Narbeleth. Hithui. Girithron.

- На обратном пути заедем в Бретиль, - сказал Финрод, и Берен в очередной раз убедился, что король ничего не забывает. - Заодно и посмотрим твоего... больного. Берен думал, что возвращаться они будут такой же дорогой, но когда Фелагунд отпустил охрану, велев воинам ждать его у бродов, догадался - что-то у Финрода на уме есть такое, что явно не одобрил бы Менельдур. Странное дело. Финрод - король, а между тем и Менельдур, и Эдрахил, и Нэндил... да и многие другие - заботятся о нем не то как о сыне, не то как о брате. У людей было не сыскать подобных чувств: лорд - это лорд, и его право на власть в старые времена мог бы оспорить любой державший в руках оружие. Мог бы, не будь над лордом эльфийского короля, да и власть доставалась только сильным и удачливым. Земли к северу от Тол-Сирион - вроде бы ничьи, но на самом деле Саурона, Саурона и Моргота. Вражеские разъезды можно встретить нечасто, зато само небо, безжалостно палящее, и спекшаяся корка земли под ногами отпугнут любого лучше мечей и стрел. Волей Эру на пути от Хитлума до Серех им так и не встретился ни один орочий отряд. Единственная дневка - на выжженной ровной земле. Двигаться при свете солнца мешала не столько осторожность, сколько нежелание лишний раз показываться под враждебными здесь лучами. И колодцев к северу от Тол-Сирион не осталось ни одного: единственное, на что могли рассчитывать путники - потоки рек с Эред Ветрин, но горы уже остались за спиной. Ночи здесь были холодными уже в середине августа, а теперь земля, казалось, вовсе не держала тепла солнечных лучей - раскаленная днем и почти ледяная ночью. Долгий, трудный, смертельный путь. В небе кружили какие-то птицы. С хриплым карком взмывали и снижались, словно следя за нежданными гостями или желая их прогнать. Это был еще не Анфауглит, Удушливая пыль; это было царство стервятников. От Ангродовых гатей осталось мало. Над болотной водой, по ночам покорно подмерзающей сверху, днем колыхались бурые испарения и дрожала гнилостная дымка. Торчали склизкие обломки дерева - да и не только дерева. Болото редко отдавало то, что посчитало своим, но могло и похвастаться сокровищами. Если смотреть вниз, можно было увидеть их - тех, кому не посчастливилось вернуться. Финрод смотрел, не отрываясь. К юго-востоку, в ущелье Сириона, то и дело слышался волчий вой. И то ли казалось так от тревог и недосыпа, то ли и в самом деле дрожала сгоревшая земля под ногами или под лапами, и бесконечно кто-то куда-то стремился в окрестностях Волчьего острова. Тихо - не крикнет ни одна птица. Только у западных предгорий Эхориат стало наконец ясно, куда стремился Финрод. Вождю не успели насыпать достойный курган, и различить его среди невысоких холмов, преддверий гор, с первого взгляда было невозможно. А Финрод безошибочно отличил, хоть и не бывал здесь с Браголлах ни разу и как хоронили Барахира, не видел. На вершине холма прорезались цветы - алые и снежно-белые. Словно до срока выпавший снег обагрили кровью. Финрод подошел к кургану медленно, словно через силу, и встал молча, не в силах или не желая говорить ни слова. Выдержки у короля нолдор было - хоть занимай. Берен по обычаю воткнул обнаженный меч в землю, опустился на колени - и упал бы, рухнул лицом на траву, если бы не намертво сцепленные на рукояти пальцы. Фелагунд положил руку ему на плечо. Они замерли так - надолго. Над курганом плыли осенние облака, свивались в тучи. Плачь Берен на могиле отца, проклинай Моргота, Финрод нашел бы для него слова. Пусть неверные, но нашел бы. В миг горя любому из Эрухини важнее само звучание голоса, интонация. Это как с целительными песнями - заговорить боль, используя слова лишь как оболочку... Но Берен не говорил ни слова, и его плечи под руками Финрода не дрожали. - Отчего ты не выкуешь его себе по руке, как верный меч? Он достаточно отчаялся, чтобы сотворить такое, что принесет всему Белерианду немало горя... Ветер треплет знаменитые косы Финдекано Нолофинвиона, играет со складками его плаща. - Я и не знал, что ты можешь говорить такое, gwanur. Фингон щурится на солнце. Он зачем-то начал этот разговор, он, всегда прямолинейный и открытый, и теперь не знает, как его продолжить. - Я не пытаюсь убедить тебя, Финрод, что все люди должны быть лишь слепым оружием, но этот - опасен. Он неправ ровно настолько же, насколько и прав, и это меня пугает. - Раз что-то пугает самого сына Нолофинвэ... Финрод пытается шутить, обмануть прежде всего - себя. Наконец человек поднялся. Финрод нечаянно поймал его взгляд и чуть не отшатнулся, как Келегорм ранее. Морготовой скверны тут не было, но разве может сердце вместить столько жгучей ненависти, убивающей все иные чувства, не позволяющей им зародиться и жить?.. Разве можно самому себя заталкивать в эту пучину... ...