like a bastard on the burning sea

В пятницу Гарри возвращается к ночи, его фотоаппарат перекинут через плечо, и у Луи такое чувство, словно он не видел его целую неделю. — Привет, — произносит он, пытаясь сказать это равнодушно, пытаясь не вскочить со своего места, хотя в том, что Гарри вернулся, нет ничего необычного. Глаза Гарри останавливаются на нём, сидящем на диване, словно он не ожидал увидеть его здесь. Луи понятия не имеет, что это значит, но в его горле появляется неприятное чувство. — Привет, — отвечает Гарри, закрывая дверь и выкидывая содержимое своих карманов на тумбочку. Сегодня он выглядит милым и уставшим. Луи задаётся вопросом, хорошо это или плохо. Он не позволяет себе поднять взгляд и убедиться, продолжая пялиться в свой ноутбук, словно это всё, что его интересует. Гарри, в отличие от многих других ночей, не уходит в конец коридора, оставаясь в свободной комнате, часами перелистывая свои чёртовы фотографии. Вместо этого он сваливает свои сумки, скидывает обувь и садится на диван, поднимая ноги Луи и кладя их себе на колени, откидываясь на подушки. Луи, забывая о том, что должен притворяться равнодушным, закрывает компьютер и поднимает голову, смотря прямо на Гарри. — Ты хорошо выглядишь, — бормочет он, потому что так и есть. — Долгий день? Гарри сонно кивает, проводя пальцами дорожки по кисти Луи. Это всегда, всегда было его любимым — то, как Гарри делает это, и какие у него большие руки по сравнению с его. У него сбивается из-за этого дыхание, и прежде, чем он может передумать, он наклоняется вперёд, по-настоящему целуя его, спокойно и медленно, словно это сможет исправить всё, что бы там ни было. Губы Гарри тёплые и розовые, и Луи целовал его так уже тысячу раз, но сегодня всё по-другому, сегодня ему это нужно. Он хочет вернуть его, хочет снова чувствовать, как пальцы Гарри путаются в его волосах, и как он притягивает его ближе — он хочет вернуть всё это назад. Он забирается Гарри на колени одним отработанным движением, ставя свои колени по бокам от его бёдер, чувствуя, как начинает гореть его кожа, когда Гарри кладёт руки ему на талию и наклоняет свою голову, постанывая в губы Луи, когда тот начинает ёрзать. — Твою мать, — выдыхает Гарри, пальцами гладя кожу Луи, и Луи улыбается, взъерошивая ему волосы, потому что он может и хочет это сделать. Они не были близки на этой неделе, а Гарри не занимался с ним любовью по-настоящему целых две. Из-за этого в его груди внезапно начинает расти паника, и он целует его сильнее, чувствуя, что улыбка на его губах гаснет. Ему нужно это сейчас, и не потому, что он уже возбуждён так, словно ему снова девятнадцать и Гарри целует его точно так же, как и тогда, но потому, что это как знак. У них не было хорошего секса несколько недель; секса, который не похож на рутину или обязанность, который не должен быть вопросом после семи лет. Это лучше, спонтанно и непринуждённо, как было раньше, но как только Луи кладёт свою руку Гарри на ширинку, тот отдаляется. Нет, думает Луи, нет, нет, нет, надеясь, что всё это не написано на его лице. — Эй, — говорит Гарри, покрасневший и сбивающийся, — у нас скоро истекает срок заявления. Для агентства. Луи моргает, пытаясь прийти в сознание. — Ага, — говорит он. — Почему бы нам не заняться этим? — быстро говорит Гарри. — Это же займёт немного времени, так? Нам нужно закончить до выходных. Давай начнём прямо сейчас. — Правда? — спрашивает Луи в тысячу раз смелее, чем он ощущает себя, перекладывая ладони на выпирающий член Гарри в штанах. Он медленно сжимает его, наращивая давление именно так, как он любит, и глаза Гарри