Включена ПБ
— Они и правда не заметили тебя? — спросила Кэлен, отложив серебряный поднос на прикроватную тумбу, когда со всеми составляющими завтрака было покончено. Ричард с удовольствием наблюдал, как его жена набросилась сначала на омлет, затем на кашу, а в конце съела и свою, и его часть фруктов. Вряд ли он когда-нибудь забудет, как она голодала целыми днями. Вряд ли. Хоть это и были одни из самых страшных его воспоминаний, он не скоро сможет оправиться от них и от страха, что смерть так близко подкралась к самому дорогому для него человеку. Был почти полдень, а Кэлен все так же сидела в постели, прислонившись спиной к ее изголовью и натянув одеяло до груди. Она выглядела сонной, но это не было удивительно: в конце концов, они пришли во дворец только утром. И даже Ричард, по правде говоря, был готов вернуться в постель в любой момент, хотя он уже сидел рядом со своей женой, полностью одетый. — М-м… Как я хочу просто остаться здесь, — она потянулась, как вдруг ойкнула. Ричард невольно дернулся в ее сторону, но Кэлен дала понять, что у него не было нужды беспокоиться. Она вдруг рассмеялась. — Должно быть, наш ребенок не разделяет мое желание. Ричард расслабленно улыбнулся. В последнее время он преувеличенно реагировал практически на все. Он слегка приспустил одеяло и положил руку поверх живота Кэлен, не ожидая почувствовать что-нибудь определенное. Тогда она взяла его ладонь и переместила ее немного вбок. — Кажется, ей достался твой характер, — кончиками пальцев, а потом и самой ладонью, он почувствовал толчки, сильные и заметные. Ричард даже не представлял, как это ощущала сама Кэлен, но ответом ему послужила ее счастливая, хотя и немного усталая улыбка. — Она постоянно мешает мне спать — в этом вы очень похожи. Конечно, это была вовсе не настоящая жалоба. К тому же, трудно было не понять, какие именно действия своего мужа она имела ввиду — но, в конце концов, разве она когда-нибудь была против? Лицо Ричарда посветлело, как и всегда, когда ему доводилось ощутить движения его ребенка. Его ребенка! То, что поначалу так сильно напугало его и заставило смириться с фактом, что время, отведенное ему на поиски решения, стремительно утекало, стало его жизненной необходимостью. Теперь, когда он намеревался рассказать Кэлен правду, он в полной мере осознал это. Он больше не мог позволить себе отстраняться от них из-за мучительного чувства собственной вины. — Кара и Бен отличились этой ночью, — он загадочно улыбнулся, покидая плен собственных мыслей, а его рука осталась на прежнем месте. Кэлен ласково накрыла его ладонь своей, поглаживая ее кончиками пальцев. — Отправить их вместе было и правда хорошей идеей. Солнцестояние только помогло. Вернее, шмырки. — Шмырки? — у Исповедницы была улыбка от уха до уха. — Зедд никогда не перестанет использовать это название в любой необъяснимой ситуации! — Нет нужды, оно и так прекрасно работает. И с маленькими детьми, и со взрослыми телохранителями.***
— И как по твоему, кто он? — Бен и Гарольд шли по малолюдным коридорам, которые были отведены в основном для прислуги, и на то были определенные причины. Вопрос Бена не должен был услышать никто, кроме Гарольда. — Ты про этого Исповедника? — галеанец пожал плечами. — Очевидно, тот, за кого его выдала Никки. Я верю ей. Но уж точно его зовут не Томас. Никогда бы не заподозрил за сестрой такого дурного вкуса. Да и за Ричардом тоже. Речь Гарольда была непривычно отрывистой, Бен же периодически просто шел молча. Они замахнулись на разговор о вещах, в которых ничего не смыслили, но капитану была дорога правда. Они вышли в особо охраняемую часть дворца, в которой сейчас находились Исповедник и колдунья. Солдаты Когорты, которые несли дозор вместе с солдатами Эйдиндрила, приветственно отсалютовали капитану и главнокомандующему армии Галеи. Благо, положение обоих позволяло им не только свободное