Дальше - ступени Ривиля, долина Хогг и тракт к Каргонду, теперь уже позаросший. Медленнее - лошади устали, и больнее - родина. Можно было и свернуть к югу, ближе к ледяным пикам Криссаэгрим, добраться до которых не удавалось никому. Орки нечасто наведывались в зажатую между пологими холмами и стеной Эхориат долину, искать им там было нечего. Берен знал здешние места и тоже не слишком их любил. Холмы, бесконечные холмы, ближе к тракту - кусок ровной земли, поросшей соснами. До Браголлах здесь жило от силы несколько семей, несмотря на то, что тракт оставался торным и постоянно был люден - если сразу от Снежной иглы забрать на юг, а не идти к лесу у Линдвина, проклятую долину минуешь. Сейчас же холмы и вовсе опустели. На всю немаленькую ложбину была только одна усадьба, и та - заброшенная. Частокол, над ним - то ли три, то ли четыре деревянных крыши. Ворота сорваны. Дорога к ним поросла травой, окрестные деревья протянули над городьбой ветви. Безлюдно - на первый взгляд. Берен знаком приказал Финроду оставаться на месте и мягко, как-то по кошачьи, скользнул за угол частокола. Двое мужчин, пусть и вооруженных, могут показаться оркам легкой добычей. И тем более - один. Финрод вытянул из ножен меч, до конца не понимая, зачем. У него не было привычки не расставаться с оружием и полагаться на его силу. Он, в отличие от двоих младших братьев, не находил упоения в танце клинка. Бесспорно, восхищался искусством. Признавал важным и необходимым. Но любил не сильнее, чем требуется обычному эльда. Уметь - еще не значило любить, а не любить не значило побояться использовать. В этом и заключалась удача Финрода-воина: противники видели в нем владыку ли, мудреца, чародея, но никак не бойца. И, если Финроду все же случалось сражаться, за это расплачивались. Надрывно вскрикнула какая-то птица. Берен появился так же неожиданно, как и исчез. - Никого, - коротко сказал он. - На всю усадьбу ни одного живого. Помолчал и добавил: - Каукарэльдар там тоже нет, король, если ты подумал об этом. Останки человека Берен предал земле сам - вырыл у стены неглубокую могилу и положил туда тело, завернутое в обрывки плаща. Своей смертью умер. Наверное, старик - к чему они оркам... Темнело быстро. Вершины недалеких гор еще виднелись на небе белыми иглами, но по распадкам и долинам уже царила настоящая ночь. Еще бы огня в окна заброшенного дома - и было бы совсем как раньше, как три года назад... Финрод ждал за углом. Берен отказался от его помощи, но думать, что эльф затаил обиду, было бы глупо. Он сидел у стены, прислонившись спиной к старым стволам, и смотрел куда-то в небо, обхватив себя за плечи. И не взглянув даже, угадал, что было у Берена на душе. - Выпей, - он снял с пояса и протянул Берену флягу - небольшую и, как оказалось, наполненную чем-то терпким и не совсем похожим на вино. Тот коротко и благодарно кивнул эльфу - слов за этот день не осталось. Ночевать в доме - добротном, высоком, хоть и в один поверх, почему-то не хотелось. Человек умер не там, правда. Но все же при мысли о том, что придется ходить среди вещей, еще хранивших память о руках хозяев, спать среди стен, недавно наполненных голосами и смехом, явно становилось не по себе даже Берену, привычному к подобным вещам. Финрод не говорил ни слова, но тем виднее было, что тяжело и ему. Поэтому на ночь устроились в одной из пристроек. Осенний холод здесь ощущался слабее, и потому безудержно потянуло в сон. Первая стража - моя, предложил Берен. Фелагунд не стал спорить: он и правда перенес бы предрассветный час гораздо легче. Перед тем, как погрузиться в полугрезу-полусон, он успел увидеть, как Берен выходит за дверь с обнаженным мечом в руке и плотно ее притворяет. Что-то странное, неправильное было в этой привязанности к оружию; да и караулить, если честно, было не обязательно. Привычка?.. Берен постарался закрыть за собой дверь, но щели в рассохшихся досках все равно пропускали в сарай и свет, и холод. Под ногами пружинил слой высохшей, но живой еще травы. Тихо... как же здесь тихо. Так тихо не бывает ночью в холмах. Обязательно залают где-нибудь собаки, скрипнет дверь или ставень, а то и заведет песню кто-нибудь из парней или девушек помоложе, кому ночью не спится. На запевал тотчас зашикают родственники, прикрикнут соседи, и все снова успокоится. Холмы - это не горы, где из всего жилья на несколько лиг лишь одна башня, в холмах всегда было людно - в холмах