~Включена ПБ~
Джегань засмеялся, почти со скрипом, и тело Никки будто сковало железными цепями. Она сжала руки в кулаки, смотря в лицо самому ненавистному ей человеку, не находя в себе сил назвать хоть что-то, кроме его имени. Она чувствовала, как внутри нее разгорался пожар, лишавший воздуха в легких и сжигавший ее изнутри. Это был пожар ее собственной магии, которая подпитывалась ее чувствами: ненавистью, болью и всеми другими мерзкими составляющими человеческой души, которые были навечно связаны лишь с одним именем — именем императора Древнего Мира. Лицо Нибрауда стало на удивление серьезным, лишившись былой усмешки. Оно выражало холодную маску безразличия ко всему вокруг, и единственное, что подавало хоть какой-то признак жизни, теплившейся в его глазах — это зрачки, которые неизменно следили за Никки. Колдунье казалось, что водянистые глаза Маркуса Нибрауда вдруг стали цвета обсидиана, такими ужасающе неподвижными глазами сноходца. Будучи во Дворце Пророков, Никки и подумать не могла, что в мире есть человек, который может привести ее в состояние холодной ярости и ненависти одним своим взглядом. Все сомнения оказались безнадежно рассеяны, как только Джегань появился в Танимуре. — Решила сменить сторону, милая? — Император смотрел прямо в глаза колдуньи, на которой сейчас не было Рада-Хана, и во всем его существе не осталось ни единой толики страха. Конечно, он не боялся ее — тело Маркуса Нибрауда принадлежало ему на какие-то несколько часов, а не на целую жизнь, как это было у всех обычных людей. Костяшки пальцев Никки побелели. Она знала, что император вообще не боялся смерти, и это придавало ему веры, что и все другие люди тоже не должны были. Каждый раз, когда кто-то шел на смерть не ради денег, а ради доктрины Ордена, он лишний раз принимал это как доказательство своей правоты. — Ты глупец, если думаешь, что я когда-нибудь была на твоей стороне. Никки старалась успокоиться; она боялась поддаться на его провокацию, боялась совершить непоправимое, но постепенно ее глаза застилала пелена ненависти. Она снова и снова видела его образ, образ человека, который был ничем не лучше животного, но при этом считавшего всех других людей бесполезными шавками. Несмотря на ум Джеганя, живой, хитрый и изворотливый, изнутри он был уже мертв. Никки часто задавала себе вопрос, испортила ли его идеология Ордена вместе с братом Наревом, его наставником, или Орден стал таким из-за него? Ответ приходил к колдунье с каждым новым ударом, с каждым новым синяком и болезненным вскриком — Джегань и был Орденом, олицетворением каждой строчки его неписанной идеологии. Джегань считал Новый Мир цитаделью разврата и мерзости, а главное, магии. Никки не спорила с ним насчет этого — она не видела того, о чем он говорил, поэтому с легкостью позволяла себе ошибаться. Но, хоть и незримо, в ее голове слово «мерзость» всегда было связано не с Новым Миром, а с самим Джеганем. Пытки морд-сит были ничем по сравнению с лаской императора. Его настроение было сложно предугадать, а подчас и невозможно, и в этом всегда заключалась его опасная жестокость. В одну минуту он мог разыгрывать чистосердечную доброту, а в другую задушить слугу, случайно уронившего доску для резки хлеба. Все его действия служили одной цели: возвеличить его личность и облагородить ее, но при этом не лишить себя удовольствия доставлять боль другим. Боль была его оружием, как моральная, так и физическая. Если женщины в кожаном облачении вызывали у Никки лишь неприятные ощущения и чувство раздражения, то Джегань был тем, что начисто уничтожало все здравые мысли в голове. Он относился лично к ней как к товару, что только подтверждало золотое кольцо, которое еще несколько месяцев назад было в ее губе. Единственным, что отличало Никки от других ее сестер, было большее