like a bastard on the burning sea

Если верить «Космо», то на отметке в месяц пора подвести итоги и начинать рассуждать логически. Он без понятия, почему он читает статьи из «Космо», но это было первой ссылкой, после того, как он вбил в поисковик «как пережить измену партнёра», так что... Он читает «Космо». На самом деле, его не сильно это заботит, потому что список хуёвых вещей, происходящих в его жизни, и так слишком длинный. Ему кажется, что вплоть до настоящего времени все вокруг него начинали рассуждать логически ради него. Пару дней назад Найл забрал кучу вещей Гарри, Зейн заскакивает с едой и объятьями четыре раза в неделю, даже нашёл в его телефоне информацию о его счёте на «PayPal», и платит его счета, когда необходимо, а его мама звонит в полдень каждый день — неважно, дождь, град или солнце — чтобы разбудить его. В его жизни снова начинают всплывать какие-то люди, пытаются пригласить его сходить куда-нибудь. В большинстве случаев он отказывается. Он просто не может. В прошлую пятницу, когда его желание броситься под автобус было немного меньше, чем обычно, он, наконец, уступил и пошёл на ланч с Зейном, Лиамом, Найлом, Перри и Элли, и как только он вошёл внутрь, он сразу же понял, что не сможет. Он просидел там полчаса, после чего принёс извинения и ушёл, весь оставшийся день чувствуя тошноту, потому что был там без Гарри. Суть в том — а ему не очень хорошо удавалось сосредотачиваться чём-то одном в последнее время — но суть в том, что ему пора начинать рассуждать логически. Он не разговаривал с Гарри месяц, потому что до этого он не был готов столкнуться с этим. Он и сейчас не готов, но наступает такой момент, когда это не его выбор. Ему хочется узнать, расстались ли они официально, хоть ему и не хочется об этом думать, и должен ли он ему больше, чем просто «уходи» и коробку с его вещами, и нужно ли ему... поговорить с ним. Сходить с ним на консультацию. Простить его, и, боже, Луи даже не может думать о нём, не испытывая при этом желания найти очень глубокую дыру и упасть в неё, так что это безнадёжно, и он закрывает ноутбук и ложится спать. Рассуждать логически кажется просто фразой, потому что эту хуйню, судя по всему, говорит каждый чёртов улучшите-самостоятельно-вашу-личную-жизнь-консультирование-точка-ком вебсайт. Рекомендации по тому, как пригласить своего партнёра и расставить все точки над «i», если между вами всё кончено. Советы по типу пригласить его на чашечку кофе или на ночь, и воссоединиться. Теперь он должен будет понять, как ему оплачивать ренту и налоги, как работать и выполнять обязательства, находясь на новом витке его отношений или на ранней стадии одиночества. Все эти слова вызывают у него тошноту. Ему нужен кто-то, кто сделает всё за него, потому что у него нет ни малейшей идеи как. Ни единой. Nada. «Nein!» как раньше кричал Гарри, потому что когда Луи было двадцать один, они провели весь отпуск у отчима Гарри, и за три недели пересмотрели все серии «Героев Хогана», и с тех пор Гарри породнился с простыми немецкими фразами. Луи не видел его месяц, и его рвёт впервые за последние пару недель. «Дерьмо», — думает он, — «дерьмо». Начинать рассуждать логически кажется задачей для кого-то, кто гораздо более подготовлен к этому, чем Луи, поэтому три часа спустя он сидит на полу в ванной со старой бутылкой любимого рома Гарри между ног и телефоном в руках, и всё, чего он хочет — услышать его голос. Это всё, чего он хотел последнюю неделю. Это всё, чего он хотел с того раза с Найлом, когда