Я, кажется, умираю, не желая смерти

Я чувствую, словно всё в этом мире, что раньше казалось недостижимым, теперь находится буквально на расстоянии вытянутой руки. И это чувство длится меньше минуты. Хорхе говорит ещё что-то, но его голос кажется далёким, словно я под водой или у меня заложило уши. Мысли ворочаются туго, медленно, будто пробиваясь издалека. — Всё равно не понимаю, что ты несёшь. Какое, к чёрту… — последнее слово застревает в горле от переполняющих меня эмоций. — Лекарство?! — Настоящее, Эл. Самое настоящее Лекарство. У нас есть шанс излечиться. — Произносит Хорхе с серьёзностью, какой я раньше не встречала. — Утром мы выдвигаемся. Ты с нами. — говорит он, а я от растерянности поднимаю на него округлившиеся глаза. Ясное дело, это был не вопрос и не предложение, он уже давно всё продумал и решил, однако гневаться и возмущаться сейчас не хочется вовсе. Возможность существования Лекарства до сих пор держит в оцепенении. Это настолько невероятно, что я даже не знаю, что сказать в ответ. Хорхе похлопывает меня по плечу, пытаясь, по-видимому, привести в чувства. Мне не терпится поймать его за запястье, дабы прекратить все никчёмные попытки ободрения, и попытаться вытрясти из него сказанное ещё раз. Это были не глюки? Мне не послышалось? Не привиделось?.. Хочу вникнуть в происходящее, но у меня ноги будто вросли в пол, руки стали чугунно-тяжёлыми, а язык присох к зубам. Стою ни жива ни мертва, прильнув к гнилым доскам, сгорбившись и зажмурившись, напугавшись собственных дум — ну не дура ли, скажите, пожалуйста, — и ни одного слова вымолвить не могу. Пытаюсь примирить в сознании сказанное. «Лекарство…» — одно-единственное слово, проступающее сквозь плотный туман в голове и отдающее в черепушке гулким эхом. На вкус оно с примесью медикаментов, горькое, противное. Хочется выплюнуть, но так не вылечишься, поэтому я катаю его на языке, однако проглотить долго не решаюсь. Слюна приобретает такой же отвратительный вкус и заполняет рот. Я снова и снова повторяю это слово про себя, ожидая, когда же вновь нахлынет тепло, радость, волнение или хоть какая-то эмоция, но чувствую ровно ничего. Словно парализованная. Лекарство. И тут я медленно начинаю мотать головой, а когда смысл слова доходит до меня в полной мере, мотаю быстрее. Волосы разметались и треплют меня по носу. С ума сойти! Лекарство! Грёбаное Лекарство! Казалось бы, ещё минуту назад я не знала куда деться. Ещё несколько часов назад терзалась галлюцинациями, понимала, что через мгновение могу свихнуться. И вот те на! Решение всех моих проблем находится у кучки парнишек в руках… Все эти несчастья, что тащились за мной по пятам месяцами, должны теперь разом исчезнуть, ведь выздоровление, о котором ранее можно было лишь мечтать, внезапно разрослось из робкой мысли в нечто реальное. Теперь есть антидот и все кошмары исчезнут по щелчку! Ха! Дикость какая! Нет, ну разве можно хоть на секунду поверить в эту несусветную чушь?! Как же это по-идиотски… Нелепо, глупо… Смешно! В груди зреет какой-то звук — я с удивлением понимаю, что это смех. Губы непроизвольно кривятся в подобии улыбки, но сдерживать эмоции — такая тяжкая задача, я с ней даже не берусь тягаться. Открываю рот и первый дробный смешок прыскает в кулак, а потом я сгибаюсь пополам и хохот вырывается из груди сдавленными хрипами, похожими на рыдания. Закрываю лицо руками и прижимаюсь лбом к доске напротив. Меня так и разбирает. — Да ты спятил, — складывается на