Включена ПБ
Кэлен наконец удалось приучить Кару к тому, чтобы та стучалась перед входом в их с Магистром Ралом покои. По правде говоря, морд-сит давно была к этому готова, просто обычно ее веселил вид опешившего лица Матери-Исповедницы и ухмылявшегося лорда Рала, когда она заходила без предупреждения, да еще и с утра пораньше. Сейчас, она чувствовала, Кэлен нужно было некоторое пространство для самой себя, в котором не было бы никаких других людей. Она сильно изменилась за последние два месяца, но не столько внешне, сколько внутренне. В ее глазах всегда был след масштабной духовной деятельности, целого веретена мыслей, но на губах при этом не было ни единого слова. Она все чаще проводила вечера с одной лишь девочкой, Лорой, будто ее беззаботность и детская наивность приносили ей какое-то облегчение. А Каре оставалось лишь вспоминать их давние разговоры обо всем, что только существует, когда Кэлен еще была совершенно здорова. Послышалось довольно бодрое разрешение войти, и Кара быстро сделала это, не промедлив ни секунды. Мать-Исповедница сидела за рабочим столом, перекладывая какие-то документы из одной стопки в другую, будто что-то искала. Услышав шаги морд-сит, она мимолетно обернулась и с быстрой улыбкой сказала одно лишь «доброе утро». Кара кивнула, но ничего не ответила: это утро явно ничем не отличалось от других, что были в течение двух последних месяцев, и вряд ли оно действительно было добрым. — Натан уже приходил? — только и спросила морд-сит. Кэлен кивнула, не отрываясь от кипы бумаг. Кара разочарованно вздохнула. Мать-Исповедница была занятым человеком, без сомнения, но имитировать кипучую деятельность она умела так же хорошо, как и просто работать. Тем не менее, только заслышав вздох подруги, она повернулась в кресле, демонстрируя неподдельную заинтересованность. — Что-то не так? — взволнованно спросила она. Кара приподняла уголок рта в легкой ухмылке, и от Исповедницы вряд ли укрылось, каким же насквозь поддельным был этот жест. Конечно, что-то было не так, причем, с самой Кэлен. От верной подруги не могли укрыться ее синяки под глазами и вечная усталость, вызванные не столько ее беременностью, сколько отсутствием Магистра Рала. — Кара? — вновь переспросила Мать-Исповедница. Она поднялась со стула, подходя к морд-сит и беря ее за обе руки, чтобы хотя бы таким образом привлечь ее внимание. — Ничего, просто задумалась, — телохранительница качнула головой. Она отошла к прикроватному креслу и опустилась на него, закидывая ногу на ногу, а Мать-Исповедница осталась стоять посреди комнаты. Она явно была обескуражена поведением белокурой морд-сит, которая сегодня вела себя слишком загадочно. Блондинка окинула взглядом другую женщину и окончательно укоренилась в своем решении, что откладывать разговор больше нельзя. Кэлен, кажется, была слишком худой для своего срока, слишком бледной и слишком изможденной, хоть и тщательно маскировала это под более свободной одеждой и за идеальной прямой спиной. Кара же видела, что она была несчастна. Не при смерти, как любил восклицать Натан, говоря о ее безрассудстве в вопросе жизни ее же ребенка (который к тому же был наследником д’харианского престола!), не больна, как предпочитала считать сама Кэлен, думая, что именно эта болезнь, которую когда-то наслал на нее сноходец, все еще могла влиять на нее. Морд-сит знала, что не могла. Она на собственном опыте доказывала великое множество раз, что ненужные мысли приводили людей к смерти чаще, чем самые ужасные мучения. Смерть жила в мыслях, а не в телах, как многие любили считать. Кэлен выглянула в окно, слишком уж вяло имитируя оживление, которое могло бы успокоить ее подругу. Кара фыркнула и поднялась с кресла, когда ее голову посетила мысль, что примерно через четверть часа весь дворец должен был собраться в главном зале для ежедневного посвящения. Мать-Исповедница возобновила эту