количество внимания со стороны императора, не приносившего лично ей ничего, кроме разбитых в кровь кулаков и искусанных губ. Самым страшным наказанием для сестры Тьмы было то, что, в отличие от других, он не хотел ее убить — она забавляла его своей необычностью, притягивала. Они будто были двумя изощренными противоречиями, которые идеально состыковывались — Джегань желал доказать всем, что жизнь человека принадлежала не ему, а целому обществу, а Никки относилась к существованию с таким презрением, что эта ненависть невольно манила императора, как биение живого сердца вело за собой голодных гончих. — Как это лицемерно, Никки, — он улыбнулся со снисхождением, даже похожим на настоящее, и колдунье показалось, что в его голосе действительно звучало веселье, будто она была для него несмышленым маленьким ребенком. Император любил ставить Никки на место, говоря, что она не знала ровным счетом ничего, и в те моменты, когда он упрекал ее в том, что она была неправа, тон его голоса был в точности таким же. — Ты лично вдохновила меня на очень, очень многие поступки. Лицо Никки исказилось от ненависти к человеку, сидевшему напротив нее, когда магическая аура вокруг нее сгустилась так же, как тучи во время ливня. Она поймала себя на мысли, что всем сердцем хотела его смерти, так же, как раньше хотела своей собственной. Как ни странно, именно Джегань исправил ее суждение о жизни и смерти — выбор человека, который стоит перед ним, в большинстве случаев зависит от той ситуации, в которой он находится. Во Дворце Пророков жизнь Никки была спокойной, похожей на омут, который засасывал ее с каждым годом все глубже и глубже в пучину тоски и безысходности. Лагерь Джеганя был совершенно другим местом — тем самым местом, в котором каждый мог закончить свой бесполезный век. И, как ни странно, именно там колдунья вдруг поняла, что не готова к этому. Она вдруг почувствовала, как чьи-то руки сжали ее собственные, бесцеремонно отталкивая от сидевшего перед ними связанного человека. Колдунья резко вывернулась из этой хватки, пусть и не болезненной, но слишком неожиданной для нее, оборачиваясь лицом к тому, кто схватил ее. Она натолкнулась на глаза цвета грозового неба, которые сейчас, кажется, могли метнуть в нее молнии. — Что ты делаешь? — колдунья вызывающе посмотрела сначала на лицо Ричарда, а потом на его пальцы, которые обхватывали ее локоть в требовательном жесте, тщательно скрывая появившееся смущение от одного этого действия. — Держи себя в руках, Никки, — мужчина смотрел на нее твердо и с явным укором, и женщина поняла, что он почувствовал ее возраставшую магическую ауру. Ричард увидел, что она была уже за пределами контроля, и своими необдуманными действиями могла привести всех к опасному финалу. Она вырвалась из его хватки, нарочито небрежно высвобождая локоть из его руки и при этом тщательно стараясь скрыть свое раздражение. Ричард обладал огромным терпением, но никогда — терпимостью. Если во Дворце Пророков этот недостаток не сказывался на его отношениях с Никки, а скорее на отношениях с другими сестрами, исключая, разве что, Верну, то сейчас все перевернулось с ног на голову. Ричард не доверял ей. Не принимал. И Никки иногда задавалась вопросом, почему это вообще ее волновало — ее, человека, потерявшего в этой жизни почти все, кроме остатков самой себя? — Зачем было убивать принца Файрона? Колдунья обернулась на голос Кэлен, которая стояла в нескольких футах от Джеганя, скрестив руки на груди, и вся ее поза выражала внутреннюю решительность и непоколебимость. На ее лице была непроницаемая маска Исповедницы, через которую не было видно ни гнева, ни смятения, которые в ней вызывал этот человек. Колдунья знала, что Кэлен не могла пропустить мимо то необычайное напряжение, которое возникло между ней и Ричардом