Сгорая в ней

      Десять дней. Десять долгих дней он жил без своей девочки, разрываясь между желанием сбежать к ней и здравым смыслом, требующим продолжать лечение и укрепить ставшее вдруг слабым сердце. Такое самоотверженное и такое любящее, готовое пойти на смерть ради своей привязанности. И лишь одна надежда на её благосклонность, которая проявилась в одном единственном разе, когда она навестила его, сдерживали Клауса от необдуманного поступка.       Потому что он верил.       Верил, что Кэролайн ждёт его, и теперь, после случившегося, она наконец растает. Даст ему шанс и позволит подарить ей мир.       Так проходили дни. Рабочий ноутбук на коленях, пара телефонов и нетерпеливое, до искусанных губ, ожидание появления Кэролайн, которая, по её словам, была по уши загружена учёбой. Он прощал ей это, даже не задумываясь над тем, что это могла быть простая отговорка с её стороны. Прощал и ждал. Изо дня в день, из часа в час, из минуты в минуту...       Напрасно.       Видимо, общения по телефону ей вполне хватало. Но только не ему, и Клаус превращался в сплошной комок нервов, и, чем ближе наступал день выписки, тем раздражительнее он становился, позволяя себе даже грубить врачам и медсёстрам, искренне желающим помочь ему.       Потому что мир без неё превращался в ад.       И здесь было жарко.       И здесь было больно.       И здесь, в принципе, смерть казалась избавлением.       Его терпение лопается на последний день, когда он не дожидается вечера и начинает собираться с самого утра. Плевать на недовольные взгляды лечащих врачей, настаивающих на проведение последней процедуры, плевать на собственное здоровье. На всё плевать. Ведь перед глазами стоит лишь один образ — образ женщины, превратившей его жизнь в американские горки.       Керолайн       Кэролайн...       Клаус даже не удосуживается позвонить Стефану, которого пришлось бы ждать ещё несколько лишних минут, и, минуя регистратуру, зовущих его людей, выбегает на улицу и ищет взглядом такси.       — Сейчас, моя девочка, — шепчет он, садясь в подъехавшую машину и называя водителю адрес.        Десять... девять... восемь... Всё ближе и ближе. Семь... шесть... трясущиеся руки и небрежно брошенная купюра. Пять... четыре... три... два... Клаус преодолевает расстояние до входной двери и, делая глубокий вдох, кладёт ладонь на бронзовую ручку. Один...       Шаг.       Этого не может быть.       Выключенный в гостиной свет и тишина.       Но ведь сегодня суббота.       Клаус забывает дышать и скошенный горькой реальностью разжимает руки, позволяя вещам со стуком упасть на пол. К чёрту эпловский гаджет, который, возможно, не переживёт такого обращения. Главное, что её нет.       Она не ждёт его.       Хоть и обещала.       Всё обман. Клаус сникает и, зло подопнув лежащие на полу вещи, идёт к бару. Он знает, что ему поможет — алкоголь и Стефан, все эти дни беспрестанно следящий за Кэролайн и наверняка знающий, где она. И не успевает Клаус достать телефон из кармана, как слышит хлопающий звук со стороны кухни. Подозрительно, учитывая полумрак всего особняка. Он быстрыми шагами пересекает гостиную и намеренно осторожно открывает дверь на кухню.       А потом застывает, глупо улыбаясь увиденной картине.       Его девочка. В ярко-жёлтом воздушном платье, сосредоточенно разглядывающая рассыпанную на полу муку. Она не замечает его появления и разочарованно разводит руками, шепча себе что-то под нос и наклоняясь, чтобы поднять банку. А Клаус не может отвести горящего взгляда от её стройных бёдер, мелькнувших под подолом коротенького платья.       Боже, как же он скучал...       До ярких точек перед глазами, до пугающей слабости во всём теле, до пересохшего вдруг горла. Она здесь.       — Кэролайн, — шепчет Клаус и делает шаг вперёд, наблюдая, как она вздрагивает и поворачивает к нему голову. Улыбается, пусть слегка, и проводит ладонью по лбу, оставляя на нём белые мучные следы. Такая домашняя и уютная. Такая тёплая и светлая. Как солнышко. Его солнышко.       — Ник, я думала тебя должны выписать вечером, — она даже не успевает встать как оказывается в его руках, и Клаус исступлённо приникает к её губам. Терзает, исследует их и вспоминает самый сладкий вкус в этом мире. Вкус своей женщины.       Она губит его, превращая в одержимого и заполняя собой каждую молекулу воздуха, которым он дышит. Она разрывает ему лёгкие.       — Я так скучал, love, — Клаус отрывается наконец от ее припухших губ и, подхватывая её под ягодицы, сажает на стол. Ему необходимо насладиться ею. Прямо здесь. Прямо сейчас. Иначе...       — Клаус, — Кэролайн перехватывает его руки, скользнувшие между её ног, и недовольно смотрит на обезумевшего от желания Клауса. — Если этот долбанный торт сгорит, я убью тебя собственными руками. Слышишь?       Он отрывается от её груди, которую лишь секунду назад осыпал поцелуями, и с по-настоящему счастливой улыбкой смотрит в разгневанное лицо любимой.       Великолепна.       А она тем временем переплетает их пальцы и ненавязчиво отстраняет опешившего от такой решительной строгости Клауса. Спрыгивает со стола и, поднимаясь на носочки, целует его в губы. Так поверхностно и невесомо, что поцелуй этот напоминает прикосновение ветра, пропитанного цветочным ароматом. Но и этого хватает, чтобы он взял себя в руки и прислушался к её мнению.       Впервые, кстати.       — Просто, понимаешь, он уже третий за утро, — она пожимает плечами и спешит к плите, оставляя его задыхаться от счастья.       Сегодня его мир воскрес из пепла.