он произнёс его имя, и мир перестал рушиться, потому что рушиться уже было нечему. Он хочет услышать его голос. Он хочет ударить его. Он хочет видеть его лицо, когда тот занимается с ним медленным сексом, и когда он занимается с ним быстрым сексом, и когда он пьяно смеётся ему в шею, и когда трахает его до потери пульса. Он хочет чувствовать тепло его рук и ямочку на его щеке, и он снова хочет особенные вечера по пятницам с курицей-завёрнутую-в-ветчину-завёрнутую-с-любовью. Блять. Он хочет его, очень сильно, до безумия, поэтому он ударяется головой о ванну и морщится от боли, раскалывающей его череп. Да пошло оно всё нахуй, думает он. Его разум затуманен, а кафель слишком холодный, а когда кафель холодный, это подразумевает, что Гарри должен быть здесь, чтобы Луи мог встать на его стопы. Поэтому шло оно всё нахуй. Он выжидает пять секунд, просто на случай, если по какому-то волшебству кто-нибудь вдруг появится, постучится в дверь и остановит его, а потом нажимает быстрый набор, ставит телефон на громкую связь и закрывает глаза. Гудок первый. Второй. Третий дрожит, и Луи кажется, что сейчас звонок прервётся, но он слышит и четвёртый. И пятый. Он слишком тяжело дышит, чтобы услышать шестой, но потом наступает и седьмой, а потом он слышит шуршание, и ему кажется, словно он забыл, как говорить, но затем: Привет, это Гарри Стайлс. Я, скорее всего, на съёмке, или, эм... занят. Но, э-э-э, оставьте мне своё имя и номер телефона, и я свяжусь с вами... Всего доброго. Затем следует сигнал, и Луи вдруг понимает, что это — самое близкое, насколько они были с тех пор, как он вышвырнул Гарри четыре недели назад. Они собирались завести ребёнка. — У меня замёрзли стопы, — хрипло говорит он, моргая, чтобы откинуть эту мысль; его голос мягко отдаётся эхом от плитки на полу. Он не знает, почему он говорит это, но это первое, что приходит ему на ум. — Я иду сюда каждую грёбаную ночь, чтобы почистить зубы, и у меня замерзают стопы, и это напоминает мне о тебе. Ты вообще знаешь, насколько это несправедливо? — спрашивает он, прочищая горло, пытаясь не сбиваться. — Потому что я сижу здесь и просто блять... гнию в этом дерьме весь день, и ты по-прежнему в моей голове, даже когда я иду почистить зубы. Его дыхание прерывается, а в горле стоит ком, и, о господи, в его жизни когда-то было время, когда он не впадал в слёзы, вызванные алкоголем, каждый день, но, кажется, это было очень, очень давно. Он делает паузу, словно ждёт, что Гарри скажет что-нибудь. — Мы собирались завести ребёнка, — внезапно произносит он, без предупреждения, чувствуя желчь во рту, — ребёнка, и это должно было быть так прекрасно. Знаешь, каково это было — позвонить маме, и после всего этого счастья сказать ей, что... — он не может выговорить это и снова ударяется головой о ванну. По его щеке стекает слезинка, но он вытирает её: он не будет плакать, потому что он пытается злиться, пытается собраться с силами. — Ты был первым человеком, кому я рассказал о своём отце, — говорит он громче, — и о моём грёбаном отчиме. Ты знал, как никто другой, почему ты, и это дурацкое решение завести ребёнка, и все эти идиотские обязательства значили для меня очень многое, и ты всё равно сделал это. Ты просто, блять, пошёл куда-то со всей своей ебучей хипстерской тусовкой и трахнул первого попавшегося, — прорычал он, — и я очень, очень сильно тебя иногда ненавижу — надеюсь, ты это знаешь — я ненавижу тебя больше, чем когда-либо кого-либо ненавидел. Он делает ещё один глоток, пытаясь