Я больше не могу думать.
Воспринимать новую информацию — тоже. Но это требует хоть немного меньше усилий. Тем более что я все прослушал. Понятия не имею, куда мы в действительности направляемся и что представляет из себя эта «воинская часть».
Голова (в дополнение к ней — теперь и щека) предательски ноет.
Минуло всего около пятнадцати минут, в которые мы молча внимали рыку мотора, и я не знаю, сколько еще будем.
Глупо понимать, но я действительно не знаю вообще ничего. Конечно, все это чертова поспешность, но и сам виноват не меньше. И нет ничего удивительного, что меня хотели оставить. Я бы и сам хотел, да не могу. Тоже — не могу.
Что в моей власти, так это наверстать упущенное, на сколько хватит времени.
Удивительно, как мало вещали о своем бывшем месте работы мужчины, и это несмотря на наше плотное общение. Наверное, в военных секретность и осторожность в вопросах государственных тайн вбивается в самую подкорку.
Все уже решено. Слезы выплаканы. Эмоции выстраданы не по первому кругу. А толку в них? Хоть что-то по делу. Наконец — по делу.
— Вы можете рассказать, что из себя представляет то место, куда мы едем?
Голос звучит хрипло, но твердо. Это радует. Спрашиваю, обращаясь к Вячеславу Андреевичу, сидящему напротив и хмуро разглядывающему стену за моим плечом. Он тут же переводит взгляд. Ни удивления, ни недовольства в нем нет, как и в ответе:
— М-да… Впрочем, неудивительно, что ты не слышал. Это танковая директриса.
Мне понятна только первая часть определения. Одним лишь взглядом и приподнятыми бровями прошу более развернутого ответа, который и следует, абсолютно спокойно:
— Большой полигон и сама воинская часть: казармы, склады, ангары, административные корпуса, котельная, арсенал. Есть еще поле с ветряками.
— Ветряки? Электрогенераторы которые? Я думал, в России они отсутствуют как класс.
В разговор вклинивается Валерий, которому все еще неловко, но он, очевидно, рад поводу вступить со мной в диалог. Даже не могу сказать, что злюсь на него или обижаюсь. Просто ощущаю какое-то бесконечное разочарование. В нем, как в человеке. Не знаю, что и хуже. Вежливо слушаю.
— Это, так сказать, экспериментальная часть. Попытка внедрить новшества: ветрогенераторы, оснащенные солнечными панелями. Наши умельцы делали, буквально на коленке, там же… в местных исследовательских корпусах. Попытка, вообще-то, оказалась успешной, но, как обычно и бывает, сама база в этом месте в начале двухтысячных стала неактуальна, и ее законсервировали.
— Собственно, оттуда, от сети, с перебоями, к нам в дом идет электричество. Незаконно, конечно, зато хоть не в холостую, — наконец-таки поясняет Всеволод то, о чем я спрашивал еще месяц назад. Похоже, ему было стыдно признаваться в воровстве, хотя мне без разницы. Я бы сказал, он не украл, а пустил в дело.
— Поскольку часть не была просто брошена на произвол судьбы, а использовалась как склад, там и сейчас могут оказаться живые люди. А могут и мародеры. Хотя оттого, что поблизости селений нет, мало кто о ней знает, — заканчивает краткий экскурс Вячеслав, а потом подсаживается ко мне, разворачивает карту, – вот, гляди.
Пока под размеренные комментарии врача я стараюсь вбить себе в мозг жалкие крупицы информации, что проходят сквозь барьер усталого отупения, Полковник, словно получив от меня разрешение говорить, довольно громко спрашивает:
— Валера, я все равно не понимаю, что мы сейчас творим. И зачем.
— Собираемся узнать, пригодна ли база для переезда и жизни?
— Ты же понимаешь, о чем я…
Некоторое время снова тихо, и даже Вячеслав с любопытством отрывает голову от карты. Затем из-за кресла слышится приглушенный ответ:
— Хоть заобсуждайся, а лучше мы ее знать не станем. Потому что: куда уж лучше-то? Толя прав: я каждый куст там с закрытыми глазами помню. Надо идти и проверять. Вот все, что мы можем.
— Ладно. Может, так и правильно.
— И потом, мы всегда можем уйти, если нам покажется, что что-то не так.
— Если не будет слишком поздно, — с усмешкой и не глядя ни на кого комментирует Женя. Это второй раз за день, когда я слышу от него хоть что-то.
— Предлагаю сначала снова поговорить с Толькой и понять его интерес во всем этом. Раз уж все так скептически настроены, — немного помолчав, произносит Полковник, а потом дополняет, – вон, кстати, и он.
Вглядываюсь в грязное окно, по которому каплями стекает тающий снег. Как выяснилось, мы уже выехали на довольно широкую дорогу. Впереди и по бокам за чащей леса проглядывает бетонный забор с колючей проволокой. Такая прямая и навязчивая ассоциация заставляет меня передернуться и всплеснуть рукой. Тут же отворачиваюсь и понимаю, что мой жест не остался незамеченным, ведь Женя наблюдает за мной. Мы встречаемся взглядами. Он ничего не говорит, но и не разрывает зрительного контакта. Не знаю, о чем он сейчас размышляет, что чувствует. Да и не до того. На работе нужно работать и работать хорошо.
