Я, кажется, умираю, не желая смерти

Мне и раньше снился огонь. Он разгорался и полз, распространяя резкий химический запах, по аккуратному заборчику из спичек. Я чувствовала страх, несоразмерный маленьким дрожащим огонькам под моим матрасом, и смотрела, как пожар подбирается к босым ногам, к разукрашенным в розовый и синий ногтям, к кончикам волос, ещё не высохшим после душа. Он был близко, но ни разу так и не обжог меня. В эту ночь мне впервые привиделась плачущая мама. Слышу её вой — почти звериный. Пытаюсь бежать к ней, но ноги приклеились к земле, словно вросли в почву. Тяну руки, но ладони обдаёт жаром. Воздух и песок схвачены невидимым пожаром. Мама кричит, и в голосе её раздаётся сплошная боль — от этого подламываются мои колени. Падаю, сжимаясь от боли в клубок. Я успеваю понять, что она кричит «я люблю тебя», повторяя это снова и снова, пока моё тело обугливается дочерна. И это едва ли хуже, чем слышать её плач. Просыпаюсь в испарине, мокрая от пота. Раскрываю рот, но не могу выдавить из себя ни звука — так сильно вдруг пересохло в горле. Руки у меня дрожат и чешутся. Некоторое время просто лежу с колотящимся сердцем, пока глаза привыкают к полумраку. Чувствую, как отступает волна адреналина и разжимаются кулаки. Обнаруживаю себя в той же позе, в какой и засыпала — на боку, сгорбившись, поджав колени к груди, с подложенной под голову курткой. Понимаю, что если ещё дольше пробуду в таком положении, то всю оставшуюся жизнь проведу в позе креветки. Оседаю на тюфяке, оглядываюсь по сторонам и вижу мирно посапывающего Хорхе. Он уснул на стуле, склонив голову набок, сложив руки в замок на животе и вытянув ноги. От одного его вида лихорадка внутри меня остывает. Поднимаюсь, расправляю футболку поверх пояса джинсов и оттягиваю ткань от подмышек в тщетной попытке высушить пот. Потираю шею. Неспешно прохожусь до окна, к тюфяку и обратно. Скребу ногтями по ладоням, сдирая призрачные обуглившиеся пласты кожи — я точно знаю, что мне всё привиделось, но зуд не отступает. Пробую отвлечься на взбалмошные, несвязные, отрывистые выкрики своих соседей-шизиков, но сегодня они как на зло спокойны. Боже, ну что за идиоты? Сейчас же самая пора ликовать, танцевать под луной и пить просроченное (другого в мире попросту не осталось) шампанское. А они стихли, словно на дне бокала вместо привычной пыли обнаружили мышьяк. Хотя, может они просто не знают? Лекарство! У нас есть Лекарство! — мысленно посылаю им радостную весть через затянутое колючей проволокой окно. И, к своему большому огорчению, не получаю ответа. Тогда, будучи совершенно разочарованной и, одновременно, преисполненной безумной надеждой, я загадываю: «Если они и впрямь умерли и до утра так и не проявят хоть каких-либо признаков жизни, то я останусь здесь. Если же наоборот — пойду за Лекарством». Выжидаю ещё парочку минут, с интересом наблюдая за соседским жилищем, надеясь, что моя задумка мигом придёт в исполнение. Стучу напряжёнными от нетерпения пальцами по узкому подоконнику и щурюсь, силясь разглядеть знакомые силуэты в темноте. Там всё так же черно и тихо. Что ж, совершенно очевидно — ничего не произойдёт. Гиблое дело стоять тут и буравить взглядом заброшенную комнатёнку. Они, наверное, уже лежат без сознания, едва дышат, а ногти у них посинели от растворившегося в крови яда. — Ну и пошли вы к чёрту, — шепчу упавшим голосом, направляя взгляд и слова к небу. Смотрю на луну, а та затаила дыхание и наблюдает за мной с упрёком своим обесцвеченным зрачком. Звёзды ощетинились, словно я сделала что-то