мгновение назад, но Мать-Исповедница не отреагировала на это ровным счетом никак. — Он был предателем вашего альянса. Простой крысой. Я полагаю, вы должны быть благодарны мне за избавление Д’харианской Империи от подобного человека, — тон благодетеля, звучавший в его низком с хрипотцой голосе, выдавал двойственную натуру его обладателя примерно так же, как и его поступки. Мать-Исповедница приняла эти слова за начало их словесной игры. Глаза императора, обычно непроницаемые и безэмоциональные, сейчас сверкнули чем-то похожим на огонек опасного веселья. Кэлен почувствовала, как внутри у нее все сжалось от этого взгляда, но не побоялась пойти за правдой, даже если она была слишком неприятной. Мать-Исповедница знала эти игры наперед, и уже выйдя из детского возраста перестала в них проигрывать, научившись распознавать подводные камни в потоках слов людей, видеть тщательно замаскированную ложь. — Тогда он оказался бы полезным Имперскому Ордену. Такой ценный информатор, да еще и падкий на деньги, — Кэлен знала, что Файрон мог бы продать сам Кельтон за большую сумму, лишь бы ему сохранили видимость власти. С ним было легко договориться, и все его дела, связанные с поставкой оружия в Никобарис, были лишним тому свидетельством — он буквально продал престиж своего государства. — Вам его помощь была так же выгодна, как и нам — его смерть. Джегань кивнул, и все его существо выражало удовольствие от этой игры. Кэлен была осведомлена, что император пытал людей месяцами, прежде чем убить их. И цель его сегодняшнего визита, кажется, была такой же развлекательной: он хотел насладиться замешательством двух его главных врагов, которым пришлось плясать под его дудку, чтобы выпутаться из затруднительной ситуации. Кэлен могла с уверенностью сказать, что подобного удовольствия ему не доставит. — Очень выгодно, что правление Кельтоном переходит в руки Совета Срединных Земель, когда у престола больше нет наследника, — император усмехнулся, и мурашки пошли по спине Кэлен. Она обернулась в сторону Ричарда, сбитая с толку. — Но, насколько я знаю, Совета больше нет, поэтому Кельтон теперь принадлежит Матери-Исповеднице. Очень вовремя принц умер, м-м? Где-то внутри Кэлен растерялась, запутавшись в логике Джеганя. Если это и была его цель, то Д’Хара получала огромную выгоду: целый Кельтон, во главе которого теперь не мог стоять ненадежный человек. Но здравый смысл подсказывал, что все не могло быть так просто. Мать-Исповедница повернулась в сторону мужа, запутанная и обескураженная, но неожиданно обнаружила, что тот не испытывал схожих чувств, как, например, Никки, все еще стоявшая непозволительно близко к нему. Наоборот. Его глаза были ясны, а лицо выражало строгую определенность направления его мыслей. Он нашел решение. Ричард подошел ближе к Кэлен, и она почувствовала, что все его существо теперь буквально источало решительность и агрессию. Эти его эмоции вызвали отклик внутри Кэлен, которая теперь искала поддержку в его близости к ней. — Если ты думаешь, что лидеры стран альянса отвернутся от нас после этого глупого фарса, то я вынужден разочаровать тебя. Мы не скроем того, что в его смерти виноват не кто иной, как сам император Джегань. Нибрауд засмеялся. — Вам нечем это подтвердить. Даже если вы скажете, что я захватил его сознание, вам никто не поверит. Мое влияние на неодаренных сильно ограничено, и поэтому я не смог бы заставить его сделать это. И кто из присутствующих поверит, что глава Защитников Паствы мог обладать магией? Джегань наклонил голову вбок, переводя взгляд с Ричарда на Кэлен, с Кэлен на Никки, при этом не забывая об эйджиле Кары, который она все еще держала около головы императора, прямо у виска. Кэлен вспомнила о ноже — небрежной, но вполне убедительной для обывателей подделке на д’харианский. Вспомнила и