Мы останавливаемся и выходим. Отчаянно не хочется видеть этого мужика, ну да сам напросился.
Он стоит у обочины, облокотившись о капот легковушки, и курит. Увидав нас, машет рукой и идет навстречу со словами:
— Ну, снова здравствуйте.
— Привет-привет, — ответствует Всеволод, а затем интересуется, — а чего ты здесь встал?
— Так КПП же. Вдруг чего. А у меня даже ствола нет. Может, у вас лишний найдется?
— У нас-то есть, да только на себя. Ты же не спросил, так бы взяли.
— Ладно. Понадеюсь, что в арсенале будет. Если что, так обойдусь этим, — Анатолий выхватывает из-за пазухи здоровенный тесак и трясет им с улыбкой. Да уж, выглядит повнушительнее мачете, который я выдал в свое время Жене. Не знаю, почему, но мне становится не по себе. А Полковник, нащупав путь к нужной теме, развивает мысль:
— Вообще, стоило все же тебе поехать с нами. Мы бы и отдохнули, и по-человечески все обсудили, и оружием тебя снабдили. Так же…
— Да, пожалуй, что все как-то поспешно, — перебивает Всеволода Анатолий со смущенной улыбкой, — но я хотел бы поехать с вами, а вот в село — совсем нет. Понимаете… Я опасаюсь большого количества людей. Не готов к этому.
— Почему?
— Ну… Я не видел никого с гибели жены… когда все началось… я не готов. Хотел отсрочить…
Он резко прячет глаза в ладони и таким показным жестом моментально заслуживает приободряющие хлопки по спине от Всеволода и его сочувственный бас:
— Ну-ну. Понятно, конечно. Только ты сказал бы сразу. Мы бы и пояснили, что живем в отдельном доме, далеко от села. Там бы пообвык, а потом — остальное.
Услыхав такое, мужчина отбрасывает руку от лица, глядит на Всеволода. И, кажется, впервые за наше недолгое знакомство я вижу в нем неподдельные эмоции: удивление и разочарование. «А вот потому что слушать людей надо и диалоги с ними вести, не как ты», — бьется в голове какое-то неуместное злорадство. Ладно, не стоит уж так. В конце концов, он семью потерял. С каких это пор я стал таким мудаком, что не могу даже посочувствовать столь естественному горю? Должно быть, все силы ушли на свое, но оно и на четверть не столь ужасно.
Валерий тоже видит смятение своего приятеля и со вздохом выдает:
— Ладно, что уж теперь. Раз приехали, то пойдем.
— Да-да, такой вариант тоже ничем не плох, — покивав головой в задумчивости как бы себе отвечает Анатолий.
— Тогда… Идем? — оглядывая нас всех, спрашивает Женин отец и, узрев несколько утвердительных кивков, командует. — Давайте. Внимательно и тихо пройдем через лес, не высовываясь. Не хочется попасть под обстрел или в засаду.
Запоздало думаю, что с таким странным компаньоном последнего уж точно не избежать, но молчу. Это все не мое дело. В последний раз, а потом — больше никогда, напоминаю я себе. А под конец всегда хочется оставить лучшее впечатление.
Мы идем на расстоянии от забора. Валерий коротко рассказывает присоединившемуся к нам мужчине о последовательности действий и в общих чертах — о теоретическом переселении. Первое я уже усвоил из требовательных и четких объяснений Вячеслава Андреевича, а второе высказывалось еще и до, мол: большое открытое поле, которое можно пахать, территория обнесена забором, какая-то техника должна была остаться, наличие водопровода, река, входящая в состав территории, кирпичные и бетонные строения. А теперь еще я узнал об электроэнергии, и все окончательно встало на свои места.
Контрольно-пропускной пункт издали выглядит пустынным. Ни света, ни движения. Впрочем, так и должно быть. Не знаю, как вообще можно выяснить наличие или отсутствие на месте людей. Мы стоим в отдалении и вглядываемся, но никаких иных движений, нежели мельтешение снегопада и мерные покачивания веток на ветру, не наблюдаем.
Решаемся плавно подойти ближе. Стальные ворота: автомобильные, на которых висит облупившийся двуглавый орел, и пешеходные. Пустая на вид каркасная башенка. Все еще никого. И ничего. Даже когда Валерий решается подойти вплотную, даже когда он перелезает через забор и открывает нам дверь.
Оглядываюсь. На плане часть состояла из четырех компактных кварталов и поля за ними, но на деле масштабы поражают. Хотя, может, дело в том, что я успел привыкнуть к лесу, в равномерном массиве которого не встретишь пустых просторов. Впрочем, лес наступает и сюда, красуясь голыми стволами юных интервентов в очевидно не предназначенных для того местах вроде главной широкой бетонной дороги. А над строениями в отдалении торчат вертящиеся лопасти ветряков, и я считаю абсолютно удивительным, почти магическим отводом глаз то, что за забором их не видно.