плохое. Каждая из них похожа на застывший, выцветший со временем брызг фейерверка, запущенного в поднебесье в один из позабытых праздников. Они мне всегда нравились — салюты, хлопушки, шутихи, гирлянды из светящихся лампочек, бенгальские огни. Помню, как просила папу поджечь новый фитилёк взрывной забавы, запрятанной в коробке. Он подносил спичку, торопливо отходил на несколько шагов и ракеты со свистом взлетали вверх, на миг теряясь в темноте. Я задерживала дыхание, а они лопались со страшным треском, рассыпая цветные точки по непроницаемо-черному плато над нашими макушками. Пёстрые пятнышки застывали на несколько секунд, заполняя вместе со звездами ночную темноту, а потом незаметно исчезали, таяли, будто их и не было. Тогда я просила: Пожалуйста! Пожалуйста-пожалуйста-пожалуйста, пусть те вспышки на Солнце окажутся не последними. И мои мольбы были кем-то услышаны. Но, к несчастью, неправильно поняты. Желание неверно истолковалось и теперь весь мир расплачивается за мою легкомысленность. Я просила лишь о красках, о радужных крапинках, от которых недолго рябило бы в глазах, а в груди рос восторг. Вот, чего мне хотелось. Я никак не желала распалённого до красноты солнца и всепоглощающих, негасимых пожаров. Я просила о разрывных потешных огнях невиданной красоты, от мощи которых пришлось бы заткнуть уши на парочку мгновений и вытерпеть легкое головокружение, непременно превращавшееся в приятное послевкусие в виде сотен мурашек по телу. Но вместо этого получила головные боли, галлюцинации, ожоги и тошнотворный привкус крови во рту. Моё неосторожное желание исполнилось, заискрилось яркой вспышкой и подожгло планету. Да уж… Вышло паршиво. Но я не жалуюсь, потому что, кажется, заслужила это. Всё-таки спасовав, дёргаю в сторону бочки, прихватив подмышку тазик. Черпаю щедрую порцию воды и тащу потяжелевшую тару в сторону ванной комнаты, желая остудить прежде полыхавшую кожу и освежиться после сна. Кое-как в кромешной темноте нахожу раковину и с грохотом опускаю на грязное, поросшее плесенью дно пластмассовый таз. Возвращаюсь в гостиную и торможу рядом с посапывающим Хорхе. Облегченно выдыхаю, понимая, что устроенный мною шум-гам не потревожил его сон. Устало опускаюсь рядом с мексиканцем на колени, слежу за ним пристально, не отрывая глаз. Между его бровями, сведёнными к переносице, образовалась заметная глубокая морщинка. Губы сомкнуты и напряжены. Даже во сне он выглядит недовольным. Иззи была права, когда однажды неосторожно заикнулась о том, что Хорхе вовсе не умеет расслабляться. Провожаю воспоминания и, не теряя бдительности, потихоньку подтягиваю к себе тощий рюкзак юноши. Я бы, честно, не стала без особой необходимости воровать. Тем более у Хорхе. Однако именно сейчас нужда застала меня врасплох. И, ладно уж, это не совсем воровство. В конце концов, я беру вещицу на временное пользование и, положа руку на сердце, обязуюсь вернуть всё в целости и сохранности. Мысленно извиняясь, суюсь в расстёгнутый ранец. Не глядя шарю пальцами по чужому барахлу и на ощупь определяю нужный предмет. Выхватываю его, отпихиваю рюкзак, подрываюсь с колен, и, неожиданно хлынув в сторону ванной, словно под ногами накренилась палуба корабля, лёгкой перебежкой добираюсь до комнаты. Прикрываю за собой дверь и облегченно выдыхаю. Включаю краденый фонарик, устанавливаю его на полке, опираюсь руками на разбитую раковину и медленно мотаю головой, изнывая от глупости происходящего. Смотрю в зеркало. Вижу глаза. Затравленные. Может, даже одержимые. На щеке расплылось красное