Trying to write my perfect story I’m working night I’m working days To prove the world that I am worthy Of being seen of being praise ‘Cause I’m afraid to show the people who I am I’m not special just a simple broken man So I will hide my face with my picture perfect mask This ain’t life, no It’s just a lie
Наступила холодная неделя, и уже несколько дней подряд Томас только и видел, что заволоченное тучами небо, да периодически ощущал на себе капли редкого дождя. Погода была точным отражением его состояния, ведь за всю неделю он ничуть не продвинулся в своих поисках. Ему не хватало исходных данных: внешности, имен… в конце концов, ведь он даже точно не знал, где раньше жила его семья! Но, даже если ему придется допрашивать каждого жителя Эйдиндрила, он сделает это — лишь бы найти их. Новых воспоминаний также не было, и все, чем он мог пользоваться — это своими ощущениями, не догадываясь, что они могли лгать ему. Пока он добирался до той окраины, на которую его в прошлый раз привел Бенджамин, он вглядывался в каждое лицо, рассматривал фасад каждого дома, мимо которого проезжал. Все эти места были в равной степени знакомы ему, это факт, но ни одно лицо не выдавало его близкого или даже просто знакомого, ни один дом не вызывал у него никаких эмоций. На следующий же день после разговора с лордом Ралом и после того, как он рассказал Никки о произошедшем с ним, он, почувствовав себя преступником, которого тянет к месту преступления, вернулся туда. В глубокой задумчивости он миновал курган, проехал по узким переулкам и вновь оказался на той самой площади, с которой все началось. Многое в его голове прояснилось за последнее время, но необъяснимым оставался тот факт, что улица, на которой он должен был встретить ту девушку в своем прошлом, обрывалась чуть ли не у самого своего начала, открывая вид на обширные поля. Никки предположила, что это была простая погрешность его памяти, ведь видение, особенно одно из первых, не могло быть слишком точным. Он счел это разумным, и все же, как его сознание могло достроить несколько десятков пар домов на месте голого поля? Томас выслал коня в легкую рысь, проехал дюжину футов, оказываясь за пределами зданий, уже не имевших права именоваться «жилыми», и спешился. Он снял с коня уздечку с седлом и отправил пастись, понимая, что, пока ему было необходимо подумать и осмыслить план действий, животному было не обязательно переминаться с ноги на ногу и изображать послушание, особенно после многочасовых блужданий по Эйдиндрилу. Он мысленно прокручивал в голове их с Никки разговор, отмечая, что колдунья была чрезвычайно напугана, когда услышала, что к нему частично возвращалась память. Никки было нелегко читать, но Томас попросту не мог это не заметить. —Ты испытывал какие-нибудь болевые ощущения, когда это произошло? — после всего, рассказанного Томасом, в то время как они шли по коридору в одиночестве, она спросила только это. — У меня болела голова. Никки на ходу сверкнула холодным и вызывающим взглядом. — Когда именно? И почему ты сразу не сказал? — Ты не моя мать, чтобы я перед тобой отчитывался, — резко осадил он ее, но затем быстро смягчился. Никки была одной из немногих, кому он вовсе не хотел грубить. Колдунья, от пальцев ног до макушки заполненная молчаливым достоинством, не сочла необходимым отвечать на это. — Она болела все несколько часов до того, как я увидел то воспоминание. Но я не слишком-то обращал на это внимание. Никки закатила глаза, и выглядело это так, словно она внезапно подумала о ком-то еще, кто точно так же раздражал ее своей безответственностью. Но ей не удалось обмануть его: ему, в отличие от великого множества других людей, она прощала довольно многое. — Не удивительно, что твое тело так отреагировало на изменения в памяти. Воспоминания не могут