— Если генераторы работают, то либо здесь все еще кто-то есть, либо был совсем недавно. Будьте начеку, — шепотом увещевает Валерий, а потом кивком предлагает проследовать в сторону небольшого домика охраны.
Дверь оказывается не заперта. Внутри тепло и жужжат мухи. А чего бы им, собственно, в тепле не развестись? Тем более что непереносимо и сладковато несет разложением. Всеволод жмет на тумблер на стене, но лампа вместо того, чтобы зажечься, издает хлопок. Перегорела. Но и без того довольно светло. Пространство слишком мало, чтобы бестолково в нем толпиться. Стою у выхода вместе с Женей и Вячеславом, пока остальные спешно изучают помещение. Обойдя стол, они все чуть морщатся, слышится очевидный комментарий:
— Труп.
После чего Валерий носом ботинка этот труп переворачивает, чуть наклоняется, с гримасой отвращения бегло изучает и выдает заключение:
— Без повреждений и без оружия.
Мы осматриваемся по сторонам, но не видим ничего ценного и спешно возвращаемся на белесо-серую неуютную улицу.
Наш план заключается в том, чтобы обойти сначала весь периметр и приглядеться, оценить обстановку в целом, а потом уже переходить к «частностям».
Когда мы выходим на центральную дорогу, я чувствую себя ковбоем постапокалиптического мира, на которого сверху сыплется, не прекращаясь, пепел — последствия ядерной зимы. На самом деле виновата планировка, отсылающая к декорациям фильмов про дикий запад, но вот сами здания не похожи совершенно. Скорее что-то вроде традиционных построек для лагерей и санаториев, плюс выглядящие поприличнее кирпичные дома с попыткой декорирования, вроде портиков. Некоторые сохранились довольно хорошо, будто их совсем недавно ремонтировали, другие же представляют собой удручающее зрелище, с голыми бетонными плитами в пятнах, выбитыми окнами и прорастающими деревьями.
Проходим вглубь пустынного поля, на котором, помимо ветряков, расположены ангары и «загон» с военной техникой. Оно просто гигантское, и по нему гуляет, завывая, ледяной свистящий ветер, моментально залепляя все лицо снегом. Зубы в ответ на такие агрессивные атакующие действия уже вовсю начинают постукивать. А от генераторов разносится гул, при приближении дополняющийся еще и вибрацией под ногами.
Удостоверившись, что хотя бы внешне все выглядит пусть и уныло, но довольно безопасно, начинаем обходить сами здания. Большинство из них закрыты; либо снаружи, как ангар или забор с различным транспортом за ним, либо изнутри, как оказалось в случае с оружейной, куда мы отправились в первую очередь. Нет, конечно, чисто теоретически мы могли начать какими-то методами ломать стальную дверь подвального склада или стену вокруг, что кажется даже более реальным, но приняли решение попробовать поискать ключи, а уж если не получится — вернуться в другой раз, когда времени до темноты будет больше.
Я покивал вместе со всеми, а потом вспомнил, что следующего-то раза для меня не будет. Стало холодно не только снаружи, но еще и внутри. Пока мы ходили так: молча, собрано и все вместе, внимательно отслеживая каждую деталь, я успел позабыть и о нашей ругани с Женей, и о поступке его отца, и о своем решении уйти. Точнее, запихал это все поглубже, и оно проявлялось лишь фоновым напоминанием в виде усталости и тусклости эмоционального состояния.
Но вот о чем я не забывал ни на секунду, так это об Анатолии. Остальным плевать. А мне-то нет! И потому я слежу. Бросаю, когда получается, на него взгляды украдкой. Впрочем, выходит не слишком тайно, потому что раз через раз он мне на них отвечает. Его выражение лица при этом я никак не могу расшифровать, но мне оно не нравится. Еще больше настораживает оно в тот момент, когда мужчина понимает: в оружейную прямо сейчас мы не попадем. Откуда только это разочарование? Почти тут же сменяющееся глубокой задумчивостью. Меня это настораживает, а еще укрепляет в уверенности: не зря следил. Правда, что толку без расшифровки? Понять бы, о чем он там вообще думает.
— Ну что, пойдем попытаем счастья в административном, а потом, если там глухо — в казармы? — предлагает Валерий.
— По пути, между делом, можно еще склад проверить, — уточняет в ответ Вячеслав.
Мы принимаем эту последовательность и беремся ее претворять.
Административный корпус оказывается одним из наиболее сохранившихся кирпичных зданий. В отличие от прочих, здесь даже висят занавески в окнах и крыльцо, очевидно, недавно меняли.
И жизнь царит.