пятно размером с камуфляжное — похоже, отлежала во сне. Отворачиваюсь. Пробую глубоко дышать, но в итоге лишь свищу, как сдувающийся воздушный шарик. Жую губу и разглядываю обнажённое помещение. Смотрю на одинокую лампочку, болтающуюся на проводе посреди равнины из штукатурки. На стенах красуются старые шрамы. Кожа на напряжённых руках чешется и по-прежнему зудит. Огонь, хоть и выдуманный, добрался до меня и оставил призрачные отметины. Едва дыша от волнения, наблюдаю, как мой разум выворачивается наизнанку, шепча: "Нет, Хелен, ты определённо повредилась рассудком". Медленно опускаю правую ладонь в воду, а потом провожу ею по левой руке, от предплечья до запястья, опасаясь, что обожжённая кожа вот-вот слезет пластом, как перчатка. Однажды нечто похожее уже случалось. Это был жаркий день. Метеорологи зафиксировали новый температурный рекорд. Мама всё утро твердила о том, чтобы мы оставались дома и не смели и шагу ступить за порог. Я и Крис энергично кивали в ответ. Но стоило родительской машине скрыться за поворотом, как все запреты в миг позабылись. Для нас, детей свободных и радостных на тот момент, не существовало никаких правил. Солнце жгло землю, пока мы с Крисом бегали по веранде с трудом дыша раскалённым воздухом. Мы выскочили в сад и носились по ковру из такого мягкого, но легко утаптывающегося пепла. Наши тени, удлинённые солнечными лучами, гонялись вслед за нами по скелетам кустарников, торчащих вдоль подъездной дорожки. Утомлённые солнцем и бездельем, мы кружили у дома, пока жар поднимался от асфальта горячими волнами, заметными даже глазу. А потом, взмокшие и смаянные, я и братец вместе валялись на шезлонгах, пахнущих солнцезащитным кремом и солью. И только вечером мы обнаружили на себе ожоги. Нас била лихорадка и мучила жажда. Вся кожа покраснела. От боли мы не могли повернуть голову и согнуть колени. Хитрое солнце пробралось сквозь одежду и обожгло тело. Крис пытался дозвониться отцу, но сотовая связь частила перебоями. Меня тошнило. Тошнило до тех пор, пока на глазах не выступили слёзы. Когда родители, держа под мышками коробки с консервами, сухофруктами и свечками, вернулись домой, с моих щёк уже начали слезать лоскуты белой кожи. Отец тогда ничего нам не сказал, а мама, выронив упаковки с едой и судорожно повторяя «боже, боже, боже!», сразу схватилась за телефон. Несмотря на дурноту, даже из соседней комнаты я слышала звук телефонных кнопок — звонкий, отрывистый. И голос мамы — тревожный, срывающийся. А после: прикосновения её пальцев — мучительные, но целебные. Она долго протирала моё лицо соком алоэ. Постоянно смачивала холодной водой полотенце и укладывала его на мои плечи. Всё тело чесалось, а стоило дотронуться до шелушащейся кожи, как снегопад из крошечных хлопьев осыпался на ковёр. Я помню всё так отчётливо. И это не даёт мне покоя. В груди, как кровь на давешнем порезе, запекается боль прошлого. Терплю и наклоняюсь к раковине, чтобы умыться, но вижу лицо мамы — молодое, красивое и улыбающееся. Хочу дотронуться, но её лик почти мгновенно стареет — как будто жизнь поставили на перемотку. Появляются морщины под глазами и вокруг рта. Щёки проваливаются, точно их заливает тень. Взгляд становится совершенно дикий. Касаюсь изображения и оно смывается мелкой рябью, выплёскивается за округлый край вместе с водой. Краем рассудка я надеюсь вытечь в слив вслед за ней. Неподвижная, будто меня облили цементом, стою, сгорбившись над тазиком, и боюсь, что больше не смогу сдвинуться с места, что окончу свой век в этой уродливой блёклой