Включена ПБ
Здесь было темно и холодно. Никки прикрывала рот правой рукой, тогда как левой нащупывала свой путь, опираясь на стену. Рядом с ней шли кельтонские гвардейцы, которые казались настолько непривычными к окружающей обстановке, насколько и сама Никки. Они не были похожи на д’харианцев ни единым мускулом своего тела, и потому даже вели себя по отношению к светловолосой колдунье совершенно по-другому: шли на некотором отдалении, позади, позволяя Никки самой прокладывать путь по тому месту, в котором содержались заразившиеся люди, будто думали, что это лишит их возможности подхватить заразу. Никки перекосило от одной только мысли, что беспомощное состояние могло загнать больных в такое место. Она достаточно побывала в темных, сырых и промозглых клетушках, чтобы не хотеть окончить жизнь в них. Они шли уже несколько минут, когда наконец перед ними показалось помещение пошире того обветшалого коридора, в котором они были. Никки вышла немного вперед, а гвардейцы, скорее похожие на мальчиков, чем на мужчин, в мундирах несуразного зеленого цвета, остались позади, в дверном проеме. Никки обернулась, и ей в момент показалось, что этот дверной проем такой же покосившийся, как и мир всего этого здания. Главный из этих троих, самый рослый гвардеец, обратился к Никки. Она с интересом отметила, что выбрали его главным, наверное, как раз из-за роста: он выглядел далеко не умнее двух других, да и в армии Кельтона это, должно быть, не было самым важным. Скорее всего, чей-нибудь сынок, догадалась она. — Дальше вы сами, — обратился к ней рослый детина. Никки усмехнулась. — Боитесь заразиться? — ей не нужно было даже дожидаться их ответа: глаза выдали все сами. Она улыбнулась той улыбкой, которая с легкостью выражала весь опыт прожитых ею трехсот лет, вызывая бег мурашек по спинам этих троих. — Чем больше чего-то боишься, тем больше вероятность получить именно то, чего боишься. Мужчины не были удивлены ее манерам. Они принимали ее за ведьму, кого-то вроде Шоты, владычицы Предела Агаден. Кельтонцы, как и многие другие жители Срединных Земель, ведьм боялись и не любили, поэтому им было безразлично, ведьма, колдунья, волшебник или же боевой чародей стоял перед ними. Любой человек, обладавший магией, неизменно вызывал страх, трепет и неприятие. Никки не была исключением. Она медленно и безразлично отвернулась от тройки. По правде говоря, она уже давно не боялась посещать такие места, из-за того что ее собственная жизнь не волновала не только других людей, но и ее саму. Правда, сейчас умереть было бы обиднее всего: за последние несколько месяцев, что она провела в Народном Дворце, ее жизнь приобрела хоть какой-то смысл. Этим смыслом, по большей части, была месть тому, кто отправил ее в плен к д’харианцам, буквально натолкнув на острие меча. Предав, в конце концов. И этим человеком был не Ричард, а Джегань, который умело манипулировал всем, что имело разум. Ричард же был его полной противоположностью: даже тогда, когда колдунья была в плену в Народном Дворце, он позволил ей заслужить свое расположение, пусть и довольно сложным путем, и даровал относительную свободу. Джегань же пользовался ей и ее знаниями, будто высокий статус развязывал ему руки. Но если Ричард, обладая далеко не меньшим могуществом и положением, не стал тираном, то как Джегань мог позволить себе подобное? Никки подошла к первому же человеку, что лежал ближе всего ко входу. Это была женщина. Она склонилась к ней, и когда та попыталась подняться навстречу, колдунья положила руку ей на предплечье, мягко опуская на соломенный тюфяк. Она осмотрела ее, подсев немного ближе, но все равно сохраняя некоторую дистанцию. Женщина — вернее, девушка — была не старше двадцати лет. В полутьме она увидела, что у нее были рыжие волосы, а на лице была россыпь мелких, по-своему обворожительных веснушек. Колдунья догадывалась, что еще неделю назад ее волосы должны были быть яркими, похожими на огонь. Болезнь же сделала их блеклыми и безжизненными. Девушка испытующе смотрела в глаза Никки, и в ее взгляде был те же вопросы, что раз за разом повторялись в голове и самой колдуньи: что она делает здесь? почему она умирает, так и не почувствовав настоящей жизни? почему перед смертью она оказалась в месте, где не увидеть даже луча закатного солнца? Никки почувствовала приступ неосознанной, отвратительной злости на обстоятельства. Если бы не запрет Ричарда, она бы вынесла деревяшки с заколоченных окон под низким потолком своими же руками, лишь бы это место стало хоть немного лучше. Вместо этого Никки взяла руку девушки в свою, снимая ее с худой груди, которая представляла собой лишь ребра, обтянутые