Ну, как — жизнь. Я даже понять и испугаться не успеваю каждый раз, когда Всеволод и Валерий начинают стрелять. По итогам мы имеем семь трупов «в гражданском», а один так и вовсе голый. Ключи есть при себе у двоих из них, но по формату ни один из связки не подходит к арсеналу. Пригодятся где-то еще.
Дальше, как и планировалось, склад. Это одноэтажное здание с относительно светлым полуподвалом, к которому, собственно, ключи и подошли. На первом этаже располагается хозинвентарь разного состояния и еще один живой мертвец, пожилой, коротко стриженный скуластый мужик, на этот раз в военной форме, но без оружия или каких-либо полезных вещей. В подвале пространство разделено на шесть помещений, каждое из которых завалено всяким мусором под завязку, а в одном из них находятся консервы. Всеволод говорит, что в столовой их должно быть запасено еще больше.
В обсуждениях, забирать все сейчас или оставить на случай, если переезд все же состоится, мы начинаем подниматься наверх. Я хотел замыкать цепочку, но Анатолий пропускает меня вперед. Решаю — ну ладно, что может случиться, лестница-то не длинная. Как же зря. Никто из нас не видит, что именно происходит. Позади слышится вскрик, потом стук тела и тонна отборного мата.
Упал наш замыкающий.
Все кидаются обратно, вниз. Там Анатолий сидит на полу и, морщась, растирает колено.
— Что случилось?
— Оступился. Упал. Блять. Кажется, вывихнул…
Валерий подходит к Анатолию, протягивает руку. Тот цепляется за нее и со стоном медленно встает. Пробует наступить на ногу, но тут же вскрикивает, одергивает ее. Выглядит убедительно. Но я все равно не верю.
Нет, случается всякое. Запросто можно убиться на ровном месте. Можно лохануться именно тогда, когда и сосредоточен по-максимуму, и вроде ничего неожиданного не должно произойти. Просто твоя судьба играет в кости и выкидывает единицу на кубике. Так бывает.
Но, вашу мать, а не слишком ли много совпадений?
Что за игру ты затеял, мужик? Чего добиваешься?
— Идти можешь?
— Не знаю… Сомневаюсь…
— Ну все. Приплыли.
«Раненого» под руки вытаскивают наверх и вводят в комнату, где побольше света. Там сажают на ступеньку стремянки. Немного молчат в задумчивости. Валерий снова обводит всех нас взглядом, спрашивает:
— Что делать-то будем?
— Что-что. Домой ехать надо. Куда уж теперь… — ворчливо отвечает Всеволод.
— Ребят, не надо из-за меня все отменять! Вы идите дальше спокойно. А я вас тут подожду.
— Ну и как мы тебя тут одного безоружного бросим? Так не пойдет, — продолжает возмущаться Полковник.
— Мне жаль, что так нелепо вышло. И да, без оружия, конечно, страшновато. Но это ничего. Не в первой. Справлюсь. И вы тоже… Зря приезжали, что ли.
Наши переглядываются, ведут молчаливый диалог, чуть раздумывают и кивают друг другу. Затем Вячеслав Андреевич наклоняется над пострадавшим и предлагает:
— Давай я тебя осмотрю хоть.
Тот лишь отмахивается:
— Да что я, сейчас раздеваться в такой холодрыге буду? Время еще на это тратить. День-то уже к концу подходит. Я чувствую, что ничего серьезного. Потом вы вернетесь и по-нормальному уже посмотрите.
Звучит здраво. Только вот у меня внутри все протестует. И доходит до края, когда я слышу, что в ответ на это говорит Валерий:
— Хорошо, ладно. Ты прав. Но нельзя тебя оставлять незащищенным. Выдадим пистолет…
Я не верю своим ушам. Он хочет обезоружить кого-то из нас, и ради чего?! Чтобы дать этому подозрительному, непонятному типу возможность сделать что-то плохое, чего я еще не понимаю, но что определенно зреет в его уродской башке! Я настолько возмущен, что не удерживаюсь от злого комментария:
— Ну да, конечно! Дадите ему пистолет, а он пойдет и нас всех расстреляет со спины!
Медленно, очень медленно на меня поворачиваются все лица, такие, словно не верят в то, что я вообще мог подобное сказать. Да я и сам не верю. Пугаюсь, кляну себя на чем свет стоит, но поздно. Все и все слышали. Время вспять не повернуть. Значит, буду стоять до конца.
А стоять придется. Потому что я снова, в очередной раз за сегодняшний день, вызываю острый приступ гнева в нашем главном. Раздувая ноздри и едва сдерживаясь, побелевшими губами Валерий угрожающе-тихо спрашивает:
— Что ты сейчас сказал?
Глупый вопрос. И мой ответ не важен. Не выдерживаю, отвожу взгляд и все равно отвечаю:
— Вы прекрасно слышали.
Я ожидаю, что сейчас мне опять влепят пощечину, что поднимется шум и гвалт, что меня обложат трехэтажным и велят убираться, но этого почему-то не происходит. Зато слышится хмыкание. Анатолий. Затем он же и говорит:
— Да, мальчику я определенно не нравлюсь.
