Ложная слепота

Джон то выныривал из жарких объятий лихорадки, почти полностью осознавая себя в чужой квартире, то падал в них снова. Тогда ему мнилось, что Шерлок рядом, что кладет прохладную ладонь на пылающий лоб, и хотелось податься вперед, чтобы прижаться к дарящей облегчение руке. Джон пытался сказать, что не сердится за тот поцелуй, что на самом деле он испугался, что ноги его подведут и он не сумеет удержать себя в руках, ведь от прикосновения жаркого требовательного рта тело пронзила такая яростная дрожь, которой болезненная лихорадка не годилась и в подметки. В ответ на сбивчивые оправдания Шерлок печально качал головой и настойчиво повторял: ты идиот, Джон, идиот, ничего не изменилось. После этих слов становилось так больно, что Джон с благодарностью впадал в более глубокий сон, излечивающий и милосердный. Когда он вдруг резко открыл глаза, отчетливо понимая, что находится в доме Хауса, за окнами было уже совсем темно. Сам Хаус сидел в кресле, читая под светом торшера. Не пошевелившись, он тем не менее безошибочно почувствовал момент пробуждения и вскинул глаза. - Выспался? - голос его звучал слегка хрипло, будто он много часов молчал. Впрочем, из Джона собеседник выдался неважный, так что ничего удивительного в голосе Хауса не было. Удивительным показалось другое: Джон лежал на том же диване, где провел ночь, но кто-то заботливо застелил его чистым, свежим бельем. Все диванные подушки исчезли, взамен них появилась нормальная, с наволочкой, правда, изрядно увлажнившаяся от взмокшей головы невольного пациента, который исходил жаром и потом несколько часов подряд. Джон прислушался к ощущениям в теле: слабость оставалась, но жар, судя по всему, прошел, забрав с собой ломоту, пляшущие пятна перед глазами и заплетающийся язык. Озноб прошел тоже, поэтому Джон слегка откинул одеяло, обнаружив, что лежит в одних трусах. - Вы меня раздели? - чуть удивленно спросил он Хауса, хотя ответ был очевиден. - Нет, тебя ограбили по дороге сюда. Я просил воров оставить хотя бы носки, но они были непреклонны. Но не переживай: я съездил к тебе домой и привез чистую одежду. - Вы… что? - воскликнул Джон, приподнимаясь на локтях. - Как вы попали в квартиру? - Уровень проницательности температура не повышает. А жаль. - Хаус отложил книгу. - Ну давай же, пошевели теми извилинами, которые еще не поджарились. Джон озвучил единственный логичный вариант: - Вы достали ключи из моей куртки. Видимо, моя квартира окончательно превратилась в проходной двор: не взломают - так ключ украдут. Но зачем? - Ты болен - хотя, судя по градусу возмущения, уже не слишком. И ты не хочешь возвращаться в ту квартиру, слепому видно. Почему? Шерлок осквернил ее своим присутствием? Джон не собирался это обсуждать - уж точно не сейчас и не с Хаусом. Он упал обратно на подушку, уставившись в потолок и думая о том, какой из него все-таки паршивый конспиратор. Он еще не успел подумать - Хаус уже догадался. В точности как Шерлок. И почему-то на Хауса тоже невозможно было всерьез сердиться за его манеру походя осветить затаенные уголки. Пока Джон самозабвенно рефлексировал, Хаус подошел к нему со стаканом воды и протянул две круглые таблетки. - Выпей. - Что это? - на всякий случай уточнил Джон, не сумев изгнать из голоса некоторую подозрительность, которая для другого человека могла бы стать обидной. Хауса это явно не заботило: для него осторожность была естественной реакцией на любые предлагаемые лекарства. - Викодин. Говорят, клевая штука. - Я серьезно, Хаус. Джон уселся поудобнее, взял и стакан, и таблетки, но положить их в рот не спешил. - Хорошо, тогда виагра. Я заказал нам на вечер трех отменных английских леди, возможно, подружек Олли-Смолли. - Сомневаюсь, что мне помогла бы виагра, - покачал головой Джон, рассматривая таблетки. - Ой, да выпей уже, - нетерпеливо потребовал Хаус, закатив глаза. - Это противовирусное. Как ты вообще людей лечишь?! - В свое оправдание могу сказать… - Джон сделал паузу, запивая обе таблетки сразу, - что самолечение мне никогда не удавалось. Я болею редко, практики маловато. - Редко, но метко, - многозначительно усмехнулся Хаус. Джон вопросительно поднял бровь, не тратя слова, и медленно допил воду из стакана. - Ты говорил. Предложение прозвучало законченным, но Джон не понял. - Что я говорил? - Скорее, не “что”, а “когда”. Ты говорил, когда у тебя был жар. Это было довольно любопытно… - Хаус сделал вид, что тема исчерпана и вдруг пошел на кухню. Джон, словно подсолнух за солнцем, потянулся за ним всем телом, приподнимаясь на диване. - Эй! - воскликнул он и закашлялся. - Эй, Хаус! Немедленно вернитесь! Что я говорил? Хаус что-то напевал под нос и бренчал посудой. Через пару минут он вплыл обратно в гостиную с большим термостаканом в руках. - Теперь ужин. Куриный бульон от шеф-повара. Джон с сомнением принял стакан: теперь, когда жар отпустил, голод дал о себе знать, но забота Хауса, хоть и приправленная сарказмом, внушала опасение. - Никаких запрещенных препаратов, - укоризненно покачал головой Хаус, понимая причину колебаний. - А разрешенные есть? - на всякий случай спросил Джон, но сделал глоток, не дожидаясь ответа: бульон пах одуряюще. - Только соль. Итак, ты болтал, как заведенный. - Хаус снова устроился в кресле, одной фразой полностью завладев вниманием слушателя. - Что-то про поцелуи… Джон застыл, прикрывшись стаканом. Жар возвращался, но на этот раз точечно: овладел только ушами и щеками. - Скажи честно, - прищурился Хаус, - ты видел во сне… красотку Абрамс? В первое мгновение у Джона отлегло от сердца - даже в бреду он не выдал сумасшедшей мешанины из чувств, скопившейся в исстрадавшейся голове, - но насмешливый вид Хауса красноречиво просигнализировал: он ни на секунду не верит, что Джон видел во сне Лу. Вот черт. - Нет, это была не Лу, - выговорил Джон непослушными губами, пытаясь замаскировать замешательство. - Мне снилась Барбара Маршан, но если вы кому-то расскажете - меня немедленно уволят. - А что, - с видимым удовлетворением кивнул Хаус, - она бы тебе подошла: единственная женщина в больнице, которая тебя ниже. Интересно, Маршан складывается пополам, когда пытается ее поцеловать?.. - Даже думать об этом не желаю, - пробормотал Джон, допивая бульон. От него ему снова стало жарко, но это было хорошее, здоровое тепло, а не иссушающее пламя болезни. Правда, вернулся дискомфорт, который мог победить только душ. - Но тебя не уволят, - доверительно добавил Хаус, будто и впрямь хоть на секунду предположил, что центральной фигурой кошмаров Джона могла стать жена главврача. - Маршан был бы только рад, если бы кто-то на время оттянул на себя внимание его деятельной супруги. Против воли Джон заинтересовался: - В каком смысле? Вы считаете, что у них не все ладно? Не грозит ли Милтон-Кинс громкий развод? Хаус посмотрел на него, как на дурака - то есть, как обычно. - Как ты вообще дожил до таких преклонных лет, будучи таким наивным? Зачем им развод? Они - идеальный бизнес-тандем. Она обрабатывает людей сверху, добывает деньги, а он эти деньги распределяет так, чтобы люди сверху были счастливы и считали, что их добрые дела обеспечат им билет в рай. Такие пары не разводятся, они куда крепче тех, что построены лишь на любви. Но иногда они тоже устают друг от друга. Джон выслушал эту речь со скептически поднятыми бровями, но было похоже, что Хаус говорил вполне серьезно. Впрочем, даже если бы Маршаны объявили о разводе сию секунду, это не помешало бы Джону отправиться в душ. Где-то очень глубоко внутренний голос издевательски сообщил ему, что Хаус прекрасно догадывается о подоплеке его снов, но хотелось надеяться - пусть недолго - что тайна останется тайной. Хотя бы до тех пор, пока Джона не перестанет трясти от воспоминаний о губах Шерлока. С выданными гостеприимным хозяином полотенцем и махровым халатом - длинноватым и узковатым в плечах, - и с собственным бельем, добытым из спортивной сумки, Джон заперся в ванной. Он мечтал провести под горячими струями целую вечность: душ у Хауса оказался современный, с регулируемыми режимами, и вода упруго и без устали разминала вялые затекшие мышцы. Но лихорадка кратковременным, но мощным приступом лишила Джона остатков сил, и уже через десять минут он понял, что ноги подкашиваются. Хаус вроде бы не шевельнулся за все это время, но через пару секунд Джон заметил у него в руках бокал с красным вином - вполне возможно, с тем же самым, которое они не допили за вчерашним ужином. Самому ему вина не хотелось, но в термостакане нашлась новая порция бульона, и Джон испытал острое чувство признательности за эту спокойную, уверенную заботу. Шерлок никогда не был заботлив - в обычном