Narbeleth. Hithui. Girithron.

Зверь появился внезапно. Как никто не увидел его, было непонятно. Берега Тейглина к северу от переправы поросли лесом, и хотя войско Дориата по-прежнему стояло по другую сторону брода, Лютиэн часто уходила туда. Конные стрелки Бретиля прочесывали эти леса раз за разом, ища недобитых орков, и всех, кого можно было, уже нашли. Значит, этот гаур появился недавно. Когда она вышла на полянку, первым, что бросилось в глаза, было: лучник-эльф целится в зверя, а тот припал на передние лапы и не двигается. Легкий ветер шевелил тонкие ветви деревьев, спутывал темные волосы стрелка. Лютиэн поняла, что еще миг - и стрела отправится в полет, и будет поздно. - Стой! - крикнула она, бросаясь к нему так быстро, как могла. - Не стреляй, Белег!.. Он все же выстрелил, но когда спускал тетиву, обернулся на голос, и стрела ушла вверх, не задев зверя. - Стой, - повторила она и пошла вперед, к волколаку - медленно, но уверенно, вглядываясь в желто-зеленые глаза. - Королевна! - Белег схватил ее за руку; лук со стрелой он держал в опущенной левой. - Это - зверь, причем бешеный... Уходи! Она вырвала руку. - Это не зверь, Белег. Волк оскалил зубы и зарычал, глядя на приближавшихся к нему эльфов. Стрелок, не сводя с него глаз, потянул меч из ножен - на таком расстоянии от лука не было толку. Лапы зверя напружинились, шерсть на загривке встала дыбом. - Это я, - тихо заговорила Лютиэн, осторожно пытаясь подобрать ритм мелодии, - это я, ты знаешь меня. Ты не узнаешь меня? Не бойся... Тише... Он по-прежнему смотрел настороженно и тихо рычал. Белег судорожно выдохнул сквозь сжатые зубы; затея казалась ему - да и любому другому показалась бы - безумной и смертельно опасной. Лютиэн протянула руку и коснулась шерсти на голове зверя. Рычание тотчас умолкло, глаза с вертикальными чертами зрачков начали медленно закрываться. Волк вытянулся у ее ног и тихо, жалобно заскулил. Точно больная собака жаловалась любимому хозяину... - Edhro!* - воскликнула Лютиэн; гаур вскочил. Белег шагнул вперед, спиной закрывая королевну. Зверь прыгнул, перевернулся в воздухе через голову. На земле лежал человек. Рядом упала волчья шкура - пустая. - Как? - потрясенно спросил Белег, но меча в ножны не убрал. - Как ты увидела, королевна? Лютиэн, не ответив, склонилась над бесчувственным телом. *** Снова, как в кошмарном сне, повторилось все то же. Верней, все же не совсем то. Слух то ли не вернулся, то ли просто слушать было нечего - спокойная вязкая тишина. Зато очнулась боль, и раны, старые и новые, ныли и пульсировали. Холода не чувствовалось, равно как и жажды или голода. Можно сказать, не чувствовалось ничего. Кроме одного: привкуса дикой мяты... Глаза открывать не хотелось. Лежать так вечно, ни о чем не думая, - что еще надо? Послышались чьи-то голоса. Кто-то подошел и остановился над ним; кажется, двое или трое. Кто-то опустился рядом с ним на колени. Берен почувствовал прохладные пальцы на виске. Человек замер ненадолго, считая удары сердца, потом отстранился и знакомым голосом проговорил: - Нет ни лихорадки, ни жара. Большего сказать не могу. Берен открыл глаза и увидел Нимроса, Рогана и... И Лютиэн. Она стояла чуть в стороне, но все же близко к нему. Тяжелые смоляные косы сколоты на затылке; тонкий стан - в мужской одежде. Словно насмешка над хрупкой красотой. Огромные, бездонные глаза на бледном лице притягивали внимание, синие-синие, как не замерзшие зимой озера. - Ты помнишь меня, ярн? Узнаешь? - Нимрос снова склонился над ним, и в лице у него Берен заметил тщательно скрываемый страх - истинных чувств целитель показывать не должен. Точно, подумал он. Я же теперь страшный зверь, оборотень... - Как вы нашли меня? - голос не слушался, срывался. - Тебя нашла королевна, - негромко ответил Брандир. И он тоже держался чуть