— Этому мальчику нужно преподать урок, — сухо, но удивительно спокойно, вопреки моим ожиданиям, отвечает Валерий, что вынуждает меня вновь поднять на него взгляд. Уголки его рта опасно дергаются, но он устанавливает со мной зрительный контакт и продолжает, — вот ты и проследишь за всем. Останешься здесь. Будешь отвечать за Толину или, как ты сам считаешь, нашу безопасность.
Не верю своим ушам. Он не может так со мной поступить, оставить наедине с этим человеком! Он же видел мою истерику, мою панику, слышал мое отношение! Он знает, черт, уверен на сто процентов, знает, как я боюсь! И все равно, все равно… Напряженно прикусываю губу. Он выплевывает мне в лицо:
— Хочешь, чтобы тебя считали мужчиной? Тогда научись отвечать за свои слова!
— Но…
— Ты. Останешься. Здесь. Это приказ.
Последнее действует на меня как ведро холодной воды, окатывает пониманием неизбежности. Сопротивление бесполезно. Я обещал. А он меня на этом поймал.
Я затыкаюсь. Я киваю. Я обречен.
Отхожу с прохода вглубь комнаты и не смотрю ни на кого больше. Мужчины за моей спиной о чем-то тихо перешептываются, но я даже не пытаюсь прислушиваться. Сердце бьется быстро-быстро, ладони потеют, а грудь опаляет жаром. В мир моего ужаса проносится:
— Мы пошли.
Прикрываю веки на секунду, но тут же себя одергиваю. Нет. Меня оставили здесь следить. И я буду следить. А с закрытыми глазами подобное проблематично, верно?
— Через сколько вас ждать? — интересуется Анатолий. Разумно и закономерно. Это должен был бы спросить я… будь эти две черты характера мне свойственны.
— Я думаю, минут через сорок-пятьдесят. Как пойдет, — чуть помедлив, отвечает Валерий. Затем я слышу уже звук шагов, но их вновь прерывает голос моего подопечного:
— А сигарет ни у кого не найдется? Я свою последнюю скурил…
Отстраненно прослеживаю, как к мужчине подходит Женя, протягивает пачку, смурно комментирует:
— Там пять.
Анатолий благодарно кивает ему. Наши наконец удаляются.
Первое время царит тишина. Как Цербер на привязи, я прохаживаюсь по захламленной лопатами и граблями комнате из стороны в сторону, а за мной пристально следят два глаза. Вопреки заявленному желанию, мужчина не курит, равно как и не пытается со мной говорить или шевелиться. Просто все ждет чего-то.
Напряжение не отпускает. Считаю про себя секунды.
Звуки из коридора.
Послышалось?
Выглядываю. Не послышалось. От выхода к нам гордо шествует зомби. Мужичок в майке и трусах. Я стреляю, даже не думая. Я привык.
Странно, но именно такое событие меня внутренне чуть расслабляет. Глядя на растекающуюся лужу крови, с чувством выполненного долга выдыхаю:
— Все же не зря остался.
— Да.
Голос звучит прямо за моей спиной. От испуга и неожиданности волосы на теле встают дыбом.
Начинаю поворачиваться, но не успеваю.
Что-то тяжелое обрушивается на мой затылок.
***
Голова идет кругом. Все в ней смешалось.
Холодно. Больно.
Страшно.
Сижу на твердом полу. Голая спина плотно прижата к ледяному рельефному металлу, а по шее течет теплое.
Кровь.
Пытаюсь пошевелиться. В тело вонзается что-то острое.
Со стоном распахиваю глаза. И встречаюсь с синими перед собой. Они, без преуменьшения и не таясь, безумные.
Я резко все понимаю и вспоминаю. Мои худшие опасения, выдумки и страхи, в которые я сам до конца не верил — реальность.
Голос плохо меня слушается, но я заставляю себя. Кричу так громко, как могу. Зову на помощь.
Это быстро пресекается. На рот опускается рука, сжимает его. Силюсь вырваться. Не выходит. А он скороговоркой, как ополоумевший, шепчет:
— Нет, нет, нет! Не надо, не кричи. Ну что ты кричишь? Ты же только хуже себе сделаешь. Мы ведь не хотим этого, правда? Сейчас, сейчас я все исправлю.
Быстрым движением стягивает с моих уже разутых ног носки, впихивает мне в рот. Заклеивает изолентой.
Бестолково мычу.
— Вот так.
Он встает и отходит, словно бы любуясь на то, что сотворил.
Закуривает сигарету, и в полумраке помещения ее огонек выглядит как глаз дьявола.
Я пытаюсь взять себя в руки.
Оглядеться, нужно оглядеться.
Может, еще есть шансы, может, я могу спастись.
Боже, нет!
Нет!
Насмешка судьбы.
Все мое неуместно белое голое тело замотано ебучей колючей проволокой, входящей в плоть при малейшем движении. Ей я привязан к батарее.