Ладроса... Снова "повело", понял Берен. Воины старше его умели запереть в сердце и скорбь, и горечь; он не мог. Меч. Клинок не темный и не светлый, горит синим, если рядом твари врага. В оголовье - аметист, в лунном свете сияющий, как еще одна звезда. Рукоять оплетена кожаным ремешком, чтобы легче лежала в руке. Еще недавно ее касалась другая ладонь, шире и тверже. Недавно... почему-то кажется, что все случилось только вчера. Он и не понял сначала, что его насторожило. Все так же переступали с ноги на ногу кони за дощатой перегородкой, все так же не слышно было Финрода, но слух привычно зацепил что-то подозрительное. Шорох. Еще. У стены... Это был не зверь - обычных тут уже давно распугали гауры, но гауры дышат так, что слышно их чуть ли не за два перестрела*. Не зверь. Значит, человек? Лучше бы живой. За несколько месяцев в Топях пришлось насмотреться и на живых мертвецов, и на тех, чьи души не могли спокойно уйти на свои круги. Справиться можно было со всеми - если постараться. Берен потянул из ножен кинжал, взвесил на ладони. На первый взгляд не столько оружие, сколько дорогая и красивая безделушка: в серебряную рукоять вделан дорогой камень, по клинку бегут серебряные нити и руны. Только эта безделушка в свое время спасала жизнь едва ли не чаще, чем меч. Человек все-таки оказался живым и нападения не ожидал. Они с Береном одновременно рванулись друг к другу, встретились у самого угла, и точно так же встретились их клинки, тихо скрежетнув. Пару мгновений казалось - незнакомец сейчас поддастся, но вот он перехватил рукоять, усилил нажим, и Берен даже не стал гадать, кто кого пересилит. Из-за двух полос стали он постарался хотя бы разглядеть лицо этого человека - и разглядел, потому что ночь была светлой. Не узнать его было невозможно. Артод. Артод Файонн, горевший заживо в замке Мейддхан. Значит, он выжил... Все лицо его украшали шрамы от ожогов, испугавшие бы того, кто видел подобное впервые. Обожженная кожа, выгоревшие брови и волосы - живой мертвец, немое напоминание о подлости и глупости. Файонн узнал его тоже, и они медленно опустили мечи - так, словно легче было продолжить схватку. - Не думал, что тебя здесь встречу... ярн, - и голос изменился, стал более хриплым и тихим, словно говорил Артод через силу. - Не думал, что здесь... А вот что встречу - не сомневался. Берен тряхнул головой, словно отбрасывая липкий кошмар. Бережно положил свой меч на землю и выпрямился. - Ну так бей, Артод, - он раскинул руки. - Давай, не тяни. Ты вправе это сделать. Он знал, что удар не достиг бы цели. Артод никогда не был безумцем, который ради мести забыл бы все. Или успел уже стать? Файонн неторопливо вложил меч в ножны. Потом шагнул к Берену и неожиданно с силой ударил его по лицу. Тот шатнулся, но устоял, а когда поднял голову, Артод увидел, что в глазах его нет ни злости, ни улыбки. Берен просто стоял и молча смотрел на него. - К раугам, - сквозь зубы выдавил Файонн. - Жизнь с тобой разберется. Мне ни к чему. - Откуда ты? - Берен поднял меч, обтер рукавом и загнал в ножны. Артод неопределенно передернул плечами. - К Анаху пробрался горами, а оттуда - в Димбар. Недавно решил вот сюда выбраться, хоть гляну, что да как. Не на что ведь ему смотреть, ему, Дин-Файонну. Замок у тракта сгорел, дикая трава оплела камни, а те из рода, кто остался жив, приживались по чужим домам. Некоторые тоже уходили вот так - глянуть, проведать, и уже не возвращались. Бывало, Берен запрещал людям навещать свои дома в разоренном Дортонионе. Гортхаур, если бы захотел, догадался бы, кого и где искать, а там... Кому-то все равно, кому-то - беда. Артод сел рядом с ним у стены и внимательно, слишком внимательно смотрел на почти полную луну. Ей не хватало еще дня четыре или три. - Еще кто выжил? - тихо спросил Берен. - Гарханы. Не знаю, где они. Да и им податься некуда было, кроме Бретиля. Гарханы, Ардил и Дагнир. Значит, остальные не спаслись. Сгорели там же, в застенках, и перед смертью наверняка не раз прокляли безумного ярна, как проклинали и до них и как продолжат после. Смерть от огня - долгая, страшная, и пожелать ее можно лишь врагам, и то не всем. А они, они - Арадан, Боромир, Брегор - врагами не были. Они всего лишь пошли за князем, а он, когда пришло время, разменял их на собственную жизнь. Вот так-то... - Возвращаешься? - снова спросил Берен. Артод кивнул. За дощатой стенкой тоненько заржала лошадь, умолкла. Они просидели до рассвета. Будить Финрода Берен не стал, а сам тот, как ни странно, не проснулся. Или просто не захотел мешать не разговору даже, а просто заново перекинутому хрупкому мосту.

