Зарисовки из колледжа

      Дождливые дни пролетели одной сплошной чередой, и на смену им пришло позднее цыганское лето: погода устоялась, солнце припекало хоть и ласково, но уже по-осеннему слабо, на исходе сил.       Наступило необычное субботнее утро, когда с территории колледжа выехали два экскурсионных автобуса, заполненные учащимися и их учителями. Рюкзаки, плотно набитые теплыми вещами, покоились в багажном отделении: конец октября не предвещал жарких дней, а простыть никому не хотелось. Пассажиров ожидала дальняя дорога и поздний ужин на природе, вечер у костра и сон в палатке, маленькая радость перед долгим и скучным учебным годом.       Воздух в горах был кристально чист и по-осеннему свеж, напитан еле уловимым ароматом жимолости и прелой травы, ледяной бурной реки, бегущей неподалеку от лагеря, и векового камня, заросшего мхом и цветастым лишайником.       Новоприбывшие туристы разбрелись по территории базы: одни ставили палатки, другие слонялись безо всякой цели, а третьи, неумеренно любопытные, исследовали окрестности, карабкаясь по скалистым холмам, усеянным жестким низкорослым кустарником.       Эмиль вытянулся на траве, подложив под голову свой рюкзак — пустоватый на вид, явно заполненный лишь самыми необходимыми вещами, — и смотрел на небо, рассеянно пожевывая губами травинку.       Он притворился, что плюхнулся здесь по чистой случайности и что ему вообще все равно, где находиться, но в действительности причина была очевидна: в десятке шагов от него ставил палатку Марк Штейн.       Сам Эмиль не задумывался о том, где будет ночевать. Его не звали к себе, он никому не навязывался, и никто бы не удивился, останься этот асоциальный юнец с наступлением темноты неприкаянным на улице. Почти все его сокурсники еще в автобусе разобрались, кто с кем поселится, Эмиля же благодаря его замкнутости и нелюдимости пригласить не отважились и не захотели, поэтому он и валялся тут, чувствуя, как дует почти морозный горный ветер, забираясь под легкую курточку и холодя бока и спину.       Это была последняя смена горного лагеря перед наступлением зимы — естественно, самая дешевая, иначе бы их сюда не привезли. Осенняя пора не слишком годилась для отдыха на природе, и самостоятельные взрослые туристы предпочитали межсезонью устоявшуюся ровную погоду.       Время ползло издевательски-медленно, и в какой-то момент Эмиль ненароком задремал, провалившись в забытье, а очнулся оттого, что его кто-то звал. Он разинул рот, хлебнув с перепугу прохладного воздуха, ошалело распахнул глаза и увидел над собой Марка с очень обеспокоенным выражением на лице.       — Не больно-то хорошая идея — дремать в такой холод на улице, ты так не считаешь?       — Уже вечер? — Ланге подскочил с места, оглядываясь по сторонам, но оказалось, что уснул он лишь на короткий миг: вокруг по-прежнему суетились люди, да и небосвод не успел потемнеть, окраситься свинцово-серым и без закатных пятен погаснуть в пасмурных сумерках.       Палатка преподавателя всё еще оставалась лишь наполовину собранной: каркас стоял на земле, но не был закреплен, да и тент трепетал поодаль непослушными брезентовыми крыльями.       — Нет, — озвучил Штейн и без того очевидное. — Но скоро наступит. Где твоя палатка?       Эмиль покосился по сторонам и равнодушно пожал плечами, нахально закусив травинку, которую так и не выпустил изо рта, когда уснул. Марк устало вздохнул, поняв всё без лишних слов, и махнул рукой, предлагая присоединиться к себе.       Не веря в реальность происходящего, Эмиль на ватных ногах поднялся с каменелой земли и, шатаясь, побрел за ним следом. Ухватился за один край навеса и вместе с мужчиной набросил его, привязывая изнутри к гибким дугам.       Вдвоем они собрали палатку довольно быстро; Эмиль дошел до рюкзака, брошенного поодаль, и отволок его к своему временному и очень неожиданному жилищу: он и помыслить не мог, что можно поселиться вместе с преподавателем. Ланге был уверен, что существует какое-то негласное правило, согласно которому учащиеся будут расселены отдельно от учителей, но в действительности никакого правила не существовало — лагерь формировался в свободном порядке, и запрет существовал только в его голове.       — Опоздаем к ужину, — голос Марка снова вырвал его из грез. Мальчишка вскинул голову — преподаватель курил, одновременно пытаясь свободной рукой затянуть шнур на рюкзаке и время от времени поглядывая на часы. Эмиль вдруг понял, что в одиночку мужчина еще долго бы возился с палаткой, и почувствовал тепло, разливающееся у сердца. Может быть, Штейн и не нуждался в его помощи, но Эмиль смог помочь, и это было приятно.       Здесь, в приюте седых гор, все границы и грани стирались, и они могли хотя бы на время стать обыкновенными людьми, отправившимися вместе отдохнуть на природу. Ему бы хотелось, чтобы все условности между ними исчезли, не стало никаких «учеников-учителей», но разница в возрасте, ничего не значащем, кроме прожитых на земле лет, заставляла держать почтительную дистанцию.       — Где твоя посуда?       Эта фраза заставила Эмиля спуститься с небес на землю. Он понял, что копался в рюкзаке мужчина не просто так — Штейн держал в руках простенькую тарелку с кружкой, а также вилку и ложку. Ланге, собиравшийся второпях с утра, мучительно пытался припомнить, имел ли место момент с упаковкой в рюкзак обеденных принадлежностей, но в его воспоминаниях он почему-то отсутствовал, и непутевый юнец почти не сомневался, что память его не подводит. Досадное упущение уже случилось, и исправить его было невозможно.       — Ты что, не взял с собой тарелку? — Марк смотрел на него с непередаваемым выражением удивленной жалости на лице. — Эмиль, ты мог подумать хотя бы о еде…       Ланге поджал губы и отвернулся. Штейн его отчитывал, и обида пульсировала на сердце воспаленным нарывом, а сочувствие принималось за презрение.       — Я забыл, — буркнул он, подрываясь с места. — Обойдусь.       — Погоди, — мужчина окликнул его, когда тот уже поднялся, ссутулившись и собираясь уходить. Сказать по правде, мысль, что придется остаться без ужина, повергла Эмиля в пучины отчаяния. Он прекрасно понимал, что лишней миски ни у кого не найдется, да и ждать, пока чья-нибудь посуда освободится, чтобы съесть то, что осталось в кастрюле, было едва ли не пределом унижения. Он обернулся на оклик и увидел, как Марк протягивает ему тарелку с вилкой.       — Могу одолжить тебе свою, — мужчина докурил сигарету, затушил окурок об край ботинка и убрал в пачку — мусорить на территории кемпинга не разрешалось.       — А как же вы? — пораженный, раскрыл рот Эмиль.       — Кружка тоже сгодится. Кроме того, у меня еще есть ложка, — Штейн закинул свою часть разделенной поровну посуды под куртку, сунул руки в карманы и направился в сторону костра, а его ученику ничего не оставалось, кроме как последовать за ним.