кожей и прикрытые слишком тонкой для холодной зимы тканью. Пальцы девушки, такие длинные и тонкие, уже почернели на концах. Никки отодвинула прядь непослушных волос, обнажая женскую шею, и поняла, что ее горло уже очень сильно опухло, поэтому она так трудно дышала и не смогла обмолвиться с Никки ни единым словом. Рыжеволосая смотрела на нее с каким-то живым интересом и даже состраданием, будто понимала, что смотреть на мучения других бывает даже тяжелее, чем мучаться самому. — Я постараюсь тебе помочь, — Никки взяла обе ее руки в свои и слегка сжала. — Ты позволишь мне сделать это? Люди вокруг навострили уши, некоторые даже слегка приподнялись, чтобы посмотреть на женщину, что хотела взять на себя роль их спасительницы. Они, как поняла колдунья, здесь были полностью предоставлены самим себе. Фактически отправлены умирать. Единственной их надеждой было чудо или помощь Создателя. Никки, хоть и была когда-то сестрой Света, в волю Создателя не верила уже давно. Она верила лишь в себя. Девушка слабо улыбнулась, но улыбка эта затронула не только ее рот, но и глаза. Никки смотрела на нее, как завороженная, не очень понимая, откуда у этого человека была такая внутренняя сила. Ей не нужно было ничего говорить, чтобы доказать колдунье свою железную волю. Она молчала, а Никки понимала все, о чем она хотела бы сказать. — Ты ведь не какая-нибудь травница, верно? — спросила она скрипучим голосом, который вряд ли мог принадлежать такому молодому созданию, что было лишь в начале своего жизненного пути. Ей явно было трудно и больно говорить, но любопытство пересилило. Блондинка покачала головой. Рыжеволосая хоть и не ответила, но утвердительно качнула головой, этим полностью развязывая Никки руки. Колдунья закрыла глаза. Она сосредоточилась на силе своего хана, что был внутри нее, и на ощущении ладоней девушки, что она теперь держала в своих руках. В момент эти два ощущения нашли друг-друга и породили мост, что связывал искры дара двух женщин. Никки почувствовала, что жизненная сила девушки перед ней уже постепенно начинала угасать, будто весь ее изначальный запас истратился на борьбу с болезнью всего за пару дней. Никки чуть сильнее сжала руки, углубляясь в существо человека перед ней. Пришли ощущения, уникальные, свойственные лишь этой девушке, которой она касалась своим ханом. Первой пришла физическая боль: та боль, что была принесена болезнью. Тело Никки взяло на себя удар с ожидаемой охотой, будто принимая заслуженное наказание как искупление за содеянное ей. Второй пришла душевная боль. Этот вид боли мог принадлежать лишь тому, кто понимал, что его душа скоро перейдет завесу между миром живых и мертвых. Никки уже приходилось чувствовать это, даже слишком много раз для одного смертного человека. Но эта боль была для нее чем-то прошлым, дальним. Она давно не могла перенести это чувство на себя, забрать его, лишить человека душевных страданий, потому что она была для нее чуждой. В этот раз, как ни странно, у нее практически получилось облегчить страдания той, кому она так искренне желала помочь. Весь спектр чувств этой девушки постепенно перешел в тело колдуньи, с каждым ее вдохом, с каждой новой секундой исцеления он становился все более полным. Он давил на ее грудную клетку с той силой, с которой поток воды давит на плотину, удерживающую целый город от наводнения. Она подошла близко к тому, что было истинной причиной всех беспокойств и волнений внутри не только для рыжеволосой девушки перед ней, но и причиной беспокойства тысяч других людей, включая ее саму. Она нащупала болезнь, как делала это десятки, сотни раз до этого, как делала это всегда, но с единственным отличием. Чума была другой. Отличалась по симптомам, по вызываемой боли, по происхождению, по лечению. Сейчас Никки поняла, что отличалась она и по своему характеру. Чума была бесформенной и обволакивающей, но при этом способной глубоко укорениться в организме, так же, как многовековой дуб пускает корни в почву, охватывая все большую и большую ее площадь. Никки попыталась пройти дальше, но вдруг ее что-то остановило. Как тонкий лед отделяет водную толщу, так этот барьер отделял саму болезнь от ее магии. Она попробовала усилить напор, постепенно нажимая на этот барьер еще сильнее, опасаясь лишь того, что было за ним: смерть или жизнь этой девушки. Внутренний барьер не поддавался, но колдунья чувствовала, что у нее хватит сил, чтобы преодолеть его. Это было смутное ощущение, скорее предположение, но Никки положилась на него. Она никогда раньше не сталкивала с подобным, поэтому могла действовать, полагаясь лишь на свои собственные ощущения. Все более сильный поток магии начал