моих сухих губах. В животе растёт тяжелый ком, даже больше желудка. Я смеюсь, задыхаюсь и повторяю: — Вы все спятили… — Нет, Эл, — отрезает Хорхе. Я затыкаюсь и, не разгибаясь, смотрю на него сквозь пальцы. Взгляд его на удивление беззлобный, да и в целом выглядит он скорее уставшим, чем раздражённым. А ведь ожидалась совершенно иная реакция. — Это всё по-настоящему. Никто из нас не чокнулся, — уверяет Хорхе, но я зло хмыкаю, выказывая своё несогласие, и отворачиваюсь. — Мы в Топке, — бубню в ладони напоминание. — здесь все чокнутые. Мексиканец замолкает, от чего мне становится неуютно. Наваливается оглушительная тишина. Привычная, но угнетающая. Я выжидаю, когда кто-нибудь подаст голос, но безмолвные секунды продолжают вязнуть в потёмках. В голове у меня такая кутерьма и неразбериха, что затишье парней только усиливает тревогу. Неужто ни у кого больше не найдётся аргументов в пользу подлинности Лекарства? — Просто поверь нам, Эл. — Просит Хорхе. Я издаю истерический звук, фырканье, которое человек, неосведомлённый о том, как я близко к срыву, мог бы принять за усмешку. — Спасенье есть, — добавляет он, облекая далёкие робкие желания в слова. На одну безумную секунду я доверяюсь ему. Однако ко всему благоговению быстро примешивается неловкость за собственное легковерье в устроенный спектакль. И это добивает. Бредятина! Это не может быть правдой! — Вы все врёте, — шепчу я, отняв ладони от лица, обращаясь сразу ко всем ополоумевшим в этой треклятой комнате. — Вовсе нет, — заявляет кто-то из них. В чужом голосе звучит нетерпение, будто я не понимаю очевидного. Мои мысли рикошетом мечутся от отрицания к гневу. Это невозможно! Разве бывает, чтобы всё так изменилось, чтобы вести о спасении прижимали, как большой гигантский палец, чтобы всё шло наперекосяк? Сейчас то, что было раньше, кажется абсурдом и теряет всякий смысл. — Да вы сами-то верите в то, что говорите? — Разом вскипаю я, чувствуя, как часть гнева поднимается к горлу. — Оглянитесь вокруг! Шизы загибаются и дохнут на каждом углу! Здесь повсюду жгут погребальные костры! Каждый чёртов день они дымят, иначе бы улицы давно превратились в кладбища без могил. Мир давно рухнул! А тут заявляетесь вы и говорите, что, оказывается, у вас где-то завалялось грёбаное Лекарство!.. — резко выдыхаю и вздрагиваю, как от пощёчины, но слов назад не вернёшь, и я стою, тяжело дыша, силясь как-нибудь утихомирить сердце, пока мой голос эхом разлетается по просторному помещению. — И как прикажете это понимать? Как мне, спрашивается, реагировать? Но ответа нет. Удивлённые, уставшие или раздражённые, парни смотрят на меня, однако вряд ли видят. Их лица на свету, моё же — в тени. — Просто поверь мне. — Заводит старую шарманку Хорхе. Когда он в первый раз произнёс эти слова, я готова была поверить ему. Сейчас же просьба скользнула по сердцу, как вода по камню. — И остынь. Завтра всё обсудим.  — Ты серьёзно, что ли? — Злость стесняет грудь, опоясав меня тугим невидимым ремнём — ох, это его тупое простецкое отношение к происходящему!.. — Ты же понимаешь, что это идиотизм? Потому что это идиотизм! Он глубоко вздыхает и подчёркнуто терпеливо произносит, показавшись вдруг намного старше: — Всё не так. — Оу, правда?! — голос запальчиво подрагивает. — Да. А сейчас дай нам надо немного перевести дух. — Нет, — возражаю я. — Поговорим утром, Эл, — сквозь зубы шипит мексиканец. — Мы обязательно поговорим и утром тоже, но сначала я хочу найти ответы на