* * *

      Марк действительно ел из кружки, а на вопросы, где же всё остальное, отшучивался, что забыл дома, собираясь впопыхах. Ему, конечно, не поверили, зная врожденную педантичностью коллеги, но все-таки пообещали к утру найти где-нибудь на базе недостающие предметы. Таким образом, одна проблема была решена.       Эмиль тихонько сидел в сторонке, чувствуя, как тарелка преподавателя прожигает ему пальцы, и вовсе не потому, что каша в ней была еще слишком горячая.       Потом Штейн поднялся с места и отправился к умывальнику неподалеку от реки, чтобы ополоснуть кружку к чаю, а когда вернулся, место Эмиля уже опустело — тот сбежал, не желая вкушать неминуемый позор: очевидно, что идея лакать чай из блюдца у всех на виду, подобно бродячей собаке, его сильно угнетала.       Мужчина нашел его у палатки. Эмиль сидел на земле, поджидая своего соседа и не решаясь без него хозяйничать в их маленьком жилище.       — Завтра придумаем что-нибудь и с чашкой, — сказал Марк, закуривая последнюю перед сном сигарету и присаживаясь рядом с мальчишкой. — В конце концов, это всего на пару-тройку дней.       Эмиля окатило ледяной волной. Он понял, что их совместные выходные были подарены ему небесами, но не представлял, как этим подарком распорядиться и как себя вести, а самое главное, о чем говорить с преподавателем.       Собравшись с духом, он забрался внутрь палатки, неуклюже скидывая с ног увесистые ботинки. Уселся на своем спальнике, недоумевая, как же они будут спать в такой тесноте.       Марк залез следом, скинул куртку, скатав ее так, чтобы можно было положить себе под голову, и принялся стаскивать свитер.       Эмиль опомнился лишь тогда, когда увидел загорелую спину преподавателя. Кровь ударила в голову, а затем разом вся обрушилась в пах, вынуждая анемично трясущиеся конечности вконец разладиться. Перепугавшись до чертиков, путаясь в собственных мыслях и ногах, мальчишка поспешно нырнул в спальник, даже не раздеваясь, застегнулся по самые уши и перевернулся на бок, с трудом усмиряя дыхание и спасаясь от своих демонов.       Влечение к мужчине — слишком запретное и пугающее чувство, влечение к учителю порочно вдвойне; Ланге не знал, как отреагирует Штейн, если прочтет в его глазах хоть что-нибудь не то, что-нибудь заведомо лишнее, и вместо того, чтобы попытаться сблизиться со своим преподавателем, сделал единственное, что могло бы сейчас избавить от неминуемого и непосильного ему общения: притворился спящим.       Неизвестно, что подумал о нем Штейн, но лезть лишний раз к тому, кто опасался даже встречаться с ним взглядом, благоразумно не стал.