проходить через руки Никки, и с каждым мгновением она прикладывала все большие усилия, чтобы сломить его. В момент он распался. Вся сила, скрытая в этой болезни, вырвалась вперед, попадая ровно в силки магии Никки. Давление и боль чужой личности покинули колдунью, когда она почувствовала, что чума ушла. Она медленно, нерешительно открыла глаза. Рыжеволосая слегка улыбнулась, все еще слабо, но теперь с оттенком какого-то другого чувства, плескавшегося в ее глазах. Колдунья не смогла понять, что это было: величайшая радость или величайшая скорбь. Никки поднесла ее руку к глазам, отмечая, что кончики ее пальцев уже не были черными. Она облегченно улыбнулась, так, как не улыбалась уже давно. — Спасибо за то, что попыталась. Попыталась. Слово ударило в мозг Никки подобно удару молнии, и ее улыбка распалась на мелкие осколки, когда она поняла, что именно за выражение было у молодых живых глаз тогда, когда губы произнесли эти слова. Это не была радость. Жизнь ушла из тела спустя мгновение после сказанных слов, унося за собой и звук ее прерывистого дыхания.***
Ричард протиснулся мимо гвардейцев, быстрым шагом заходя в темный зал, который таковым было сложно даже назвать. Помещение, отвратительное по планировке и абсолютно непригодное для жизни, было будто изначально создано для того, чтобы вмещать в себя только смерть и страдания. Он увидел сжавшийся женский силуэт, сидящий на полу, в котором сразу же узнал Никки. Она выглядела неестественно: слишком потрепанной и измученной. Слишком очеловеченной и приземленной. Рал почувствовал неладное. Он быстро подошел к ней и положил руку на плечо, не веря, что это действительно могла быть она. Ни сарказма, ни едкости, ни цинизма. Просто Никки, которая неохотно отреагировала на его прикосновение, медленно оборачиваясь. — Ты сильно задержался, — бесцветным и блеклым тоном поприветствовала она его. Ричард опустился рядом с ней, с небывалым интересом разглядывая ее выразительное лицо, которое сейчас потеряло всякие краски и будто осунулось за те два часа, что он ее не видел. Он почувствовал волнение, которое Никки никогда раньше в нем не вызывала. Но что-то определенно пошло не так в этот день. — Что с тобой? Она подняла глаза и наконец посмотрела прямо на него, а не в точку где-то за его головой, на темной деревянной стене, выглядевшей так, будто ее поджигали не менее трех раз. — Нам им не помочь, — она поднялась с пола и пошла в сторону выхода, даже не оборачиваясь в сторону мужчины. — Я только что убила девушку, Ричард. Выдав это без единой заминки, она наконец обернулась после своего непродолжительного бегства. Рал стоял, как вкопанный, взглядом буравя фигуру колдуньи. Он не знал даже, как реагировать, ведь это было вполне в ее духе — не испытывать никаких угрызений совести, если ее действия привели к чьей-то смерти. Но эта Никки, растерянная и даже несчастная, никак не вязалась с той частью ее личности, оставленной еще в Древнем Мире. — Прежде чем я скажу что-то еще, ответь, — он выдержал паузу и сделал пару шагов по направлению к ней, — ты сделала это намеренно? Глаза Никки расширились. В мгновение на ее губах появилась самая дьявольская и кровожадная улыбка из всех, что ему доводилось видеть на этом красивом лице. Ричард за секунду оказался в непосредственной близи от нее, одной рукой ловя ее, занесенную на него. С минуту она пыталась преодолеть этот барьер. Она была зла, агрессивна, и Ричард понял, что это состояние придавало ей достаточно сил даже для того, чтобы вырваться и ударить его, как она того хотела. Тем не менее, ее попытки потихоньку начали успокаиваться, а она сама стала приходить все в большее отчаяние. — Я пыталась ей помочь, Владетель тебя побери! И гвардейцы, и больные люди в этот момент уставились на Никки. Мало кто осмеливался называть вещи своими именами, и тем более мало кто хотел бы сейчас слышать о вечном враге Создателя. Ричард отпустил ее руку уже после того, как она раздраженно попыталась ее выдернуть. Никки вновь развернулась и пошла в сторону выхода, плотно скрестив руки на груди, защищаясь то ли от покосившихся и выгоревших стен, то ли от людей вокруг. Ричард нагнал ее уже на улице. Только оказавшись на свежем воздухе, в окружении закатных лучей, он смог спокойно выдохнуть и прогнать из легких сырость и запах смерти того места, в котором он только что был. Ричард подошел к Никки, но никак не попытался привлечь ее внимание. Она обернулась сама. В этот раз ее взгляд показался ему более осмысленным и живым, хоть и не до конца ясным. Это было вполне объяснимо: она все еще стояла, обхватив себя руками, и казалась совершенно обессиленной. — Извини, — Ричард