передвижение по всему дворцу, но и любые манипуляции с пленниками. Амнелл указал капитану на дверь, за которой находились временные покои Исповедника, и встал посреди коридора, скрестив руки. Для Бена король Галеи и Кельтона никогда не был объектом для чрезвычайно серьезного отношения, но в этот самый момент, когда на дне глаз галеанца лежало что-то настолько тяжелое и темное, отдававшее горечью сомнений, капитан Первой Когорты несколько переосмыслил свое отношение. — Я провел с ним в пути несколько недель, но, кажется, не знаю о нем ровным счетом ничего. Чего ждешь от него ты? Бен долго, неотрывно смотрел в глаза галеанца, прежде чем ответить. Неохотно. Понимая, что сейчас он собирался пойти за своей волей, но против воли своего лучшего друга. Было довольно успокоительно думать, что в этом преступлении они были соучастниками. — Истину, которая поможет Ричарду и Кэлен. Гарольд кивнул с явным пониманием. — Как ни прискорбно, люди, которые посвящают всю свою жизнь поиску истины, чаще всего упускают ее из-под своего собственного носа, — он сжал плечо Бенджамина в знак поддержки. — Удачи, капитан Мейфферт. Бенджамин лишь кивнул в ответ. Тогда Гарольд развернулся и скрылся за поворотом коридора.***
— Вчера ты согласился, что нам надо поговорить. — Я все еще согласен. Кэлен стояла у зеркала во весь рост, расчесывая волосы. Она так и не переоделась, хотя впереди их, как и всегда, ждало множество дел, а Ричард, который сидел на кровати, привалившись к ее изголовью, просто тайком наблюдал за тем, как невесомо легкая ткань очерчивала женственные и плавные изгибы ее тела. Ее сердце замирало каждый раз, когда она ловила на себе его взгляд. Она думала, что беременность совершенно лишит ее привлекательности в его глазах, но, очевидно, это было не так. Но, несмотря на расслабленное блуждание его глаз, Кэлен чувствовала, что внутри он был напряжен. Точно так же, как и раньше, еще до его отъезда. Ее сердце сжалось в тяжелом предчувствии, а пальцы сильнее сжали гребень. Она села за туалетный столик, на котором еще со вчерашнего дня были расставлены различные флаконы с маслами, кисточки, склянки с натуральными красками и многое другое. Нельзя сказать, что Кэлен часто пользовалась подобными средствами, но даже Мать-Исповедница, как и любая другая женщина, не могла и вовсе обходиться без них. Ричард придерживался другого мнения относительно этого вопроса: он просто считал, что это все было ей вовсе не нужно. Мужчина смотрел на этот столик, содержащий даже больше непонятных ему предметов, чем, должно быть, весь Анклав Первого волшебника, без лишнего интереса, но с явным скептицизмом. Кэлен откупорила одну из склянок, в которой, как она помнила, было масло из различных трав и хвои. — Что тебя задержало? — спросила она, оборачиваясь к нему и капая пару капель масла на пальцы. Ричард выпрямился на постели. — Не «что» — «кто». Я выехал из лагеря вовремя, а вот Гарольд и его отряд задержались. — Невиданное событие. — Верно. Он приехал через полдня, а вместе с ним — Никки и Томас. — Я уже слышала об этом, — она отвернулась к зеркалу и откинула волосы, чтобы втереть масло в основание шеи. Он прекрасно знал, что дальше она проделает то же с запястьями: капнет пару капель на пальцы, распределит их между обеими руками, начнет с запястья левой руки и затем ровно теми же круговыми движениями проделает то же самое с правой. Именно это и произошло. Ричард все это время смотрел на ее отточенные движения, в очередной раз понимая, что она повторяла этот алгоритм, не задумываясь ни на секунду. — Лучше расскажи мне, куда ты поехал после разговора с Никки. — Я вернулся обратно в лагерь, чтобы отдать приказ командованию, — он пожал плечами. Намеренно небрежно. А она намеренно не смотрела на него, делая вид, что ничего не замечает. Но в ее невнимательности чувствовалось больше требовательности, нежели в любом