***

Неистовый крик взлетел откуда-то сбоку, из-за деревьев. Снова... Перешел в дикий предсмертный визг и захлебнулся. Рука Финрода привычно скользнула к мечу. Голос вроде бы принадлежал человеку, но понять точнее не удавалось. Кто? Молодой ли, старый, но кричал он так, словно из него по живому тянули жилы. - Стойте здесь, - Берен соскочил с лошади, кинул Файонну поводья. - Если что, уходите к Бар-Риган. Артод, помнишь дорогу? - Помню, ярн, - Артод улыбнулся - шрамы сложились в жуткий рисунок. - Только я ни стоять, ни уходить не собираюсь. Подобраться было - легче легкого. Даже осенним лесом, с тремя конями в поводу. Деревня. Несколько домов вытянулись вдоль тракта, большинство заброшены или наполовину разломаны. Перед самой большой постройкой к коновязи привязан человек, судя по росту, еще мальчишка. И он кричит - страшно, захлебываясь собственной болью, изредка замолкая. С его спины и плеч снята кожа, свисает окровавленными полосами по сторонам. Вокруг - орки, пятеро или шестеро. Один, палач, гнусно ухмыляется, поигрывая широким ножом. Остальные смотрят, смеются - вернее сказать, ржут. То и дело поглядывают по сторонам - к домам боязливо жмутся другие люди, не хотят смотреть, а приходится. Волков не видно. Последний из орков, высокий и темнокожий, и был среди них главарем - это оказалось несложно понять. В руке шестопер, на шее - ожерелье то ли из зубов, то ли из костей, не разобрать. Раскосые глаза по-звериному расставлены по сторонам; одет в безрукавку из какой-то кожи, и надо еще доказать, что не из человеческой. Таких же вот невезучих. - Это что еще за сволочь? - сквозь зубы спросил Берен. Его лицо стало совершенно неподвижным, только зрачки заполнили почти всю радужницу. - Этот? - Артод сплюнул сквозь зубы. - Его свои Мясником прозвали, а наши подхватили. Несколько месяцев везде отирался, а тут, похоже, осел. - Мясник, значит... Ладно, пока уходим. Берен увел их недалеко. Меньше чем в лиге от селения стоял сосновый бор; за высокими старыми деревьями скрывалась глубокая канава, вырытая непонятно зачем и очень давно. Склоны ее поросли травой и мохом, запестрели обломками каких-то камней и вполне могли укрыть и людей, и лошадей. - Ждите меня здесь, - велел Берен. Именно велел - таким голосом не просят друзей, а отдают приказы. Финрод отметил, что человек уходит вооруженным для ближнего и долгого боя - меч, кинжалы, топор. ...Они уже расходились, но люди, едва завидев высокого воина, спокойно шедшего к большому дому, разбежались с рабской сноровкой и страхом. Его не узнали - некому было узнавать. Орки похватали оружие; двое упали сразу, и Берен спокойно опустил обе руки - топор в правой, в левой меч. Поднырнул под удар охранника у крыльца, коротко качнул кистью - клинок наискось вгрызся в широкую спину орка. Второй, получив топором в грудь, отлетел назад, в открывшуюся под весом его тела дверь. Берен шагнул вперед и тоже скрылся в доме. На улице не осталось ни души - только орк, которому достался удар в спину, хрипел под крыльцом. Скоро Берен вышел. Постоял немного, прислонившись к стене; потом, устало ссутулившись, зашагал к просвету между деревьями, откуда и пришел. Останавливать его было некому. До полуночных звезд он все петлял по окрестным холмам, путая следы, на случай, если все же будет погоня. Хотя кому гнаться? Снова - привычка, лишняя предосторожность. Стоянку он нашел безошибочно. Вывороченные корни, привязанные рядом три лошади. Стояли на удивление спокойно, только перебирали тонкими ногами да изредка вскидывали головы. Берен знал, что его шаги услышали, и спускаться вниз не стал. Сел, откинувшись на земляной склон, и принялся неторопливо чистить оружие от засохшей крови - забыл, забыл обтереть сразу же, как мальчишка какой-нибудь. Тихие шаги Финрода он услышал только потому, что эльф хотел, чтобы его услышали. - Не могу привыкнуть, - сказал он, не оборачиваясь. - Пора бы, а не могу. Король просто подошел и сел рядом. Молча. Сорвал какой-то стебелек, еще зеленый, и задумчиво прикусил. - Разве надо? - спросил он наконец. - Привыкать... и возможно ли? Берен медленно провел сложенным куском ветоши по клинку. - Не знаю, можно ли или нет, но надо. Да и тех, кто способен полюбить боль и страдание, среди людей хватает. Вам не понять