приходить по-другому, поскольку для этого необходимо множество физических усилий. И все же… Они зашли в комнату Никки, и тогда колдунья приложила ладонь к его лбу. Простые люди так проверяют, нет ли у больного горячки, а Никки решила проверить, не предал ли Томаса его же мозг. Он почувствовал, как магия проникла в его сознание, отдаваясь острыми покалываниями миллиона маленьких иголочек. После тех раз, когда она использовала свою магию для его исцеления, этот не мог показаться для них обоих хотя бы немного необычным. — Сейчас, как я понимаю, все уже в порядке? — ее голос привычно подернулся тонкой коркой льда, словно ей было все равно. Она могла бы обмануть кого угодно, но не Томаса. — Именно. — Тогда не беспокойся об этом. Впрочем, хорошее самочувствие значило и то, что в ближайшее время его удовлетворенная новыми крохами знания память не удосужится выдать ничего нового, и именно так и было, по крайней мере, в последние шесть дней. Томас обратился к своему мысленному списку, который он анализировал едва ли не каждую минуту своих поисков. Еще в первые дни он полностью исследовал эту призрачную площадь, ведь если его никогда не смущали живые люди, то мертвые — и подавно, но даже отсутствие предрассудков не помогло ему. Здесь не было… ничего. Ничего, что могло бы напомнить ему о его отце, матери или той светловолосой девушке. Он заглянул во все помещения, поскольку полностью сгоревшие деревянные двери не могли защитить их от его взгляда, проверил все спуски в подвалы и поднялся по всем лестницам, едва ли не обыскивая чердаки. Ничего! В последние несколько дней он обошел, без преувеличений, весь Эйдиндрил. Поначалу это казалось ему бесполезной затеей, но, впрочем, что ему оставалось? Результат оказался предсказуемым, поскольку спрашивать лавочников, трактирщиков и цирюльников, не видели ли они его здесь в прошлом году, а если видели, то с кем — дело заведомо гиблое. Что было самым удивительным, в Эйдиндриле — городе, в котором ничто не проходило незамеченным — его не узнавал ровным счетом никто, хотя многие прохожие и позволяли себе долго пялиться на перевязь с мечом на его бедре, которая иногда выглядывала из-под его черного плаща. Впрочем, в столице Срединных Земель, которая раньше не видела такого количества солдат и которая теперь была наводнена чужеземными войсками, такая реакция была вполне нормальной. Тем более, если бы не темный цвет волос, юноша бы идеально подходил под описание чистокровного д’харианца. Спустя неделю поисков Томас чувствовал себя человеком, не оставлявшим следы — его будто здесь никогда не было, хотя он и знал, что это было не так. Верным свидетельством тому было его воспоминание. Но кроме него — ничего. А что он вообще знал о своем прошлом? Он отчаянно цеплялся за образ той девушки и за воспоминания об отце, но кто знал, как давно это было? Они оба могли уехать отсюда или даже… Нет. Томас остановил панические мысли, постарался отвлечься. Ему было необходимо обратиться к кому-нибудь, кого он знал еще до попадания к Джеганю, но он просто не знал, кто мог быть этим человеком.***
Никки беззвучно, как она сама считала, появилась в дверях кабинета Ричарда. Ей показалось, что он был слишком погружен в чтение каких-то бумаг, чтобы заметить ее, но, должно быть, ошиблась. — Ты что-то хотела, Никки? — изрек он, даже не оторвав взгляд от страницы. Она подошла к нему и встала по его левое плечо. Теперь он обратил на нее внимание, предчувствуя, что намечалось нечто действительно серьезное. — Томас рассказал мне, что именно он вспомнил. Никки наблюдала за тем, как Ричард отложил бумаги и встал с кресла, выпрямляясь перед ней. Он не стал изображать безразличие, и это уже радовало. Она сразу приступила к делу: — Он вспомнил, как заклинание Сестер Джеганя выхватило его из временного потока. — Так