю его кончать с этим быстрее.       Слышу грустный вздох. Вместо активных действий, к которым я сподвигал перейти, какая-либо деятельность прекращается вовсе. Руки перестают меня трогать, а вес его тела больше не придавливает к жесткому полу. Неожиданно для самого себя я пугаюсь, что сейчас он и вовсе уйдёт, оставив меня в таком раздрае. Но нет. Он лишь отнимает мои ладони от лица, смотрит на меня в упор, с долей подлинного сочувствия, но настойчиво и решительно. Затем ласково целует в виски, там, где остались следы моей слабости. Наверное, именно это, жест, исполненный сопереживания и понимания без ожидаемой насмешки в какой-то степени помогает мне примириться с ситуацией, насколько это вообще возможно. Он аккуратно отводит всклокоченные, слипшиеся длинные волосы с моего лица. Затем вплотную подносит губы к моему уху и щекотно шепчет:       — Подожди немного, пожалуйста.       Встает и начинает раздеваться, быстро, совсем не вкладывая в этот процесс даже толики кокетства или эротизма. Выходит из моего поля зрения, оставляя меня на пару секунд созерцать беленый потолок и яркую, бьющую по глазам лампу дневного света. Я начинаю чувствовать себя как в казенном помещении, например, в больнице, на операционном столе. Неуютно в данном случае — слабо описывающий ситуацию эпитет. А сейчас меня будут препарировать… Хотя нет, в хирургическом кабинете не бывает так грязно. Скорее, опытный энтомолог поймал очередного мотылька и теперь решает, насаживать ли его на иглу, пополнять ли им, блеклым и невзрачным, свою коллекцию. Этакий Набоков; у него ведь все главные герои такие… опасные люди. Значит и он сам, наверняка… Позже я еще посмеюсь над своими фрейдофильскими ассоциативными раздумьями. Сейчас же мне абсолютно не смешно и я, как и несчастное насекомое в моих мыслях, начинаю биться в дрожи.       Но вот он снова появляется в зоне видимости, и это странным образом действует на меня, можно сказать, успокоительно. Вижу, что в руке у него сжата бутылка… с растительным маслом? Недоуменно смотрю на нее, но потом ко мне приходит понимание, и я густо краснею. Смазка, ну конечно. Я же не совсем дикий, с теоретико-физиологическими нюансами анального секса знаком, пусть и не мог даже вообразить себя и вдруг — с мужчиной, да еще в такой роли. Женской, что ли; бутылка должна была первой же попасться на глаза из всех возможных вариантов, так как импровизированная кухня у меня расположена прямо в прихожей. А он, можно сказать, обо мне позаботился, с отвращением подмечаю я. Мог ведь и не подумать даже… И я бы все стерпел, позволил, вот в чем ужас.       Я планировал избегать смотреть ему в глаза, но не выдерживаю и все-таки делаю это. Оказывается, он внимательно за мной все это время наблюдает и, похоже, мои реакции, должно быть, заглавными буквами написанные на лице, его лишь забавят. В сочетании с натекшей на подбородок и губы кровью, такое веселье выглядит просто дьявольским. Однако он времени зря не теряет, вновь наклоняется ко мне, подталкивает что-то под бедра и укладывается сверху, похабно, неудобно задирая мои ноги.       Вот теперь я, сосредоточенно закусив губы, плотно сжимаю веки и не планирую их разъединять до окончания акта… Он хмыкает, но ничего не говорит. И снова трогает меня, то здесь, то там, но по большей части целенаправленно. Окончательно убедившись, что никакого иного отклика от меня не получить, кроме уже давно ставшего очевидным физического признания желания, он решает перейти непосредственно к процессу. Разумеется, все оказывается залито несчастным маслом, и я чувствую себя ужасно скользким, неприятным, грязным. Помогает смазка не особо, хоть и движется он не резко, а постепенно, давая привыкнуть. И я был бы даже ему за то благодарен, если бы мне не было так неистово больно при любой попытке продвижения. Судя по сбивчивому дыханию и тому, как он в меня вцепился ногтями, ему тоже. Совсем не для того оно предназначено, даже по изначальному замыслу природы. Слишком узко, слишком тесно. Наверное, было бы лучше мне расслабиться. О том же и он шепчет мне на ухо, в какой-то удивительно вежливой для момента форме, мягким уверенным голосом. Но я никак не могу совладать с собой, и чем больше стараюсь, тем сильнее напрягаюсь.       Я не пытаюсь представлять, анализировать, как именно все это происходит и выглядит. Даже в мыслях мне страшно, да, страшно назвать. «За что? Почему я? Почему так? Нет, нет, нет», — на каждый толчок и, кажется, вслух; чушь. Это не я. Не со мной. Меня не… ебут. В какой-то абсолютно интимной, непозволительной и бесстыдной позе… А какая вообще поза сейчас была бы не бесстыдной и позволительной? Такого не может быть. Я бы никогда не позволил. Я же парень… Не в этом дело. Я же человек! Так нельзя. Ни с кем.       Через какое-то время, когда болевые ощущения снижаются и становится немного приятно, покинувшее было моё тело истовое, безумное возбуждение вновь стремительно нарастает. Даже с закрытыми глазами я чувствую, как он следит за моим лицом, но понятия не имею, что хочет там разглядеть. Сам я стараюсь отбросить боль и отчаяние, стыд, прыгающие у меня перед глазами кроваво-красные круги, неудобство и дискомфорт, а также — какие бы то ни было мысли, иначе попросту окончательно рехнусь. Часть усилий трачу на то, чтобы не проронить ни звука. Но в первую очередь пытаюсь сконцентрироваться только на своих приятных ощущениях, постараться их взрастить. Постепенно мне это удается, учитывая то, что мне на помощь приходит его, чёрт подери, умелая рука, уделяющая свое внимание вполне конкретной части тела. А после одного долгого укуса в шею я преуспеваю в том, к чему все это время стремился и ради чего… все мы здесь сегодня собрались… Все-таки протяжно стону.       Возможно, это не самый яркий мой оргазм, но точно — самый долгожданный. Он дарит свободу. Оковы раздражающе-навязчивого чувства распадаются. Я как будто бы научился заново дышать. Через некоторое время мой… не знаю, кто он мне теперь, да и мой ли… присоединяется ко мне и судорожно сжимает до хруста костей, жарко выдыхая неразборчивые слова. Отпустило. Хорошо…       Так мы лежим некоторое время, едва ли не в идилличном спокойствии. Но я открываю глаза. Он глядит с непонятным, нечитаемым выражением, но полностью осознанным взглядом. Слезает с меня будто с отвращением, оставляя наедине с внезапным и неведомым доселе щемящим чувством пустоты, от которого в спазме сводит живот. Как-то подавленно то ли всхлипывает, то ли кашляет. И я в первый раз слышу, как он матерится, смачно и с выражением.       — Поговорили, блять!       А потом заливисто смеётся, откинув голову назад.       — Любить хорошо, да?       Ублюдок.       Я его ненавижу. Я его убью.       Но сжатые кольца напряжения в животе распутываются окончательно.       Я смеюсь вместе с ним. Искренне, по-настоящему.