пристальном взгляде. В конце концов, она закупорила склянку, но пока не подняла взгляд от стола. — Я приказал им оттеснить Имперский Орден к южным границам Нового Мира в течение нескольких месяцев. — И как генерал Райбих отреагировал на это? — Как и следовало ожидать — он заверил меня, что они сделают для этого все возможное. — Но что ты собираешься делать? В чем смысл оттеснять их — чтобы лишиться всех наших войск, а потом сдать Новый Мир без боя, потому что Джегань не потеряет и четверть своих людей? — Не торопись с выводами. Я не сказал тебе главного: я собираюсь восстановить границу, — он поднялся и подошел к ней. Кэлен удивленно воззрилась на него, развернувшись в кресле. — Как ты планируешь сделать это? — У меня есть одна догадка, но я не смогу проверить ее правильность ровно до того момента, пока не попробую это сделать. И мне придется использовать помощь Томаса. Не знаю, добровольную ли, потому что пока он даже не догадывается о моих намерениях. Кэлен, наконец, встала напротив него, скрестив руки на груди. Она казалась задумчивой. — Ричард, я знаю, что ты хочешь закончить войну как можно скорее. Я тоже, поверь. Но ты слишком рискуешь, принимая такие решения. А если ты ошибся? Что мы будем делать тогда? — Я не ошибся, — в его голосе не было и толики сомнения. Кэлен поджала губу, не зная, действительно ли он был уверен в своем решении или просто не хотел давать ей повод для сомнений. — Почему ты решился на это? Из-за слов Никки? — Отчасти. Среди ее заявлений и правда было одно… довольно стоящее, — когда Мать-Исповедница нахмурилась, ее брови сошлись на переносице. — Хорошо известный нам Исповедник, помимо всего, обладает теми же магическими способностями, что и я. — Он тоже боевой чародей? — она была несказанно удивлена. — Но как это возможно? Никки не соизволила объяснить? Ричард тяжело вздохнул, и все эмоции Кэлен испарились, когда она увидела, как его руки сжались в кулаки. Он опустил голову и упер их в бока. Ей показалось, что спустя минуту он просто отвернется от нее и вовсе прекратит этот разговор, но этого не произошло. Это было не в привычках Ричарда. — Нет, она объяснила, — его лицо напряглось, и на скулах заиграли желваки. — Но вряд ли тебя устроит это объяснение. Она молча изучала его лицо. Ее кольнуло холодное и неприятное предчувствие, но возможности повернуть назад уже не было. Этот разговор связал их незримыми, но невероятно тяжелыми цепями. — Если ты считаешь это объяснение подходящим и веришь ему, то и я поверю. Она даже не представляла, о чем говорит. Повисла долгая, вязкая тишина. Ричард долго не решался произнести то, на чем так настаивала Кэлен. Время шло, секунда за секундой, но она не торопила. Не смела торопить. — Томас — наш сын. Правда звучала как приговор, а молчание, последовавшее за ней, давило на уши похуже звука, который мог бы раздаться во время скончания мировой истории. Она не смогла даже переспросить его. Теперь Кэлен не смотрела Ричарду в глаза: ее взгляд медленно падал, обжигая его губы и его шею. Мужчина стойко перенес эти несколько секунд, но все же понимал, что впереди его ждало нечто еще более тяжелое. — Как это возможно? — он не ожидал от нее этого вопроса. По крайней мере, не в самом начале. Но Кэлен всегда оставалась Матерью-Исповедницей, всегда хотела дойти до сути. — Это сложно объяснить. — Попробуй, — все ее силы уходили на сохранение самообладания. На ее лице двигались только губы, а глаза… они просто замерли и перестали выражать какие-либо эмоции. Это было лицо не его Кэлен, не его жены — это было лицо Матери-Исповедницы. Она вынудила собственное тело игнорировать ее же эмоции. — Насколько можно судить по словам Никки, Сестры Джеганя, завладевшие артефактом из Храма Ветров, воспользовались им, чтобы вырвать Томаса из временного потока. Они провели его через завесу и Подземный Мир, а затем направили сюда, почти на