отчужденно, не то чтобы боясь - опасаясь подойти ближе. Да, если из-за этого случая ему вовсе перестанут верить, будет вполне справедливо, но... Как же невовремя все случилось!.. Лютиэн приблизилась, положила узкую прохладную ладонь ему на лоб, и от этого прикосновения боль - и души, и тела - уменьшилась. - Ты помнишь все, что с тобою было? Берен слышал ее голос не в первый раз, но не мог перестать удивляться ему, его мягким переливам и взлетам, его хрустальному звучанию. - Помню... - Рассказывай, - она села рядом. Под сводами палатки было полутемно и возмутительно, непривычно мирно. В ее присутствие было почти невозможно собраться с мыслями и невозможно заговорить, тем более - о своей слабости и глупости. Но он все же начал рассказывать, боясь того, куда может завести его молчание. - На второй день, когда мы держались в виду гор, на нас напали гауры, - Берен прижал ладонь к виску. - Да, гауры... Аракон и Дорон погибли. Я... не помню, как отбивался. Очнулся на Тол-Сирион, в подвале крепости. Орки говорили, что Саурону уже не нужен остров, а он - что знает обо всех замыслах. Потом он... обернул меня. А дальше - только отрывки. Я пытался не поддаться этому волку, а он... Берен умолк. Подобрать слов он не мог, в груди поселилась саднящая боль. Лютиэн смотрела на него молча, и он отводил взгляд - тоже не имел сил заставить себя взглянуть ей в глаза. Перед Сауроном он боялся просто потому, что тот сам был воплощенным страхом, а здесь - потому что знал: он не сможет потом отвести глаз. Говорят, исцеление мучительно. Знать бы, что это: болезнь или излечение от нее, гибель или спасение? Сейчас как никогда нужна ясная голова и свободное сердце, а мысли - все мысли об одном... Запомни, говорил ему Барахир - кажется, немыслимо давно. Никто никогда ни о чем не расскажет. Ты испытаешь все сам и все сам поймешь, может быть, позже, но никак не раньше. И боль, и страх, и предчувствие гибели, и любовь. О ней-то уж точно не расскажут даже в старых балладах. Неужели вот это и есть она? Страх за другого, шипастый ошейник на сердце, лихорадка, при которой не теряешь сознания? Не то, что представлялось и испытывалось раньше... Он спросил не то, что собирался. - Эрмил добрался до лагеря? - Его нашли мертвым, - ответил Фин-Роган. - На северном берегу. Значит, опять из четверых выжил один, и опять почему-то - он. - Сейчас первый день гиритрон, - проговорил Нимрос, словно прочитав мысли Берена. ...Вечером пришли эльфы. Все пятеро. Кальмегил, Лауральдо, Лоссар, Вилварин и даже Менельдур. Последний, как ни странно, больше не смотрел на Берена с неприязнью, но и не говорил ни слова. Заговорил Лауральдо. - Я верю тебе, - звонкий обычно голос звучал приглушенно. - Не знаю, отчего, но верю. Я подтверждаю свое обещание - я пойду с тобой. - Веришь - мне? - Берен сидел, и раны ему уже не мешали. Заживали они очень быстро, потому что сутки, которые он пролежал в беспамятстве, лечила его Лютиэн. - Верим, - ответил Вилварин. - Если госпожа Лютиэн не увидела на тебе скверны, то ее нет. - Предательство - не скверна, эльдар, и глазом ее не увидеть. - А что можно пообещать тебе, чтобы ты предал? - Лауральдо смотрел ему в глаза. - Можно... Но если моих слов достанет, то знайте - я не предавал. - Знаем. Помолчали. Стемнело, и в палатке теплился маленький светильник, зажженный Лютиэн. Нолдор сидели полукругом, словно отдельно от человека, но в то же время рядом. Лауральдо щурился на огонь; Менельдур нервно накручивал на палец волнистую прядь. - Хуор погиб, - впервые разомкнул губы Лоссар. - От яда. Его не смогли вылечить. - Когда мы выйдем? - спросил Кальмегил. - В полночь. *** Перед уходом Берену не удалось перевидеться с Финродом - тот уже ушел с частью войска в Нарготронд. Ушел пока что и Денгар, и уходил Брандир - в Бретиль, подлечить