традицию, чтобы быть уверенной в верности всех членов Совета и их свиты. — Куда ты? — слегка настороженно спросила темноволосая. — Скоро посвящение, — только и ответила она. Кэлен скрестила руки на груди, теперь уже с явным подозрением поглядывая на нее. — Не так уж и скоро, — она слегка вздернула подбородок. — Кара, если ты хочешь мне что-то сказать, то говори. Я вижу тебя насквозь. — Сомнительное заявление, — она ухмыльнулась, вызывая тем самым улыбку и у собеседницы. — Я просто хотела сказать, что лорду Ралу пора бы вернуться. Мать-Исповедница притворно сощурилась. — Неужели соскучилась? — Не я, — парировала Кара, — ты. Еще несколько недель, и ты совсем растаешь. Морд-сит увидела, как пальцы Исповедницы слегка дернулись, и она поспешила спрятать их, скрещивая руки на груди. — Со мной все в порядке, Кара, — она слегка нервно заправила прядь за ухо, и в груди у Кары екнуло от очевидной слабости этого действия. — Правда. — Нет! — Морд-сит вся взвилась, даже взмахнув руками. — Не правда, — она отчетливо подчеркнула голосом частицу «не», — и я не могу понять, почему ты это отрицаешь. Я же вижу, что тебе плохо, так почему ты не скажешь лорду Ралу об этом? Кэлен теперь взъерошила волосы пальцами, этим жестом отчетливо напоминая Каре об ее Магистре. Ну почему они оба такие упертые? Разве за несколько месяцев супружеской жизни они могли стать настолько похожими? — Так почему? — Кара медленно вскипала, словно чайник на открытом огне. Скоро должен был появиться свист. — Лорд Рал ведь закопает меня если увидит, что ты с собой сделала! — Я ничего с собой не сделала, — вновь возразила она, — просто я не хочу беспокоить Ричарда. У него есть дела важнее меня и... — И вашего ребенка? — она подражала ее интонации. — Не бойся называть вещи своими именами, Кэлен. Это смешно, и ты сама это знаешь. Если ты ему скажешь, он немедленно... —... приедет сюда, — всплеснула руками Исповедница, — потому что знает, насколько это непросто для меня. Я никогда не хотела иметь детей, Кара, никогда! Я не могла обречь других людей, тем более настолько дорогих мне, на тот страх и недоверие, что испытывала я сама. Но когда всех остальных Исповедниц убили, у меня совершенно не осталось выбора. И я бы, возможно, все же не решилась на продолжение рода, если бы не пророчество, буквально обязывающее меня к этому. Добрые духи не спрашивали, чего я хочу или что я смогу, они просто потребовали от нас с Ричардом такой цены. И вынести это... сложно. Она вдруг замолчала, будто эта тирада выжала из нее все эмоции. Кара видела, как много она хотела сказать, но как мало слов было дано для этого. — Но я не хочу, чтобы он возвращался только из-за того, что я не могу справиться сама. Я могу, Кара, — она намеренно подчеркнула свое «могу», и морд-сит даже поверила, что это была правда. На этот краткий миг Мать-Исповедница преобразилась: железная воля и такой же характер вновь вернулись к своей обладательнице, и морд-сит вдруг подумалось, что они на самом деле не покидали ее ни на миг. Искра в ее глазах своим свечением всегда была обязана этим двум качествам, которые навеки оставались надежной опорой этой женщины. Кара прикрыла глаза на мгновение, и все ее действия и слова лишились порывистости. И все же, если Кэлен оставалась той же, что раньше, почему жизнь внутри нее медленно тлела, словно уголек в костре? Она заглянула Матери-Исповеднице в глаза из-под опущенных ресниц. — Даже самым сильным нужна поддержка, — тихо, будто чужим голосом промолвила она, боясь, что это вызовет очередной протест. — Возможно, — довольно резко ответила другая женщина, но уже через мгновение ее тон заметно смягчился, — но до возвращения Ричарда ждать не так уж и долго, и за это время, поверь, со мной ничего не случится. Она вдруг подошла к Каре близко-близко и улыбнулась так, что растаяло бы сердце любого, даже самого черствого человека, настолько