он, должно быть, и сказал? — Никки не собиралась делать вид, что не услышала сарказм в его голосе. Она почувствовала опускавшуюся по ее телу злость, уже достигавшую кончиков пальцев. То, о чем она говорила, было слишком серьезным, чтобы Ричард так вел себя. — Да, как раз после того, как рассказал, что перед исчезновением, когда он уже терял сознание, его под руки подхватил его отец. Думается мне, ты должен быть лично знаком с этим человеком, — она намеренно выделила слово «ты» особенно едкой интонацией, и Ричард оторопел от сказанного ею. Она добивалась именно этого, поэтому не стала церемониться. — Ты хочешь сказать, что он знает? Никки решила помучить его, выдержав многозначительную паузу. Ричард мужественно ждал, а она наслаждалась своей властью над ним. — Нет, — более спокойно ответила она. — Он сказал, что услышал оклик и затем почувствовал, как кто-то подхватил его. Но он понял, что это был его отец, и теперь хочет найти его. Ричард не поднимал взгляд от пола, но Никки видела, что он внимательно слушал ее. Когда он взглянул в ее глаза, колдунья поняла, что у него была та же реакция, что и у нее. — Скверно, — довольно мягко выразился он. — Паршиво, — поправила его Никки, — даже очень паршиво. Искатель кивнул. — Ричард, если он вспомнит, кем на самом деле являетесь вы с Кэлен, мы уже не спасем его. Он просто погибнет здесь, сойдет с ума, — в ее голосе сквозило что-то, отдаленно напоминавшее отчаяние. Но лишь отдаленно. Никки никогда не отчаивалась и тем более не сдавалась, и Ричард не уступал ей в этом. — Я знаю, как действуют на людей подобные фокусы с пространством и временем, — заверил он ее, — и мы не допустим этого. — Ты уже знаешь, как? — в ее голосе причудливо смешались недоверие и надежда, причем недоверие, на первый взгляд, превалировало. Слово «надежда» было чуждым для нее большую часть ее существования, прежде чем она вообще узнала о том, что такое «жизнь» и как можно ей распоряжаться. Прежде чем Ричард позволил ей осознать свою значимость, доказав, что она была готова разделить его ценности, и воспрянуть чувствами. Ричард весь вытянулся, развел плечи, словно перед боем с невидимым противником. Хотя они оба знали, что их основной враг был далеко на юге, справляться с трудностями, созданными сноходцем, им приходились на своей территории, в своих собственных домах. Ему не нравилось говорить то, что было просто необходимо при нынешних обстоятельствах, но, если они желали справиться, они не могли избежать этого. — Мы собьем его с толку и заставим отказаться от поисков. — Но как? — Обманем его, — он с нежеланием произнес это слово, непривычно растягивая каждую букву, как будто намеревался в последний момент отказаться от этой идеи и сделать вид, что он имел ввиду вовсе не это. — Он будет думать, что его родители погибли.***
Томас все так же не двигался, молча пялясь на черный фасад главного дома этой площади. Кажется, это когда-то была гостиница — по крайней мере, так можно было предположить по ее довольно скромным останкам. Исповедник уже собирался вернуться за своей лошадью, чтобы возвратиться во дворец, поскольку время близилось к вечеру. Он вновь провел в поисках весь день, но так ничего и не обнаружил. Это становилось похоже на проклятие, все больше и больше действовавшее на его нервы. Порыв по-осеннему холодного ветра донес до него звуки шагов, которые не могли не привлечь внимание юноши. Его уши успели слишком хорошо привыкнуть к мертвенной тишине. Он весь напрягся, вытянулся, словно готовился к победному рывку — то ли подальше от этих шагов, то ли к ним. Все зависело от того, кто был их источником. Из-за угла, как ни странно, появилась девушка, причем, крайне миловидной наружности. Томас предпочел не двигаться с места, пока не определит, чего ему ожидать от нее. Девушка, женщина, старик — не имеет значения, если тебя недолюбливали д’харианцы и ненавидели имперцы. Точеная фигурка, довольно длинные прямые волосы — показатель высокого статуса в Срединных Землях. Очень, очень светлые волосы, почти белые. Тот самый дорожный костюм темно-зеленого цвета. Это была она — та самая девушка из его воспоминаний. Разве что, ее высоким сапогам явно не хватало мелодичного позвякивания шпор. Томас ошалело смотрел на то, как она приближается к нему, и не мог сделать ни шага. Когда она подняла свой взгляд, он потерялся в ее удивительных зеленых глазах. «Не такие, как у Никки», — подумалось ему вдруг. Теплый зеленый, напоминавший об игре солнечных бликов в молодой листве, против ледяного голубого. Исповедник поймал себя на том, что, пока незнакомка безмолвно двигалась к нему, он невольно начал сравнивать ее с колдуньей. Та, без сомнения, была ошеломляюще красива, как и подобало одной из самых могущественных женщин этого времени. А эта девушка была… другой, но очень-очень знакомой и близкой. Поэтому Томас внутренне дрожал, осознавая, что она сейчас была рядом с ним. Молчаливое движение прекратилось, и теперь они стояли лицом к лицу. Томас, словно зачарованный, не мог отвести глаз от ее лица. Его мозг, на данный момент способный лишь на самые примитивные речевые обороты, услужливо подсказал ему, что она была похожа скорее на видение, нежели на кого-то реального. Но, что самое интересное, она и сама будто не верила, что видела его. Ей потребовалось прикоснуться к его щеке, чтобы увериться, что это и правда был он, и тогда же он сам уверился, что она была реальна. Исповедник не мог пошевелиться, хотя при иных обстоятельствах он бы уже отшатнулся и высвободил меч из ножен. Нет. Рядом с ней, девушкой, имени которой он не помнил, и которую он так отчаянно хотел увидеть вновь, он был вне опасности. На ее задумчивом лице будто прошел разлом. Из-под тени неверия вдруг выглянула улыбка, и она ширилась, ширилась, ширилась, пока, наконец, девушка не засмеялась и не бросилась ему на шею. — Поверить не могу, что это и правда ты, — она всхлипнула. Он обнял ее, чувствуя под кончиками пальцев мягкую ткань ее блузы, перенимая тепло ее тела. Настоящее тепло. Он тоже не мог поверить в это.***
— Ты помнишь то заклинание, которое ты однажды упомянула как «плацебо для душевных метаний»? Кэлен, вскоре присоединившаяся к обсуждению проблемы, выглядела крайне сомневающейся в затее в целом. Упомянутое Ричардом «плацебо» вызывало у нее такие же эмоции. — Да. Обычно его используют, чтобы заставить человека увидеть то, что он сам хочет видеть. Крайне полезно, если необходимо избавить кого-либо от помешательства. — Звучит не совсем подходяще для нашей ситуации, — подметила Кэлен, теперь занимавшая место за письменным столом. Ричард стоял, прислонившись бедром к этому же столу, а Никки — напротив них обоих. — Глупо надеяться, что он хочет найти могилы вместо живых родителей, это верно, — согласился Ричард. — Но заклинание можно усовершенствовать. Никки некоторое время изучала лицо, но затем поняла, что именно он имел ввиду. — Да, верно. То, что ты имеешь ввиду, Ричард — это уже не лекарство, а первоклассное орудие любого лжеца, обладающего магическими способностями, — Никки повернулась к Кэлен, стараясь объяснить, что она имела ввиду, — с помощью этого заклинания можно внушить любому человеку всё, что угодно. Мать-Исповедница скептически развела руками и искоса посмотрела сначала на Ричарда, а потом на Никки. — Обычно я подвергаю сомнению любое высказывание, содержащее в себе слово «всё», — она сделала рукой такой жест, будто отмахнулась от комара. — Для начала расскажите, как именно происходит внушение. — Сначала необходимо задать цель иллюзии и детально представить ее, — начал Ричард, — затем привязать ее к определенному