успокоиться, но он не может, потому что это его обращение к Гарри, и он хочет сделать ему больно, и вдруг он внезапно чувствует яркую вспышку гнева, как в тот день, когда пришёл Зейн, только на этот раз она в тысячу раз сильнее, потому что он здесь. — Ты просто эгоистичный ублюдок, Гарри Стайлс, — говорит он, поднося телефон к губам и проговаривая слова прямо в микрофон, — и я сижу на этом ебучем полу, потому что ты просто мудак, и я надеюсь, что ты прослушаешь это тысячу раз, и я надеюсь, что ты заплачешь, господи, я надеюсь... Он явно не ожидал всхлипа, который вырывается из его рта, целиком пронизывая его тело, поэтому проводит ногтями по мрамору, пытаясь остановить себя и перестать плакать, но уже слишком поздно. — Я так сильно по тебе скучаю, — произносит он дрожащим голосом. Он сжимает губы, прижимая ладони к глазам и колени к подбородку, пытаясь остановить себя от падения в душераздирающую грусть, скрывающуюся под гневом, — я очень, очень-очень сильно по тебе скучаю, ты даже не представляешь, насколько. Я просыпаюсь посреди ночи, и я просто... Раньше ты всегда был рядом, — выдыхает он, — ты был здесь, рядом, каждую ночь все предыдущие семь лет, даже когда всё было дерьмово. Когда всё было сложно. И я просто... Я не знаю, как просыпаться без тебя. Я не знаю, что я сделал, — его голос ломается, и слова звучат так, словно его душат. — Я не знаю, что я сделал, и мне нужно узнать, мне нужно, блять, узнать, потому что я сидел тут целый месяц, и это единственная вещь, о которой я мог думать. Единственная вещь, и у меня такое чувство, словно я скоро умру, потому что... это слишком, — шепчет он, — и я понятия не имею, что я натворил, чтобы это случилось. Его дыхание прерывается, и он понимает, насколько он жалок. Он чувствует гнев, чувствует ненависть, но ещё он чувствует одиночество и потерянность, и эти чувства куда сильнее остальных. — Я был так счастлив, — произносит он, задыхаясь и колеблясь, — я был очень, очень счастлив, и ты... Ты не был. Ты трахнул кого-то трижды, — выплёвывает он, — и я просто... Я без понятия, как я должен с этим смириться. Я без понятия, как я теперь должен проживать каждый день своей оставшейся жизни, зная, что ты тупо трахал кого-то другого, пока я думал... — он моргает, и с его глаз скатываются слезинка или две, — что мы были счастливы. Ему нужно сбросить, он понимает это, потому что он позвонил, чтобы кричать, злиться и вести себя как сука, но вместо крика он рассказывает это, и его веки едва держатся открытыми, и он чувствует похмелье, хотя он ещё не ложился спать, и ему хочется — впервые за последнее время — чтобы он просто мог лечь и умереть, только бы не делать это. — Я люблю тебя, — говорит он, опуская голову и горько смеясь. — Ты вообще представляешь, каким жалким я себя чувствую каждый раз, когда думаю об этом? Потому что... Потому что ты даже не нашёл в себе силы сказать мне, что ты не был счастлив, и не трахать какого-то парня в баре, и я... Я сижу здесь, и я всё это знаю, и я... Я просто люблю тебя. Я по-прежнему люблю тебя. Я ненавижу тебя, и я хочу убить тебя, и я испортил все твои вещи, и... ничего не работает. Я очень сильно люблю тебя. И незнание того, достаточно ли этого теперь, пугает меня больше всего. Теперь он говорит тише, он устал, и его пальцы подрагивают над иконкой отключения. — Позвони мне потом, — говорит он, — или нет. Не надо. Или. Да как хочешь. Я просто, — шепчет он, — я уже не знаю, Хаз. Я не знаю, как сделать это. Я слишком устал. И прежде, чем он может