двадцать лет назад. Это произошло тогда, когда ребенок проявил свой дар и ты узнала о беременности. Он постарался изложить рассказ Никки как можно более сжато и понятно, но было просто очевидно, что второй пункт не удался. — Почему именно тогда? — Для перемещения было необходимо, чтобы у дара Томаса был так называемый якорь, принадлежащий миру живых, а он появился ровно в тот момент. Сам Томас, поскольку его появление здесь завязано на магии Подземного Мира, не смог бы перейти завесу без этой связи, ведь он не принадлежит этому времени. Ни один человек, даже со всей магией мира, не переместится во времени туда, где не было бы хотя бы искры его жизни. Когда он закончил, она ничего не ответила. Никак не выразила свое понимание или непонимание. — Ты говорил… — теперь она едва могла совладать с собственным голосом, и Ричард видел, как ее губы на миг скривились, раскалывая на части ее маску. Он никогда не привыкнет к тому, как ее самоконтроль терпит крах рядом с ним. — Ты говорил, что это девочка. — Я солгал. Ради твоего блага, — он испытал такой прилив стыда, что, казалось, если бы его многолетняя привычка сдерживать собственные чувства испарилась в этот миг, он бы покраснел. Она проигнорировала вторую половину его объяснения, но первая заставила ее запустить пальцы в волосы, ровно так же, как это обычно делал он сам, и закрыть глаза. Он мог бы поклясться, что таким образом она пыталась скрыть от него подступившие к ним слезы. Ее жест вызвал у него ощущение того, что он только что умертвил часть самого себя, самую важную часть. Но, должно быть, так все и было. Так все и было… — Почему ты сказал только сейчас? Потому что понял, что больше не получится скрывать это? — в ее голосе звучал укор. Очевидный. Холодный. — Я не мог сказать тебе, потому что знал, что тебе не будет легко принять это. — Разве сейчас мне стало легче, когда я уже свыклась с ложью? — она едва не сорвалась на крик. Едва. От этого ему стало еще больнее. Ричард чувствовал, что она была в ярости, и теперь он испытывал еще большее отвращение к самому себе. Она не заслуживала этого. Не должна была чувствовать то, что чувствовала сейчас. Не должна была сдерживать слезы. Не должна была думать, что все ее надежды рухнули. — Я не хотел, чтобы ты испытывала то же что и я, пойми! — Ричард больше не мог безучастно стоять. Он сделал шаг вперед и сжал ее ладонь. Она не вырывалась, но в ее руке не чувствовалась жизнь. Она словно утратила все силы, и те пальцы, что раньше так бережно и любяще касались его, теперь были мертвенно неподвижны. Когда она посмотрела на него, он понял, что вся ее энергия, превратившаяся в концентрированную горечь, переместилась в ее взгляд. — Но я и так чувствовала это! Каждый день, когда ты без объяснения исчезал и хотел побыть в одиночестве, когда ты поехал к войскам, чтобы забыться на поле боя, и когда не вспомнил о собственном дне рождения! Ты закрылся в себе, Ричард, и я не могла с этим ничего поделать! Разве это справедливо? — Я искал способ спасти его, понимаешь? Я не мог признаться тебе в этом, чувствуя себя абсолютно бессильным! — когда она поджала нижнюю губу, Ричард пожалел, что повысил тон. Он не хотел еще больше расстраивать ее. — Теперь у нас есть надежда, ведь мы знаем, что наш сын будет жить. — А как же пророчество? — Теперь оно не имеет смысла. — Но раньше имело — особенно когда мы оба упорно молчали о нем друг перед другом! — теперь уже Ричард притих, не скрывая своего удивления. Взгляд Кэлен немного смягчился. — Да, я слышала о второй ветви пророчества от Цириллы, но не могла рассказать об этом ни тебе, ни кому-либо еще, потому что боялась, что это — правда. Пальцы Ричарда разжались, и она смогла слабо всплеснуть руками. — Я надеялась, что пророчество пойдет по первой ветви. Но теперь этой надежды нет, — ее голос дрожал. Они оба были не в силах вымолвить и слова. — Почему мы