просто, легко и кристально чисто это было сделано. — Главное, чтобы ты была где-то поблизости. Иначе я точно пропаду без твоей помощи, — она вдруг притянула ее к себе и обняла, — прости, что я вдруг так отдалилась... обещаю, больше это не повторится. Кара мгновение была в оцепенении, и Кэлен, кажется, тоже это почувствовала. Но морд-сит ответила на ее объятия, будто только что осознав, что на самом деле происходит. — Конечно, пропадешь, — в голосе морд-сит послышался смех, — ты стала слишком похожа на лорда Рала — с вас обоих нельзя сводить глаз. Кэлен тоже рассмеялась ей в ответ, все еще не разрывая дружеских объятий, а Кара уткнулась ей в плечо. В ее глазах стояли слезы облегчения.***
Народный Дворец поражал своими масштабами и размахом. Из многочисленных древних томов и свитков Томас знал, сколько тысяч людей когда-то давно отдали жизни во время его строительства, чтобы это величавое строение смогло обрести свою вечную славу, и столько же тысяч людей уже успели вознести ему хвалу в своих таких же вечных творениях. Его слава жила настолько давно, насколько не мог представить себе любой смертный — то есть еще со времен начала рассвета Империи, когда истинными д’харианцами считались лишь люди, жившие в нескольких десятках миль от столицы, а остальные были лишь дикарями, бесцельно занимавшими земли вокруг. Уже миновав городской рынок, юноша подъезжал к длинной и витиеватой дороге, что вела к самому дворцу. Он дышал широкой грудью, понимая, что сейчас, наконец, он был один среди всех этих диковинных для него людей, без хвоста в виде других имперцев, без противного ему окружения лордов и леди, что каждый раз заискивающе, по-собачьи украдкой смотрели на него; даже без дурного женского общества. Точнее, без общества дурных женщин. Все прелести лагерной жизни оставили его еще несколько часов назад, когда другие солдаты Императора встали небольшим, малозаметным лагерем в окрестностях Народного Дворца. В окружении д’харианцев Томас, как ни странно, чувствовал себя вполне свободно, будто каждый из них был знаком ему многие годы. Конечно, это было не так, но его тешила мысль, что он наконец нашел что-то знакомое и близкое, такое далекое от другой культуры, культуры захватчиков, представителем которой он сейчас являлся. Быть может, он рос среди этих людей, д’харианцев? Эта мысль вызывала в нем какое-то внутреннее метание, будто его душа в момент теряла равновесие и оказывалась у той чаши весов, что вела к падению. Будь это так, сейчас он невольно оказался бы в шкуре предателя, а этого ему, как ни странно, не хотелось. До Народного Дворца оставалось несколько минут пути, когда его конь начал подъем по широкой дороге из брусчатки. По обе стороны она не имела никаких ограждений и венчалась обрывом, поэтому любое неосторожное движение в мгновение привело бы к падению. Дорога эта вела прямо к огромным воротам, которые достигали не менее десяти футов в высоту и пяти футов в ширину. Томас догадался, что именно в этом отрезке пути и была сила Народного Дворца, который доселе смог пережить все осады: подступ к нему был слишком сложным и извилистым, а забаррикадированные двери, которые были частью невероятно широкой и толстой каменной стены, без желания хозяев дворца преодолеть было практически невозможно. Томас завершал свой подъем по дорожке, равняясь строго по ее центру. Хоть время и близилось к весне, дорога все еще была покрыта тонкой корочкой льда, на которой его конь вполне мог поскользнуться, и тогда их обоих ждало бы долгое и неприятное путешествие вниз. Наконец добравшись до слегка заиндевевших железных ворот, ведущих во дворец, юноша придал своему лицу как можно более безразличное выражение, зная, что наименьшее количество эмоций всегда вызывало наименьшее количество вопросов. Солдаты с шипастыми браслетами на предплечьях, которые несли свой пост у входа, окинули его внимательным