этого, вы, эльдар, чувствуете по-другому. - То есть ты хочешь видеть чужие страдания и не чувствовать боли при этом? Не со-страдать? Тот, кто таков на самом деле - калека, ни больше, ни меньше. Берен молча дернул плечом. - Либо мы искалечим себя сами, либо потом нас искалечит Моргот. Только он уже жалеть никого не будет. - Ты не понимаешь меня или не хочешь понимать, Берен. Если ты разучишься сострадать, то отчего тогда будешь продолжать мстить? Ты скажешь - так надо. Но после кто угодно другой внушит тебе, что надо-то не так, а именно вот так, и ты пойдешь исполнять эту его волю. Потеряв себя, потеряв свое сердце и чувства, ты впускаешь тьму в душу сам. Ответа не последовало. По лицу Берена нельзя было прочесть, смущен ли он или удивлен, но он молчал. И слушал. Финрод же говорил, и его глаза в свете звёзд сияли, подобно драгоценным камням. - Что же до Моргота... Поверь, Берен, он не остался бы таким, каков он, не будь в сердцах Эрухини отголоска его темы. Я скажу без сомнений: Моргот - имя зла. Зло есть вне его, но из него он состоит. Он сам уничтожает в себе все проблески света. Как и ты сейчас. Точильный камень сорвался, скрежетнул у самого дола, оставив царапину. - Ему нет нужды уничтожать в нас одно и выпестывать другое. Он берет готовое. Ты чуток к бедам других - так служи, чтобы эти другие остались живы. Любишь семью - работай, или они умрут. А если ты лжив или находишь радость в страдании невиновных, то добро пожаловать выше, в верхушку его войска... Моргот - это не черный трон, не пики Эред Энгрин и не подземное пламя. Моргот - это криво повернутое зеркало. Его называют отцом лжи, это верно, но он - ее жертва тоже. Замыслом Единого или стоящего выше ни один из Айнур не в силах изменить свою судьбу и свою природу. Они словно отлиты из металла - раз и надолго. Замыслом, хоть и своим, Мелькор таков, какой он есть, и не изменится Ульмо, Намо, Ниэнна и любой другой из Валар. Их темы предопределены. Темы каждого Эрухини лишь начаты. Мелькору-Морготу не измениться - в отличие от тебя.

***

Селение беженцев было - десятка два домов к северу от Амон Обел, выстроенные не слишком давно и на скорую руку, но все до единого обжитые и даже обнесенные высоким тыном. Мелкие отряды орков, пожалуй, поломали бы зубы да пошли обратно. Вернее, мелкие отряды до селения попросту не добрались бы - перестрелять их на переправах было легче легкого. Первыми к путникам рванули собаки, огромные волкодавы. Конечно, против гауров они не помогли бы, но лихие люди подумали бы дважды, стоит ли нападать. А лихих людей в последнее время хватало... Их обоих (Артод остался на заставах в Димбаре) здесь сразу же узнали - и окружили, забросали не столько словами, сколько взглядами. Финрод не бывал в Бретиле со времен Браголлах, но нашлись и те, кто помнил его по мирному Дортониону. Не помнившие догадались, признали короля в простом эльфе в дорожной одежде. Возможно, будь Берен один, встреча оказалась бы несколько иной, но сейчас на нем словно лежал отблеск славы эльфийского владыки, и люди затаили до времени свои истинные чувства. Коней увели, серых волкодавов, крутившихся под ногами, отозвали в сторону и проводили наконец гостей к Бар-эн-Энит. А по ступеням дома уже сходила статная немолодая женщина, быстро оправляя закатанные рукава. Эмельдир, княгиня для тысяч беорвейн. Финрод и Берен одновременно поклонились ей, и если бы кто-нибудь пригляделся, заметил бы в движении эльфа неподдельную почтительность. Он был королем Нарготронда, она же - княгиней, хоть и беженцев, но княгиней. Как-то сложилось, что многие на самом деле верили и служили ей, а не ярну, пропадавшему где-то месяцами; и слова Эмельдир хватало, чтобы мигом поднять дружину в несколько тысяч копий. Берен унаследовал от матери золотисто-каштановые волосы, и оттого они казались похожими друг на друга гораздо больше, чем было на самом деле. У Эмельдир выбивались из-под платка мелко посеченные сединой кудри; у Берена широкая белая полоса проходила над правым виском. - Будь гостем в этом доме, государь, - заговорила княгиня, и голос у нее был низкий и мягкий. - Здесь тебе всегда рады. - Благодарю, ярнит, - тихо отозвался он. В глазах Эмельдир не угадывалось ни любопытства, ни страха, ни подобострастия. Ничего не