Зарисовки из колледжа

      — Результаты ваших тестов оставляют желать лучшего, — Марк с утра был не в духе, хмурился, как пепловая хмарь за окном. Он прохаживался между партами и выдавал поочередно каждому из учеников исчерканные красной ручкой листы. Остановившись возле Эмиля, он безо всяких эмоций опустил и перед ним на столешницу такой же неутешительно живописный, точно израненный острым лезвием, листок. — Ланге, задержитесь после урока. У вас ведь экономика последняя в расписании?       Эмиль растерянно кивнул и сжал в пальцах возвращенный ему тест. Мысли метались, подобно хаотическому движению молекул: он не мог понять, сердится Марк на него лично или же на всех разом? А может, просто встал не с той ноги, вышел из дома не с той ноги, не с той ноги наступил в лужу, в конце-то концов?..       Ланге охотно готов был уверовать в незадавшееся утро с промокшей обувью, лишь бы только не пришлось допускать, что истинная причина преподавательского недовольства действительно заключалась в повальной неуспеваемости учащихся.       Октябрь пролетел вслед за сентябрем серой птицей, покинувшей суровые северные края, и сделалось ощутимым приближение зимы. По ночам хрусткая корка сковывала пролившийся днем дождь, и дыхание обращалось в пар на морозном воздухе.       Воспоминания об отдыхе в горах таяли, оставшись яркой фотокарточкой с самоцветным озером, удивленным веснушчатым мальчишкой в ярко-красной ветровке и серьезным светловолосым мужчиной с серыми глазами. Эмиль хранил это фото, как сокровище, часто подолгу разглядывая и раз за разом мысленно возвращаясь к тем ушедшим дням, но для Марка их совместный снимок наверняка был всего лишь одним из множества, ничего не значащим и не особенно ценным, жухлой и отжившей календарной страницей. Эмилю казалось, что Марк Штейн стал с ним равнодушным и холодным как лед, поэтому просьба остаться после занятий повергла юношу в уныние: вряд ли истоки этой просьбы крылись в чем-то еще, кроме ужасного результата последнего тестирования.       Эмиль ни на миг не сомневался, что написал его хуже всех.       Предчувствие его не подвело — когда класс опустел и они остались с Марком вдвоем, мужчина опустился перед ним на стул и взял собственноручно исчерканный красными чернилами листок с заданиями. Ланге понурился. Он понял, что всё вернулось на круги своя, что никакой бури чувств больше нет, и наступил мучительный штиль из числа тех, какие сводят с ума даже бывалых моряков.       — Эмиль, это очень плохой балл, — нахмурившись, произнес Штейн. Их взгляды встретились, и мальчишка еще больше погрустнел. — Я не могу заставить тебя полюбить экономику, так как сам не слишком ее люблю — думаю, это и без того очевидно. Я даже не могу тебя заставить ее выучить, раз ты сам не хочешь. Но как ты собираешься сдавать экзамен? — Рука мужчины легла на стол, выпустив злополучную бумажку, которую Эмиль по простоте душевной винил во всем, что сейчас происходило между ними. — «Заваливать» я тебя не стану, с такими знаниями ты и сам провалишься… Я даже мог бы тебе помочь, но… итоговые экзамены будет принимать комиссия, в составе которой меня не будет. На удачу можешь не надеяться — тебя отчислят. Год только начался, а ты уже запустил предмет так, что наверстать упущенное почти нереально.       Пока мужчина говорил, Эмиль разглядывал парту. Взор скользил по гладкой поверхности, не поднимаясь, не желая встречаться с цепкими серыми глазами Штейна.       — Эмиль? — наконец окликнул его тот, и тогда мальчишка обреченно поднял голову. — Ты меня слушаешь?       — Да, — плотно сжатые губы шевельнулись, чтобы ответить. Марк был далеко-далеко от него, хотя сейчас их разделяло расстояние вытянутой руки.       — Как ты собираешься сдавать экзамен? — повторил свой вопрос мужчина, но получил лишь дичалый стежок потускневших карих глаз, от которого защемило в груди. — Послушай меня. На экзаменах тебе никто не поможет. Единственное, что я могу, это позаниматься с тобой дополнительно, пока не выучишь пропущенный материал. Если ты, конечно, готов учиться.       — Дополнительно? — Эмиль замер, в растерянности уставившись на преподавателя. — Но… у меня нет… денег.       Последнее слово он выдавил почти с отвращением.       — Как будто я не знаю, — с усталостью, ставшей уже привычной, отмахнулся Марк. — Разве я говорил о деньгах? Я позанимаюсь с тобой дополнительно, но только при одном условии: если ты сам готов учиться. Мне бы не хотелось, чтобы тебя отчислили…       На последней фразе Эмиль вздрогнул и поглядел на него уже увереннее.       — У меня так не только с экономикой, — осторожно предупредил он.       — Да уж догадываюсь, — Штейн невесело усмехнулся. — Думаешь, я не в курсе твоих «успехов»? Эмиль Ланге — кандидат на отчисление номер один. И что делать будем? Учиться ты не хочешь.       — Я буду, — очень тихо пообещал мальчишка. — Попробую…       — Твоя задача — довести свои знания хотя бы до того уровня, чтобы получить по всем предметам проходной балл. С экономикой я тебе помогу. А вот что делать с остальным, не знаю.       — Я постараюсь, — только в этот миг Эмиль отчетливо осознал, что отчисление гораздо реальнее, чем он думал. Отчисление для него означало не только потерю учебного места и гнев деда, сурового отставного вояки, но и, что намного страшнее, неизбежную разлуку с Марком.       Он смотрел в глаза учителя и мысленно проклинал себя за бездумное разгильдяйство. Мысль об исключении из колледжа свернулась у сердца голодной змеей, но было и кое-что еще, много хуже: ему казалось, что Марку совершенно безразлично, останется непутевый мальчишка доучиваться или же уйдет в середине года, растаяв бесследно в круговерти дней. Штейн общался с ним не чаще, чем с любым из своих учеников, и фотография с каждым днем причиняла больше боли, чем навевала приятных воспоминаний. Эмиль не видел особого смысла учиться, и все-таки…       — Значит, постараешься, — из оцепенения его вырвал решительный и резкий голос. — Тогда начинай. С сегодняшнего дня будем заниматься дополнительно.       — С сегодняшнего?.. — Эмиль опешил.       — А что, у тебя были какие-то планы?       — Нет… — пробормотал мальчишка, вслед за учителем поднимаясь с места. Планов у него давно уже не было.       — Вот и отлично.

* * *

      Эмиль не ожидал, что угловой дом, где жил Марк Штейн, когда-нибудь распахнет перед ним свои двери.       Он шагал по лестнице вслед за преподавателем, а сердце колотилось в груди то ли от волнения, то ли от ужаса. Чувства смешались. Пообещав Марку, что будет заниматься, Эмиль всё еще не был уверен, есть ли для него самого в этом прок — учеба ради знаний давно уже виделась ему делом тщетным.       Они поднялись на пятый этаж и остановились у одной из дверей, обитой темным деревом. Штейн отворил ее и вошел внутрь, и Эмиль неуверенно последовал за ним.       Его окутали запахи чужого дома, впрочем, отнюдь не кажущиеся чужими: среди них угадывалась привычная смесь одеколона с табаком и еще нечто неуловимое, но очень родное. Эмиль почувствовал себя так, словно его ударили чем-то тяжелым по голове, словно он оказался в смутно знакомом, давно позабытом месте. И хотя он был уверен, что никогда прежде здесь не был — Марк позвал его сегодня к себе впервые, — легкое дежавю не спешило отступать.       Они разулись в прихожей, Штейн забрал у мальчишки куртку, повесив ее на вешалку, и провел в одну из комнат.       Только теперь Эмиль окончательно уверился, что Марк живет один. В его квартире не чувствовалось домашнего уюта, всё кричало о том, что семьи у этого человека нет. Не было ни многочисленных фотокарточек родственников, какими любят обычно украшать пустые места на полках и в жизни, ни женской или детской обуви в прихожей, ни игрушек и безделушек — никаких признаков того, что Марк делит свое жилище с кем-то еще.       — Подожди меня тут, — сказал преподаватель, жестом предложив Эмилю присесть на диван у журнального столика. — Я заварю нам чай.       Эмиль послушно присел, оглядываясь по сторонам с неприкрытым любопытством.       