продолжить, прежде чем сделать всё ещё хуже, чем он уже сделал, он заставляет себя сбросить вызов. Его телефон звонит пятью минутами позже, и он крепко сжимает его в руке, отключаясь на кафельном полу. *** Луи просыпается на следующее утро, и у него всё болит, и его телефон звонит, и это Гарри. Ещё в утреннем тумане он почти берёт трубку, но потом он всё вспоминает, вспоминает предыдущую ночь, и поэтому оставляет его звонить, возвращаясь ко сну, только на этот раз идя в кровать. Сторона Гарри по-прежнему не заправлена, а простыня чуть сбилась, потому что он не трогал постельное белье на протяжении четырех недель. Луи просыпается от звонка своего телефона и на следующее утро тоже, но всё равно не отвечает. Гарри звонит четвёртый раз, когда Луи идёт на пробежку, в девятый — когда он посередине Tesco, и в пятнадцатый — когда он лежит в кровати в три часа дня со слишком тёплой водкой и колой, но Луи всё равно не берёт трубку. Он звонит, снова и снова, но Луи не может ответить и не ответит, потому что он не знает, что сказать. Он не знает, есть ли у него силы, чтобы сделать это, так что он просто оставляет телефонные звонки без ответа и очень долгое время смотрит в стену, пока не засыпает, или к нему кто-нибудь не приходит, или Гарри не звонит снова, и круг начинается по новой. Проходит четыре дня, и Гарри звонит в тридцать шестой раз, когда Луи и Зейн сидят на балконе. — Это отвратительно, — говорит Луи, махая рукой и морща нос, когда Зейн «случайно» выдыхает дым ему в лицо, — почему тебе вообще так нравится проделывать подобное со мной с того момента, как мне стукнуло восемнадцать? — Потому что это бесит тебя, ну и потому что я сука, — говорит Зейн, лениво и устало улыбаясь, — серьёзно. Перестань уходить от ответа. Как ты? Луи закатывает глаза. — Ты выглядишь изнурённо, — говорит он вместо ответа на вопрос, — иди домой. Со мной всё нормально. — А на самом деле? — спрашивает Зейн. — Потому что основываясь на моём жизненном опыте, ты почти всегда лжёшь, когда говоришь это. Луи ничего не отвечает, несколько секунд обводя взглядом балкон. — Я сделал кое-что глупое, — бормочет он, начиная ковырять нитки на джинсах. — Я позвонил ему. Кажется, Зейн мгновенье обдумывает его слова, после чего медленно кивает. — Ты был пьян? — спрашивает он, и Луи коротко кивает. — Было поздно? — спрашивает он, и Луи снова кивает. — Ты плакал? — и Луи чуть смеётся, снова кивая. — Я постоянно, блять, плачу, — говорит он, — я такой смешной, ты не замечал? — Нет, — бормочет Зейн, — иди сюда. Он тушит сигарету о пепельницу — чашу, которую Гарри сделал ещё в школе, когда ему было четырнадцать — и обнимает Луи, после чего отстраняется и сонно потягивается. Минуту они сидят в тишине, пока мозг Луи медленно соображает. Его телефон лежит на столе, и он наблюдает за ним, потому что он не звонил уже два часа. Он хочет, чтобы он позвонил ему снова — хоть и не собирается брать трубку — но ему нужно, чтобы он продолжал звонить. Ему нужны доказательства, что он всё ещё заинтересован, что он не сдался. Зейн наблюдает за ним, что всегда опасно. — Сколько раз он звонил? — с любопытством спрашивает он, и Луи кусает губу. Конечно же, он читает его, как открытую книгу. Когда-то он понял, что Луи вырвало на его любимую футболку, которую он ему одолжил, и что он потерял айпод Зейна, и он понял в тот раз, когда они собирались сказать им, что хотят завести ребёнка. — Тридцать пять, — тихо говорит он, — тридцать пять. И я просто, блять, не могу ответить. Зейн кивает, потому