закрываются, хоть он и сопротивляется. — Не думаешь, что мы можем сделать это через час или два? — говорит Луи прямо ему в ухо, и спустя несколько секунд Гарри тихо смеётся, убирая его ладони. — Нет, — говорит он, — пошли, сделаем это сейчас. Все бумаги лежат в комнате, так? Луи долго на него смотрит. Он пытается вспомнить хоть один раз, когда Гарри сказал ему «нет», но ничего не приходит ему в голову. — Да, — говорит он, поднимаясь и проводя рукой по волосам, — да, сейчас. Я схожу и принесу их. Он проходит дальше по коридору, заходя в ванную и брызгая на лицо воду, не смотря на себя в зеркало, не желая знать, что написано у него на лице. Он берёт нужные документы и пару ручек, и когда он возвращается в гостиную, Гарри просто смотрит в никуда, словно он не знает, где он находится. Взгляд его глаз просто ужасный. Ужасающий. Он заставляет желудок Луи поменяться местами с сердцем и вернуться обратно. Всё хорошо, говорит он сам себе. Всё хорошо. Может быть, это и к лучшему, что Гарри хочет сделать всё сейчас. Что это инициатива Гарри, а не наоборот. Может быть, безрассудно, но безрассудство лучше, чем ничего. Либо так, либо Луи останется ни с чем. Он может спросить. Может сесть, и поцеловать его, и сказать: «что не так, малыш?», и Гарри расскажет ему, и, может быть, он сможет всё исправить. Но если он спросит, то это будет значить, что всё по-настоящему, и всё, что у Луи сейчас есть — это слабая надежда, что всё это происходит только у него в голове, что это его серьёзно повреждённый психически мозг всё просто преувеличивает. Так что он возвращается назад в комнату, игнорируя то, как Гарри безуспешно пытается натянуть на лицо улыбку, просто садясь и ставя галочки в тишине, пока Гарри не устаёт и не идёт в кровать. — Мы закончим завтра, — говорит он, и Луи сглатывает, включая телевизор. * Они не заканчивают, потому что в ту ночь всё рушится. Луи ещё не знает этого. Прямо сейчас его ноги лежат на ногах Гарри на их слишком маленьком диванчике, и Гарри просматривает их налоговые счета, а Луи наблюдает за ним, пытаясь вспомнить медицинскую историю всей своей жизни. — У меня есть туберкулёз? — задумчиво спрашивает он, и Гарри улыбается, пиная его. Луи не очень привык к этому, но он не возражает. — У тебя есть туберкулёз? — спрашивает Луи, осуждающе тыкая в него ручкой. — Ты что-то скрываешь от меня? Из-за его вздрагивания у Луи останавливается сердце. — Заткнись, — говорит Гарри, — я — идеальный пример совершенно здорового человека. Луи поднимает бровь, словно он не убеждён, пытаясь вернуть свой пульс в медленный ритм. — Это странно, не так ли, — совершенно неожиданно бормочет он, — всего год. И у нас будет ребёнок. Улыбка Гарри дрожит. — Да, — соглашается он. — Я говорил с мамой пару дней назад, — говорит он, немного сползая на диване, обхватывая лодыжками ногу Гарри, — и она сказала, что первые несколько недель проходят в тумане. Потому что ты не можешь поверить в то, что у тебя теперь есть крошечный человечек, который цепляется за тебя, которому ты очень нужен. Когда её выписывали из больницы, там была пара, и сестра одного из этих парней была биологической матерью их ребёнка, и она сказала, что почти заплакала, потому что это напомнило ей о... — Хватит, — внезапно говорит Гарри, и наступает тишина. В этот момент Луи осознаёт, что всё это время он щёлкал ручкой, а сейчас его палец просто завис над ней, словно забыл, как двигаться. У Луи беспричинно появляется комок в горле. И внезапно его поражает, как это нелепо, что они сидят и строят планы на их долгое совместное будущее, а Гарри даже не может посмотреть на него. У