вопросы. — Хорошо, — скрепя сердце, произносит он, плюхаясь в продавленное раскладное кресло, пылящееся в дальнем углу убогой комнаты. Белёсый лунный свет схватывает изрезанное лицо юноши — на скулах и переносице тонкими полосками чернеет запёкшаяся кровь. На обтрёпанной куртке, чуть выше груди, ближе к воротнику — порез, похоже, от удара ножом. — Давайте все присядем, — предлагает Хорхе, — и спокойно обсудим расположение дел, как и просит нетерпеливая хозяйка дома. Обида рождается во мне маленьким огненным шариком. Нестерпимо хочу выкрикнуть, что он мерзавец, но едва ли это справедливо, поэтому просто качаю головой и отворачиваюсь. Делаю вид, будто рассматриваю ржавые прутья в раскрошенной стене, однако в темноте ни черта не видно. Нервно цепляюсь за лямки рюкзака и вожу пальцами по ним, надеясь так найти успокоение. Кусаю нижнюю губу, ощущая, как слёзы быстро и неожиданно выступают в уголках глаз. Только не это… Мне мерещится движение. Убедившись, что не заплачу, поворачиваюсь и в замешательстве щурюсь, пытаясь осмыслить, распознать эти неведомые мельтешения. Мальчишки по-хозяйски разбредаются по моему жилищу, разыскивая себе местечко поудобнее. Стоило бы сразу выморить их из дома. Окончательно и бесповоротно. Зачем они только здесь? С какой-то целью? Чтобы что-то исправить? Или просто чтобы торчать тут до скончания веков? Если есть Лекарство, почему они не бросаются на его поиски? Какой толк сидеть в остатках здания, «переводить дух» среди битого кирпича и бетонных развалин в компании ополоумевшей девчушки? Глупо, на мой взгляд. Глупо и бессмысленно. — Иди сюда, Эл. — Зовёт Хорхе, выстукивая морзянку пальцем по подлокотнику. Мои ступни прирастают к полу. Я не двигаюсь с места и демонстративно оглядываюсь по сторонам: — Мне и здесь неплохо. Хорхе со вздохом вытягивает руку, как будто выманивая из укрытия пугливое животное. — Ну же, — от нетерпения он подаётся вперед. — Ты сама этого хотела. Ладно, он прав. Без особого сопротивления сдаюсь и делаю опасливый шажок вперед, в сторону скудно освещённой несколькими фонариками комнаты. В темноте двигаюсь сложными манёврами, как марионетка с перепутанными нитками. Тащусь через бесконечный коридор, как улитка, медленно, дюйм за дюймом ползущая по асфальту. Наконец, вечность спустя, напряженно опускаюсь на самый краешек тюфяка. Не знаю, куда деть руки, и запихиваю пальцы между ногами и сиденьем. Хочется спрятаться в самый угол, но распухший и огромный, подобно почтовому ящику, рюкзак (который я категорически отказываюсь снимать) упёрся в стену и не даёт мне как следует устроиться на месте. Хорхе смотрит на меня пристально, с широкой и слегка угрожающей улыбкой, словно выискивая какие-то подсказки. Я отворачиваюсь. Не хочу, чтобы он понял. Сижу, стараясь сдержать вибрирующую тревогу, поднимающуюся по рукам и ногам, как тысячи насекомых. Чувствую, как в горле пересыхает оттого, что парни внимательно наблюдают за мной. Пока длится эта мучительная пауза, я готова смотреть на что угодно, лишь бы не на группу шизанувшихся подростков. Выпихиваю лишние мысли прочь из зудящей черепушки, сглатываю комок в саднящем горле. Перебираю в уме всё, о чём бы нужно полюбопытствовать, но в голове замешательство и пустота. А потом оборачиваюсь к Хорхе, чтобы спросить голосом зажатым и напряжённым: — Как давно ты знаешь о Лекарстве? — от последнего слова у меня неприятно ёкает в животе. — Сутки или около того. — Что ещё известно? — Местоположение, — вовремя