конуре. Я больше никогда не смогу добраться до своей семьи, не расскажу им о Лекарстве, не вернусь в наш дом… — Нет, — шепчу сама себе, мотая головой, пока слёзы наворачиваются на глаза. И, с силой лупанув по краям хлипкой раковины, восклицаю: — Гони от себя такие мысли! Несчастный умывальник выдерживает удар, только чуть прогибается вниз и тут же отпружинивает на место. Тонкие трубы дрожат, задевая полку с фонариком, и тот, не удержавшись, скатывается с прогнившей деревяшки да летит прямиком на пол. Реакция следует незамедлительно. Дверь за моей спиной, будто обозлённая, протяжно скрипит и распахивается, ударяясь об стену. Я вздрагиваю как от ожога, когда на пороге появляется силуэт. — Какого хрена?.. — негодует он. И резко смягчается, замечая меня: — Ты в порядке? Облезлая створка возвращается в исходное положение, отрезая нас от остального мира. — Всё супер, — сипло отзываюсь я, словно до этого молчала много лет, и показываю большой палец, пока слёзы бегут по пыльным щекам. Он приближается ко мне в два гигантских шага и придвигает своё лицо к моему. Теперь я могу сфокусировать взгляд и вижу перед собой Хорхе. — Да? — почуяв неладное, вопрошает мексиканец. — Что-то не похоже. Я не могу вымолвить ни слова. Сейчас месяц, который я провела вдали от Хорхе, кажется далёким и коротким. Не знаю, как я его пережила. Не дождавшись ответа, парень недовольно рычит, обнажая зубы: — Да что с тобой происходит? Хм, хороший вопрос. — С ума схожу, — роняю, не обдумав, и делаю робкий шаг назад, задевая пяткой мини-светильник. Он откатывается в сторону, слабо моргая. Резко наклоняюсь за ним и незаметно стираю тыльной стороной ладони слёзно-пыльную грязь с глаз. А потом, чтобы как-то оправдать себя и скрыть слабину, хрипло тараторю: — Я тут позаимствовала у тебя кое-что. Ты спал, мне не хотелось тебя будить, поэтому я без спроса взяла фонарик, — говорю, вертя в руках чужую вещицу. — В общем, вот, возвращаю, — и, быстро вложив в ладонь Хорхе фонарь, поспешно порываюсь к выходу. Я уже распахиваю дверь и едва успеваю высунуться в зал, как парень цапает меня за предплечье, крепко и больно, да притягивает обратно, вопрошая: — Так, ты куда? Далеко собралась? У меня дыхание перехватывает от его излишней настойчивости. От его постоянных, почти неизбежных касаний. И раз уж на этот раз у меня не получилось выскользнуть из его клещей для развязывания языка, мне не остаётся ничего другого, как начать говорить. Причём не обязательно правду. — Нет, не далеко. За Лекарством. Я по-быстрому, туда и обратно. — Отвечаю, настойчиво вглядываясь в карие глаза, — Тебе захватить? — да улыбаюсь со всем своим сарказмом. Но Хорхе его не считывает. И не отвечает. Наверное думает, что я чокнутая. И правильно. Следует тяжёлый вздох и пальцы Хорхе разжимаются, а я, задев его плечом, мигом ретируюсь к тюфяку. — Ты мне не веришь, да? — Верю, — честно отвечаю я, приоткрывая крышку спального ящика. Подстилка сбивается у стены, пока я вытаскиваю свой рюкзак, намеренно упрятанный подальше от гостящих шизиков. — Не прикидывайся. — Я верю тебе. А в чужую историю про Лекарство — нет. Бредятина какая-то. Ранец оказывает неприподъёмным — я мимолётно удивляюсь, как мне вообще удалось дотащить до дома такую ношу. Поднатужившись, переваливаю манатки через край тюфяка к себе на колени. Расстёгиваю и, не особо рыская, выуживаю две пачки орехов. Одну протягиваю Хорхе: — Будешь? — А то! — восклицает он, спешно выхватывая упаковку из моих пальцев. И заглядывает мне за плечо, — Я смотрю, ты тут не голодаешь, — подмечает