то, что семья Амнеллов всегда враждовала с Файронами и никогда не отказывалась от притязаний на их территории. Она не забыла, что почти все правители Срединных Земель видели недавний конфликт брата Кэлен с принцем Кельтона, а кто-то, возможно, знал и об интрижке Гарольда с женой Файрона. Ситуация складывалась не в их пользу. Они не могли предоставить никаких доказательств того, что убийцей был Джегань. Во дворце больше не проходили посвящения, поэтому никто из гостей не присягнул на верность лорду Ралу. Кэлен была уверена, что многие люди все еще думали, что власть сноходца не работала в Народном Дворце — даже после того, как Кэлен чуть не погибла от его рук на собственной свадьбе. — Поверят, если он сам об этом скажет. Все присутствующие повернулись в сторону Кэлен. В ее голосе не было ни единой эмоции, одна лишь констатация факта. Мать-Исповедница в одно мгновение ока оказалась в считанных сантиметрах от Джеганя, одной рукой отталкивая Кару на безопасное расстояние, а другой хватая мужчину за горло. Время потеряло свое значение, будто ей удалось присвоить себе всего один, но такой драгоценный момент, растянувшийся навеки. Лицо Маркуса-Джеганя исказила гримаса не боли, не страха, а торжества, будто цель всего сегодняшнего дня вела лишь к этому моменту — моменту, когда Кэлен коснется его своей властью. Исповедница испытывала эйфорию, наконец чувствуя, как магия внутри нее бушует подобно волнам, бьющимся о прибрежные скалы. Существо человека, делившего с ней этот миг, выражало то же неподдельное чувство, но гораздо более дикое и извращенное. Уродливое. «Это не последняя наша встреча», — таковы были последние слова, которые вышли изо рта Маркуса Нибрауда перед тем, как Кэлен высвободила свою силу, сотрясая всю комнату мощным беззвучным громом. Кэлен осела на пол, почувствовав опустошение после использования магии Исповедницы, уже давно ставшее привычным для нее, но теперь несказанно более сильное. Она уперлась рукой в пол, стараясь поддержать себя в сидячем положении. Исповедница почувствовала, как Ричард и Кара одновременно опустились на колени рядом с ней, удивительно взволнованные. Исповедница хотела успокоить их и заверить, что все в порядке, объяснить, что после использования сил она редко чувствует себя хорошо. Но вместо этого ее взгляд затуманился, и она оказалась на полу, бессознательная.***
— Вы потеряли последнюю возможность оправдаться, — Никки стояла, прислонившись бедром к дверному косяку, с сожалением смотря на Кэлен, неподвижно лежавшую в постели. Исповедница совершила ту ошибку, от которой ее саму уберег Ричард — уничтожить единственного человека, который мог подтвердить их невиновность. — Он этого и хотел, — Кара стояла рядом с Никки, с таким же беспокойством глядя на Мать-Исповедницу и стоявшего рядом с ней лорда Рала, чья напряженная рука сжимала высокую колонну, поддерживавшую балдахин. — Мне кажется, он использовал какую-то магию, — Ричард опустился на кресло рядом с кроватью, смахивая непослушную прядь с лица Кэлен неожиданно невесомо и мягко. Этот нежный жест совсем не вязался с тем, как его рука до этого обошлась со стеной. Колдунья подумала, что от такого удара вполне могла остаться дыра. — Я никогда прежде не видел Кэлен, которая действует так безрассудно. И тебя, Никки, я тоже такой не видел. Никки смерила Ричарда холодным взглядом, на удивление не обнаруживая в его фразе и намека на упрек. Тем не менее, напряжение между ними никуда не делось. — У меня были мотивы сделать подобное, в отличие от Кэлен, — колдунья фыркнула, но признала, что Ричард, возможно, был прав — она, как и Рал, почувствовала ореол магии, окружавший Маркуса Нибрауда, и он появился явно не только из-за присутствия сноходца в его голове. Поскольку использовать магию во дворце всем, кроме Рала, было