подаёт голос кто-то из незваных гостей, а я бросаю на чудаковатую группку резкий взгляд, надеясь угадать, кто со мной сейчас говорит, да тут же перехватываю настойчивый взор вещающего. — До него дней пять-шесть ходу, если повезёт. Я киваю и непонятно почему не могу сдержать ухмылки. Меня отделяют ни много ни мало полдюжины суток от спасительной сыворотки. Везение, определённо. Иначе как ещё назовёшь внезапно заявившихся благородных спутников, готовых отвести меня к источнику с противоядием? Чудеса, да и только! Однако десяток лет полнейшей разрухи, раскинувшейся по всему миру в следствии апокалипсиса, вплетает в мальчишескую складную историю ярко-красные нити сомнения. Может, Лекарство и впрямь есть, но человечество уже не спасти. И группка рехнувшихся самаритян не в силах исправить это. — А где именно?.. — снова обращаюсь к Хорхе, избегая любого контакта с нежданными гостями. — Я не знаю, Эл. — Изрекает мексиканец, заложив большие пальцы за ремень. Он похож на задумчивого ковбоя. «То есть как это, не знает?» — пробивается изумленный вопрос сквозь бедлам в голове. Что-то внутри меня клокочет, словно мощная река под слоем льда. Ощущаю внезапный прилив злости и полнейшего негодования. Наледь надламывается, а я взрываюсь: — Так, ты вломился в мой дом, снял все ловушки, притащил сюда гору незнакомых шизиков, давай обойдёмся без «не знаю»! — Они не говорят мне, — он ведёт головой в сторону парней. — И тебе не скажут. Но у нас есть уговор, так что всё по чесноку. Пойдём с ними. — Плестись за незнамо кем? Ха! Замечательный выход! — Послушай… — неожиданно встревает мальчишка с цепкими глазами. Ярость во мне ещё не улеглась и я с разгона чуть не выкрикиваю: «Заткнись», однако всё, что позволяю себе сделать — кинуть новый раздраженный взор в его сторону. Он тоже смотрит на меня. Наши взгляды пересекаются, словно произведённые выстрелы. — Давай не будем волноваться, ладно? Но я, разрываемая страхом и безысходностью, не могу оставаться спокойной. — Я всё объясню, — говорит он ровным, смиренным тоном. И улыбается. Странно так, расслабленно, по-свойски. Оу, неужто нашёлся кто-то, кто сможет разъяснить эту бредятину? Прекрасно. Потому что они уже давно задолжали мне объяснение. — Я представляю, как всё это выглядит, — начинает парень, словно заглянув в бурлящие мысли. — Ты нас не знаешь и можешь не верить в то, что мы говорим. К тому же, никаких доказательств у нас пока нет и вряд ли будут до тех пор, пока мы не доберёмся до назначенного места… — Та-ак, сто-оп, — бестактно перебиваю незнакомца голосом непривычным, низким и скрипучим, вымещая неожиданно плеснувшееся внутри возмущение. — То есть, вы сами не в курсе, есть антидот или нет? — Ну-у… Да. У нас нет гарантий, но есть надежда, — произносит он. У него, как оказалось, хорошее лицо — красивое, но не слащавое. Точёные скулы, ровная переносица. Синие глаза. Буйные тёмные густые волосы слиплись клочками и торчат в разные стороны, словно пучки травы. Волевой, чуть великоватый подбородок придаёт парню упрямый вид. — И всё-таки, на одних надеждах да мечтах далеко не уедешь, — гну свою линию я, уставляясь на собеседника. — Другого выхода у нас нет. — Это всё грёбнутый, манать его, эксперимент, — послышался трескучий голос азиата. Он сидит на прежнем месте, на полу, укрытом саваном грязи и пыли, ссутулившись и направив взгляд на ребристую каёмку обвалившегося пола. Отмечаю, что глаза его затуманились, будто в памяти воскресла череда