взглядом и незамедлительно спросили, с какой целью он прибыл во дворец. — Я представитель Андерита в Совете, — только и ответил он, не приплетая ничего лишнего. Один из них, светловолосый широкоплечий мужчина, который по росту значительно превосходил не только Томаса, но и своих братьев по оружию, сейчас показал явную подозрительность к его словам, но пока не к нему самому. И то хорошо, решил Томас. — Но Совет уже сформирован, и все его члены давно находятся во Дворце, — мужчина подбоченился. — Да, но Андерит принял решение позднее других стран, и моя задержка оправдывается именно этим фактором. Полагаю, вас должны были известить об этом. Тот немного нахмурился, момент спустя вновь пробегаясь оценивающим взглядом по путнику. Томас не позволил себе даже поежиться от холодка, вызванного этим взглядом, как вдруг мужчина все же кивнул, и младшие по рангу солдаты открыли для представителя Совета ворота. Юноша тронул коня пятками, как можно более быстро проходя через вход во дворец, будто двери перед ним могли внезапно захлопнуться. Уже внутри широкой арки, которая наглядно давала понять, что оборону Дворца держала не одна стена, а несколько, к нему подбежал мальчик лет четырнадцати, который первым делом забрал его коня. Томас обратил внимание, что, по сравнению с солдатами, которые несли многочасовой дозор, да и с ним самим тоже, он был одет даже более тепло, но на нынешнем холоде, даже в стенах дворца, и ему было не совсем комфортно. Он подошел к лестнице, которая вела к непосредственному входу во дворец, и только поднявшись туда увидел довольно мощный и совершенно разношерстный поток людей, продвигавшихся вглубь дворца. Томас, который все еще был обременен своей хоть и не большой, но все же наполненной доверху дорожной сумкой, после недолгих колебаний все же пошел за толпой. Его заинтересованность в причине движения такого количества совершенно разных по положению людей, зачастую служанок и их леди, идущих на расстоянии вытянутой руки, выросла еще сильнее, как только он понял, который был час. Полдень. Что такое важное могло происходить в полдень? Молитва, ритуал, жертвоприношение? Насчет последнего он хоть и сомневался, но все же не стал так резко отвергать это предположение. Они подходили к какому-то довольно большому залу, которых, как он догадывался, в Народном Дворце было не менее десятка. Толпа, частью которой Томас был вынужден стать во имя удовлетворения своего любопытства, вела себя крайне непринужденно и спокойно, практически как стадо глупых овец, которых ведут на убой. Впрочем, вряд ли дом Ралов мог позволить себе массовое убийство в такое тяжелое и неоднозначное время, разве нет? В зале этом были очень высокие потолки, как он сразу заметил, а одну из четырех мраморных стен занимал целый ряд высоких стрельчатых окон. Здесь уже находилось довольно много людей, и все они стояли на коленях, причем, по собственному желанию, выглядя при этом довольно расслабленно. Томас помедлил, пока не получил довольно ощутимый тычок в спину от какой-то блондинистой леди, которая вдруг быстро прошуршала пышными юбками мимо него, лишь раз обернувшись и сверкнув голубыми глазами в ответ на его изумленный взгляд. Невиданная наглость, но, судя по тому, что он читал о д’харианском народе, эта юная леди была его типичной представительницей. Томас прошел куда-то в середину зала, усаживаясь на колени точно так же, как и все другие, будто точно зная, что ему предстоит делать. На самом же деле, это было совершенно не так. Он заметил, что люди все прибывали, и среди них были уже не только гости дворца с их свитой, но и его постоянные жители: солдаты, воительницы в бурой коже, которых именовали морд-сит, дворцовая прислуга. Поток не иссякал уже несколько минут, но двери не закрывались ровно до того момента, пока в зал не вошли две последние женщины. У одной из женщин, той, что была облачена в длинное