понимании этого слова, если, конечно, не считать заботой попытку порадовать Джона расследованием особенно изощренных преступлений. Иногда Шерлок покупал молоко, и это тоже считалось добрососедской заботой. Случалось, что он сам полностью убирал последствия всех опытов, от которых регулярно страдала кухня. В такие моменты, казалось, он считал себя наизаботливейшим человеком в мире, и Джон, сдерживая усмешку, благодарил его. Как ему этого не хватало! Каждая мелочь вспоминалась сейчас так, будто она и была основой их отношений, будто на ней все и держалось: молоко, скрипка, опыты, пистолет Джона, ноутбук Джона, тосты Джона - любые вещи, которые Шерлок с наслаждением таскал; их короткие и жаркие перепалки, их тихие и долгие вечера на одном диване, их дурашливые совместные завтраки, их всё, всё, всё, по чему Джон отчаянно тосковал два года, хотя и делал вид, что сумел забыть. Джон держал в руках стакан с заботливым бульоном, приготовленным совершенно другим человеком, и чувствовал, что глаза под веками жжет. Незаметно он потер их и прошелся по гостиной, чтобы Хаус не мог видеть его лица. Еще вчера вечером, когда он оказался в квартире Хауса впервые, его смутило какое-то тонкое, как паутинка, ощущение неправильности. Сейчас, внимательно приглядевшись к людям на фото, он понял, откуда эта паутинка взялась: все фотографии, кроме одной-единственной, оказались фальшивыми. Яркие глянцевые картинки, которые по умолчанию продавались с фоторамками: разные, но похожие друг на друга блондинки, строгие мужчины в костюмах, пожилые пары, держащиеся за руки. И лишь на одной фотографии Джон увидел Хауса с другом - сложно было не догадаться, что это Уилсон, человек, ради которого Хаус инсценировал собственную смерть. Узкая черная рамка из гладкого дерева словно подчеркивала неопровержимость факта: своего друга Хаус потерял навсегда. Джон вспомнил, что у него никогда не было фотографии Шерлока в черной рамке. Хаус наблюдал за этим брождением по комнате молча, удобно развалившись в низком и широком кресле и вытянув босые ноги. Джон обернулся к нему: - Зачем вам это все? Все эти фальшивые фото? В ответ Хаус лишь пожал плечами: - А что, выглядит неплохо. Будто у меня есть друзья, семья. - Разве имеет значение, что подумают другие? Тем более вряд ли тут часто бывают гости. Хаус снова пожал плечами, сделал глоток из своего бокала и ничего не ответил. Джон вернулся на диван, залез под одеяло и несколько минут думал, стоит ли задавать следующий вопрос. - Расскажите мне про Уилсона, - наконец решился он. - Вы были очень близки? Хаус посмотрел на фотографию. - Он терпел меня дольше всех, но даже он в итоге не выдержал. - Вы… скучаете по нему? Взгляд Хауса придавил, как тяжелая потеря: - А ты скучал по Холмсу? Джон мысленно дал себе затрещину, и Хаус, будто увидев ее воочию, поморщился: - Если ты планируешь сидеть тут и истекать чувством вины за якобы личные вопросы - избавь меня. Или от вины, или от своего присутствия. Резкость его слов настолько не вязалась с проявленной недавно заботой, что Джон заглянул в стакан: не превратился ли безобидный куриный бульон в шипящий яд? Или же просто не следовало лезть туда, куда не просят. Чувство вины услужливо и извращенно трансформировалось. Теперь Джон испытывал неловкость не потому, что задел слишком личную тему, а потому, что его друг - вернулся. Его друг воскрес, а друг Хауса - нет, и никогда уже не воскреснет, при этом Хаус варил больному бульон, а Джон варился в обжигающем супе из гнева, ярости и жалости к самому себе. Джон почувствовал себя ничтожным земляным червем, с ничтожными проблемами и ничтожным нытьем. Его отец часто повторял, что все можно исправить, пока люди живы, неисправима только смерть, и теперь Джон впервые на собственной шкуре ощутил справедливость этой фразы. - Шерлок меня поцеловал, - вдруг просто сказал он, - а я, кажется, превратил это в трагедию и сбежал. Хаус кивнул: - Подозревал что-то в этом роде. Маленьким королевам драмы надо иногда сбежать в ночь, чтобы прятать свои слезы в дожде, да? Издевка - огромная, неприкрытая - почему-то совершенно не обижала. Джон улыбнулся и отсалютовал Хаусу стаканом с остатками бульона. В этот момент в дверь позвонили и сразу за этим - требовательно и дробно постучали. Джон вскинул голову. Усмехнувшись краем рта, Хаус пошел открывать.