like a bastard on the burning sea

Штука в том, что когда Отец, Сын и Святой Дух срать на твой мир хотели, то твоя жизнь выглядит именно так. Мы не говорим о целом мире, мы говорим о его мире, и на отметке в три недели кризис заканчивается для всех остальных, и Луи понятия не имеет, как с этим смириться. Это ожидание — пусть оно и не произносится вслух, — но Луи чувствует его. Все надеются, что в скором времени он начнёт чувствовать себя нормально. Что довольно интересно, потому что вчера он крайне спокойно и расчётливо вышел на балкон и сжёг свитер Гарри ещё времён колледжа своей зажигалкой, а потом разбил две тарелки просто за то, что они не помещались в посудомоечную машину. Его мама уезжает домой, разумеется, и не то чтобы он ожидал, что она останется с ним навсегда, но он ожидал, что она останется с ним навсегда. Он делает вид, что с ним всё нормально, и помогает ей собрать вещи, а потом ещё пять минут молча стоит у двери в ожидании, что она что-то забыла и вернётся. Но потом он с ногами забирается на диванчик, прижимая колени к груди, и просто пытается почувствовать себя не самым одиноким человеком в мире. Он не знает, как это сделать. Он не знает, как перейти на вторую фазу его жизни, как уже сделали все вокруг, в основном потому, что он понятия не имеет, что под собой подразумевает «фаза два». Он чувствует себя точно так же, как и в первый день, когда он едва нашёл силы, чтобы позвонить кому-либо, когда он едва оторвал себя от кухонного пола, но только сейчас у него чувство, словно он должен чувствовать что-то другое. Словно его кровь больше не может кипеть, и теперь ему придётся снова выходить на улицу, и — о господи — звонить своим друзьям или ходить куда-то с ними, и делать что-то кроме как плакать, спать и избивать стену кулаком. И, ко всему прочему, Гарри все ещё существует, и он не может даже думать об этом. — Блять, — говорит он пустой квартире со своего места на диванчике, где он бесцельно лежит, — блять. Блять, блять, блять, блять. Блять. Он замолкает, и вокруг становится слишком тихо. — Блять! — кричит он, и затем снова. — Бляяяяяяяяяяяять, — так громко, как только может, вытягивая «я», пока его лёгкие не начинают гореть. Он начинает кричать громче, но его прерывает стук в дверь, и Господи, если это его сосед, собирающийся сказать ему, чтобы тот был потише, он вернётся к своему плану по сжиганию всего вокруг, только в этот раз в план будет входить всё здание. Каждый раз, когда кто-то стучится ему в дверь, какая-то его часть надеется, что это Гарри. На этот раз, однако, это не он. Он открывает дверь с сердцем, стучащим где-то в горле, но это оказывается всего лишь Найл. Луи несколько раз быстро моргает, смотря на него, потому что он не видел, фактически, никого за последние три недели, если не считать своей мамы, Зейна, парня с пиццей и Лотти через Скайп. — Привет, — говорит Найл, словно он пришёл на какую-то вечеринку, а не на конец существования Луи, — у меня есть пиво. Найл. Пиво. Хорошо. Его мозг соображает слабо, но эту задачу он осилит. Он прочищает горло. — Я теперь больше по крепкому ликёру, — слабо произносит Луи, — но, эм. Привет. Можешь заходить. Если бы у Луи был список мест, где может сейчас жить Гарри, дом Найла был бы явно не в конце. Он, скорее всего — или, даже, наверняка — находится сейчас с группой людей, которых Луи слабо знает, с Лу или кем-то ещё, но если бы ему можно было выбрать, к кому пойдёт Гарри из них пятерых, он бы выбрал Найла. Ничего личного, потому что Луи любит Найла сильнее, чем он любит большинство из своих дальних родственников, тарелку лапши и свои чёрные джинсы от Topman вместе взятые, но он не позволит кому-либо приходить к нему, и позволять им делать то, о чём их попросил Гарри. Он знает, что в его жизни рано или поздно наступит момент, когда ему придётся поговорить с Гарри снова — он понял это три дня назад, когда выкидывал его любимые коричневые ботинки в коробку, которую собирался потом отнести на благотворительность. Ему остаётся только надеяться, что это чёртово пианино всё-таки свалится на него с потолка. — Эм, — произносит Найл, закрывая дверь и следуя за Луи внутрь квартиры. У Луи никогда в жизни не было неловкости с Найлом