белое платье, были невероятной длины и красоты волосы цвета воронова крыла, а глаза сверкали так, что юноша мог видеть их блеск даже со своего далекого места. Она шла рядом с высокой и стройной морд-сит, светлые волосы которой были заплетены в длинную косу, которая по длине ничуть не уступала волосам ее спутницы. В груди у Томаса начала свой подъем буря. Эта темноволосая женщина была так прекрасна, что вряд ли могла вызвать неприятие у какого-либо мужчины — у любого мужчины! — но юноша едва удержался от того, чтобы сжать руки в кулаки для удержания концентрации. Перед ним была Мать-Исповедница, самая могущественная женщина Срединных Земель, и именно эта женщина вызывала в его душе самое настоящее смятение одним своим видом. Как это было возможно? Что такого она сделала ему в той, прошлой жизни, что сейчас одно ее появление ставило его в тупик? Он испытывал настолько смешанные чувства, что вряд ли мог дать им хоть какое-нибудь определение, но все же. Он ведь должен был ненавидеть ее, разве нет? Он, не отрываясь, проследил за тем, как она плавно опустилась на колени перед всеми другими людьми, при этом находясь спиной к ним и игнорируя обращенные на нее взгляды. Ее морд-сит села где-то позади, но это ее движение вышло настолько резким, что люди вокруг невольно отпрянули. После того, как мгновение в зале царила мертвая тишина, раздался ясный звон колокола. Только он известил о том, что наступил полдень, сотня голосов единовременно взвилась вверх, под самый потолок, вызывая внезапную дрожь где-то внутри Томаса. Он невольно согнулся под мощью этого многоголосья, и до него не сразу дошло, что именно говорят эти люди. Он был настолько поражен, что пока не мог найти в себе сил влиться в поток говорящих, будто в этом было что-то противоестественное. Магистр Рал ведет нас. Магистр Рал наставляет нас. Магистр Рал защищает нас. Томас огляделся вокруг, взглядом проходясь по опущенным головам людей вокруг, которые будто начали терять связь с внешним миром, монотонно вторя знакомым им словам. Что же происходило? Он совершил над собой усилие, преодолев внезапное сопротивление, что возникло где-то в его грудной клетке, и его голос наконец присоединился к сотне других. В сиянии славы твоей — наша сила. В милосердии твоем — наше спасение. В мудрости твоей — наше смирение. Томас опустил голову, закрывая глаза. Вся наша жизнь — служение тебе. Вся наша жизнь принадлежит тебе. Его мысли начали очищаться под лавиной новых, но уже освоившихся на его губах слов. Они идеально подходили его мыслям, будто стыкуясь с каждым новым их потоком, и когда молитва начала повторяться на языках других людей, раз за разом не изменяя ни единого своего слова, Томасу казалось, что она занимала какие-то доли секунды, и каждое ее слово давалось с каждым разом все легче. Он позволил себе на миг забыть обо всем и стать частью мира людей, с которыми он сидел бок о бок.***
Мать-Исповедница ждала его у себя в покоях, так сказали юноше солдаты Первой Когорты. Томас оказался немного удивлен этой новостью: интересно, она предпочитала знакомиться лично со всеми членами Совета перед тем, как допустить их к выполнению своих обязанностей? С одной стороны, он был польщен, с другой — немного обескуражен. Она была для него неразрешимой загадкой, и подобный визит ставил на карту слишком много, ведь он совершенно не знал, чего ожидать от нее, а тем более — на ее территории, в Народном Дворце. Да он же был беззащитнее ребенка! С другой стороны, разве не об этой встрече он думал столько времени? Разве не ее ждал? Оставалось лишь надеть чистую, не потрепанную дорогой одежду и покинуть покои, позволив вести себя двум рослым д’харианцам. Мать-Исповедница ждала его в небольшой комнате, скорее похожей на личный кабинет, нежели на зал для переговоров. Он был правильной квадратной формы, с небольшим столиком ближе ко входу, двумя креслами