угадывалось в них, кроме вежливой приветливости - ровно столько, сколько надо, ни больше, ни меньше. Именно эта приветливость и вежливость позволила Эмельдир чуть отдалить разговор с гостями, которые, несомненно, устали с дороги и нуждались в отдыхе и трапезе... Заметно было, как подчеркнуто холодно держится и она с сыном, и он с ней. Случалось, дети забывали отцов и матерей и нетерпеливо от них отмахивались, но на это Берен был не способен. Случалось, проклинали родители детей и навеки изгоняли из дома. Случалось многое, но здесь - какая размолвка может так отдалить людей, одному из которых, похоже, суждено вот-вот осиротеть? В Бретиле этого никто не знал. Не догадывался. До вечера Финрод все-таки смог поймать Берена, собравшегося было говорить с командирами отрядов беорвейн, и тот почти сразу назвал имя нуждавшегося в исцелении: Хириль. Хириль оказалась совершенно не похожей ни на брата, ни на мать. Будь Финрод человеком, он наверняка подумал бы, что отцом девушки был вовсе не Барахир, но - Финрод человеком не был. Он узнал ее, хотя видел всего один раз, лет тринадцать назад. Хириль поднималась от колодца с полными ведрами воды, и сразу бросалось в глаза, что такая не то чтобы легкая ноша ей совершенно не в тягость. Своего удивления она не выказала - или не удивилась вовсе, и говорить с ним согласилась. Хириль была невысокой, а рядом с Береном и вовсе казалась кем-то вроде гнома. Такие женщины, как она, обычно к двадцати годам полнели и это их нисколько не портило; Хириль же была болезненно худой, но крепкой. В ее лице не было красоты, так или иначе присущей всем беорвейн, а привычка двигаться резко напрочь погубила то, что могло бы сойти за женскую очаровательность. И все же большинство, в том числе и Берен, смотрели дальше лица, видели больше, и оттого любили вечно хмурую и нелюдимую Хириль. Она оправила рукава - точно таким же, как у матери, движением, - и впервые взглянула прямо на Финрода. Глаза и глаза. Теплого карего цвета, глубокие и вопрошающие. Берен не мог слышать, о чем они говорили. А говорили о нем, потому что оба думали, что знают его. Финрод лишь начал, а дальше она рассказывала сама. Непохоже было, чтобы Хириль привыкла болтать обо всем и обо всех, и сейчас она говорила именно Финроду. Легко и привычно рассказывала о вещах, которых многие женщины боятся - притворно или нет, но боятся до полусмерти. - Бретиль готовится к войне, - Хириль оперлась рукой о ствол старой замшелой яблони, которая выросла тут, верно, еще до того, как были построены дома. - И наверняка по твоей указке, государь. Или... Вестники из Нарготронда прибывают к нам редко, брат мой и вовсе появляется набегами, но он приказал старым воинам учить мальчишек ратному делу, что-то менял, что-то добавлял своего. Теперь Бретиль может выставить почти две тысячи лучников, приученных, кроме того, к конному бою, но... Ее глаза расширились, и смотрела она куда-то за плечо Финрода, вдаль и ввысь, хотя не было там ничего. До этого она говорила запинаясь, как человек, который знает суть дела, но не уверен, что и как стоит рассказать; теперь же ее не по-женски низкий голос звучал ровно и оттого неестественно, почти что страшно. Лицо ее застыло, заострилось, став ещё более некасивым в чертах и одновременно пугающие притягательным. - Но все эти преграды - ничто, песчинка перед волной. Пять тысяч копий да две луков - что это против войск Севера? Мало воинов; переломятся мечи, не выдержат доспехи и не найдут своей цели стрелы. Нет странного в том, что ведет на смерть ярн - она и без того дышит ему в затылок, но ты, ты - Финдарато Инголдо Атандил, Ном, почему сейчас поешь песню смерти и ты? Разве тебе пришла пора бросить все, положить на костер свои надежды и веру в то, что надежда будет обретена и будет обретено знание? - Хириль!.. Он и в самом деле испугался услышать вместо ее голоса - другой, и увидеть, как другие глаза смотрят ее глазами. Но этого не случилось. Она взглянула на него спокойно, словно ничего не говорила до этого и не слышала его страха. - Оттого я и ищу смерти сейчас, владыка. В бою. Не хочу потом видеть, как последние из беорвейн будут пригнуты к земле и станут не помнящими своего имени рабами. И она пошла прочь - прямая, решительная и бесконечно отчаянная.