невозможно, Никки могла предположить только то, что Нибрауд не обладал магией в привычном им смысле — возможно, он имел оккультные способности, но никак не Магию Приращения или Ущерба, как таковые. — Боюсь, в этом ты ошибаешься, — Ричард посмотрел на Никки, но теперь он позволил ей увидеть не только свое неодобрение, но и кое-что другое — сожаление и глубокую печаль, которая сидела внутри него из-за любимой женщины. — У нее тоже есть причины для того, чтобы желать ему смерти. И ты прекрасно знаешь об этом. — Мать-Исповедница не виновата в том, что так получилось, — Кара презрительно глянула на Никки, в миг раздраженная тем, что та могла сказать подобное о ее подруге. Кара была одной из тех, кто видел Кэлен, просыпавшуюся посреди ночи в холодном поту и кричавшую от фантомной боли, одной из тех, кто помогал ей подняться с постели и сделать хотя бы несколько шагов; кто видел близость ее молчаливой смерти и не мог с ней примириться. — Никто из нас не знал, что случится, если она его исповедует. — Кара права, — Ричард поднялся с прикроватного кресла, напоследок окидывая взглядом лицо Кэлен, такое мирное и спокойное в противовес тому, что сейчас испытывал он сам. Он невольно задержал взгляд на ней чуть дольше, чем было положено. — Никто прежде не пытался исповедать человека, в чьем разуме был сноходец. К тому же, я уверен, что убила его не Кэлен — Джегань сам сделал это, чтобы разум Нибрауда не достался нам, и у нас не было доказательств. Кара скрестила руки на груди, выходя вперед. — Но почему вам нужны доказательства? Все эти люди, ваши подданные, должны верить вам беспрекословно, не говоря уже о подчинении! Несмотря на то, что Джегань пытается переманить их на свою сторону, их главой все еще является Мать-Исповедница, а после свадьбы — и вы тоже. — Кара, все не так просто, — Ричард запустил руку в волосы, тяжело вдыхая будто налитый свинцом воздух. Ему в момент стало тяжело — он и сам был запутан действиями сноходца. — Начнем с того, что я не могу их обязать к чему-либо. Я не Даркен Рал, — Кара уже подняла обе руки вверх, чтобы Магистр не заводил мысли в ненужное русло, но Ричард мгновенно прервал ее. — Кроме того, некоторые из наших людей успели перейти на сторону Джеганя, поэтому предлог того, что мы начали избавляться от собственных союзников, чтобы заполучить их земли, покажется достаточно разумным, чтобы покинуть альянс. — Но они не могут быть на стороне Джеганя, не дав официального соглашения примкнуть к нему и покинуть объединение стран Срединных Земель. Насколько я поняла, бумажки в Новом Мире решают все, — Никки всплеснула руками, когда в ее голову пришло неожиданное решение, — Ричард, снег все еще идет? Лорд Рал и его морд-сит переглянулись, запутанные логикой слов колдуньи. — С того момента, как мы с Гарольдом вернулись во дворец, он и не прекращался. К чему ты ведешь? — К тому, что они в ближайшее время не покинут дворец без твоего ведома — не смогут. Они все в твоей власти. Ричард усмехнулся. — И что ты предлагаешь? Заставить их присоединиться силой? — Ты не должен исключать это. В случае нарушения договора, вы с Матерью-Исповедницей имеете право лишить их власти. Ричард задумался, но лишь на секунду. Он понимал, что подписанные силой бумаги ничего не дадут — люди все равно будут идти против них, но не в открытую. Рал знал, что нужно было другое решение, более надежное и справедливое, и он уже знал его. — Никки, — он покачал головой, — я сделаю все гораздо проще — так, что мне не придется использовать никакое оружие, кроме правды. Колдунья посмотрела на Ричарда в недоумении, но с заинтересованностью. — Я предоставлю им факты. Выложу все, как оно есть, и от того, понравится ли им правда, будет напрямую зависеть их решение. Так или иначе, пойдя против их воли, мы не получим ничего ценного. Ричард