наступаем на одни и те же грабли каждый раз, утаивая что-то друг от друга? — он видел, как она попыталась быстро смахнуть слезу, покинувшую уголок ее глаза, будто ее вовсе и не было. Но бесполезно — он уже увидел. И теперь ему было откровенно... паршиво. Они ссорились из-за того, что не хотели делать друг другу больно, но этим делали еще хуже. Даже столь мудрый мужчина, как Ричард, не мог понять сути этого парадокса. — Иди сюда, — он тихо позвал ее, вытянув вперед обе руки. Теперь она шагнула в его объятия без лишних раздумий, чувствуя страшную необходимость почувствовать его близость, прижаться к его груди и услышать биение его сердца. Земля медленно уходила из-под ее ног. Он чувствовал, как она дрожала в его руках. Видел, что она плачет. Но все, что он мог дать ей — это время для принятия. — Добрые духи, почему?.. Ричард молчал, стиснув челюсти изо всех сил, чтобы не обнажить свои собственные сомнения, не задать тот же вопрос и не получить тот же пустой ответ в виде гробовой тишины и ее всхлипов. Он должен быть сильным. Ради нее.***
— Как я должен расценивать интерес капитана Первой Когорты к моей персоне? Как добрый знак или как угрозу? Бенджамин направил своего коня направо, съезжая с широкой улицы в узкий переулок. Томас следовал рядом с ним, тоже верхом, без Рада-Хана, без кандалов и прочих приспособлений. Исповедник не знал, как реагировать на эту роскошь, но что-то подсказывало ему, что это была не ловушка. Светловолосый капитан и вовсе не одарил его никаким ответом, но Томас, повидавший серьезно — правильнее сказать «убийственно» — настроенных д’харианских солдат, различил в нем даже что-то вроде миролюбивого настроя. С момента прибытия в Эйдиндрил Томас чувствовал, что в нем что-то менялось. Каждая улица, которую он должен был видеть на своем пути впервые, отдавалась в его голове призрачными воспоминаниями. Изображения перемешивались, путали его мысли и создавали ощущение нереальности всего происходящего. Он запутался настолько, что его виски начали пульсировать, распространяя мерзкую боль по всей голове, даже по шее. Это, как минимум, пугало, поскольку на его памяти таких ощущений еще попросту не было. Впрочем, на данный момент его память не отличалась целостностью. Когда боль немного отступала, он начинал засыпать капитана вопросами. Д’харианец стойко переносил их и, в конце концов, даже решил ответить на один из них — а именно на вопрос, куда же они все-таки ехали. — В один из отдаленных кварталов. Не скажу, что тебе там понравится, но добраться туда все же придется. — И что же настолько примечательное может находиться на окраине Эйдиндрила? — Томас даже не скрывал подозрительные нотки своего вопроса. — Слов не будет достаточно. Именно поэтому мы едем туда. Они проезжали мимо множества улиц, каждая из которых была в той или иной мере знакома Томасу. — Я, кажется, был здесь, — слова слетели с его языка совершенно неосознанно. Бенджамин вновь промолчал, но краем глаза Томас заметил, как напряглась его челюсть. Он был здесь, это верно. Но проскальзывавшие в его голове воспоминания разительно отличались от того, что было перед его глазами. Он видел грязные фасады домов, с поблекшей краской, где-то покосившиеся от неумолимого течения времени. Но в его воспоминаниях эти самые дома были совершенно другими: свежевыкрашенные, лощеные, новехонькие. Эти две картины совершенно не вязались друг с другом, даже если предположить, что он жил здесь раньше и мог видеть эти улицы в менее потрепанном состоянии. Люди, которых они миновали по пути, недоверчиво косились на пару конных и спешили отойти как можно дальше, ведь мало кто в этом городе привык к регулярному соседству с войсками. Капитан Первой Когорты, к тому же, выглядел чрезвычайно угрожающе в своей черной броне с массивным нагрудником и целым арсеналом оружия, прикрепленным к перевязи. Юноша догадывался, что капитан