видений из прошлого. — И что это значит? — вскинув бровь, интересуюсь я. Парень обращает физиономию в мою сторону. От вида лица юноши, больше похожего на шрам — стянутого, сведённого, белого — мои пальцы вцепляются в крышку ящика, а внутри стеснённо шевелится чувство неловкости. — А то, что, возможно, никакого Лекарства нет вовсе. Ох… сердце моё подпрыгивает и легонько кувыркается — как при сильном испуге. Несколько секунд я не могу стряхнуть оцепенение. Живот сводит от тревоги. Беспокойство поднимается к груди, добирается до плеч, охватывает всё тело до самой макушки. Страх грызёт изнутри. Нельзя вот так внушать светлые перспективы на будущее, а потом резко, не подготовив опоры, выбивать почву из-под ног. — Хорош девчонку кошмарить, — встревает ещё один из шизиков. Я узнаю его. Это он рыскал по моему хранилищу! Теперь его лицо находится частично в тени и, кажется, состоит из углов и чёрточек, объединённых в единое целое большими, тепло-карими глазами. Он стоит, широко расставив ноги и скрестив руки на груди. Долговязая фигура теряется под свободной одеждой. Похоже, садиться, как предложил Хорхе, он не собирается.  — Мне это не нравится, — говорю, кое-как разлепив губы. — Что не нравится? — спрашивает парень с красивым лицом, глядя на меня. — Непонятки. — Слушай, — вновь встревает юноша с карими глазами. На краткий миг я жалею, что не знаю его имени, но гоню эти мысли прочь. Мне это ни к чему. — мы тоже до зарезу хотим узнать правду. — Ага, — поддакивает крупный чернокожий парень, разместившийся около бочки с водой. В слабом свете поблёскивают белым его зубы и белки глаз. До этой минуты он с удивительной терпеливостью хранил молчание. — Но правда здесь — это лишь новые испытания и мучения. Больше в нашей жизни ничего не происходит. Только сюрпризы за каждым углом, один страшнее другого. — Ну, Лекарство — это вроде приятный сюрприз, — роняю я. — Хоть и не поддающийся никакой логике. — Так, что. Ты нам веришь? — не отстаёт самый проницательный из парней. Тот, чьё лицо разительно изменяется от улыбки. Мне невольно подумалось: Уж не является ли этот жест козырем в переговорах, когда нужно выманить согласие? — Мы едва знакомы. — Да разве в этом дело? — от удивления, он всплеснул руками и завалился назад, к пластиковой спинке неизвестно где раздобытого стула. В этот момент я чувствую невероятное раздражение. — Определённо. В этом-то всё и дело. И вообще, похоже, вы тут немного подзадержались в гостях, — грубо отчеканиваю, тем самым выказывая всю свою решительность поскорее спровадить группку сбрендивших бедолаг. На самом деле, просто не знаю, сколько ещё туфты, которую они гонят, я смогу вынести. — Нам идти некуда, — отзывается Хорхе. — Шизы в доме совсем умом тронулись. Останься мы там — перерезали бы всем глотки. Пришлось валить под шумок. Беркли тоже сдурел — выследил и подорвал склад с провиантом, пока мы там тихарились. Только, как видишь, с расчетами ошибся. На нас ни царапинки, а вот жрачка вся под завалами. В общем, назад дороги нет. Я даже бровью не веду. Здесь всё ясно. Запахло жареным — и Хорхе сбежал, просочился сквозь пальцы, только шизики моргнуть успели — а его уже и след простыл. — Ты можешь оставаться здесь сколько хочешь — без проблем. Всё же мы старые знакомые. — Справедливо рассуждаю я, припоминая все те акции доброты, что устраивал для меня бывший вожак. — А вот для твоих друзей, увы, у меня припасов не хватит. — Ничего страшного, мы ненадолго. Обещаю, мешать