Взгляд гулял по всему, что находилось вокруг, натыкаясь на предметы и стараясь по ним угадать хоть что-то об их владельце. Наконец Эмиль набрался смелости и, поднявшись с места, подошел поближе к полкам, уставленным книгами и музыкальными ретро-дисками.       Семейных фотографий здесь не имелось, но вместо них стеллажи украшало множество снимков с горными и морскими пейзажами. Судя по ним, Марк немало путешествовал, предпочитая дикую природу и тишину шумным городам. Было, правда, несколько изображений и с городскими видами: узкие старенькие улочки Испании, османский базар, пестреющий яркими красками и обилием экзотических товаров, и какой-то туманный порт с ветхими рыбацкими лодчонками.       Мальчишка разглядывал фотографии, и вдруг в груди болезненно и сладко кольнуло, а в горле на миг перехватило воздух. Он не сразу понял, в чем было дело: взгляд машинально пробежался по ряду цветных картинок и замер, изборчиво уцепившись за одну из них.       Бирюзовое озеро, дымные скалы, иссиня-черные грозовые тучи… и они. Марк и он, Эмиль.       Тысячу раз видевший эту фотографию, Эмиль впервые увидел ее по-новому, словно с глаз сошла пелена слепоты. То, что было сокровищем для него, оказалось ценностью и для Марка. Ошеломленный этой находкой, Эмиль вернулся на диван и постарался придать себе как можно более равнодушный вид, хотя сердце норовило выпрыгнуть из груди.       Марк вскоре вернулся с двумя чашками, и по комнате разлился еле уловимый аромат жасмина. Эмилю редко приходилось пить с кем-то чай, и он с подозрением и опаской заглянул в свою чашку, сдувая плавающую по поверхности заварку.       — Времени до экзамена осталось не так много, — Марк решил сразу перейти к делу, и Эмиль застыл, стараясь внимательно слушать преподавателя. — Не вижу смысла учить гору ненужного материала, поэтому перейдем сразу к вопросам, которые будут в билетах.       Ланге согласно кивнул, придвинувшись ближе, а Штейн положил перед ним на стол лист со внушительным перечнем заданий и открыл учебник.       — Разве это реально? — в ужасе воззрившись на список, спросил Эмиль.       — Безусловно, — тут же отозвался мужчина, и Ланге заподозрил, что тот над ним изощренно издевается.       Впрочем, сейчас он охотно стерпел бы любую издевку: Марк был рядом, они были дома у Марка, а всё остальное не имело никакого значения. Эмиль мог видеться с ним, мог говорить один на один, без посторонних ушей и глаз, и осень болезненно звенела в груди сухими кленовыми семечками, сорванными с ветвей бродяжьим ветром.       Не важно, удастся выучить эти билеты или нет, всё равно его отчислят, он это прекрасно понимал. С самого начала учебного года Эмиль не сделал ни единого домашнего задания, а посещал исправно только экономику, и по всем прочим дисциплинам скопилось изрядное количество прогулов.       И пускай он знал, что скоро всему этому должен будет прийти неминуемый конец, пускай считал, что Штейн относится к нему, как к любому ученику, и не более того, но не наслаждаться временем, проведенным вместе, попросту не мог.       Когда за Эмилем закрылась дверь, а сгустившаяся тьма за окном раскидала желтоватые пятнышки фонарей, Марк вернулся в гостиную и тяжело опустился на диван, придвинув к себе опустевшие чайные кружки.       Как бы он ни пытался сохранить их отношения в строгих рамках, всё шло прахом. Он сам пригласил его в свой дом, и полагать, что здесь между ними ничего не случится, было бы верхом наивности: учитывая, как их обоих тянуло друг к другу, и учитывая, каким взглядом смотрел, сам того не подозревая, на него Эмиль, их репетиторство обещало закончиться очень и очень плохо.       Марк не боялся за свою карьеру, единственное, что занимало его сейчас и внушало серьезные опасения, это грозившее Эмилю отчисление. Пожалуй, они были даже слишком похожи: глупый мальчишка совершенно не думал о своем будущем, а глупый учитель охотно ему в этом уподоблялся, закрывая на всё глаза и созерцая под веками запретные грёзы.