них были трудные времена и прежде. Они неделями ссорились, одной зимой даже делали перерыв, и Гарри приходилось жить у Лиама и Дани на Рождество 2009-го года, когда Луи сказал ему убираться из дома его матери. Такое случалось, они никогда не были Зейном и Перри, которые чудесным образом преодолевали все препятствия разговорами и сексом. Но такое, такое никогда не случалось раньше. У них еще никогда не было незнания. И незнание должно закончиться, потому что Луи вдруг осознаёт, что он больше не может не знать. И, забывая о всяком инстинкте самосохранения, он заставляет себя сесть и придвинуться ближе. — Хаз? — ласково спрашивает он. — Ты... Всё хорошо? Гарри делает глубокий вдох, на секунду прикрывая глаза. — Что не так, любимый? — снова спрашивает он едва слышным голосом, и Гарри вздрагивает, отдаляясь, кусая губу и качая головой. — Не надо, Лу, — тихо говорит он, — пожалуйста, просто не надо. В последнее время Луи слышал это очень, очень много раз — может быть, не в словах, но слышал. Каждый раз, когда Гарри уходил на пробежку с Лиамом, каждый раз, когда он допоздна засиживался в кабинете, работая над чем-то, каждый раз, когда Луи чувствовал это тянущее чувство в груди, потому что Гарри уплывал от него на медленных волнах. — Ты меня очень пугаешь, — произносит он глухим и надтреснутым голосом, слыша, как вся видимость нормальной ситуации рушится, — мы... Мы сидим здесь, заполняя бумаги, — говорит он, указывая на разбросанные по столу и полу документы, справки, медицинские карты и прочие бумаги о счетах за газ, — и ты даже не можешь посмотреть мне в глаза. Гарри моргает, поднимая взгляд, будто Луи бросил ему вызов. Он не произносит ни слова. Хоть что-нибудь, хочет закричать Луи, хоть что-нибудь. Сделай всё лучше. Но вместо этого, он делает всё только хуже. — Луи, — произносит он, и Луи не может вспомнить последнего раза, когда его голос звучал так же; делаясь звонче в конце, словно он виноват. Луи застывает из-за этой мысли. — Лу, нам нужно... — Ты не можешь, — быстро и жёстко говорит Луи, — ты, блять, не можешь бросить меня. Не здесь и не сейчас. Луи не ожидал, что глаза Гарри наполнятся слезами. — Нет, я не... — произносит Гарри, почти срываясь, и Луи может слышать тяжесть в его дыхании и видеть, как поднимается и опускается его грудь, и... — Господи, Луи, я бы этого не сделал... Лу. Луи, я облажался. Кровь Луи леденеет, но он заставляет себя сделать глубокий вдох, проглатывая панику и крик. Он заставляет себя взять ладонь Гарри, приготавливаясь к объяснению последних десяти недель, что бы там ни было. — Хорошо, — медленно говорит он, — всё хорошо. Всё наладится, мы сможем всё исправить, да? Улыбка Гарри — горькая и слабая, и Луи хочется разорваться на части. Он ничего не говорит, но Луи видит слова на его губах, видит, что они там, и близки к тому, чтобы оказаться здесь; как сила воли, нужная, чтобы прыгнуть в ледяной бассейн, или всплеск адреналина, появляющийся, когда ты готовишься прыгнуть с самолёта, чтобы остаться пятном на земле. Но что-то подсказывает Луи, что они не приземлятся удачно. — Поговори со мной, милый, — шепчет он в ухо Гарри, беря его лицо в свои ладони, целуя его щёки, и нос, и уголки рта, как будто если он будет целовать его, он сможет высосать весь яд, — расскажи мне. Всё нормально, всё хорошо. И Гарри начинает тихо плакать, яростно вытирая глаза и садясь прямо, словно ему не хватает места, словно ему нужно пространство, которое можно заполнить всем, что у него на губах. Луи не понимает, почему он должен быть так далеко. — Лу, — говорит он, сухо и хрипло, — тебе нужно