вокруг него и рядом внушительного размера окон, выходивших, очевидно, на запад. Томас в момент догадался, что кабинетик предназначался именно для таких встреч, и его расположение практически прямо в ее покоях объяснялось тем, что встречи такого масштаба не должны были требовать много времени. Она стояла у одного из кресел, пронзительным и внимательным взглядом встречая Томаса. На некотором отдалении от нее стояла та самая морд-сит, своим взглядом вызывая нарастание напряжения внутри юноши. Не прошло и секунды, как он опустился на колени и склонил голову в почтительном жесте, как того требовали обычаи далеких Срединных Земель. Мать-Исповедница слегка кивнула ему, и ее голос в этот момент приятно коснулся ушей Томаса, будто был самым дорогим шелком. — Встань, дитя мое. Был еще яркий день, и Томас воспользовался всеми его преимуществами, чтобы получше рассмотреть ее. В том огромном зале он был слишком далеко, чтобы увидеть что-то большее, чем ее общие черты. Теперь же он видел Мать-Исповедницу такой, какой она была на самом деле: властной, горделивой, непревзойденно красивой и опасной. Томас сделал усилие над собой и отвел взгляд от нее, поднимаясь с колен и садясь в ближайшее кресло. Женщина грациозно опустилась на второе, не отрывая взгляда от собеседника, а ее телохранительница осталась стоять на том же месте, словно грозовая туча. — Мы рады приветствовать в Народном Дворце посланника Андерита, — она слегка улыбнулась ему, — признаться честно, я была приятно удивлена решением, которое вы приняли в итоге. Скажите, как я могу к вам обращаться? Первым ему в глаза бросилось, что на ней не было Рада-Хана, значит, она пользовалась своими силами абсолютно свободно. Но что его привлекло больше, так это ее глаза. Лицо Матери-Исповедницы, благородное и по-настоящему красивое, с правильными чертами и идеальное с точки зрения пропорций, прежде всего запоминалось именно благодаря ним, глазам цвета листвы северных лесов. Они светились вековой мудростью ее предшественниц, будто она — их единой воплощение, то, к чему люди стремились все эти поколения. Она ведь была всего на несколько лет старше него, так как была возможна подобная степенность в ее действиях, подобная мудрость? Но было еще кое-что, что смутило его теперь, когда он был способен разглядеть это: в ее глазах был отпечаток боли, мучительной и изнуряющей, которая затмевала все остальное. Из мыслей его вырвал легкий и совсем не доброжелательный смешок морд-сит. Он вдруг понял, что эти несколько мгновений, которые он провел в задумчивости, она ждала от него один лишь простой ответ на ее вопрос. — Томас, — он с трудом припомнил собственную выдуманную фамилию, но виду не подал, лишь стал говорить немного медленнее. Матери-Исповеднице негоже знать о подобных оплошностях. — Томас Марлоу. — Рада наконец познакомиться, Томас, — уголки губ женщины слегка приподнялись, когда она назвала его имя. Ему вдруг показалось, что это было сделано с некоторым... интересом? Юноша подметил, как в этот момент она слегка задрала подбородок, без лишней застенчивости окидывая его оценивающим взглядом, а морд-сит ровно тогда же опустила голову, разглядывая его из-под пушистых ресниц, этим одновременно навевая ему и страх, и влечение. Он понял, что это были представительницы двух совершенно разных женских типов, скорее даже противоположных. — Я думаю, вам интересно, зачем я пригласила вас сюда для личной беседы, не так ли? — наконец спросила его Мать-Исповедница. Он вежливо улыбнулся, слегка кивнув головой в знак согласия. — Я догадываюсь, что это связано с тем, что Андерит сначала принял поспешное и довольно безрассудное решение, — ответил он, не отрывая взгляд от ее глаз. Возможно, это была довольно рискованная затея — играть в гляделки с Исповедницей, но он был совершенно безволен. Она пробуждала в нем неуемный интерес, но не только своим титулом и