Зарисовки из колледжа

      Утро пришло с непривычно морозным воздухом, покалывающим лицо мелкими иголочками, и шумом где-то за пологом палатки. Эмиль поморщился, разлепил опухшие веки и понял, что температура внутри их хлипкого домика не слишком отличается от той, какая стоит на улице. Это безрадостное открытие окончательно отбило у него желание покидать теплый кокон спальника.       Скосив тайком глаза, он увидел, что место рядом с ним пустует, обозначенное только спальным мешком, аккуратно расстеленным поверх прорезиненного коврика.       Тогда Ланге расстегнул молнию и сел, нехотя выбираясь из своего добровольного заточения. Ночь, проведенная в подобии тесного саркофага, прямо в одежде, почти вызвала у него приступ клаустрофобии — он привык спать, развалившись на постели и раскидав в разные стороны руки-ноги, а тут его словно связали и бросили в удушливый карцер.       Доброго утра не случилось: Эмиль высунулся из палатки хмурый и помятый, жалея о том, что не додумался раздеться с вечера, как это сделал перед сном его сосед.       Штейн стоял неподалеку от входа и курил. Он поприветствовал юношу, и тот что-то смущенно буркнул в ответ: вести себя с Марком невежливо было выше его сил. Пока Эмиль обувался, мужчина с интересом его разглядывал.       — Как спалось? — поинтересовался он, когда Ланге наконец вылез наружу и выпрямился в полный рост.       — Это чертов ад, — честно признался Эмиль, и Марка его ответ, похоже, развеселил. Он рассмеялся и ободряюще потрепал паренька по плечу.       — Понимаю, но уверен, это стоит того, чтобы побывать в горах.       Ланге его убеждений не разделял, однако смуро промолчал и только поднял повыше воротник тонкой куртки, почувствовав лютый холод.       Ветер дул с ужасной силой. Он поднимался из низин и не прекращался ни на секунду. Вчера, когда они приехали, погода стояла тихая и спокойная, и Эмиль не ожидал столь резкой перемены.       Вместе с ветром, рвущимся из долины, другой поток воздуха нес иссиня-черные тучи откуда-то слева. Они огибали горный отрог и сползали вниз, где две противоборствующие силы встречались, сливались воедино, сталкивались массивами облаков и плевались мелкими брызгами дождя в преддверии бури.       — Будет ураган? — спросил Эмиль, стуча зубами от холода и во все глаза глядя на это безумие.       — Вряд ли, — ответил Штейн, внимательно всматриваясь в небеса, ставшие полем битвы двух воздушных течений. — Горы очень непредсказуемы. Через пять минут всё это может уйти в другую сторону… а может и обрушиться нам на голову. Но едва ли это будет ураган — скорее уж, обыкновенный дождь с градом.       — Обыкновенный? — Эмиль недоверчиво покосился на преподавателя. По его мнению, дождь с градом сам по себе уже не мог быть заурядной штукой.       — Да, так что оденься потеплее, — посоветовал мужчина. — И поторопись к завтраку.       Вот тут Ланге во второй раз пал в пучины отчаяния: он вспомнил, что покидал в рюкзак футболки, любимые военные шорты, даже несколько рубашек, но по-настоящему теплые вещи проигнорировал. Доисторический свитер, покоившийся на полке, показался ему редкостным убожеством, так что был оставлен пылиться в шкафу, и сейчас безалаберный Ланге променял бы всё содержимое своего рюкзака на одну эту дедовскую душегрейку. Он был уверен, что осенней куртки будет достаточно, но куртка оказалась хороша для города, не для гор.       — Эмиль? — из лихорадочных раздумий его снова выдернул голос Штейна, когда Ланге уже прикидывал, не напялить ли ему несколько рубашек друг на друга, уподобившись кочану капусты. Увидев растерянное выражение на лице мальчишки, мужчина быстро догадался, в чем дело: — Только не говори мне, что ты и теплые вещи забыл тоже.       Не дождавшись ответа, Штейн уже привычно вздохнул и полез в собственный рюкзак, а Эмиль ощутил необъяснимое раздражение, поднимающееся из ниоткуда и клокочущее в груди огненными саламандрами. В конце концов, он не навязывался и не ныл. Его рассеянность была его личной проблемой, и Марка он ни о чем просить не собирался.       Плюнув на всё и злобно скрипнув зубами, он ругнулся, махнул рукой, сорвался с места и быстро зашагал куда-то прочь, не разбирая дороги.       — Эмиль!.. — мужчина замер с водолазкой в руках, но его взбалмошный ученик уже успел сбежать. Он только увидел его спину в легкой курточке — Ланге ушел, забыв прихватить даже тарелку с вилкой, и рассудительный Марк кинул рюкзак на землю, присев на него и дожидаясь возвращения порывистого мальчишки.       В борьбе голода с гордостью первый победил вчистую: Эмиль, клацая зубами и безуспешно пытаясь отогреть в карманах замерзшие пальцы, вернулся к палатке с очень виноватым видом, как побитый щенок.       Он был уверен, что Марк ушел, но тот его терпеливо ждал, хотя оба они уже порядком опоздали на завтрак.       — На вот, — мужчина всё это время курил, а увидев, как Эмиль возвращается, затушил остатки сигареты о камень. Он протянул мальчишке водолазку, и тот принял её, не поднимая глаз.       — Спасибо, — отозвался Эмиль, скованно и неловко скидывая куртку и надевая водолазку: теплую, пахнущую привычным, давно полюбившимся и сводящим с ума запахом. Пока натягивал, проталкивая голову сквозь узкий ворот и путаясь в рукавах, сердце колотилось в груди как бешеное, отбивая частую дробь.       Для него сейчас вершился ритуал, таинство и сакральный обряд, но Штейн разрушил все чары, дружески похлопав по плечу, и сброшенный с небес на землю Эмиль прилежно последовал за ним под навесы из смолистых бревен и бурой коры, к костру, где готовился походный завтрак.