встал с ней бок о бок, — я не должен был сомневаться в тебе. Она оглянулась на него и немного задержала взгляд на его лице. Ему даже показалось, что в этом взгляде читалось сожаление и даже что-то еще, что он не вполне мог распознать. Он не хотел признавать, что так же она смотрела на него в Древнем Мире, когда он покидал Дворец Пророков. Этот взгляд обязан был остаться там же, в том же времени и месте, но не здесь. — Чума умеет выстраивать барьеры против магии, — сказала она немного более расслабленно, — я об этом хотела тебе сказать. — Поэтому она убила ту девушку? Никки кивнула. — Ты лечила ее с помощью магии Приращения или Ущерба? Она удивленно уставилась на него, будто он сказал какую-то невразумительную глупость. Только вот, в большинстве случаев он был прав, а взгляд этот совершенно не оправдан — это они оба усвоили еще с начала их занятий во Дворце Пророков. Рал был способным учеником, но слишком своевольным и норовистым, и Никки это совершенно не нравилось, о чем она ему частенько сообщала. — С помощью магии Приращения, конечно. Ричард, все болезни такого рода лечатся исключительно магией Приращения, и... Она уже собралась прочитать ему долгую лекцию насчет исцеления, это он видел по глазам. Тем не менее, он быстро прервал этот поток слов, потому что знал, что любой ее довод сейчас будет бесполезен. Он твердо знал одну вещь касательно магии, и заключалась она в том, что в ней не было ни одного нерушимого правила. — Никки, любые болезни, кроме этой. Чума пришла из Храма Ветров, а Храм принадлежит нашему миру лишь наполовину. Как мы можем говорить о том, что от нее можно избавиться только привычными нам способами? — Что именно ты предлагаешь делать? Использовать магию Ущерба на людях? Ричард кивнул, но Никки оборвала его теорию даже до того, как он успел продолжить свою мысль. — Использовать магию Ущерба для таких целей опасно. Она не сможет уничтожить только Чуму, при этом не уничтожив и самого человека. Болезнь настолько глубоко пускает в него корни, что они становятся неразрывны. Это не так просто, как кажется. Сегодня, когда я пыталась исцелить ту девушку, я почувствовала это, и очень отчетливо. Ричард принял ее аргумент и ненадолго задумался. Тем не менее, она не убедила его. Он знал, что решение кроется в магии Ущерба, видел эту истину, но разгадка оставалась немного в стороне. С мгновение он продолжал размышлять, и верное предположение пришло ему в голову. — А почему нельзя сделать это более сложным путем? Уничтожать ее по частям тоже возможно. Это более долго, но это не значит, что это невозможно. Никки уперла руки в бока. Ричард видел, что она сомневалась в его предложении, но не могла выдумать ничего против, лишь бы умерить его пыл. В конце концов, она сдалась и всплеснула руками. — Думаю, ты прав. Мы можем попробовать. Но это будет гораздо менее эффективно, потому что магией Ущерба в Новом Мире обладает слишком мало людей, да и этот способ будет занимать слишком много времени — на исцеление одного человека уйдет несколько часов. — Но у нас будет хоть что-нибудь против полной неизвестности, разве нет? Никки лишь фыркнула, но, в общем-то, она была с ним согласна. Правда, она сделает все, чтобы он об этого не заметил. Они оба молчали, глядя на заходящее солнце с небольшого холма, и вид этот сильно отличался от всех, что они видели ранее. Ричард не знал, было ли это так из-за дыхания смерти, что окутало все это место, или из-за чего-то еще, поэтому он лишь смотрел на заходящее солнце, ища в этом какую-то поддержку перед лицом прохладного зимнего ветра. Никки прервала молчание, оглядываясь в сторону ненавистного ей здания. — У меня остался лишь один вопрос. Почему они все находятся именно здесь? Рал с сочувствием посмотрел на Никки, видя, что она действительно не понимала масштабов бедствия, потому что не успела побывать в столице Кельтона. Колдунья невольно поджала губы, уже догадываясь, каков будет его ответ. — Для них больше нигде нет места, Никки. Госпитали не могут вместить такое количество больных. Тогда Никки просто немного склонила голову вперед. В ее голове, Ричард видел, шла немая борьба между напускным безразличием и злостью. Злость, в конце концов, выиграла. — Тогда Джегань лично поплатится за то, что это, — она указала пальцем на обветшалое здание, которое было ее главным объектом для ненависти, — стало спасением от того, на что он их обрек. Она бросила последний самоуверенный взгляд на это здание, будто для нее оно стало олицетворением всех грехов Джеганя, и удалилась от него. У Ричарда создалось впечатление, что, не будь в нем сейчас людей, она испепелила бы его дотла ровно в это же мгновение.