***

...Эмельдир явно смущалась и оттого хлопотала со страшной силой. Финроду стоило немалых трудов усадить ее на скамью и заставить успокоиться. За прошедшие три с половиной десятка лет он нечасто бывал в Каргонде, а когда бывал, его и братьев-беорингов больше занимали вопросы возможной войны, нежели мира. Поговорить, просто поговорить с людьми как с Андрет или же вовсе ни о чем времени не было. Смешно: эльда, чья жизнь равна жизни Арды, не хватило времени... Но когда удавалось хотя бы приглядеться повнимательней, он всегда обращал внимание на Эмельдир. Жена Бреголаса, тихая и болезненная женщина, не то боялась эльфов, не то смущалась. Эмельдир же была готова принять любое знание от любого из Эрухини. Она не напрашивалась на разговор, но когда удавалось, слушала и расспрашивала, и пыталась запомнить. И с шутливой улыбкой сетовала: мол, старею понемногу, голова уже не такая ясная.... Она выставила из зала всех, кто не успел сам убраться, и взамен позвала двух волкодавов. Собаки легли у дверей и стоило только кому-нибудь приблизиться, начинали рычать. За горло, конечно, не возьмут, но все равно охочих до сплетен станет меньше. - Не взыщи уж, государь, - Эмельдир качнула головой на закрытые двери. - Подумала, что ты хотел без лишних ушей поговорить. Вот только не знаю, о чем. Ставни на окнах тоже были закрыты - наступил вечер. Потрескивал в очаге огонь, освещал немудреное убранство: стол, лавки и поставцы по стенам. Для обычного дома трапезная была великовата, для княжеского - безнадежно мала. - О чем... - Финрод задумчиво сплел пальцы. - Ты, княгиня, наверняка догадалась. Поговорить я хотел бы о Хириль, твоей дочери. Женщина склонила голову набок; глаза ее оставались заботливыми и пустыми. - И что же она учудила на этот раз, что и государь Нарготронда спрашивает о ней? - на синдарине она говорила небыстро, но правильно и чисто. - Она ведь уезжала отсюда где-то месяц тому назад? - Уезжала... - Эмельдир покачала головой. - Да кто бы ее отпустил! Сбежала она, государь. Сейчас и на заставы отправляться опасно, а она же выбралась в Дортонион. Добавила всем нам тревоги, нечего сказать, - она вдруг осеклась и пристально посмотрела на короля. - Она не рассказывала об этом? - Нет... Обмолвилась только, что брата там встретила, и все. Неразговорчивые у меня дети. Но хоть целой вернулась, и за это спасибо. Финрод не задал следующего вопроса - слишком этот разговор походил на дознание. А Эмельдир, поняв, куда он клонит, продолжила сама: - Вернулась она прежней. С тех пор вовсе не изменилась, только молчит почти все время. Она и раньше болтать не любила, а теперь слова приходится по одному тянуть. Ты же ее видел, государь. Она другая, не то что все. Казалось, ну когда ей найти время глупостями заниматься? У нас девчонки в десять лет работают не хуже взрослых, а с тех пор, как мужчины все подались на заставы, и вовсе разогнуться было некогда. А она вот... Говорят, у вас тоже есть воительницы-нэрвен, которые сражаются наравне с другими воинами, но это у вас. Нам, людям, как-то привычнее, что женщина ведет дом, а мужчина защищает. Она тоже хотела в защитники податься. Ее и отец, и братья все пытались учить воинскому делу, шутки ради. Даже не учить, а так, показать кое-что - смотри, как умеем... Так она выучилась. Не знаю когда, как и у кого, только лет пять назад они с братьями друг друга и с шестами гоняли, причем не только для смеха... Голос женщины пресекся: вспомнила погибших племянников. Финрод осторожно накрыл ее руку своей; она вздохнула, быстро провела рукавом по сухим глазам и продолжила: - На заставы она ездила пару раз. Вряд ли, конечно, ее допускали к бою, да и тихо тогда было. Но все же пожила среди воинов, узнала, каково. И... молчаливая она, очень. Все в себе. Когда... - Эмельдир тихо всхлипнула, - когда Барахира убили, я за нее боялась. Другие, кто братьев, мужей или отцов потерял, плачут, не скрываются, а она слезинки не уронила. Верно, в деда пошла - он в горе тоже так каменел... Она не отнимала руки - скорее всего, просто забыла. - Ты же знаешь, государь - Андрет Мудрая всегда хранила в сердце веру. Таких, как она, и называли людьми Надежды. А вот Хириль, если так думать, человек без надежды вовсе. Она-то считает, я не вижу этого... - Эмельдир, - слова подбирались медленно, ускользали по одному, - в этом не твоя вина и не твой рок. Хириль другая, верно, я уже говорил с нею и заметил это, но в этом не слабость ее, а сила. Я знаю, что среди беорвейн встречаются... вы называете их "ведунами", верно? Или ворожеями, если речь о женщине. Хириль могла бы и ворожить, и видеть. Ей нужен лишь хороший учитель. Сейчас раскрыть ее дар не поздно, но сложно - она выросла и научилась скрываться. Она не верит в победу оттого, что у ее мудрости лишь одна сторона, а вторую она не хочет признавать, как и её брат. Она одинока - за знания нередко приходится платить. Она училась воинскому делу, но не убивать, а защищаться... Эмельдир молча теребила край платка. - Может быть, - медленно сказала она. - Может, и так, но если я правильно поняла тебя, государь... Беоринги умели "видеть", но ни одной женщине из рода это доступно не было... - Знаю, Эмельдир. Почему Хириль, а не кто-то другой, я не смогу тебе сказать.