мог убить человека, даже не обнажая меч — для этого хватило бы и одного верно направленного удара браслета, покрытого шипами. — Как ты пришел к службе дому Ралов, капитан? — Томас необдуманно озвучил вопрос, проскочивший в его мыслях. Бенджамин Мейфферт, капитан Первой Когорты и лучший друг самого Магистра Рала, к вящему удивлению его собеседника, не стал молчать. И даже не пресек стиль его обращения. — Мой отец был офицером Первой Когорты. — Уверен, что основа для выбора заключалась не только в этом. Вряд ли с такой мотивацией можно оказаться во главе личной охраны лорда Рала, — Томас вел себя на удивление расслабленно, не чувствуя никаких барьеров между ним и капитаном. Это было совершенно необъяснимо, ведь де-факто Исповедник был пленником, а капитан — кем-то вроде конвоира. — В этом ты прав. Но таково мое предназначение. Это был мой выбор, и я понимал и принимал его, хотя служение Даркену Ралу и не было лучшим решением. Томас даже присвистнул. — Не представляю, чтобы кто-либо выбрал службу этому самодуру в качестве жизненного пути, — Исповедник был прекрасно наслышан о правлении этого тирана. Именно на примере последних лет его жизни Сноходец и его Сестры доказывали Томасу, что Ралы всегда использовали магию в корыстных целях: ради удовлетворения своего собственного эго и жажды крови. Сейчас юноша понимал, что был не прав, по крайней мере, частично. В конце концов, он все еще был жив. Даже после всех его неправильных поступков и рек пролитой крови, он все еще был жив. Бенджамин не стал оправдываться, не стал аргументировать. Томас почувствовал уважение к нему. Но в следующее же мгновение светловолосый капитан ухмыльнулся, и слова Исповедника обернулись против него самого: — Смею напомнить, что ты самолично выбрал служение императору Джеганю. Предполагаю, что тебя к этому тоже не принуждали. Ну да. Он ведь сам лишил себя памяти и посадил себя в одиночную камеру, приставив к себе Сестер Света. Но... ведь его пальцы сжимали рукоять смертоносного меча. Его дар остановил сердца тех солдат. Исповедник тоже не стал оправдываться. Таков был его выбор, и он уже испытал его последствия на себе. — Я понял твою мысль. — Сейчас моя служба продиктована верой в ее необходимость. Мой выбор — быть сталью против стали ради человека, в правоту которого я искренне верю. Томас немного помолчал, обдумывая свой ответ. — Почему ты сказал это? — лицо Томаса напряглось. — Не думал, что в обязанности личной охраны дома Ралов входит такое доверительное общение с пленниками. — Дело вовсе не в моих обязанностях, — капитан отмахнулся. — Да и тебя сложно назвать пленником. Ты разве видишь на себе кандалы? — Действительно, как же я не заметил, — Томас слегка сощурился. — Тогда кто я, если не пленник? — Человек, у которого все еще есть воля и право выбора. Висок Томаса снова кольнуло. Он искренне не понимал, как расценивать его слова. Не знал, как к ним подступиться. Прямо сейчас он не чувствовал в себе воли — чувствовал лишь пустоту. Он был пленником, но не физическим, а ментальным — у него не было цели. Ему было не к чему двигаться. Рука, руководившая им все это время, разжала свои тиски. Теперь у него не было стороны, не было цели, не было ни одного родного ему человека. Была лишь вина. Они вышли за пределы города и свернули налево. По правую руку была лишь пустошь, безмолвная и тоскливая, а по левую тянулись фасады домов. Но когда они прошли немного дальше, обходя окраину Эйдиндрила вдоль, безмолвие приобрело могильный характер. Спереди, немного поодаль, высился огромных размеров и ширины курган. Он был много выше и Бенджамина, и Томаса вместе взятых, а о ширине не приходилось даже говорить. На нем не было ни каменной плиты, ни даже деревянного указателя, так что проезжавший мимо человек мог не сразу понять назначение этого места. — Здесь похоронены все, кто погиб во время эпидемии, — коротко