человеку и его подсознанию. Благодаря этим двум компонентам созданная иллюзия представляет собой совершенный механизм по внушению, который использует желания и подсознательные страхи человека и вплетается в реальность настолько искусно, что его просто невозможно отличить от нее. Например, если человек не может справиться с потерей близкого, это заклятие можно использовать для того, чтобы успокоить его и заставить жить дальше. Тогда к нему явится призрак усопшего, — Ричард интонационно выделил последние слова таким образом, чтобы у Кэлен не осталось сомнений в нереальности происходящего, — и этот самый призрак заставит его перестать корить себя. У человека, пережившего на себе действия этого заклинания, никогда не остается сомнений в реальности произошедшего с ним, каким бы абсурдным ни казалось видение. Кэлен на миг поджала губу. Никки не могла не подумать о том, как много беспокойства, должно быть, весь этот разговор приносил ей. Но даже если так, она никак не показала этого, все еще напоминая о своем статусе в Новом Мире. Она стала Матерью-Исповедницей вовсе не из-за роскошных кудрей и длинных ресниц, но из-за первоклассного самоконтроля. — Подсознание — это дремучий лес, в котором может заблудиться даже тот, кому оно принадлежит. Томас и сам не знает, что находится на задворках его сознания, и мне страшно подумать, что может выплыть на поверхность благодаря вашей идее, хотя вы и заявляете, что он ничего не заподозрит. — Кэлен, это заклинание — фикция чистой воды, — вступилась Никки. — Оно создает иллюзию, основанную на его собственных мыслях, с той лишь корректировкой, что мы определим цель этой иллюзии. Представь, что наливаешь воду в какой-то необычный сосуд — это все та же прозрачная вода, однако теперь она приобрела другую форму. Нам предстоит лишь подобрать сосуд, но вода в нем ничуть не изменится. Томас будет помнить лишь то, что уже помнит — ни больше, ни меньше. Самое главное, что мы никак не затронем его память и тем самым не совершим фатальную ошибку. Никки говорила заученными во Дворце Пророков фразами, хотя и понимала, что в случае с Ричардом и Кэлен не работала ни одна стандартная схема. Понимали это и они сами, поэтому Мать-Исповедница лишь переводила взгляд с лорда Рала на бывшую Сестру Тьмы, до конца не утвердившаяся в том, насколько безопасно это было. В конце концов, Ричард кивнул: — Это — наилучший вариант. — А если что-то пойдет не так? — Кэлен окинула обоих строгим взглядом. Это был ее последний аргумент. — Тогда мы ликвидируем последствия, — колдунья и Искатель переглянулись. Их решение было однозначным. Кэлен лишь тихо вздохнула.***
— Мы думали, что ты погиб, Эддард, — мягкий женский голос вырвал Исповедника из собственных мыслей. Она называла его Эддардом каждый раз, когда обращалась к нему, и это несколько кололо уши, но не сказать, что неприятно. Это имя было гораздо более благозвучным, чем-то, что он выбрал для себя сам. Они медленно шли по пустынным улицам, сопровождаемые мертвенно молчаливыми стенами. До этого момента девушка слушала его исповедь внимательно, не перебивая, ведь она сама попросила его рассказать обо всем. Почему-то он знал, что мог ей довериться и прервать обет молчания. И он рассказывал все, о чем только вспоминал или о чем боялся вспоминать. Сначала он рассказал о Джегане, о внушении, о лагере Имперского Ордена. О том, как сложно было понять, кем был он сам и каково его прошлое. Рассказал о ненависти, об убийствах и десятках исповеданных людей. О лагере беженцев и о лорде Рале, о Матери-Исповеднице. О Никки и капитане Мейфферте, о том воспоминании, в котором он впервые увидел ее. О своем отце. Она слушала, не перебивая, не отводя глаз. Но когда прозвучали последние слова его повествования, она внезапно остановилась прямо посреди дороги. Он незамедлительно