прекратить. — Прекратить что? — немедленно спрашивает Луи высоким голосом. Я прекращу, я прекращу, я перестану делать что угодно. — Смотреть на меня так, словно ты можешь всё исправить. — Я могу, — произносит Луи, пытаясь снова коснуться его, но Гарри отстраняется, — я люблю тебя. И я здесь для этого, что бы там ни было, что бы ни заставляло чувствовать тебя... — Я переспал с другим человеком. И первое, о чём может подумать Луи — это то, что теперь он понимает, почему Гарри хотел быть далеко. А затем он не понимает вообще ничего, и его сердце остановилось где-то между ударами, и ему кажется, что он понимает, каково это — тонуть. Он слышит, как превращается в лёд его кровь, чувствует, что его конечности застывают, а глаза забывают, как моргать. Они абсолютно сухие. Луи молчит целую вечность. — Ты что? — спрашивает он. Это даже не шёпот. Это выдох. Теперь Гарри по-настоящему плачет, тихо, не прекращая. Его губы сжаты в линию, а глаза полностью в слезах, и всё, что видит Луи — его белые костяшки, потому что он слишком сильно сжимает колени. — Мне так жаль, — дрожащим голосом говорит он, и это как пуля, после которой он начинает плакать сильнее, так что Луи передёргивает, — Луи, я просто... — он замолкает, зажмуривая глаза, и Луи может видеть звёздочки по краям его зрения, понимая, что так и не вдохнул. Это его первый вдох, и он искренне сожалеет, что сделал его. Вокруг них мёртвая тишина. — Я... — тихо произносит он, всё ещё едва слышно, — Гарри, мы говорим о колледже? Или, или я не знаю, это было, когда ты уходил в поход... Он замолкает, потому что он без понятия, о чём он пытается спросить, и зачем он пытается спросить. Без понятия, хочет ли вообще знать ответы на хоть какие-нибудь вопросы в его голове. Он без понятия, как это делается. Он встречался с одним и тем же парнем с девятнадцати лет. Впервые он чувствует, что тошнота настигает его, как поезд. — Не говори, что в этом году, — внезапно шепчет он сквозь комок в горле, потому что Гарри так и не сказал ни слова, и не похоже, что собирается, — блять, не говори этого. Не говори, что это было после... — он смотрит направо, на стол, усеянный бумагами, и планами, и всем, что кричит «навсегда». — Дерьмо, Хаз, не надо... Не делай этого со мной. Гарри сглатывает. — Пиздец, — бормочет он, резко выпутывая свои ноги из ног Гарри, ставя стопы на пол, проводя пальцами по волосам. Что нужно говорить теперь? Он хочет спросить, кто это был (и был ли это вообще «он»). Хочет знать сколько раз, знать, когда из тех раз, когда Гарри лгал: был ли это «поход в спортзал», или «задерживаюсь на работе допоздна», или «у меня дела» — или всё вместе; хочет знать, как он выглядел, был ли он похож на Луи, или он был больше Гарри и мог контролировать его, и... Это слишком, и он резко выдыхает, вставая, чтобы его не вырвало. — Луи. — Я знаю его? — тихо спрашивает он. Гарри переводит на него взгляд, качая головой. — Нет, — надломленным голосом говорит он, — Лу, я едва его знаю, я клянусь, я клянусь своей жизнью... — Закрой свой рот, — говорит Луи, и на мгновенье комната погружается в тишину. — Это ничего не значит, — быстро говорит Гарри спустя секунду, — я клянусь тебе, это ничего не значило, я был пьян и напуган всем этим, и... — Во что ты, блять, играешь? — выплёвывает он. — Тебе сейчас не разрешается говорить, только если я, мать твою, не захочу этого. Вот как это работает. Он не ожидал такой яркой вспышки гнева, не ожидал ничего из этого, что он сейчас чувствует. У него очень, очень сильно болит голова, и он непроизвольно вздрагивает. Гнев угасает; он чувствует серость. — Сколько раз? — спрашивает