двинулся в сторону выхода, уже собираясь покинуть комнату, но Кара положила руку на плечо своего Магистра, чтобы остановить его. — Но, лорд Рал, тех, кто уже принял это решение, будет сложно переубедить, — Никки встала сбоку от морд-сит, и Ричард видел, что она в первый раз поддерживала ее. — Что, если все-таки придется применить силу? Вы сделаете это? Ричард аккуратно отодвинул морд-сит, которая загородила ему проход, но пока не сделал и единого шага вперед, понимая, что ее пытливому уму, как и уму Ричарда, были нужны веские доказательства. — Никакая другая сила не поможет, Кара. Те, кто согласился сражаться на стороне Джеганя, меня не волнуют — им не помешает ни истина, ни любой договор, который мы здесь заключим. Но те, кто еще не сделал этого, должны будут внять правде, или, по крайней мере, испугаться ее. Если истина не поможет, то не поможет уже ничто. Кара склонила голову, обдумывая. После непродолжительного молчания она, наконец, отступила и встала боком, выпуская лорда Рала из покоев.***
Зал был полон людей, гудевших, как рой насекомых. В нем царил легкий полумрак, который нельзя было спасти даже сотнями зажженных в канделябрах свечей. Закрытые слоем снега световые колодцы не пропускали ни единый луч солнца. Воздух вибрировал, будто предвещая надвигавшееся нечто — никому не известное, тревожное и пугающее. Все чувствовали, что происходило что-то неладное, чужое — по крайней мере, каждый надеялся, что это нечто обойдет его стороной, пытаясь стряхнуть фантомную нервную дрожь. Ричард и Кэлен опаздывали. Гарольд с нетерпением оглядывал зал, нигде не видя знакомых ему лиц, и ощущение надвигавшегося нечто лишь усиливалось вместе с усилением шума в зале. Чем сильнее задерживались виновники торжества, тем сильнее нарастало волнение. Обычно в таких ситуациях разговоры всегда становились громче и веселее — Гарольду Амнеллу приходилось часто находиться на всякого рода светских приемах, единственным развлечением на которых было ловить на себе взгляды флиртовавших с ним замужних дам. Сейчас же громче становились не разговоры, а именно обрывочные фразы о том, что что-то было не так. И это «что-то» было определенно не так. Гарольду наконец удалось поймать взглядом принцессу Кельтона — Диану. Она шла по залу в одиночку, бледная и осунувшаяся, будто не спавшая с неделю. Амнелл предполагал, что он выглядел не лучше. Две смерти за сутки — слишком много. Даже для него. Смерть Цириллы оказалось принять сложнее всего. Он не плакал, когда умер их отец — после исповеди его фактически для них не стало; их мать умерла еще раньше, и Гарольд даже лица ее не помнил. Старшая сестра всегда была рядом, заменяла по возможности обоих родителей, и даже после совершеннолетия оставалась рядом с ним. Гарольд любил Кэлен, несмотря даже на то, что ее мать лишила их отца, но ближе родной сестры для Амнелла не было никого. Погребальный костер унес ее без славы и почестей, без почетного шествия, в сотнях миль от родной Галеи. Амнелл никогда не жаловал Файрона, да и весь его род он никогда не любил — из поколения в поколение одни конфликты, до смешного часто. Файрон был особенным типом — таким, которых Амнелл никогда не переваривал, поэтому его смерть не смогла вызвать у повидавшего виды главнокомандующего армии Галеи хоть какие-нибудь эмоции. Самой неприятной в этой ситуации была участь его жены. Диана подошла к Гарольду, как ни странно, без охраны и даже с легкой улыбкой, хоть и вышедшей немного кривой. — Солдаты из Когорты отпустили меня одну только под предлогом того, что я постоянно буду под твоим надзором, — блондинка встала сбоку от Амнелла, делая вид, что он не был единственной причиной, по которой она вообще пришла на этот треклятый прием. — Забавно, что они так верят тебе. — Они верят Кэлен Амнелл, — Гарольд