резюмировал капитан. Губы Томаса сжались в тонкую линию — он не нашел ответа, глядя на этот гигантский безымянный памятник человеческим страданиям. Еще десяток минут они шли по пустоши, но затем свернули обратно, к городским улицам. Теперь Томас почувствовал что-то неладное: что на пустоши, что в этой части города, не было ни одного человека. Вернее, ни одного живого человека. Разум Исповедника отказывался это принимать. Он закрывал глаза — и перед ним представали картины оживленных улиц — тех самых улиц, что они только что миновали, — заполненных торговцами и ремесленниками, белые фасады зданий с чистыми окнами и разноцветными витражами на вторых этажах. Он даже мог поклясться, что чувствовал запах свежей выпечки. И спустя долю секунды он видел выжженные дочерна стены, маневрировал своим конем среди огромных осколков стекол, вылетевших из разбитых окон. Вокруг них двоих были одни лишь останки чего-то, что когда-то вселяло радость и надежду. — Здесь был пожар, — в ответ на это утверждение Бенджамин лишь кивнул. Он был мрачнее тучи. Но что-то подсказывало ему, что дело было не в эпидемии и даже не в войне. Его виски вновь скрутила боль, и он не понимал, почему эти места вызывали в нем такой поток воспоминаний. Он задержал дыхание и прикрыл глаза, настолько тяжело было совладать с собой и сдержать шипение. Теперь Бен заметил это. К несчастью Томаса, он не стал тактично молчать, да и вряд ли у него было такое намерение. — Что с тобой? А у Исповедника не было намерения говорить правду. — Мигрень, — процедил он, когда в его виски перестали вкручивать железные болты. Звучало не слишком убедительно. — Скоро будем на месте. Он не солгал. Спустя десяток минут они оказались на огромной площади, абсолютно пустой. Она была похожа на пепелище: все деревянные дома, когда-то обступавшие ее надежным кругом, были сожжены дотла. Несмотря на то, что это, должно быть, произошло много месяцев назад, ему показалось, что он мог ощутить привкус пепла во рту. Лицо Томаса не выражало ровным счетом ничего, но внутри… внутри него было точно такое же пепелище, похоронившее людей, которых он даже не помнил. Чувство того, что что-то было не так, лишь усиливалось. Юноша тщательно всматривался в окружавшее его пространство, пытаясь понять, что могло вызвать это ощущение. — Эпидемия началась здесь, — голос капитана звучал жестко, — и здесь же она распространилась больше всего. Люди думали, что, если сжечь все дотла, зараза не сможет пойти дальше. — Они сожгли трупы вместе с домами? — спросил он, стараясь не выдать свое удивление. — И вместе с еще живыми людьми, — мрачно добавил он. — За ночь была уничтожена почти вся окраина Эйдиндрила, пока пожар не дошел до каменных домов. Но, как можно догадаться, чуму это ничуть не обеспокоило. Томас молча выслал лошадь вперед, и ее копыта застучали рысью по каменной брусчатке. Он объехал фасады домов, не зная, что ищет. Впрочем, это даже не имело значения: его искания не имели никакого успеха. От площади радиально отходили четыре улицы. Инстинктивно он направился по одной из них, до конца не осознавая, что именно он должен был найти — но должен был! Это место было дорого для него в той жизни, он чувствовал это. Что-то заставило его выбрать именно эту улицу из четырех, что-то вело его по ней. Капитан молча следовал сзади. Молча, предоставив пленнику полную свободу! Было понятно, что он не разделял его сверхъестественные чувства и предчувствия, поэтому не заподозрил в его поведении ничего необычного. Но было в его поведении и еще что-то, что имело право именоваться «неправильным». Спустя пару минут Исповедник остановился в немом шоке. Перед ним была та же пустошь, с которой они свернули полчаса назад, а улица обрывалась. Но он видел ее перед собой… тот самый призрак из его прошлого, окутанный зимой. Он видел узкую улочку, небольшие балконы на втором этаже, перильца