до новой битвы раны. Ночь собиралась темная, грозовая - но гроз в гиритрон не бывает. Подходящее время для разбоя и того, что предстояло совершить им. Их было шестеро. Не восемь, как в Бар-Мейддхан, и не четыре - и то хорошо. До Бар-Риган решено было ехать на лошадях, а там оставить их. - Анах - единственный путь в Дортонион? - спросил Лауральдо. - Единственный короткий и самый удобный, - пояснил Берен. - Можно идти через перевалы, через Грозовую Матерь, но это значит - потерять до десяти дней. Во-первых, идти придется через Нан-Дунгортэб... Нолдо передернул плечами. - Да еще и отлеживаться после спуска. Даром он не проходит. - А ты переваливал через нее? - полюбопытствовал Вилварин. - Не переваливал. Поднимался до вершины на спор. Я так лазил по всем самым высоким горам. Давно это было... Из эльфов самыми разговорчивыми оказались именно эти двое, Лауральдо и Вилварин. Первый - оттого, что слишком много носил в душе и пытался разогнать это надрывным весельем, а второй из-за того, что на самом деле был жаден до нового и весел. Молчаливый Лоссар, собранный и целеустремленный, как стрела, Кальмегил, Менельдур... Новый отряд - на какое-то время. Пройти через Бретиль было бы быстрее, но ни нолдор не горели желанием оказываться у людских поселений, ни Берен не стремился побывать там. Они двигались по старому тракту, задевавшему край перелесков, то и дело встречая разъезды Фин-Рована. О плене ярна и возвращении горцы то ли не знали, то ли не придали значения. А может, посчитали все очередной легендой, каких ходит много, пока правитель или воин жив или пока его не забыли. Зачем и куда едет Берен в компании эльфов, не спрашивали - должно быть, по тем же причинам. Димбар встретил их на третий день пути привычной зыбкой тревогой и кажущимся безлюдьем. На деле здесь из-за каждой горки и дерева смотрели внимательные глаза. Долгих стоянок спутникам Берена попросту не требовалось, а сам он, как ни странно, чувствовал себя гораздо лучше, чем можно было предположить. В волчьем облике провел не больше четырех дней и не меньше одного, всего день пролежал в забытьи, но раны о себе не напоминали. Зато никак не желала отступать память: прохладные, неожиданно сильные руки и знакомый привкус дикой мяты. Блаженство вперемешку со стыдом. Он знал, что вскоре после ухода разведчиков в лагерь прибыл Белег, посланец короля, и пытался уговорить Лютиэн вернуться. Она не послушалась. Она пойдет в Нарготронд и там, возле Финрода, будет в безопасности еще какое-то время, в это можно верить. Догадывались ли эльдар о том, что мысли его были не совсем о войне, Берен не знал. Если и догадывались, то молчали - спасибо и на том. Была тихая и теплая для гиритрон ночь. Из-за горы наползал клочьями туман; в сафьянном небе солью рассыпались звезды. Они остановились в небольшой рощице. Пощипывали мерзлую траву кони, слабо светился костер - здесь пока можно было не бояться. Из темноты появился Кальмегил. Время было уже за полночь, и с первой стражи Берена сменил Лоссар. Эльф подсел к костру и какое-то время молча смотрел в огонь. - Ты хотел поговорить со мной? - он спрашивал, но в голосе читалась твердая уверенность. Берен медленно кивнул. - О чем? - нолдо положил подбородок на сплетенные пальцы; темная коса скользнула ему на плечо. - О том, как мы пойдем. Кальмегил молчал. - Я не знаю, насколько хорош путь через Анах... - Почему? Ты говорил, что это - самый быстрый и верный способ. - И не знаю, насколько... Как вообще нам идти. Я не могу себе верить. - Из-за того, что случилось в Тол-Сирион? - Да. Понимаешь, он сказал: ты в моей власти. Это чувствуется... как ошейник, и он в любой миг может его затянуть. Я боюсь, что все, что увижу, увидит и он, и не могу решить, что хуже - Анах или перевалы. Ты знаешь эти места, Кальмегил? - Знаю. - Веди