ухмыльнулся, приближая к губам бокал вина, даже не делая вид, что чувствует его вкус, — точнее, уже не Амнелл. Диана слабо улыбнулась, видя, в каком состоянии находился Гарольд и признавая, что оно ровно ничем не отличалось от ее. Она уже давно научилась читать его мысли по мимолетным жестам, оттачивая мастерство на каждом торжественном приеме, который устраивался в Эйдиндриле. Праздник летнего солнцестояния, бал весеннего равноденствия — не важно, на каком именно, но Диана всегда была там. И всегда была там с Гарольдом, втайне от своего мужа, конечно. — Как ты? Диана подняла свою белокурую голову, смотря в лицо мужчины с львиной долей неверия. Если она всегда отличалась чуткостью и проницательностью, свойственными многим женщинам, то Гарольд же наоборот никогда не был слишком чувствителен, а тем более внимателен к чужим чувствам. Вернее, не был внимателен к чувствам безразличных ему людей. — Немногим лучше тебя, — Диана взяла бокал у проходившей мимо служанки, но даже не попыталась попробовать содержимое. — Знаешь, я его хотя бы не любила. Гарольд усмехнулся, сверху вниз смотря на небольшую, даже миниатюрную блондинку, и из его усмешки на один, но ровно один момент исчезла та доля печали, которую был призван замаскировать алкоголь. — Знаю, — он тщательно избегал смотреть в лицо женщины рядом, —ты ясно дала это понять уже довольно давно. — Ты винишь меня в этом? — женщина коснулась его руки, пытаясь заставить мужчину посмотреть на нее. Поняв всю безуспешность этого действия, она встала прямо перед Гарольдом, игнорируя всю неприличность расстояния между ними и то, что она уже успела привлечь к себе пару взглядов. — Разве я виновата в том, что еще в детстве мне сказали, что мой муж — будущий король Кельтона? И разве я виновата в том, что он оказался отвратителен мне до глубины души, и я отчаянно желала ему смерти, пусть и не таким путем? Гарольд, наконец, опустил взгляд и позволил себе взглянуть в ее будто хрустальные серые глаза, сейчас тусклые, а раньше лучившиеся непередаваемой внутренней силой и энергией. Он догадывался, почему в свете она всегда прикидывалась глупой и легкомысленной девушкой. Это помогало ей скрыть настоящую себя, скрыть свои чувства и не подвергать сомнениям их фальшивый, как и у многих других, брак. Ричард и Кэлен были счастливцами, если подумать. — Нет, не виню, — Гарольд коснулся рукой щеки Дианы, как если бы по ней стекала непрошенная слеза, но уже через мгновение отстранился, чувствуя, как эта вязкая, тяжелая горечь отдавалась и внутри него самого. Он отчаянно желал помочь ей, но понимал, что не мог — сейчас или через пару минут, неважно, но она должна была уйти. Диана благодарно улыбнулась ему, чувствуя, наконец, долгожданный прилив облегчения. Амнелл понял, что этот момент — момент, когда она должна была покинуть его — настал. Он схватил ее, уже разворачивавшуюся, за руку, и сказал, возможно, самое главное из того, что когда-либо говорил ей: — Скоро все изменится. Диана понимающе улыбнулась, позволяя себе насладиться его касанием на одну лишнюю секунду, а затем развернулась и покинула зал. Гарольд не знал, в какую сторону все изменится, и как именно. Он знал лишь одно — чтобы случилось хоть что-то хорошее, каждому из них придется сражаться за это до последнего. Темные времена не оставляли выбора никому. С того момента, как Джегань выпустил чуму на свободу и посмел совершить убийство в Народном Дворце, возможность компромисса исчерпала сама себя. У входа в зал Гарольд увидел Ричарда, по скорости похожего на шаровую молнию. Он был напряжен, натянут, как струна, и в пойманном взгляде читалась стальная решимость, присущая лишь человеку, идущему на один из самых ответственных поступков в своей жизни. Слово «компромисс» окончательно растворилось в гуле толпы, окружавшей лорда Рала.