* * *

      Непогода усиливалась, и было решено, что экскурсии на этот день отменяются.       Эмиль и не расстроился, и не обрадовался — равнодушно продолжил слоняться по лагерю, поглядывая на небо, готовое вот-вот опрокинуть потоки сизой воды.       Марк был вместе с остальными преподавателями, и Эмиль бросал украдкой взгляды в его сторону, прекрасно понимая, что учитель не станет таскаться с учеником: им и поговорить-то было не о чем. Вот ведь, должно быть, скука смертная для Штейна — возиться с ним.       Поэтому он очень удивился, когда тот вдруг подошел и все-таки заговорил, вслепую и наощупь отыскивая общие темы, общие точки, общее что-нибудь.       — Ты не против? — Марк уже привычным жестом вытащил из кармана пачку и замер, когда его огорошили такие неожиданные слова, выпаленные мальчишкой:       — Может, вам стоит бросить курить?       Рука повисла в воздухе, пачка вернулась в карман.       — Может быть, — согласился Штейн, — ты и прав.       — Я не… — Ланге вдруг понял, что натворил. — Я не хотел указывать! И я совсем не против этого…       — Понимаю, — Марк сухо кивнул. — И все-таки, в этом ты прав. Кстати, не хочешь прогуляться? Экскурсии отменили, но здесь неподалеку есть озеро…       — Хочу! — Эмиль отозвался слишком поспешно и тут же уязвленно поджал губы, проклиная свою несдержанность.       — Тогда пойдем, пока действительно не разыгралась буря, — Марк бросил короткий взгляд на небо и жестом велел следовать за собой.       Они быстро отыскали тропинку, ведущую вверх по склону, и, преодолев небольшую возвышенность, увидели внизу бирюзовое озерцо. Оно казалось таким насыщенно-синим, точно вода в нем и впрямь была с синевой: только зачерпни в ладони, и убедишься сам.       Дул сильный ветер, и на поверхности вздымалась беглая рябь, напоминающая о том, что всё это настоящее, не картинка и не горный самоцвет, закованный в оправу из камня.       Как только спустились к воде, Эмиль, который никогда прежде не был в горах, неверяще окунул в нее пальцы.       — А здесь так красиво! — восхищенно воскликнул он.       — Об этом я и говорил, — улыбнулся Марк. — Это стоит того, чтобы жить в палатках. Обидно будет, если из-за ненастья ты так ничего и не увидишь. Как насчет фотографии?       — Фотографии? — Эмиль удивленно вскинул взгляд — фотоаппарата у него не было.       — Сфотографирую тебя, — Марк достал камеру из кармана куртки, и его спутник послушно замер, растянув губы в чокнутой улыбке. Давалось ему это нелегко: ветер с каждой секундой крепчал, швыряя пригоршни водяной пыли в лицо. Яркая вспышка озарила серый каменный мешок, и Эмиль не сразу догадался, что это был фотоаппарат, а не далекие зарницы.       — Может быть, вас тоже сфотографировать? На память? — несмело предложил он, возвращаясь к мужчине.       — На память? — тот призадумался, и Эмиля болезненно кольнула мысль, что у Марка, должно быть, таких снимков целая коробка дома пылится. — На память, пожалуй, если только с тобой.       — А?.. — не поверил Эмиль, но, увидев, как его учитель устанавливает камеру на высоком валуне, осознал, что сказано это было совершенно всерьез. Он ждал, пока Штейн настроит фотоаппарат, сконфуженно маяча напротив объектива. Еще миг — и тот быстро возвратился к нему, замер рядом, а затем…       …А затем обнял, касаясь рукой плеча и прижимая к себе.       Эмиль даже толком не успел поверить в эти объятья, как сразу же раздался характерный фотографический щелчок. Вспышка ослепила во второй раз, и Ланге, слишком взбудораженный и растерянный, не без оснований заподозрил, что на снимке он получится с разинутым ртом и закрытыми глазами — вот уж точно, «на память».       Секунда близости миновала, половинчатые объятья разжались и плечо овеяло холодком. Марк направился к валуну, послужившему подставкой для фотокамеры, а мальчишка принялся бродить по берегу, чтобы унять волнение, ёжась от сырого пронизывающего ветра и впитывая взглядом льдистую красоту горного ока.       Незаметно мелкий дождь усилился, и назад возвращались быстрым шагом. Моментами хотелось побежать, чтобы раньше оказаться под навесом у костра, но камни выскальзывали из-под ног, норовя опрокинуть отчаянных туристов, рискнувших выбраться на прогулку в горах перед самым штормом, и Эмиль запоздало сообразил, что вот сейчас, должно быть, они какое-нибудь правило, гласное или негласное, уж точно да нарушили.       — А нам не влетит? — спросил он, хватая Марка за рукав и уставившись на него широко распахнутыми глазами.       — Нам? — брови и уголки губ Марка поползли вверх — на мгновение он почувствовал себя таким же мальчишкой, как и Эмиль, и душа его расправила синезлатые крылья. — Мне — нет. А вообще… мы ведь никому не скажем?