Руки вытянуты сверху вдоль всей ее длины. Опутаны тем же искусственным терном. Как и ноги, обмотанные на лодыжках и под коленями.
На мне остались только джинсы. И они нихрена не защищают.
Я помню это помещение. Самое маленькое, подвальное. В нем хранились целые мотки проволоки, увидав которые, я поспешил выйти и дожидался остальных снаружи, не заглядывая в комнату.
Свет идет из выбитого узкого окошка надо мной. Оттуда же сыпется снег.
Ни о чем подумать я не успеваю.
Не докурив, он приближается ко мне. Чтобы потушить сигарету о мою шею.
Дергаюсь, и тем лишь глубже вгоняю лезвия.
Кричу, но раздается только сдавленный стон.
— Послушай внимательно, малыш. Это — предупреждение. Каждый раз, когда ты будешь делать что-то не так, мне придется закуривать новую. И тушить окурки. Как сейчас.
Он наконец отводит руку. Дышать тяжело.
— Ты понял меня? Кивни. И можешь плакать сколько угодно, — переходит на шепот и придвигается к самому лицу, — знаешь, это даже красиво.
Отстраняется с улыбкой. Снова в полный голос:
— Понял или нет, я спросил?!
Не дождавшись ответа, достает из пачки новую сигарету.
Я киваю. Киваю. Киваю!
Хлопает меня по плечу ладонью в толстой перчатке.
— Умница! Я знал, что мы договоримся.
Он снова распрямляется во весь рост.
Кладет руки к себе на пояс. Расстегивает ремень. Ширинку…
Что?!
Спускает трусы. Берет в руки вялый член. Дрочит.
Я не понимаю.
— Кисонька, сейчас я освобожу твой крикливый ротик, чтобы занять другим.
Нет. Этого не может быть.
— Ты будешь у меня сосать. Это ясно?
Нет!!!
Мотаю головой как одержимый.
Я не стану, не стану!
Он закуривает.
— Ну что же ты. Тебе ведь это не впервые, я уверен. Зачем же так ломаешься…
Не важно! Пускай оскорбляет. Пускай угрожает. Пускай жжет меня! Пускай…
Подносит огонек к моему соску. Прижигает и одновременно затягивается.
Невыносимо.
— Конфеточка моя, ну же, давай. Не сопротивляйся.
Раскуривает по новой.
На месте соска у меня теперь кровавая, сочащаяся дыра.
Куда он снова тычется. Затягивается.
Киваю.
Задыхаясь от боли и слез. От стыда и унижения.
Я киваю.
Он смеется. Разлепляет мой рот.
Ору остатками переполняющего всю суть ужаса.
— Тише, лапонька, не кричи, не кричи. Я так не хочу делать тебе больно, а если ты продолжишь, то мне попросту придется.
Не остановиться.
Зря.
Он же предупреждал, да?
Бьет меня ботинком по солнечному сплетению.
Дыхание перехватывает. Проволока входит вглубь.
Тошнит.
Не хочу снова!
Кашляю вместо крика.
— Малыш, ну я же тебя предупреждал? Предупреждал. А ты не послушался. Видишь, что из этого вышло? Слезки теперь текут в три ручья.
Опирается руками о стену надо мной.
Трется влажным концом о мои щеки.
Тошнит.
Это не я. Не со мной.
Я не верю.
— Ну, ну. Давай мы не будем друг друга расстраивать. Ты возьмешь в свой мягенький ротик. И больше не будет больно. Да?
Тычется мне в плотно сжатые губы.
Пытаюсь отвернуться. Не выходит.
— Давай же, обхвати губками.
В панике верчусь.
Достает сигарету.
Открываю рот.
— Вооот. Умница ты моя.
С безумным торжеством на лице он вгоняет в меня член до глотки.
Рвотный рефлекс.
Выпихнуть инородное тело, надо…
— Котеночек, только попробуй пустить в дело зубки, и я тебе их все выбью. Понял меня?
Больше нет разговоров.
Только тошнотворный запах чужой смегмы и выделений, грязного тела.
Мерзотное хлюпанье.
Стремящаяся прорваться наружу блевота.
Он вбивается в меня с силой.
Жесткие вонючие волосы утыкаются мне в нос, яйца бьют по подбородку, обрюзгший живот трется о лоб.
Отвращение.
Унизительно.
Закрываю глаза. Молюсь, чтобы все кончилось.
Это не со мной.
Так не бывает.
Я не заслужил.
Нет.
Пожалуйста, нет!
Рычание.
Горькая жидкость заполняет меня.
Он зажимает мне нос и все не освобождает рот.
Силюсь вырваться. Не удается.
Задыхаюсь.
Захлебываюсь.
Глотаю.
Он отстраняется. Гладит меня по волосам.
Никогда еще не было так ужасно.
— Тш-ш, тш-ш, ну что ты, все же хорошо. Все кончилось. Никто тебя не обижает.
Плохо. Очень плохо.
Ничего не понимаю.