завтра. Сам. Куда сочтешь нужным. *** Замок Риган они миновали на шестую ночь гиритрон по восточному краю тропы. После - к краю гор и вверх по плечу ближней - вел Берен. Было за полдень - неяркий день, зимнее солнце, блеск снега на высоких вершинах. Там он не тает никогда. К середине гиритрон снег заметает Дортонион полностью и уходит неохотно; лежит на ветках сосен, укрывает белым полотном развалины обгорелых замков. А потом, весной, разливаются горные реки - позже, чем равнинные, и буйнее в сотни раз. Зима в горах - сказка смерти и для чужих, и для своих... В ложбинке на склоне они увидели небольшую хижину, на взгляд нежилую. В таких живут летом пастухи, но здесь не бывало ни души еще со времен Браголлах. - Уже остановимся? - Менельдур смотрел из-под руки назад, за валуны и выступы. - До ночи еще далеко... - Пока остановимся, - ответил ему Берен. - Эту хижину снизу не видно; может выдать только дым, но в такой туман и его не заметят. - Да и некому, должно быть, замечать по эту сторону гор, - Лауральдо, воспользовавшись передышкой, скинул с плеча налучь. Нолдор даже сейчас стояли подобием строя - так, чтобы при нежданном нападении сразу же отразить его. - Некому, - согласился Берен, - но лучше все же не рисковать. - Куда ты уходишь? - Обо всем вы, эльдар, догадаетесь... Есть один человек, с которым я хочу повидаться. Сказать пару слов. Кальмегил недоверчиво взглянул на него. О том разговоре не знала ни одна душа, и нолдо намеревался соблюдать тайну и дальше, но теперь постоянно был настороже. - Я вернусь к утру, - Берен выдержал его взгляд. - Где это? Что за человек? - Лауральдо тоже подобрался. - Недалеко. Что за человек... Вы не знаете его, а вот он... Он моего отца знал. - Где тебя искать? - Если я не приду к утру, Кальмегил знает, что делать. Он повернулся и пошел по плечу горы, и вскоре скрылся в тумане, опустившемся на Западный Белерианд. *** Берен знал, что он успеет. Несмотря на раны и усталость, успеет так же, как успевал три и два года назад, когда вместо жизни у него была месть. Человек, к которому он шел, был из дома Кроннаганов; человек, к которому он шел, был в сговоре со слугами Саурона, хотя и водил дружбу с другими непокорными и часто бывал в Бар-Риган. Оставлять такого за спиной было нельзя. Не было ни злости, ни страха или нетерпения. Ничего не было, кроме осознания того, что так и должно быть. Где-то в глубине души притаилась злость на себя самого: еще недавно рассуждал в мыслях о высоком - посмел рассуждать! - а сейчас снова крадешься, точно наемный убийца, и от этой доли тебе никогда не отделаться, нечего и стараться. Он знал, как подойти к замку незамеченным, как проникнуть через пролом в стене - туда, куда Кроннагана точно никто провожать не будет. Во дворе небольшого замка изредка проходили люди. Неохотно дымила кузница, вдалеке перекликались. На него никто не обращал внимание - ну прошел человек и прошел, мало ли, какие у него дела... Диргол он оставил эльфам, а без него тому, кто не знал Берена в лицо, понять, в чем дело, было трудно. Его так и не увидели. А тот, кто видел, не расскажет уже ничего и никому. Сколько лет назад это было? Не вспомнить. Пять или шесть, или четыре... Они, только что набранный отряд мальчишек, впервые оказались в Мертвых водах вместе с Ангродом. Болота - страшное место, но было и страшнее. Хуже. - Хотите спросить, почему я сделал это сам? - Ангрод опускает меч. Добить раненых после схватки орков почти никто не решился, и Ангрод мог приказать, но не стал. Ему ответили молчанием. Не решались - снова. - Можно было приказать, - лорд отбросил орочий клинок. - Можно было принудить, но есть вещи, которые ты перекладывать на другого не вправе. За ним следили почти пять десятков глаз, в которых читались самые разные чувства: внимание, недоверие, обожание, страх. А