* * *

      Под сквозными навесами полыхал на ветру костер, дым то стелился по земле, то тянулся в черепичный дымоход над очагом, как только шквалы брали передышку.       Туча, огибавшая гору, и массив облаков из долины все-таки встретились, и на их стыке полыхали молнии. Как бы ни противились ветра, дующий каждый в свою сторону, а свидание их было неминуемо.       Эмиль сидел у костра и кидал завороженные взгляды на преподавателя, храня память о приятной тяжести его руки, и Марк Штейн, время от времени оборачивающийся к нему, ловил в глазах мальчишки пляску озорного пламени.       А еще через час на кемпинг обрушилась стена градистого ливня, затопляя каменелую землю и заставляя подбираться поближе к огнищу. Дрова выстреливали фейерверками бенгальских искр, стоило только шальной градине попасть на раскаленные угли, а разбушевавшийся ветер всё трепал языки пламени, ненадолго усмиряя и распаляя их снова.       К вечеру всё успокоилось. Буря улеглась, потоки воды иссякли, и осталась лишь сумеречная мгла, накрапывающая редким дождем.       Этой ночью в палатке воздух был сырой и особенно холодный, и Эмиль уже осознанно забрался в спальник одетым, только куртку снял.       Он наблюдал, как раздевается Марк, на сей раз не отводя взгляда. Волнение на небесах утихло, но душевное волнение только набирало силу. Ланге был абсолютно трезв, а чувствовал себя безбожно пьяным. Ему хотелось прикоснуться к Штейну, но он не мог себе этого позволить, и лишь смотрел, любуясь сильным загорелым телом.       — Совсем ничего не увидишь из-за этого дождя, — с легким сожалением произнес Марк, поворачиваясь к ученику. — Вот черт, курить хочется, а мне запрещено.       Он сказал это с усмешкой, и Эмиль стушевался.       — Я не…       — Да брось ты, я ведь шучу! — мужчина потрепал пальцами макушку укутанного в спальник мальчишки и, наспех одевшись, выбрался из палатки обратно под дождь.       Не один Эмиль оказался во власти своевольных чувств. Ученик думал, что учитель ничего не видит, но тот замечал даже больше, чем следовало. Их тянуло друг к другу с неотвратимой силой свободных грозовых облаков, противящихся этому стихийному порыву, но неизбежно несущихся на долгожданную встречу. И однажды столкнувшись, они уже не могли отказаться друг от друга. Чем отчаяннее было сопротивление, тем фатальнее становилось влечение, обращаясь в наваждение, в безумие.       В бурю.