И что такое плохо

      И вот я восседаю на диване, завернувшись в пледик на голое тело, на манер царской мантии. Это даётся «слегка» больновато, надо сказать, а при попытке принять горделивую осанку позвоночник пронзает резь. Так что сижу ссутулившись, поджав колени к груди и обхватив их руками. Снова, как и до этого, на вид бездумно пялюсь в никуда, а сам пытаюсь все переварить. Получается плохо.       На часах всего лишь полчетвертого утра. Пять с половиной часов как судьбоносное знакомство состоялось. Так мало, а словно бы уже вечность прошла.       Кордебалет на экране телевизора сменился клипами шестидесятых. Я не стал выключать его, надеясь заглушить раздающиеся то тут, то там чьи-то отчаянные вопли размеренным пением Джима Моррисона. Странные люди, а я им чужой. За окном продолжают беззвучно веселиться и резвиться во весь опор своей заторможенности тени сломанных людей, только вот их количество увеличилось. Это я заметил, когда громкий стук и глухой хруст заставил меня подскочить и подбежать к окну. Кто-то выбросился из окна; черное растекающееся пятно на асфальте неподалеку недвусмысленно намекает. Похоже, жарко сегодня было не только у нас в квартире. Периодически откуда-то раздается утробное рычание классики зомбиапокалипсисов, но как-то редко. Все это в данный момент кажется мне уже не особо пугающим.       Несправедливо было бы меня обвинять в таком пассивном отношении, граничащем с черным юмором. Просто я стараюсь не воспринимать это эмоционально, только подмечаю как факт, ибо сил переживать у меня не осталось. Будто кто-то опустил шлюз и все мои эмоции поначалу накинулись на меня без разбора, а затем просто проплыли мимо и иссякли. Я теперь камень, я теперь о-о-остров. Ну, не совсем.       Зато у моего… партнера?.. похоже, открылось второе дыхание. Сразу после этого он первым делом пошел в ванную, править свой несчастный распухший нос. Данное занятие, очевидно, неприятное и болезненное, но ни слова упрека в свой адрес я так и не услышал, из-за чего мое чувство вины за такой феерически кретинский акт вандализма только увеличилось. Впрочем, я до сих пор не знаю, закончится ли многократная встреча моего лба со стеной сотрясением, а это было бы пострашнее. Зато сломанный нос — как-то обидней. Теперь же с наигранной веселостью мой «гость», не стесняясь, ходит по дому в чем мать родила, деловито и без спросу копаясь в моих вещах. Ну ладно, точнее, вопросы он как раз-таки задавал и задает. Просто все они мной игнорируются, а потому он вполне закономерно решает заняться их разрешением самостоятельно. Что если он чего-то хочет, то обязательно добьется, я уже понял… Есть ли у меня кофе, есть ли сигареты? Пафосная сучка. Ненавижу и то, и другое. Я игнорирую все его вопросы и его самого. Недолго так будет продолжаться, но пока что ещё у меня есть такое право, ну хоть немного-то.       Опять себе вру. На самом деле игнорирую не полностью; с отстраненным любопытством разглядываю его, изучаю. В голову приходит неуместная мысль: наверное, он красивый. Стройный и гибкий, в нем нет нелепости и незнания, куда деть свои чрезмерно длинные члены, какое часто бывает у высоких людей. Если бы я увлекался христианской тематикой, то писал бы святого Себастьяна именно с него. Впрочем, черты его лица лишены канонической правильности, какой канон ни возьми. Острая челюсть и четко очерченные скулы, большие жесткие губы, ярко обозначенная носогубная складка и крупный нос. Кажется, он весь состоит из углов. На фоне пшенично-славянских вьющихся волос, асимметричные черные глаза резко выделяются и смотрятся (как и смотрят) крайне выразительно.       Он замечает мой любопытный взгляд и как будто специально начинает двигаться еще изящнее, прибавляя жестам непринужденной театральности. Ругается, но как-то без энтузиазма, затем сдаётся и вместо кофе достаёт из морозилки бутылку водки; я ее храню там для тех случаев, когда мне неожиданно хочется поиграть в повара-кондитера. А вот сигареты находит, это осталось от моей бывшей, так и не выбросил ни одной вещи. Ментоловые. Для понижения либидо. Самое время. Ставит рюмки, наливает, протягивает сигарету мне. Я молча беру; а почему бы и нет?       Потом приносит лед, завернутый в полотенце. Как трогательно, он обо мне снова заботится, похоже. У нас что, уже отношения, или один раз не пидорас? Кривлюсь от того, как же грубо и отвратительно это звучит даже в мыслях. Наверное, стоит избрать какой-то иной путь выстраивания отношения, чем жертвенно-скептический.       Молча пьем не чокаясь, как за покойника. Впрочем, физически-то покойник, виденный сегодня, есть, и явно не единственный. А ещё я под горький смех внутри поднимаю стопку за похороненные остатки своей гордости и морали. И за светлую память о старом мире, который, как подсказывает мне мое предчувствие, никогда уже не вернуть. За новое летоисчисление.       Сидим, курим. Дрянь же, но приятно.       Решаю попробовать начать наше знакомство сначала и, наконец, нарушаю свой недолгий обет молчания.       — Теперь-то я имею право узнать, как тебя зовут? Или секс для тебя — еще не повод?       Он задиристо смотрит на меня и звонко произносит, надменно приподняв одну бровь:       — Евгений Валерьевич!       Я не принимаю его шутку, четко не научившись различать, чего больше в его словах, серьезности или ребяческого гонора. Такая прохладная реакция остужает его пыл. Уже спокойно и деловито он говорит.       — Ладно, просто Женя.       И протягивает мне руку. Секунду меня так и подмывает оставить этот его жест без ответа, чтобы он на своей шкуре прочувствовал того же рода обиду. Но я не такой, в конце концов. Моя дружелюбность и незлобливость побеждают злопамятность. Я отвечаю на его рукопожатие. После всего, что уже произошло, с одной стороны это может показаться фарсом, а с другой — должны же остаться хоть какие-то традиции, держащие на плаву. Он улыбается мне кончиками губ и слегка кивает, как бы догадываясь, о чем я думаю, и разделяя со мной эту точку зрения.       — Просто Женя, ну что… А теперь говорить рано или поздно?       Он грустно усмехается.       — Вот теперь, похоже, самое время.