ведь если вспомнить, то почти все эти мальчишки полегли в Браголлах. Он видел их так же ясно, как и тогда. Проломленные головы, изломанные тела... Это было еще не страшно, совсем не страшно - если вспомнить, что на северных заставах, где тогда были братья-Арфинги и Бреголас, люди горели заживо. - Есть то, чего ты не вправе избегать, - повторяет Ангрод. Берен давно научился не испытывать сожаления. Когда погибли из-за него истинные друзья, когда погибла сестренка, Хириль, сердце словно вынимали по живому. Это же было совершенно другое. Долг - да, именно долг. По-иному сейчас было нельзя. Кроме снова начинавшейся лихорадки, разум не туманило ничто. Болезнь втягивала выпущенные когти неохотно, но Берен подозревал, что дело тут в другом: Саурон напоминает о себе, сжимает ладонь. А ведь сможет и вовсе раздавить, если захочет. Другой, пошатнувшись от слабости, уже давно летел бы по склону вниз. Другой, но не Берен, живший раньше в горах и горами. Теперь приходилось - войной и на войне... Он остановился, оперся рукой на выступ скалы. Хотелось присесть хоть на миг, но Берен знал, что тогда его не заставит встать никто и ничто. Великие Валар, как же хорошо, что слабость настигла именно сейчас, а не раньше, в Ост-ин-Кроннаган... Пробираясь по склону горы дальше, он осматривал под ногой каждый камень. Если его память осталась Гортхауру недоступна, он увидит только то, что сейчас видит сам Берен: могучее плечо горы, остатки старой опасной тропы и предутренние туманы. Старой тропой не ходили уже давно; новая пролегала ниже и была гораздо удобнее - для врагов тоже. Звезды усмехались с зимнего неба. Дайрон Мар-Хоган, который наверняка ушел с Бреннаном в Дортонион или Ладрос, сказал в их встречу после плена: когда на самом деле настанет беда, их, младших детей, может не спасти никакое аванирэ. Хотя бы просто потому, что воспользоваться им они не сумеют. Иногда бывает мало людской воли и веры. Старая тропа вилась и вилась, то выше, то ниже, то полого, то почти отвесно, и путались под горячкой мысли, оставляя только одну: дойти. Так, чтобы эльфы его увидели. Кальмегил поймет, добьет, если будет нужно... Дойти бы. Дошел. Не помнил, как и куда, но, наверное, дошел, потому что помнил сквозь навалившийся жар чьи-то руки. Это была самая настоящая горячка. Видения сменялись другими, вертелись и распадались цветными стеклами. Он видел то, что похоронил в застенках замка Мейддхан - детство, юность. Дом. Отца, такого, каким он был, мать, Хириль и братьев. Он хотел заговорить с ними, но они уходили куда-то вдаль по рыжей от осенней травы равнине. Видел бывших друзей - хотел окликнуть, но они исчезали, истаивали. Уцепиться было не за что. Время шло, казалось, быстро, но в короткий миг рассудка он понимал, что бредил от силы час. Оставалась только последняя надежда, и настал миг, когда Берен взмолился: облегчи мою боль, я больше не могу так. Мне же надо идти, от меня многое зависит... Я дам тебе какой угодно обет, принесу свою жизнь, как принес сердце и душу, только помоги сейчас!.. Он хотел увидеть Лютиэн. Вместо нее являлся Даэрон. Мертвые глаза раскрываются; он встает, но кровь не течет из ран. Эльф смотрит куда-то в сторону. "Мандос? Нет. Я же учился у них, и ОН меня получит... Забери мою душу оттуда потом. Я не выдержу до Дагоррат, я не хочу становиться еще одним раугом..." И из разверстых ран вырывается что-то серебряно-черное и летит на север. На север... Потом он увидел Финрода - ясно, как будто действительно сидел рядом и слушал, что говорит король. Тот хмурился, смотрел с осуждением. "Говоришь, нам нужна победа?" "Нужна". "И какой ценой? Любой?" "Я согласен положить ту цену, которую с меня потребуют". "Вот только не ты здесь платишь. Ты только назначаешь счет, а за него идет чужая кровь. Скажи мне, как можно