которых были засыпаны снегом. Видел людей, которые закутывались в теплую одежду, пытаясь оградиться ей от мороза и как можно быстрее прошмыгнуть по улице от одной двери у другой. Юноша почувствовал, как его волосы начали точно так же собирать на себе снежинки. Но его внимание приковал к себе лишь один человек. Это была девушка примерно его возраста, со светлыми, почти что белоснежными волосами, в простой, но умело скроенной одежде: длинный плащ с меховой оторочкой был накинут поверх темно-зеленого дорожного костюма, на талии перехваченного изящными кожаными ножнами. Плащ вовремя скрыл рукоятку кинжала. Она шагнула за порог одного из домов, а на ее волосы опускались снежинки, одна за другой. Массивные шпоры резко зацепили каменную брусчатку, и она поправила их одним ловким движением. Она явно торопилась, явно не хотела быть замеченной. Его дыхание участилось, каждая черта лица напряглась. Он знал ее. Снежинка кольнула его щеку своим ледяным прикосновением, а мороз забрался под самую кожу. Тогда она посмотрела на него — так, словно и правда была здесь. Томас видел, слышал. Но больше не чувствовал. Не понимал, где находился, не знал, что держало его на земле. И даже разрывавшие его голову тиски больше не имели значения. Поначалу казавшаяся настороженной, девушка вдруг улыбнулась ему, но в ее ярких зеленых глазах была тень неуверенности. Она явно не ожидала увидеть его. Но почему?.. Томас знал лишь одно: он хотел видеть ее. Но вряд ли его желание имело какое-либо значение. — Эддард! Голос полоснул его сознание подобно острому мечу. Этот голос… настолько знакомый, но почему-то наполненный страхом и беспокойством — не уверенный, как обычно. Он вызвал у него противоречивые эмоции: он одновременно боялся оборачиваться, и в то же время не мог позволить себе игнорировать его. Но собственное тело не слушалось его, и он не мог сдвинуться ни на йоту. Сейчас он не принадлежал самому себе: он словно испытывал все это однажды, и не в его силах было изменить прошлое. — Эд! Теперь голос звучал гораздо ближе, но он все еще не мог знать, кому он принадлежал. Его взгляд застыл, пригвожденный к зеленым глазам напротив. Кем бы ни была эта девушка, она была ужасно напугана, и причиной тому был он и что-то, происходившее с ним. Ноги налились свинцом. Он попытался взять контроль над собственным телом, но в следующий же момент ему показалось, словно ему залепили громкую оплеуху. Все линии пространства накренились. Его тело грузно осело на заснеженную мостовую, но Томас уже не чувствовал ровным счетом ничего: ни соприкосновения с землей, ни прикосновения чьих-то рук, в последний момент подхвативших его подмышки и замедливших падение. В зеленых глазах незнакомой девушки стояли слезы. Видение обернулось беспробудной тьмой, но лишь на несколько секунд. Вскоре перед его глазами пронеслась белая вспышка, и он почувствовал, как его тело соприкоснулось с землей, далеко не мягко и теперь уже по-настоящему. Он выпал из седла, но не сразу даже понял это. Рядом с ним на корточках сидел капитан, и Томас с трудом осознал, что под его ногами не было снега, перед ним не было той самой зеленоглазой девушки, а впереди не было заснеженной улицы. — Что с тобой? — голос Бенджамина был холоден, но он все же выдал свою озадаченность слегка приподнятыми бровями. Виски все так же отдавали тупой болью. — Ничего, — он отмахнулся, немного неловко поднимаясь на ноги. Он еще не до конца осознавал пространственное положение своего тела, но все же пренебрег протянутой ему рукой. Исповедник был ошарашен, но даже в нынешнем своем состоянии смог понять, что с ним произошло. Это было воспоминание. Первое и единственное, пришедшее к нему за все это время. Теперь он знал наверняка: когда-то его звали Эддард. А голос, звавший его по его настоящему имени в этом воспоминании, принадлежал его отцу — отцу, которого он вовсе не помнил.