он, зыркая на мои приумножившиеся пожитки. — Кокнула что ли кого? — Нет. Просто удачно зашла на рынок. — Ограбила? — догадывается он. — Да нет же! То есть… Я не специально! — взволнованно заявляю, припоминая тот инцидент. — Он сам напросился!.. У нас была сделка. Этот кретин взял оплату, а отдавать товар не захотел. Я разозлилась, дождалась подходящего момента, сгребла в рюкзак всё, что смогла, и побежала… А что мне ещё оставалось делать? Это был мой единственный шанс не остаться голодной. — Шустро ты… — только проговаривает Хорхе, скорее всего прибывая в несколько очумелом изумлении. Уложив рюкзак обратно в ящик, расправляю подстилку на деревянной крышке и усаживаюсь поудобнее. Открываю и сжёвываю припасённую пачку орешков за жалкие минуты. Сую пустую обёртку между тюфяком и стеной, облизываю солёные пальцы, вытираю краем футболки рот (да, манеры у меня явно королевские) и терпеливо жду, когда Хорхе закончит свою трапезу. — Я бы хотела узнать кое-что, — наконец проговариваю, затеяв очередной разговор на волнующую меня тему. — Да без проблем. — Вот скажи мне, откуда эти парни прознали про Лекарство? — вопрошаю я. Хорхе, похоже, особо не заморачиваясь над раздумьями, жмёт плечами. — И почему держат в секрете его местонахождение? Раз уж они решили взять нас с собой, почему бы им не ввести нас в курс дела? Да и вообще, почему они именно нас выбрали? — Таков был уговор, — коротко изрекает мексиканец. Так-так-так… Очень интересно. Я вопросительно выгибаю бровь и подаюсь вперёд, всем своим видом требуя ответа. Хорхе засыпает оставшиеся в пачке крошки в рот, комкает обёртку, суёт её в карман штанов да оглядывает помещение. Не двигаясь с места, он смотрит в окно, скользит взглядом по стенам и полу. Вытягивается и заглядывает через дыру в полу на первый этаж, где расположились на ночлег его престранные знакомые. Мне думается, что он, наверное, тянет время, размышляя, стоит ли мне вообще что-то говорить. — Ладно, — всё-таки сжалившись над моим печальным и долгим молчанием соглашается Хорхе. Если не брать его за горло, он в конце концов подаст тебе руку. — Слушай. Прибывая в радостном волнении, я складываю руки в замок под подбородком и напрягаю слух, чтобы ничего не упустить. — Во время последней грозы эти засранцы вломились в нашу общагу, решили устроить там привал. Походу думали, что дом пустует. Тут-то их шизы и загребли. Они стали отбиваться, завязалась потасовка. В общем, мы их кое-как скрутили. Если по чесноку: сразу нужно было перерезать ушлёпкам глотки за вторжение. Но один из них предложил сделку. Сказал, что взамен на их жизни они отведут нас к Лекарству. — Хорхе замолкает да скребёт подбородок. Я хлопаю глазами. — Такие пироги. — Заключает он и усаживается в кресло. Я тупо смотрю на мексиканца, надеясь, что это ещё не конец истории, что ему требуется некоторое время, чтобы собраться с мыслями и продолжить свой рассказ. Но он молчит, и я, не выдержав, в конце концов заговариваю: — То есть, сутки назад к тебе в дом ввалились незнакомые парни, попросили не убивать их под предлогом существования Лекарства, предложили пойти на его поиски, а ты, развесив уши, согласился… Я всё правильно понимаю? — Ты поразительно усидчивая, — ехидничает брюнет, тыкая в меня пальцем.  — Боже… — вырывается у меня. — Они же психи, Хорхе! Как ты мог? — отчитываю я парня, совершенно не понимая его легковерия. Однако, вновь не получив никакого отклика, бросаю этот бесполезняк, осознав, что читать подобные нотации уже поздновато. Поэтому сдержанно произношу: — Слушай, мы же оба знаем, что Лекарство — это призрак. А призраков не существует. Хорхе с сердитым видом отчаянно трясёт головой. Ох… Он просто не понимает! Излечиться от Вспышки — это бессмыслица. Нельзя выздороветь, если у тебя Вспышка, как выздороветь после простуды. Нет такого сиропа, нет специального крема или мази, нет таблеток и уколов, которые убьют Вспышку в мозгу. Их нет! — Может, мы ошибались? За столько лет по-любому были попытки создать хотя бы что-то похожее на антидот. Что, если у кого-то получилось? Я глубоко задумываюсь над его предположением. Ловлю себя на том, что не могу подобрать достойного аргумента, чтобы возразить или переубедить Хорхе в обратном. Ну что ж… его правда. Не то чтобы я ему всецело поверила, но, к своему удивлению, и не согласиться не могла. Прогресс, — думаю я. — Хорошо. А почему тогда мы должны его искать? И почему именно мы? В Топке полно шизиков, но я ни от одного из них не слышала ни словечка про Лекарство. — Я не знаю, Эл. Но я уверен в одном — нам выпал шанс. Единственный, на секундочку, шанс, за всё это время. И я не собираюсь его упускать. Может, в других городах все давно здоровы. Метнулись по-быстрому за Лекарством и теперь живут припеваючи. Хер знает. До этой грёбнутой глуши вообще никакие новости не доходят. Но, сама подумай, нам же самим это на руку. Чем меньше здешних знают о Лекарстве, тем выше вероятность добраться до него первыми. Вау! Какими восхитительными, пугающими, правдивыми и невероятными мне кажутся эти слова. Я перевариваю их, сдирая ногтём заусенец на большом пальце. А в голове рождаются всё новые и новые вопросы. — А как же Билл? Иззи? Беркли, в конце концов? Почему ты их с собой не взял? — Билл уже давно переметнулся на чужую сторону. Беркли мало того, что по полной свихнулся, так ещё успел заделаться в главари. Набрал себе в банду мелких шизиков — они теперь его забота. Попытайся он уйти без них — мигом прирезали бы. Если идти с ними — значит постоянно тормозить. Ну, а Иззи… Ей вряд ли что-то поможет. Ну и ну. Такого расклада я никак не ожидала. То что Беркли однажды отберёт руководство над группой у Хорхе — было весьма предсказуемо. Но тот факт, что Билл предал банду, а Иззи в кои-то веки не поплелась за своим возлюбленным вожаком, поражает меня до глубины души. Я даже нервно улыбаюсь, пытаясь принять произошедшие изменения. — Они вообще знают о Лекарстве? Неужели больше никто из группы не захотел пойти? — Если Лекарство есть, они сами узнают о нём рано или поздно. Да и вообще, количество мест в этом путешествии было ограничено. Я не могу двинуться и просто смотрю на парня округлившимися от изумления глазами. — Они же там все перемрут. Ты мог хотя бы сказать им… — Ни черта с ними не будет. У них есть дом, оружие, новый главарь. Была бы и жратва, если бы не психоз Беркли. Короче, оставь это. Думай о своих проблемах, у тебя их полно. И я задумываюсь, ощущая вокруг какую-то робкую, напряжённую тишину. Тысячи мыслей метаются в моей голове, словно муравьи в растревоженном муравейнике. Опустив глаза, двигаю пальцами ног, от чего чёрная кожа ботинок начинает шевелиться. — Ну, а что мы будем делать, когда найдём Лекарство? — спрашиваю я, воззряясь на бывшего вожака. — Куда пойдём? В пустыню?.. — Мы уже пройдём половину пустыни, а то и больше, — выдаёт Хорхе. Я так и застываю одновременно поникнув и окаменев. Только один шанс из миллиона был за то, что он шутит, но я ухватываюсь за него, как за улепётывающего из рук воздушного змея. — Оно там, — добавляет парень. — Лекарство в пустыне. Нереально. У