сделал то же самое. — Пойдем со мной, — она взяла его за руку, и теперь Томасу показалось, что ее пальцы были мертвецки холодны. Девушка выглядела потерянной и несчастной, несмотря на железную хватку ее пальцев. Юноша впервые с момента их встречи почувствовал прикосновение холодных дождевых капель к его лицу, рукам, волосам. Это было предчувствие чего-то страшного, ощущавшееся так, будто весь мир повернулся к нему спиной. Они двигались к тому неимоверному кургану, на который обратил его внимание еще Бенджамин Мейфферт. Томас сжался от внутреннего предчувствия, подсказывавшего, что в этом кургане и крылась разгадка ее поведения. Курган полукругом огибал самое настоящее кладбище, настолько необъятное, что Томас не мог поверить своим глазам и тому, что он мог раньше упустить его из виду. Он шел через ряды каменных и деревянных надгробий, поверхностно дыша и с ужасом ожидая того момента, когда девушка остановит его у очередной безликой плиты. Они шли, а дождь усиливался и усиливался. И вот, это случилось. Плита. И правда, совершенно безликая, грубо отесанная каменная плита. — Мне пришлось уехать, когда началась эпидемия, — девушка уже едва сдерживала горестный плач. Уголки ее губ дрогнули и опустились, когда она сдержала очередной всхлип. Среди капель дождя, стекавших по ее щекам, затерялась одна единственная слеза, — а когда я вернулась в середине зимы, спустя всего месяц, они… они… Эмоции больше не были под ее контролем, и ее голос резко оборвался. Томас же пустым взглядом изучал кусок деревяшки, под которым была похоронена его надежда и который не значил ровным счетом ничего. Гравировка, нанесенная чьей-то неумелой рукой и наверняка гласившая что-то вроде «помним и скорбим», была просто бесполезна. Глубоко в его горле засел крик, рвавший тело на части, душивший его. Девушка, имя которой он так и не спросил, потому что помнил его когда-то и намеревался вспомнить вновь, но без ее помощи, говорила так тихо, словно боялась потревожить их вечный покой. — Они были моей семьей, пусть и не кровной. Я не могла поверить, что чума поразила и их, особенно после того, как сноходец забрал у нас тебя. Она опустилась на колени, не заботясь о чистоте своего изящного дорожного костюма. Исповедник даже не почувствовал, как его колени соприкоснулись с мягкой землей, и его объяла невыразимая мука. Внутри что-то оборвалось, когда в ушах отчаянно стучал последний крик отца, звавшего его по имени. По настоящему имени. Крик его отца… А ведь он не мог вспомнить, как именно звучал его голос! Когда к нему пришло воспоминание, он просто знал, кто звал его. Теперь у него не было надежды, что он по-настоящему услышит голоса своих родителей, увидит их, ощутит их прикосновения. Тогда закричал и он, прорезая мертвенный холод смерти своим горем и проклиная то, что отобрало у него надежду. Проклиная чуму. Проклиная Джеганя и Сестер. Проклиная тайны, похороненные в шести футах под влажной и бесплодной землей. Девушка прислонилась плечом к его плечу, но он больше не ощущал дрожь ее тела. Мысли гарцевали сумасшедшим галопом по его сознанию, обрывая последние нити, связывавшие его с реальностью. Все его внутренности сжались в ничтожный комок. Он опустил голову на безымянную плиту, вынуждая свои легкие вобрать хотя бы немного воздуха и задыхаясь, задыхаясь, задыхаясь… Кладбище было реально. Могила его родителей была реальна. Девушка из воспоминания — реальна. То, что он провел несколько часов в молчании, не имея сил вернуться в настоящий мир — реально. Холодная рука на его плече — реальна. То, что она ушла, прошептав напоследок подавленное и надуманное «мне нужно идти» — тоже реально. Такова была его реальность, в которой он вновь остался совершенно один, и даже последняя нить, связывавшая его с его прошлым, пропала, не объяснив свой уход.