тебе не станем. Переночуем на первом этаже. Я упорно молчу, плавая в раздумьях, и скрещиваю руки на груди. — Так что насчет погостить? — не унимается мексиканец. Неопределённо жму плечами. — Звучит как: «Я не против, Хорхе. Располагайтесь где хотите». Тяжело вздохнув, спешу поставить свои условия: — Но только на одну ночь! — Да ты, блин, чудо, Эл! — щелкнув пальцами, на радостях восклицает он. Криво усмехаюсь и опускаю взгляд — куртка собралась под грудью, ткань зажевали дополнительные ремешки рюкзака. Гомон мальчишеских голосов то стихает, то накрывает меня невидимыми волнами. Звуки чужих шагов — хаотичные и суматошные — шелестят и проникают в уши, раздражая мой слух. К посетителям я не привыкла. Тем более к таким… Эти парни, ох, они выглядят нелепо! Твердят об одном и том же, будто их разом накрыло общее безумие. Словно они ничего более не знают, не помнят, а бредят лишь одним Лекарством. Сумасшедшие! Они точно сумасшедшие. И я тоже. Вся эта ситуация кажется мне какой-то странной. Я ощущаю себя так, будто мне сделали небольшую лоботомию (если вообще можно сделать небольшую лоботомию). Но, так или иначе, впечатления дикие и неестественные. Все эти новые абсурдные знания ещё клокочут в голове, но пока не захлёстывают. Парни спускаются на первый этаж, а Хорхе, как только мы остаёмся наедине, пододвигает стул к моему тюфяку. — Мы только переждём ночь и свинтим, — уверяет бывший вожак, устраиваясь поудобнее. Пропускаю его слова мимо ушей и задумчиво выдаю: — Это всё чушь, да? — Что? — Я о парнях. Оправдываться только тем, что есть надежда на существование Лекарства — глупо. Если это вообще можно назвать оправданием. — Ну вот, начинается, — произносит Хорхе срывающимся голосом. — Ты не знаешь наверняка, Эл. — Нет, не знаю. Но это же чушь. Я знаю, на что похожа чушь. Чем больше вы мне рассказываете, тем меньше мне всё это нравится. — А что тебе тогда нравится? Сидеть здесь? Ждать, пока не станешь похожей на Иззи? — пренебрежительно произносит он. Джинсы моментально прилипают к коленям. Ремень на поясе затягивается туже. Осколки, застрявшие в подошвах ботинок, внезапно втискиваются глубже и колют ступни. Прошлое возвращается ко мне, как открытая старая рана. Страшное происшествие вытесняет всё остальное и разбухает в памяти подобно губке, пропитанной водой. Стараюсь похоронить воспоминания под ворохом насущных забот. Но они продолжают всплывать, когда я меньше всего ожидаю — во время вылазок, внезапно посреди ночи, то в случайных разговорах. — Зачем же ждать? — мрачно изрекаю я, собственный голос доносится до меня как едва слышный, смягчённый водной толщей шёпот. — Лучше уж сразу окочуриться, чем мучиться. — И после этих слов положение вещей становится бесповоротно реальным. Хорхе рассматривает мои глаза, а я рассматриваю его, чтобы понять, права я или нет. — Эл… — голос парня хриплый. Я не хочу его слушать. — Что, если они просто обманывают тебя? Что, если ты ни черта не найдешь? — Зато я попытаюсь сделать хоть что-то, — в тоне мексиканца звучит нечто такое, от чего у меня сводит желудок. — Может, эти парни вернутся за нами, когда найдут Лекарство? Нам не придётся ничем рисковать. — Раньше ты была смелее, — замечает Хорхе. И не ошибается. Его слова ошеломляют меня своей правдивостью. Я и впрямь когда-то чувствовала себя так, будто я неуязвима. Всего пару мимолётных мгновений. Но это было. И, к своему ужасу, только с ним. Сейчас я превращаюсь в пугливую девчушку, постоянно