он с закрытыми глазами, накрывая лицо левой рукой, массируя висок. Гарри медлит, и Луи хочется потрясти его. — Три, — сухо говорит он, и глаза Луи широко распахиваются, а желудок сводит, потому что он ожидал «один» каждой клеточкой своего тела. — Три? — эхом повторяет он, и невозможно объяснить, почему именно сейчас его глаза наполняются слезами. — Твою мать, — произносит он, а потом всё это начинает медленно на него давить. — Твою мать. — Это не то, что ты думаешь, — несчастно произносит Гарри, выглядя так, словно он хочет подняться, вот только Луи кажется, что он убьёт его, если тот двинется, подойдёт хоть на шаг ближе, — я клянусь. Я клянусь тебе, это не было... — Чем? — спрашивает Луи. — Не было чем? Чем-то серьёзным? Просто перепихон после трёх стаканов? Если ты думаешь, что это делает тебя... Он обрывает себя, потому что голос ломается, потому что он может сказать «лучше», потому что он может сказать что-нибудь еще, и его ноги начинают дрожать так сильно, что ему снова нужно сесть, и он тяжело опускается в кресло напротив дивана. Он сожжёт этот диван. Сожжёт дотла. А потом их одеяла и их кровать. А потом он испепелит это место, и может быть, если им повезёт, он разделит его между ними. — Мне так жаль, Лу, мне правда очень, очень жаль, — сбиваясь, произносит Гарри, повторяя слова снова и снова, и Луи почти говорит ему взять его ингалятор, прежде чем он начнёт задыхаться. — Мне очень жаль. Это было ошибкой, и это было так глупо, и я не могу с этим жить, потому что ты не знаешь об этом... — Мне плевать, — говорит Луи; слова медленно и беспощадно прорезают тишину, — с чем ты можешь жить. Гарри замолкает, и Луи смотрит на него долгих четыре секунды, пока это не становится слишком, и он отводит взгляд, потому что не хочет видеть, как по его лицу скатится следующая слезинка, а с губ слетит очередное лживое извинение. — Уходи, — внезапно произносит Луи, — прямо сейчас. Уходи. Он резко встаёт, подходя к окну над раковиной в кухне, останавливаясь здесь, не двигаясь; его костяшки побелели, пока он опирался на раковину. — Нет, — бормочет Гарри, — Луи, не надо. — Мне похуй, куда ты пойдёшь, — произносит Луи. Его голос начинает опасно дрожать, ломая стены спокойствия, выстроенные вокруг него. — Мне всё равно. Меня вообще это не волнует. Просто уходи. Боковым зрением Луи видит, что ладони Гарри плотно прижаты к его глазам, и он медленно встаёт, будто ему больно идти, словно он закаменел, и не может этого сделать. Луи хочется ударить его, хочется плакать, и а затем лечь на кухонный пол и никогда больше не вставать. Но больше всего ему хочется, чтобы Гарри просто ушёл. — Уходи, — снова говорит он, но Гарри не двигается, продолжая стоять на месте, как потерявшийся пёс. — Богу клянусь, Хаз... — он обрывает себя, закусывая губу. — Гарри, — исправляется он, — просто, блять, уйди. И Гарри, дважды открывая и закрывая свой рот, идёт к двери и накидывает пальто. Всё происходит в тишине, если не считать его шмыганья носом и сбитого дыхания, а затем он берёт ключи, и на мгновенье оглядывается на кухню. — Я люблю тебя, — говорит он, и Луи опускает голову, понимая, что смотрит в слив. Там застряло зёрнышко кукурузы с прошлого вечера. — Ты больше не имеешь права говорить это, — тихо произносит Луи. — Я знаю, что ты не можешь жить с этим, но я понятия не имею, с чего ты взял, что могу я. Он может слышать, что происходит в голове Гарри, может видеть полностью сломанное выражение его лица. — Проваливай! — кричит он, и как только хлопает дверь, Луи, наконец, позволяет своим ногам сдаться. Он не встаёт долгое, очень долгое время.