Хораном. Он не раз входил в комнату, когда Найл Хоран занимался сексом с ещё двумя людьми, и он по-прежнему мог сказать, что никогда не испытывал неловкости рядом с Найлом Хораном за все восемь лет их дружбы. Но всё меняется. — Посмотри... — Лу... Они замолкают. Найл издаёт тихий смешок. — Это странно, не так ли? — говорит он, и Луи улыбается. Какое слово. Странно. — Я бы сказал ужасно, — слабо шутит Луи, — но «странно» тоже подходит. — Ага, — произносит Найл, смотря в пол, и вдруг что-то меняется. Он вздыхает, смотрит Луи прямо в глаза, и жалость, которую Луи боялся увидеть в его взгляде, к счастью, отсутствует. Скорее, это какой-то родной взгляд. — Эй, взгляни. У меня есть пиво и куча всякой ерунды, которую Зейн сказал мне захватить для тебя, но, на самом деле, я просто хочу обнять тебя. Ты же... Ты один из моих любимых людей, Лу. Это будет нормально, если я просто обниму тебя и немного здесь потусуюсь? Я скучаю по тебе. С недавних пор Луи постоянно испытывает очень много эмоций, но есть одно, что он точно вынес для себя — это то, что каким-то образом, ему по-прежнему везёт, и лучшие люди на Земле по-прежнему с ним. — Я очень хочу это сделать, — говорит он, и Найл буквально светится, почти закатывая глаза, но притягивает Луи к себе в объятия и чуть покачивает их из стороны в сторону, смеясь ему в ухо. — Боже, Лу, тебе не помешало бы побриться, — говорит Найл, — я словно, блин, Санту обнимаю. — Я сломал все бритвы, — прямо говорит Луи. — И... всё остальное тоже. Так что... — Да, Зейн говорил, — кивнул Найл, отпуская его, — я купил тебе новую. А ещё продуктов, и всего по мелочи. И мыло. Без обид, приятель, но я рад, что я сделал это, потому что пахнет от тебя дерьмово. Потому что мыло пахнет Гарри, как и шампунь. Как и всё здесь. Он не говорит этого вслух, потому что заставлять Найла грустить достойно суда в Гааге. Он просто... Он не знает. Это хорошо — иметь кого-то, с кем у тебя нет чувства, словно ты только давишь на них своими тупыми проблемами. — Легенда, — говорит он вместо этого, — что ещё? — Попкорн, — отвечает Найл, — который, вообще-то, должен был быть моим, но... Ты можешь взять его себе. Пиво. Клубника? На самом деле я не знаю, зачем принёс её, но... — Я люблю тебя, — говорит Луи, вешаясь на Найла, пока тот шарится в пакете. — Я скучал по тебе. Я устал. — Ты хочешь пойти в кровать, Томмо? — спрашивает он. — Посмотреть фильм? Луи хочется сказать «да», но слова застревают у него в горле. Если они пойдут в кровать, то Найл будет рядом с Луи. Это место Гарри. Он не позволяет ложиться туда теперь даже себе, если не считать того единственного раза, того слабого момента ранним утром на прошлой неделе, когда он перекатился на эту сторону кровати, чтобы обнаружить, что на ней никого нет. — Нет, — быстро отвечает он, — давай останемся здесь. Ты что-то говорил насчёт пива? — Я уж подумал, ты никогда не спросишь, — говорит Найл, — включи что-нибудь по телевизору, а я разберусь со всем остальным. Так он и делает. Он заполняет холодильник продуктами и немного прибирается, приводя квартиру в более менее приемлемое состояние: в основном он просто выкидывает весь тот мусор, который остался после «разрушающих штормов», начавшихся с первой сломанной зубной щётки, к которым Луи уже успел привыкнуть. Он выносит мусор, моет посуду и уже на полпути в спальню, когда Луи зовёт его: — Куда ты идёшь? — Чистое постельное бельё, — отвечает он, и сердце Луи снова переходит в режим паники, впервые за весь день. — Не надо, — говорит он слишком громко, — пожалуйста. Это звучит жалобно, слабо. Ему всё равно. Он пока что не кричал, но если Найл его не послушает, ему придётся. Он едва смирился с тем, что на кровати сидела его мама, не говоря уже о чистом постельном белье и ком-то, кто собирался сорвать с кровати последние остатки их, тех их, которые были до всего этого. Найл не настаивает, появляясь через несколько секунд и падая на диван рядом с ним. По телевизору, на одном из каналов, за которые Гарри настаивал платить, шёл марафон серий «Сайнфелда», и они были уже на седьмой, когда Луи понял, что больше он не вытерпит. — Слушай, он офигенный, — ухмыляется Найл, по-видимому, указывая на Крамера, — нужно сильно