My Beautiful Romance
После того, как Фрэнк ушёл наверх, Джерард был почти уверен, что снова разрыдается, если бы только у него ещё остались слёзы.
Поначалу быть ослеплённым и невинным было очаровательно, но, когда случайные прикосновения приходились от кого-то, кроме Барлоу, Джерард начинал паниковать.
Физическая боль не могла так просто заставить его плакать. Не после того, как порог чувствительности понизился после многочисленных избиений, но боль, что наносил Барлоу — умышленно или нет — была такой настойчивой, что он тут же начинал рыдать. Его учитель, казалось, не замечал, потому что галстук школьной формы прикрывал ему глаза и жадно впитывал его слёзы.
— Что это? — взмолился Джерард в то время, как невыносимо толстый предмет просовывался всё глубже. Должно быть, Барлоу не слышал отчаянья и агонии в голосе Джерарда, потому что он протолкнул предмет ещё на пару дюймов глубже. — О Боже, — простонал Джерард. — Что это? — скорее всего, Барлоу спутал агонию с экстазом... Это была единственная причина, которая приходила Джерарду на ум, когда он начинал думать, почему Барлоу не ответил ему и продолжил нападки.
Единственная причина, по которой Джерарда ещё не начал терять рассудок, — это внезапно припавшие к его члену губы Барлоу. Если это было не малейшим знаком привязанности, тогда он вообще не знал, чем это могло быть.
К тому времени, как он готов был кончить, он смог забыть (хоть и не совсем) боль проникающего, безымянного, нежеланного в теле предмета.
После он спросил Барлоу, почему он думал, что ему нравилось «предаваться любви» с каким-то странным предметом, а не с ним. Ответ Барлоу состоял лишь из вопроса, понравилось ли ему. Джерард соврал и сказал, что понравилось, и, судя по словам Барлоу, в таком случае проблем не было. Джерард снова согласился, и тему замяли, а разговор был тут же забыт.
В этот день Джерард сделал всё, что было в его силах, чтобы убедиться, что разговор был забыт.
Когда Фрэнк вернулся и выглядел таким печальным после того, как Джерард сказал ему, что у него был кто-то особенный... Это заставило его осознать, что у Фрэнка была самая правильная реакция, даже несмотря на то, что Фрэнк и понятия не имел, что происходило на самом деле.
Джерард знал, что должен был потребовать, чтобы учитель вынул из него этот предмет, потому что было
чертовски больно, и ему это совсем не нравилось, а не лежать смирно и принимать всё это. Эти отношения раздражали, и, скорее, должны были заставлять Джерарда хмуриться, но никак не улыбаться во все тридцать два.
Последующие дни протекали для него незаметно, будто их и не было. Особенно после того, как он попросил встречаться с учителем через день, а не ежедневно. Он сказал, что его мать начала что-то подозревать — она начала, но это было несерьёзно, — и Барлоу согласился без сомнений, не потребовав лишних объяснений.
В разлуке не было больно, и это дало Джерарду время оправиться после каждой встречи, даже если и на физическом уровне.
В каком-то смысле всё становилось лучше...
становилось. С Барлоу в роли отвлекающего момента, кажется, больше ничто не беспокоило Джерарда. Он даже не воспринял близко к сердцу, когда ему посчастливилось стать мальчиком для битья у команды по лакроссу в один из дней без его любимого учителя. Он был ранен, да, но не эмоционально.
Порезы и синяки заставляли Барлоу уделять ему больше внимания: он чаще награждал его поцелуями, чем прикосновениями, и милыми словечками, а не сексом. Иногда Джерарду нравилась нежность, а не похоть. Конечно, он был подростком, но он не был озабочен
постоянно. У него были и другие потребности.
Барлоу, казалось, понимал это лишь изредка.
В дни без своего учителя Джерард не чувствовал себя печальным или тошнотворно польщённым, пока чирлидерша скакала вокруг Фрэнка, постоянно пытаясь прикоснуться к нему или поцеловать, только чтобы в конце концов быть отвергнутой.
Действительно, было очевидно, что Фрэнк не любил её. Почему она продолжала пытаться? В надежде, что он передумает? В надежде, что примет её из жалости?
Ей нужно было повзрослеть. Найти другое увлечение, а не гнаться за мёртвой мечтой.
Джерард повзрослел. Он ушёл вперёд и увидел так много прекрасных вещей, помимо крови, выливающейся из испещрённой порезами кожи.
За прошедшие дни Барлоу научил его чувствовать совершенно новое. Заставил его испытать измождённость, овладев им единожды, а едва ли не сразу после и почти что насильно снова. Оставлял его перевозбуждённым и едва ли не всхлипывающим в одиночестве. Оставлял его неудовлетворённым, так что он пытался прикоснуться к себе, но его руки были связаны, а Барлоу говорил, что ему не дозволено...
Так много разных эмоций, так много разных дней... Никогда ничего не повторялось: ни действия, ни последствия... И эти различия заставляли его оставаться живым.
Чем дольше он был с Барлоу, тем меньше думал о лезвиях. И за все прошедшие мимо дни он ни разу не плакал. Да, эти отношения были неправильными, но кому какая разница?
Пока никто не узнает об этом, всё будет в порядке. Проводить все дни подряд, прячась в подвале в своей комнате, рисуя и попеременно рыдая, вызывало у всех подозрения и уж точно вело к куда более страшным эмоциональным срывам, чем те миниатюрные, что каждый день пытались выпрыгнуть из него. Джерард сглатывал их, и ему становилось лучше.