отправлять на смерть стольких и так спокойно? Как можно жертвовать лишнюю жизнь, вырывать ее из полога Арды, зная, что она никогда туда не вернется?" "Можно. Я делаю это именно для того, чтобы другие не узнали - каково это. Чтобы не узнал ты". "Каждого убитого я помню в лицо. Каждого. Если война будет завершена и союз, который мы ковали вместе, одержит победу, как эта победа отзовется в тех, кто придет на смену нам? Посмотри на эту землю: ты напитал ее чужой кровью, и она родит кровавый хлеб. Посмотри: в небесах кровью разливаются закаты, кровь сокрыла от нас Запад, кровь сокрыла спасение..." "Ты упрекаешь меня в том, что Запад отныне сокрыт? Для нас он никогда спасением не был, и сколько я помню, его отдалила гордыня и зависть не людей - эльдар!" Вдох - свистящий, сквозь зубы, слышный сейчас даже за десятки лиг. "Не смей... Не смей говорить об этом. Зависть - да, падение - да, но в том, что сделано, оправдываться бессмысленно..." "И снова: корень всех зол - Моргот, не так ли, владыка? Моргот и его майар. Отец лжи совратил безвинных эльфов с пути, и они пали так же, как он, от высокомерия через гордыню... Только ты сам говорил мне не так давно, что Моргот - в каждом из нас, если именовать Морготом зло. Выходит, вины в этом поровну..." "Я не пытаюсь оправдаться. Не в этом и не перед тобой. Ты припомнил мне сейчас Альквалондэ, верно? Но разве среди людей мало было такого? Отчего бы вам не промолчать о других, зная, что и сами вы не безгрешны? Легче судить других, но я говорю тебе - не суди никого, кроме себя..." "А мы не пытались казаться безгрешными, никогда. Были кровавые жертвы, были убийства друзей, было многое другое. Уж ты-то, Атандил, должен был знать, с кем связываешься". "Не пытайся казаться хуже, чем ты есть. Меня не разжалобить видом калеки, поверь, и я отсюда не исчезну. Раз мы не можем поговорить вживую, придется так. Скажи: чего ты добьешься этой резней? Сохранишь несколько десятков жизней воинам, убрав тех, кто тебе не поможет?" "Как видишь, король, из меня сейчас плохой командир. Да и всегда... Эту вину я готов взять на себя без остатка". "Она и так на тебе. Я хочу лишь одного: чтобы ты понял, чем отличаешься - должен отличаться - от такого, как Болдог". Смешок вышел резким и хриплым. "Чем?" "Тем, что ты не должен искать упоения ни в сражении, ни в чужих смертях, ни в крови. С той минуты, когда ты допустил в себя ярость, ты стал таким же врагом, как любой другой орк". " "Допустил ярость"... Неплохие слова, король. Выходит, проще смириться - и под тенью, мол, живут люди?.." "Ты бросаешься из края в край. То, как живут под тенью, знаешь сам. Ранить меня словами не выйдет, и этого разговора я не прекращу..." "Почему?" "Исцеление бывает мучительным". "Так вот какое у вас, эльдар, исцеление - против воли больного..." "Не преувеличивай... Допустить ярость не значит сопротивляться. Ты делишь все чувства на два: ненависть и трусость, но неужто ты пойдешь в бой только из-за ненависти к врагу, а не из любви к родной земле?" "Многие ходили". "Что за дело до многих? Речь о тебе. Любовь к родине рождает ненависть к врагам, а не наоборот - верно?" "Верно..." "Это слишком сильное слово. Не пытайся ненавидеть кого-то всей душой. Тем более - себя. Не унижай себя ненавистью, в этом нет нужды". "Ты знаешь, что я не могу по-другому. Я не могу не сражаться, не убивать. От этого ты исцеления не найдешь, да и поздно лечить душу, которая выгорела дотла". "Но ведь ты уже понял все, что я хотел тебе сказать. И запомнил, пусть и не принял пока". "И не приму. После этой войны мне не будет жизни, я лишь для нее был создан и для другого не гожусь. Меня учили ненавидеть, и я научился не испытывать других чувств". "А любовь?" "Любви нет". "Не лги себе..." *Edhro - откройся. Слово использовано в переносном значении.