Не соображаю.
Поворачиваю голову.
Меня рвет. Долго. Много.
Больно.
— Лисеночек, все, все! Не плачь!
— За что?
Срывающийся шепот. Заставляет его опомниться.
Снова засовывает мне в рот кляп. Заклеивает.
Отходит на пару шагов.
— Ты сам виноват. Кисонька, сам на меня смотрел весь день вот этими своими глазками, манил. Ты же сам просил. Как я мог отказать?
Бред. Это бред.
Он застегивается.
Горько, сумасшедше усмехается.
— Ты ведь Валерина сучка, да?
Мотаю головой.
Он подскакивает ко мне.
С силой дает пощечину.
Орет.
— Не ври мне! Даже не думай!
Опускается на колени рядом.
Вглядывается в меня.
Улыбается.
Безумный, он безумный.
Психопат.
— Скажи, он зовет тебя Алисонькой, зовет тебя своим Лисенком, когда кончает в тебя?
Что?
Что?!
Слова доходят с трудом.
— Всегда второй… Какая разница! Я, я буду звать тебя так. Алисонька! Как же это сладко — наконец обладать тобой.
Но доходят.
— Можно бы было забрать твою голову… С этими соболиными бровками, мягкими губками. А это уродливое тело оставить. К сожалению, люди от этого умирают.
Страшно смеется.
— Да, Лисенок, я отлично знаю, как и отчего умирают люди. У меня была такая работа.
Переходит на доверительный шепот.
— О, как же я ее ненавидел! Армия… Я боялся, знаешь? Да, боялся. Но это все ради тебя. Чтобы жить ближе. Чтобы узнавать о тебе первым. Я жил только тобой, и каждый твой вдох наполнял меня счастьем. И если ты была счастлива с этим мерзким ублюдком… имел ли я право нарушать твой покой? Моя королева, смел ли я желать большего, чем целовать твою узкую ладонь?
Я не верю своим ушам.
Хочу их заткнуть.
Оказаться как можно дальше.
Вжимаюсь в батарею.
Он — следом, приближается, нависает.
— Неужели тот наш поцелуй на рябине, на заднем дворе школы, для тебя ничего не значил? Перед каникулами, такими бесконечными, без тебя. Ты помнишь? Я помню его весь. Ты с зелеными ленточками в косичках, веснушками, теплой кожей. Ты пахла яблочным пирогом. Нам было… десять? А потом тебя не стало, и я ненавижу яблочные пироги.
Гладит меня по лицу.
Качает головой.
— Я искал тебя в Маше. Боже, какой же она была дурой. Но кроме нее у меня не было ничего. Я честно старался быть примерным мужем. Ты же хотела, чтобы так было… И все же я рад, что она умерла. Поверь, я не изменял тебе с ней! Я всегда думал о тебе и только о тебе, когда целовал ее, когда мы совокуплялись. Ты всегда была рядом.
Он уже не здесь.
И чем дальше — тем его взгляд ненормальнее.
От страха тело подрагивает мелкой судорогой.
— Но она умерла. Я пришел в твой дом. Я сжег эти чертовы рисунки выродка, сжег фотографии его и ублюдка. Лисичка! Только ты одна была со мной. И я думал, что скоро буду рядом с тобой.
Заканчивает шептать.
Кричит с восторгом.
Дергаюсь.
Очередная порция боли.
— И вот ты, моя милая! Алисочка! Не зря я вышел на дорогу. Ты сама привела меня к себе! Сама звала! Я знаю! Это — провидение! По-другому быть не могло!
Закуривает.
Непроизвольно начинаю метаться.
Потому что знаю, что за этим последует.
— Я молил Бога о тебе. Каждый день молил. Чтобы он вернул… Но даже теперь… пройдя сквозь время. Даже когда я дождался тебя. Ты… ты снова с ним! Почему? Лисенок? Почему?
Трясет меня.
Пытка не кончается.
Почему я до сих пор в сознании?
Почему не умер?
— Он ведь сломал тебе всю жизнь! Ты была отличницей, ты всегда хотела учиться! Идти дальше! Он же запер тебя в четырех стенах! А эта позорная беременность в выпускном классе? Я думал, твои родители убедят тебя избавиться от этой бесполезной ноши. Но нет. Нет! И он так просто оставил тебя одну, ушел в армию. А потом? Вы жили в этом аду, в жалкой деревушке. Но этого ему показалось мало. Да? Он заставил тебя залететь еще раз. Плевать ему было на тебя, на твой хрупкий организм! На всех! И к чему это привело? Ничего не вышло. И хуже. Эта болезнь… И… Он ничего не сделал! Не спас тебя! Это все. Его вина.
Он отстраняется.
Как в задумчивости и неожиданном прозрении.
Лицо озаряется фанатичным блеском.
— Ты знаешь. Я всегда боялся. Больше не боюсь. Я каждый день мечтал, представлял. Лишь мечтал… А теперь сделаю. Мне нечего терять. Я отомщу. Я убью его. Ради тебя. Любовь моя…
Вскакивает на ноги.