стараться, чтобы быть таким смешным, я предпола-... — Как он? Луи не спрашивал никого о Гарри три с половиной недели. Он не звонил Гарри, не слал сообщений. Он также не знает, получал ли он что-нибудь, потому что Зейн и его мама хорошо поработали, круглосуточно контролируя его телефон. Просто мёртвая тишина. Он не спрашивал. Не хотел знать — как главная причина, и не мог узнать, но в Найле было что-то особенное, потому что круг становится всё шире, и Луи начинает паниковать. Сейчас всё кажется настоящим, реальнее, чем раньше. Все знают. Он не думал об этом прежде, но все знают. Знает Найл, а значит, знает и Элли, и Грег, а значит, знает (возможно) и этот придурок Ник с университета. А если знает он, то велика вероятность того, что знают все. А Луи даже не знает, как там Гарри. — Я не знаю, — отвечает Найл, пожимая плечами, по-прежнему смотря телевизор, — он вляпался в какое-то дерьмо пару лет назад, сказал что-то расистское на сцене, и... — Не Майкл Ричардс, — тихо говорит Луи, и Найл застывает, убирая звук и поворачиваясь к нему. — Ты никого об этом не спрашивал, — произносит он, ёрзая на диване и грустно улыбаясь, — ты думаешь, что я двойной агент? Луи старается, как может, чтобы сохранить спокойствие. — Зейн единственный, с кем я разговариваю, — говорит он, — я знаю, что он... не видел его, или как-то так. Найл кивает, затем поднимает взгляд на Луи, и Луи удивлён напряжённости в его взгляде. — Я надеюсь, что ты, ну, не злишься на меня за то, что я не перестал общаться с ним, — быстро произносит он, сбиваясь, — потому что я знаю, что он налажал. Я понимаю это, и это... не обсуждается. Но ведь всё ещё немного неясно? И я не говорю тебе, что так не должно быть, или что-то ещё, но это факт. И, как мне кажется... Я не знаю, это не звучит так дерьмово в моей голове, но, я думаю, ему тоже кто-то нужен? Даже если это и его вина. Луи ничего не отвечает, пытаясь переварить всё сказанное. — Блять, — бормочет Найл, — Лу, прости меня. Я не... — Тебе не нужно извиняться, — отвечает Луи, и это искренне, — я понял, о чём ты. Правда. Найл кивает, и Луи не выдерживает. — Как он? — едва шепчет он, и Найл вздрагивает. — Ну, — произносит он, — плохо? Очень плохо, знаешь. — Хорошо, — не задумываясь выплёвывает Луи, пытаясь дышать, чтобы успокоить гнев, свёртывающийся спиралью в его животе, — в смысле... Ладно. Какая разница. Найл хмурит брови, словно ничего не понимает, и, скорее всего, так и есть. Он никогда раньше не видел такого Луи. Луи никогда раньше не видел такого Луи. — Он звонил, — говорит Найл, — очень много раз. — Я не знал. Я сказал, что не хочу с ним разговаривать, так что... Зейн и моя мама, ты знаешь. Мой телефон был у них и всё такое. — Да, — говорит Найл. — Знаешь, я думаю, он будет готов поговорить или что-то ещё, когда ты будешь. — О, как великодушно с его стороны, — бормочет Луи, прежде чем остановить себя. Это не вина Найла. Это не вина Найла, или Зейна, или Лиама, который, как мимолётно отмечает Луи, чёрт знает где. Никто из них не виноват. Впервые он разрешает себе задуматься, чья же это вина; он закрывает глаза. — Прости, — говорит Найл, — Лу, мне очень, очень жаль. Я могу... Ты хочешь, чтобы я ушёл? Луи моргает, переводя на него взгляд, пытаясь улыбаться. — Совсем нет, — отвечает он, — но тут не очень-то весело, и сегодня суббота, так что... Не позволяй мне держать тебя в заточении. — Ты не хочешь никуда пойти? — спрашивает Найл. — Нет, — сразу же устало отвечает Луи, — я просто... Первую половину дня сегодня я провёл не в кровати, так что... это можно считать победой. Не думаю, что... — Нет, всё нормально, — быстро говорит Найл, — просто решил спросить. Эй, — осторожно говорит он, — хочешь хорошие новости? Луи улыбается, прикрывая глаза. — Нет ничего на свете, чего бы я хотел больше, — говорит он, — удиви меня. — Следующая серия «Сайнфелда», — говорит он, двигаясь на диване, пока он не становится прижат к Луи, — и у нас есть пиво и попкорн. — И клубника, — говорит Луи, и Найл смеётся. — Ты будешь в порядке, Томмо, — говорит он, — всё наладится, верно? Луи не отвечает, включая звук. Скажи мне, что всё это неправда; это было первое, что он сказал, и он по-прежнему ждёт этих слов.