происхождением, а скорее своей личностью. Рядом с ней он чувствовал нечто, не поддающееся объяснению. По крайней мере, пока что не поддающееся. — Верно, — уголки ее губ слегка дернулись вверх и в следующее же мгновение опустились, вновь придавая ее лицу серьезное выражение. Он догадался, что это была трещина ее Маски Исповедницы, но почему она вдруг дала о себе знать? — И я бы хотела узнать, с чем связано это решение? Насколько мне известно, в последнее время Андерит и Д’Хара были в довольно противоречивых отношениях. — Я полагаю, до последних шести месяцев очень многие страны боялись сближаться с Д’Харой, — незамедлительно ответил он, стараясь сгладить легкое недоверие в ее тоне, — но политика Андерита была напрямую связана с действиями его уважаемого Суверена, Бертрана Шанбора. Он был в довольно тесных отношениях с Имперским Орденом, и до последнего момента нас, жителей Андерита, это устраивало. Но, поскольку мы находимся ближе всего к границе с Древним Миром, в страну хлынул огромный поток солдат, которые совершали свои бесчинства совершенно безнаказанно. Со своевременной кончиной Суверена у нас появилась возможность прервать отношения с ними и выбрать наиболее надежных союзников. Пока Мать-Исповедница внимательно слушала его, ее лицо оставалось непроницаемым, поэтому Томасу оставалось только ждать ее следующих слов, чтобы узнать, как она отнеслась к его речи. Он вдруг понял, что это было важно для него не только из-за того что он сейчас, по сути, вел двойную игру, но и по еще одной причине, которая в этот момент показалась ему неуместной: он просто жаждал услышать ее мнение. — Если я не ошибаюсь, место Бертрана Шанбора занял Далтон Кэмпбелл, — Томас кивнул, следя за женской речью словно зачарованный, — но, насколько мне известно, он придерживался точно той же точки зрения. — Окончательное решение принял народ на голосовании, — Томас облокотился на ручку кресла, почувствовав себя вполне уверенно, — но к проведению этого голосования его подтолкнула личная трагедия, ведь его жена погибла по вине солдат Ордена. Их взгляды пересеклись, и юноша увидел, что она не разглядела ложь в его словах. Она позволила состраданию проступить на поверхность своих чувств, этим сильно удивив Томаса. — Очень жаль, что для принятия правильных решений бывает необходимо, чтобы прежде случилась какая-либо беда. Но так ведь обычно и происходит, верно? — она на момент, лишь один момент отвела взгляд, грустно улыбнувшись. А Томас замер, все так же неотрывно глядя на ее лицо. В ее словах только что прозвучало что-то личное, вряд ли доступное кому-то еще, кроме нее самой. — Хорошо, теперь мне все вполне понятно, — она вновь вернулась к своему безэмоциональному состоянию, но ее взгляд будто потеплел. — Если я правильно понимаю, вы должны были привезти письмо с подтверждением вашего положения в Совете, подписанное лично Министром Культуры Андерита. — Да, конечно, — Томас вдруг поднялся с кресла, доставая из небольшого футляра свиток, запечатанный сургучом. Она медленно поднялась ему на встречу, а юноша не переставая следил за каждым ее движением. Он невольно засмотрелся на кисти ее рук, и внутри него начинало подниматься совершенно безумное желание коснуться их. Юноша выразительно посмотрел на морд-сит. Возможно, он все же был безумен? Кэлен совершенно не могла понять, о чем он думает — этот Томас казался ей непроницаемым, и это, как минимум, настораживало. Темноволосый, сероглазый и атлетично сложенный, он привлек ее внимание еще во время посвящения, когда она случайно обернулась и заметила его в толпе. Она подметила, что тогда, когда отгремели молитвы, он покинул зал последним, будто ожидал чего-то. Или кого-то. Кэлен же решила остаться в одиночестве, чтобы немного подумать. Боль, вызванная магическими силами ее ребенка, с каждым днем становилась все более невыносимой, и Кэлен уже не могла обходиться без