что он всегда понимает, когда ему нужно просто слушать. — Я должен быть готов, — внезапно произносит Луи, — и... я хочу быть готовым. Я просто... не могу сделать первый шаг. Это не могу быть я, не в этом случае. Зейн снова кивает. — Я не... — снова начинает Луи, и он не знает, как сказать это вслух, так что он говорит напрямую, — я не знаю, расстались ли мы. Это так странно. Я не знаю, могу ли я по-прежнему считать его моим или нет. И я не знаю, хочу ли я, чтобы он был моим. И я не... Как я вообще могу взять трубку, если я не знаю этого? Прошёл месяц. Больше. И у меня такое чувство, словно я никогда не разберусь с этим, понимаешь. Это слишком для меня. — Да, — говорит Зейн, кладя руку ему на ногу, — я понимаю тебя. Могу ли я сказать кое-что? Луи кивает, кусая щёку и глядя в пол. — Я думаю... И прежде, чем он может продолжить, телефон Луи начинает вибрировать. Они оба подпрыгивают из-за этого, разрушая тишину, и Луи застывает, не в силах посмотреть куда-либо кроме телефона. Они оба могут видеть Гарри Изобар и фотографию, сделанную Зейном ночью в баре, где Луи целует покрасневшего из-за алкоголя Гарри в щёку. Кажется, будто это было очень давно, и телефон продолжает звонить, из-за чего Луи приходится отвести взгляд. Он помнит эту ночь, потому что это был день, когда они получили звонок из своего первого агентства о том, что их начальное заявление принято. Они не могли оторваться друг от друга всю ночь; Гарри чуть не занялся с ним сексом прямо в туалете, благо Луи додумался до чего-то умного и решил пойти домой, чтобы сохранить хоть какое-то достоинство. Ему хочется узнать, трахнул ли Гарри кого-нибудь за последний месяц, поэтому он сильно ударяет рукой по столу, из-за чего Зейн снова подпрыгивает. Звонок проходит, и возвращается тишина, а птица садится на телефонный столб на другой стороне дороги. — Тридцать шесть, — тихо говорит Луи, проводя большим пальцем по своей трясущейся ладони. — Я думаю, — снова начинает Зейн, — я думаю, что тебе придётся ответить прежде, чем ты получишь ответы на свои вопросы. Луи улыбается, переводя взгляд в пол. — Хотелось бы мне иметь на это силы, — бормочет он. — Я хотел бы... Я не знаю. Сделать всё лучше, — говорит он, — я умоляю тебя. Сделай всё лучше. Зейн смеётся, тихо и грустно, взъерошивая волосы Луи. — Просто подумай об этом, — мягко говорит он, — тебе не обязательно отвечать на тридцать седьмой или сороковой и так далее. Не надо, если ты не готов. Но ничего не изменится, если ты продолжишь делать одно и то же, — говорит он, — и я думаю... Я думаю, всё станет лучше, чем сейчас, понимаешь? Лучше знать. Луи внезапно ощущает себя маленьким и переводит взгляд на Зейна, чтобы убедиться, что тот по-прежнему здесь. Зейн только улыбается, кивая ему с хитрым огоньком в глазах. — Знаешь, — говорит он, — я неделями выдыхал дым тебе в лицо, пытаясь заставить тебя кричать на меня, как ты всегда делал раньше. И сегодня ты впервые, наконец-то, сделал это. — У меня просто был заложен нос, — сухо отвечает Луи, и Зейн смеётся. — Если ты ещё не готов, Томмо, я понимаю тебя, — спокойно говорит он. — Правда. Но, дружище, ты сможешь сделать это. Сто процентов. И что бы ни случилось, мы с тобой. Мы очень любим тебя. Луи смеётся, засовывает телефон к себе в карман и снова смотрит на Зейна с лёгкой улыбкой. — Иди домой, — мягко говорит он, — Пез убьёт меня, если ты ещё раз тут останешься. У тебя есть кто-то, к кому ты можешь вернуться домой, хочется сказать ему, не налажай, но он прикусывает язык.