опасающуюся больших и маленьких невзгод. Решившую, что счастье в жизни выдаётся в ограниченных количествах, и ждущую разочарований со всех сторон. Уверенную в том, что всё происходящее в мире имеет общую печальную подоплеку. Смотрю на Хорхе и вижу в его тёмных глазах и сжатых губах самое страшное — жалость. Внезапно мне становится трудно выдержать его взгляд. Не стерпев, опускаю взор к его рукам. Он переворачивает да разжимает некогда стиснутые кулаки и разглядывает ладони. — Ты бы пошла со мной, не стала отсиживаться в стороне. — Бездействие тоже требует отваги. — Приглушённо заявляю в оправдание. Выходит очень безрадостно и неубедительно. Мы сидим близко, склонившись друг к другу лицом к лицу. Руки сложены на коленях. Я бы могла дотронуться до него. До загорелого участка кожи под рукавом куртки. До проступивших сухожилий и вен на внутренней стороне запястий. Провести ладонью по ветровке, добраться до воротника, отогнуть ткань и заставить его немного повернуть голову, чтобы разглядеть молочно-белую полоску, тянущуюся от середины шеи до уха. Но между нами пропасть. Чувствую, как сердце груди замирает, когда осмелевший взгляд натыкается на порезы: два глубоких на скулах и один, крошечный, переносице. Вблизи они выглядят устрашающе. Это шанс напомнить ему, что я не так бесполезна! Обрадовавшись, что смогу хоть чем-то угодить, а заодно и заполнить делом мёртвое время, стягиваю с плеч рюкзак и громко расстёгиваю молнию — звук походит на рёв огромной злой пчелы. — У меня для тебя кое-что есть, — торопливо проговариваю я, пока роюсь в недрах вещмешка, раскидывая жестянки и серебристые пакетики в разные углы. — Вот, — восклицаю, когда нахожу полупустую банку с мазью. Подцепляю её пальцами, ловко выуживаю и кручу перед лицом Хорхе лечебной смесью. Он в ответ только выгибает брови. Не замечая чужого безмолвного негодования, отвинчиваю крышку. Двумя пальцами поддеваю густую пахучую массу и подношу к раненной щеке парня. Не успеваю я как следует растереть целебное месиво по ссадине, как Хорхе отшатывается. — Чё за фиговина? — от искреннего удивления брови мексиканца взлетают ещё выше. — Воняет так, как будто кто-то сдох, — он брезгливо хмурится и почёсывает нос. — Это всего лишь мазь. — Констатирую я, не переставая тянуться к израненному лицу. Хорхе отталкивает мою конечность, перехватив за запястье, блокируя всякие попытки подсобить с выздоровлением. Я удивляюсь грубому прикосновению его кожи, хотя ощущала его и раньше. Смотрю на свои пальцы — бледные, безвольные и робкие, с маслянисто поблёскивающей смесью на подушечках. А потом на его руку — мужественную, мозолистую и большую. — Черт, Эл, не нужно было… — Он проводит ладонью по щеке, небрежно размазывая (нет, скорее, стирая) сомнительный медикамент. — Болит? — Не-а. Теперь у него под глазом влажно лоснится мазь. На ране ничего не осталось. — Это плохо. — Без утайки ляпаю я. — У тебя может быть заражение. — А может и не быть. — Дай мне помочь. Он смотрит мне в глаза с явным недоверием, но запястье всё-таки освобождает. Кротко улыбаюсь в благодарность за оказанную милость. Двигаюсь ближе, упираюсь коленкой в его колено. Ещё разок пристально разглядываю раны. Было бы неплохо обработать их, стереть запёкшуюся кровь, но Хорхе вряд ли одобрит лишние манипуляции. Хотя я для него не пожалела бы ни стерильного бинта, ни любого антисептика из имеющихся. Ещё раз окунаю пальцы в мазь и, дрожа, провожу по дугообразному порезу. Образовавшийся