***

Берена он отыскал за оградой. Тот стоял у убранного уже поля, смотрел вдаль, на полуобнаженные вершины леса, и впервые за много дней - даже за много месяцев - на его лице не было выражения отчаянной решимости или ледяного спокойствия, которое всегда настораживало Финрода. - Если на ней и есть скверна, я не могу ее увидеть. - Кто сможет? - человек сразу насторожился, подобрался. Снова надел свой панцирь. - Если есть, Берен. Если. Мне всегда удавалось распознать зараженных. Я не вижу в ней скверны, равно как и в тебе и в любом из вас. Это же еще не значит, что подвержены ей все. - Любой из нас - всего лишь любой. Хириль видела и знает достаточно, чтобы... - Хириль - твоя сестра, - резко проговорил Финрод. - Отчего ты не хочешь поверить ей - и мне? - Оттого что не хочу ее терять. - А скольких ты уже потерял? - Берен избегал его взгляда, и Финрод с силой сжал его плечо, не давая человеку уйти. - Скольких? На твоей совести погибшие в Каргонде; те, кто заживо сгорел в Бар-Мейддхан - ты с самого начала отлично знал, на что их обрекаешь; а сколько "спасенных" тобой в Дортонионе потом были казнены? Поверь, смерть Хириль не слишком запятнает тебя. Это был удар-проверка, и Фелагунд не сразу понял, что глупо было проверять именно так. Берен стиснул зубы. - Не слишком, верно, - сказал он наконец почти так же жестко, как Финрод. - Только не хотелось бы расстраивать мать. Если Хириль и в самом деле погибнет, она попросту запретит ополчению вмешиваться в войну на какой бы то ни было стороне. Друзья? Верно, пришлось пожертвовать. Пришлось быть рядом с ними, чтобы понять, что происходит. А если бы убили меня, замены бы не нашлось - я не успел да и не собираюсь поверять кому-то все свои замыслы. Финрод не отступил - отшатнулся на шаг, опустив руку. - Если бы я тебя не знал, Берен, подумал бы, что ты мерзавец каких мало. - Но ты же меня знаешь, - теперь уже Берен не дал эльфу уйти, продолжив разговор. - Знаю. И скажу, что гордости и упрямства у тебя хватит на троих королей гномов, а дерзость тебе досталась от всех беорингов разом. Берен, пойми, я - не враг, и никто из эльдар не желает быть вам врагом или господином рабов. В моих глазах ты останешься собой; я не считаю тебя ни лучше, ни хуже, чем ты есть. На Хириль - раз уж мы начали с этого - нет скверны, а тебе не помешало бы научиться владеть своими мыслями. Ты не заменишь Барахира, и никто не ждет от тебя этого. Более того, никто из беорвейн не собирается оспаривать твои приказы или бунтовать. Ты - это ты, запомни. Берен слушал его молча, по-прежнему опустив голову. Глухо спросил: - Так по-твоему, все же выходит, что я ничем не лучше безумца, который всех ведет к гибели? - Я этого не говорил. Но ты и вправду надломлен. Если... когда это все закончится, я постараюсь исцелить тебя и от этого. Прошу, Берен, не возражай мне - ты можешь гордиться своим страданием и не признавать иного существования, но ты ведь понимаешь, что это неверно. - Верно - если это закончится. А до той поры я не прошу меня исцелять, государь. Мне иному это не выдержать. Он повернулся и пошел по меже вниз, к залитой солнцем ложбине.