помощи Натана, визиты которого заметно участились. Молитва стала для нее своеобразным спасением, поскольку в этот час, час, когда сотни голосов вторили друг-другу, она была свободна от всех мыслей, и чувство безысходности, только начинавшее формироваться внутри ее сознания, наконец отступало. Она чувствовала себя странно: ей казалось, что они были знакомы, но при этом она не знала его. Разве было возможно подобное? Разум говорил, что нет. Чувства говорили — да. Сейчас, когда она могла смотреть прямо ему в глаза, делая это уже не украдкой, это чувство лишь усилилось. Какая-то струна в ее груди вдруг подрагивала каждый раз, когда их взгляды встречались, но эта дрожь никак не была похожа на ту, что женщина могла испытывать рядом с любимым мужчиной. Что-то принципиально новое, сильное и безгранично трепетное, даже родное, зародилось в ее душе по отношению к нему; что-то, что она не могла объяснить, как бы ни старалась, как будто это чувство было гораздо выше нее самой. И оно мучило ее своей неизвестностью, вызывая вполне ощутимые душевные терзания. Когда он поднялся с кресла, чтобы отдать ей свиток с подтверждением представительства, Кэлен последовала его примеру и тоже встала. Его взгляд был все так же непроницаем, и она не могла узнать ни единой его эмоции, как и он ее. Она вдруг почувствовала себя зверем, загнанным в клетку. О духи, пусть он даст хотя бы одну подсказку, хотя бы одну, чтобы она знала, чувствует ли он то же самое? Или, возможно, она просто потеряла рассудок, и восприятие вдруг изменило ей? Их разделял буквально метр, и Кэлен чувствовала робкое, но очень сильное желание хотя бы прикоснуться к нему. Она жаждала почувствовать, понять, получить хоть какие-нибудь ответы, и почему-то она знала, что одно лишь касание может дать ей все необходимое. Но Исповедница лишь коснулась протянутого свитка, и в момент, когда она уже собиралась попросту забрать его, лишая себя единственной возможности поддаться непростым эмоциям, что так сильно захватили ее, это сделал он. Кэлен замерла от неожиданности, но не стала одергивать руку, когда его пальцы обхватили ее запястье. Его хватка была мягкой и очень аккуратной, будто он боялся ей навредить, и женщину вдруг потрясло это действие. Мало кто мог отважиться вот так внезапно коснуться Исповедницы, а он смог. Он был либо недостаточно осведомлен о том, кто она такая, либо, что более вероятно, совершенно безрассуден. Время стало тянуться медленно, когда ее взгляд и взгляд Томаса встретились. Она краем глаза заметила, как слева от нее пришла в движение Кара, которая попросту не успевала ничего сделать. Его глаза так сильно напоминали ей об одном самом дорогом для нее человеке, что сердце безвольно, но отчетливо и громко прогрохотало в ее груди. Она была не в силах разорвать их контакт, будто сейчас от этого зависело само ее существование. Ее потрясло новое осознание, в котором сейчас не оставалось ни единого сомнения: он был близок ей, как были близки единокровные родственники. Добрые духи, было ли разумное начало у этого осознания, или оно держалось лишь на ее предчувствии? В следующее же мгновение, когда их руки разомкнулись, что-то изменилось. Не успела Кара подлететь к Кэлен, чтобы проверить, все ли с ней было в порядке, как вдруг Томас пошатнулся. Исповедница вовремя схватила его за запястье, этим слегка замедлив внезапное падение. Только он, бессознательный, коснулся пола, обе женщины мигом подлетели к нему, окружая с двух сторон и пытаясь понять, что же произошло. Блондинка вопросительно посмотрела на темноволосую, и та отрицательно покачала головой, не нуждаясь в произнесении самого вопроса. Она не исповедала его. Произошло что-то совершенно другое. Но Кэлен поняла, что это что-то произошло не только с ним, но и с ней. Она вдруг почувствовала, как боль, что она несла в себе каждый день последние два месяца, вдруг покинула ее.