струп на ощупь оказывается сухим и шершавым. Легко касаюсь полумесяца из подсохшей крови на переносице — интересно, с кем он подрался? Обнаруживаю ещё пару царапин на лбу — они совсем крохотные, точечные. Хочу дотронуться до них, но Хорхе обрывает меня своим нетерпеливым: — Закончила? — Да, — энергично киваю я, не без тени гордости и самодовольства, конечно. Губы парня двигаются, будто ему требуется прожевать слово, прежде чем сказать его. — Спасибо. Смущаюсь, но вида не подаю. Бесстрастно принимаюсь упаковывать целебную жижу в рюкзак и сдержанно роняю: — Обращайся. — Если ты заделалась в благодетельницы, отдай эту херовину Минхо. Ему-то она всяко нужнее будет. Я не запомнила кто из тех ребят Минхо, хотя это имя определённо звучало. Ставлю на то, что тот самый нуждающийся — азиат с депрессивными мыслями о Лекарстве и воспоминаниями об неизвестном эксперименте, о котором он так загадочно-хмуро заявил. Напрягаю все извилины и припоминаю, что с ним действительно творилось что-то не то — вот он стоит, сгорбившись, пошатываясь и тяжело дыша, а вот резко заваливается назад ни с того ни с сего. Его лицо — жёсткое и измождённое — явственно выдаёт признаки недомогания. Однако никакого мало-мальски верного диагноза на ум не приходит. — А что с ним такое? — В пустыне молнией шарахнуло. Меня потрясает сразу два факта из услышанного. В пустыне? Молнией? Обе истины убийственны. В пустыне нет ничего, кроме запредельной жары, открытого неба, зыбучего песка и безумной жажды. Без значительного мешка с припасами и, как минимум, канистры с водой там не протянуть и пары дней. Только безумец ринется туда. Или отчаянный странник. А он не похож ни на того, ни на другого. Для безумца слишком уж здраво заявил об утопичности веры в Лекарство. Для странника же у него не хватало припасов — он со своей компашкой припёрся, похоже, налегке. А заявление о молнии… Хм, у меня есть только один вопрос: Как он вообще жив остался? От изумления и непонимания хлопаю округлившимися глазами и заглядываю за плечо Хорхе. Тонкий клин тёмного неба с белой полной луной посередине напоминает узкое око, не моргающее и неустанно следящее за нами. Я начинаю бояться, что уже скоро взойдёт рыжее ржавое солнце и наступит рассвет, тогда мальчишки двинутся в путь, а Хорхе уйдет вместе с ними. Осознаю, что мне боязно снова очутиться в одиночестве. Хочу протянуть к Хорхе руку, но не совсем понимаю зачем и не могу придумать, как начать. Поэтому уговариваю его мысленно: «Останься, останься, останься!», потому что знаю наверняка: стоит мне прекратить — всё закончится. Может быть, безвозвратно. Слышу обрывки слов, от постоянства которых на меня накатывает дурнота: — Так ты идёшь с нами?.. — на мгновенье повисает в воздухе, а потом исчезает. — Подумай до утра, ладно? — Ладно. Приваливаюсь к стене. Мексиканец порывисто нависает надо мной. Чую его запах — грязь, пот и ещё что-то. Он опускается рядом, надавливая своим весом мне на бедро. Не вздрагивай! — твержу я себе. Бетонные плиты упираются мне в лопатки, даже сквозь куртку и футболку я ощущаю трещины между ними и самодельные метки в форме «Х». Они отпечатываются на коже и гудят на задворках сознания далёкими короткими воспоминаниями. Хорхе кладёт мне руку на плечи, упирая локоть в наполненный рюкзак за моей спиной, и по-дружески похлопывает. И жест этот нисколько не романтичный. Он как будто говорит: «Хорошая собачка!» Однако в нём что-то ещё… «Не будь дурой, Эл. Прими верное решение».