Сейчас он уйдет.
И…
Убьет Валерия.
Убьет Женю…
Женя. Нет!
В опасности.
Соберись.
Соберись!
Сейчас он уйдет.
Я обязательно придумаю, как выбраться.
Спасу его.
Их.
Батарея.
Она хорошо разносит звуки.
Да!
Я буду стучать по ней.
Я знаю сигнал S.O.S.
Они услышат. Поймут.
Они…
Он наклоняется, чтобы подобрать что-то у моих ног.
Пистолет.
Но замирает.
В ужасе поднимает на меня взгляд.
— Ты обманываешь меня! Это не твои ступни. У моей Алисы были изящные маленькие ножки. Золушка! Да, так…
Суетливо дергается, оглядываясь.
Тушит сигарету о подошву моей стопы.
— Ну ничего. Не бойся. Мы исправим. Сейчас все исправим. Да-да. Все будет правильно. Сейчас.
Слова проходят одновременно и внутрь, и мимо меня.
Вместо пистолета в его руках оказывается тесак.
Он замахивается над моими стопами.
Удар.
Еще.
Первые секунды не понимаю, что произошло.
Мое тело — тоже.
Потом…
…
***
Я слышу голос из тьмы.
Он зовет меня. По имени.
Прорезается сквозь толщу боли и страданий.
Показалось?
Открываю глаза.
Вижу перед собой лезвие.
Нет!
Нет!!!
Только не снова!
Молю!
Паника.
Бьюсь в смертельных силках.
Может, я убью этим себя. Порву на части.
Пусть так.
Что угодно.
Ноги проскальзывают на чем-то жидком.
Не упереться.
— Уберите нож!
Голос.
Такой знакомый.
Это…
Я не верю.
— Елисей. Посмотри на меня. Посмотри на меня!
Это не может быть он.
Но это именно он.
Теперь не только голос.
Возникает передо мной.
Его лицо.
Бескровное.
Сосредоточенное.
Родное.
Больше никогда не мое.
— Это я. Женя. Женя. Ты понимаешь?
Не верю, но понимаю.
Не дергаться!
Смотрю на мираж.
Я умираю, наверное.
Да нет, точно.
Надеюсь на это.
А он — ненастоящий.
Ну и пускай.
Не стоит ему меня теперь больше видеть.
Да, ненастоящий.
Но рядом.
— Я с тобой! Здесь! Я никуда не уйду.
Его руки нежно обхватывают мое лицо.
— Я сниму это с тебя. Да?
Все, что угодно. Все, что скажешь.
Только не уходи.
Больше никогда…
Резко оторванная изолента, кровящие губы.
Такая мелочь по сравнению с отрубленными пальцами.
Пальцами?
Отрубленными?
Мне?
Я?
Все воспоминания разом.
Должен узнать.
Пытаюсь посмотреть.
Не дают.
Женя загораживает обзор.
Занимает все видимое пространство.
Не прекращает гладить меня.
Настойчиво шепчет.
— Смотри на меня. Смотри только на меня.
И я смотрю.
Потому что кроме него не существует больше ничего.
Он будет вечно.
А я больше не могу.
— Же… ня.
Почти неразличимо. Но он понимает.
— Да?
— Я хочу… Дай мне…
— Чего?
Внимательно, встревоженно вглядывается в меня.
Сил совсем не осталось.
Собираю их, самые последние.
И всю мольбу.
Все желание.
Он должен понять.
— Умереть! Пожалуйста…
Не понимает.
Черные глаза заполняет паника.
Мотает головой.
Прислоняется своим лбом к моему.
Шепчет, быстро-быстро.
— Нет. Нет-нет… Мы сейчас поедем домой. Слышишь? Все будет хорошо. Все…
Я не смогу объяснить.
Подобрать правильные слова.
Сказать что-либо еще.
Реальность то и дело исчезает.
Все такое тусклое.
Мир состоит из одной лишь боли.
Вокруг движение.
Шипы выходят из тела.
Не сдержать ни слез, ни криков.
Бесконечная тошнота.
— Пожалуйста, потерпи еще немножко. Мы…
Голова безвольно падает на грудь.
Тело опять исходится в судороге.
Потом останавливается.
Все останавливается.
Тьма укутывает все надежнее.
— Не смей! Слышишь? Нет!!!
Больно.
Ничего не хочу.
Закрываю глаза.
Больно!
Пускай все кончится!
Плохо.
Очень плохо.
Движение.
Меня поднимают.
Мир покачивается и плавится адским пламенем.
Шаги. Много шагов.
Испуганный крик как издали:
— Валера!
Звук падающего тела одновременно с этим.
Остановка.
Больно.
Снова движение.
Холод.
Хочу понять.
Смотрю.
Белым-бело.
Небо падает на меня.
Или я лечу.
Полет сквозь вселенную.
Белые кудри надо мной.
Солнце.
Последнее, что я вижу.