()()()
Джерард вёл себя нормально, и это до усрачки пугало Майки. Он вёл себя не как Нормальный Джерард, он вёл себя как Нормальный
Человек.
Он снял несколько рисунков со стен и забил ими всю мусорку на кухне, что взбесило их отца. Он начал осмеливаться выходить из своей комнаты чаще, начал общаться с Рэем и Фрэнком, когда те заходили к ним. Он чаще ходил в душ, чаще мыл голову, слушал больше музыки и проводил меньше времени, записывая что-то наедине с собой. Он больше не выглядел так, будто плакал каждую свободную минуту своей жизни, он искренне улыбался и отвечал на вопросы, когда его спрашивали... пока его спрашивали правильно.
Майки пытался рассказать их матери об этом, но она попросту не понимала. Она была слепа к этому, ко всему этому.
— Твой брат наконец-то начал отпускать всё то, что беспокоило его. Ты должен быть счастлив за него! — всё, что она сказала. Каждый раз, как он поднимал эту тему, она обвиняла его в том, что он завидовал Джерарду по одной или другой причине...
Но это была неправда.
Джерард ни в коем из возможных смыслов не отпустил своих демонов, он просто игнорировал их. Неужели их мать действительно думала, что новый фокус Джерарда на уроках был результатом пересмотренного отношения? Пятёрка за тест по химии и четыре по математике... Нет, нет, нет. Джерард не стал внезапно увлечённо слушать учителя или делать то, что ему говорили.
Всё, что делал Джерард, так это использовал учёбу в качестве средства освобождения. Он слушал учителей на уроках, потому что тогда ему не приходилось думать о чём-то ещё. Пока на его мозге отпечатывалась информация от уравнивания химических уравнений, он не размышлял о своей «новой музе», о которой он сказал Фрэнку.
Кем, блять, была эта чёртова муза? Майки хотел знать, потому что кем бы она ни была, она ещё хуже морочила голову его брату. По крайней мере, раньше Джерард признавал свои проблемы. А сейчас он вёл себя так, будто у него их не было, а о тех, которые признавал, говорил, что они неважны.
У Майки было леденящее чувство, будто ответ прятался прямо у него под носом. Что-то указывало ему на то, кем была его муза, кто был причиной проблемы...
Он просмотрел так много разных набросков, но ни один из них — кроме зловещего рисунка мёртвой девушки у подножия передней лестницы школы — не были похожи ни на кого из тех, кого он знал. Едва ли среди этих рисунков были изображения фигур... Все рисунки были необычайно странными абстракциями, которые намекали на глубинные чувства, которые Майки не мог распознать.
Почему Джерард просто не мог всё упростить хоть раз? Просто открыться и сказать: «Майки, я влюблён в того-то и того-то»... Это бы так упростило его работу.
Правда была в том, что Джерард не хотел, чтобы хоть кто-то знал, кем или — не дай Бог —
чем была его муза. Что-то в этих отношениях было не то. В них было что-то настолько запутанное и переплетённое, что Джерард не осмеливался говорить о них.
Джерард признался в пристрастии к алкоголю. Джерард признался в пристрастии к таблеткам, которые ему приписали... признался в том, что резал себя... признался в опасной депрессии..
Он был так открыт, говоря про эти ужасные вещи, что Майки пугало даже начинание понимать, во что ввязался его брат, если он даже слишком стеснялся поделиться с ним.
Список казался бесконечным, но, казалось, ничто из него не подходило. Убийство, кража, преступление, насилие, терроризм... Ничего из этого не напоминало Джерарда. Ни в каком состоянии. Он не был злым парнем.
Он был печальным. И слабым — тем, кто редко, если не никогда, ставил своё благополучие на первое место. Он слепо попадался в ловушки, позволял людям причинять себе боль и никогда не говорил об этом.
Майки опустил лицо в ладони, сидя за кухонным столом, всё ещё ни разу не сдвинувшись с места с тех пор, как закончился ужин. Его мать убрала за ним тарелку, шутливо спросив, собирается ли он просидеть здесь всю ночь.
Была уже полночь, и Майки не хотелось ни спать, ни вообще двигаться. Что-то было не так, и создавалось ощущение, будто всему миру настанет конец, если он вскоре не сделает что-нибудь, чтобы помочь своему брату... Но помочь своему брату с
чем? С чем?
Было ли уже слишком поздно? Зашёл ли он слишком далеко?
Он почувствовал, как слёзы покатились у него из глаз и упали на стёкла его очков, но он проигнорировал их. Они были неважны. Майки редко плакал от чего бы то ни было, потому что он так много раз убеждался, что ничего не чувствует, но внезапное возвращение слёз, кажется, вовсе не отвлекло его.
Джерард исчезал, не пытаясь побороться и спасти себя. Почему больше никто не видел этого? Почему? Неужели все они были настолько слепыми? Все, кто хоть раз заботился о Джерарде... Мать и отец, Фрэнк и Рэй... Хоть кто-нибудь... Они вообще знали его? Могли ли они действительно сказать, что они заботились о нём, если они были настолько слепы, когда перед ними Джерард явно бился в агонии?
Что-то причиняло ему боль, и Майки лишь хотел это остановить. Он хотел защитить своего брата и помочь ему излечиться... Но чтобы сделать это, ему лишь нужно было узнать, что убивало его.
Что убивало его... Муза?
Майки повернул голову в сторону мусорного ведра, видимого с его места.
Что это была за муза, которая вдохновила его на весь этот беспорядок?