меня мозг коллапсировал. — Так ты знал? — удивлённо вопрошаю я, поддаваясь справедливому возмущению. Полнейшее негодование мгновенно трансформируется в гнев и, подобно волне, прокатывается по телу. — Ах ты сукин сын! — вскрикиваю, уставляясь горящими глазами на Хорхе, и, не совладав с собой, ударяю его кулаком по колену. — Эй! — отшатывается он, чуть не опрокинувшись со стула. — Ты какого хрена вытворяешь? — Ты опять меня обманул! — Опять? Что значит «опять»? — Ты… Чёрт, да ты постоянно это делаешь! С моего первого дня в Топке вечно недоговариваешь, что-то скрываешь. Ты обманываешь меня! — Я защищаю тебя! Если бы я вывалил тебе всю правду как есть, ты бы точно никуда не пошла. А моей задачей было уговорить тебя. — Ха! Прекрасная тактика — уговаривать, при этом умалчивая об явно важных вещах. Так держать, Хорхе! — хлопнув себя ладонью по ляжке, взрываюсь я. Боль пробуждается и махом отрезвляет мой переполошенный разум. — Выкладывай! — приказываю я. — Что? — Свои потроха, блин! Даже не взглянув на меня, Хорхе фыркает, словно горный баран. — Говори всё, что знаешь о Лекарстве! — рычу я. — Сейчас же! — Ладно-ладно, не кипятись так, muchacha. Лучше слушай. Короче, какой-то чувак рассказал этим парням о Лекарстве. Назначил им срок, за который они должны до него добраться. Указал место, дал припасов и выкинул посреди пустыни. Понятия не имею, на кой хер всё это было, но пять дней они пёхали до Топки. Потом наткнулись на нашу общагу, — Хорхе, подорвавшись с места, подходит к окну и произносит: — дальше ты знаешь. — да замолкает. Стоит сказать, всё это время я надеялась услышать какое-то толковое объяснение происходящего, но не смела представить себе, что оно взаправду такое, какое я услышала. — Мм… — киваю, немного приходя в себя от ошеломляющего потрясения, и смахиваю со лба вьющийся локон. — А этот чувак что, типа спец по Апокалипсису? — Хер знает, спец он или кто. Но по россказням Томаса, он — довольно важная шишка. — сообщает Хорхе и плюёт сквозь зубы на улицу. — Работает на ПОРОК. Ого! Вот это новости! Я незаметно пощипываю себя за ляжку, опасаясь, что последние его слова — слуховая галлюцинация. И вовремя опомнившись, снова говорю: — ПОРОК? Постой-ка… Это не та ли организация, которая всех приглашала в убежище? — Ты знаешь о них? — удивляется Хорхе, широко раскрыв глаза. — Да. Мы одни из тех счастливчиков, что получили их сообщение. — Говорю, припоминая трансляцию по радио. Женщина с приятным голосом передавала утренние новости, а потом её монолог резко прервался шумными помехами и, поверх эфира, прозвучало сообщение. Некая организация, призванная устранить последствия Апокалипсиса, приглашала каждого приходить к ним, в ПОРОК. Обещалось, что там будет безопасно — крыша над головой, трёхразовое питание и толстые бетонные стены. Для нас — людей, вот уже неделю шатающихся по миру в поисках убежища, — это казалось невероятной удачей. Мама тогда сразу кинулась записывать координаты, но их так и не указали. Точнее, не успели. Объявление прервалось так же резко, как и вклинилось в эфир. Мы долго ждали новых вестей, всей семьёй с замиранием сердца прислушивались к приёмнику. Но никто из ПОРОКа так и не вышел на связь. — Ты тоже его слышал? — спрашиваю я, искоса поглядывая на Хорхе. — Не я, — голос у юноши странно прервался, словно слова застряли в горле. — Отец. Я жду, что он скажет что-то ещё, поведает наконец-таки свою историю. Однако парень, впав в нечто вроде задумчивого ступора, глядит в пол и помалкивает. Понятно, что он сейчас переживает. В своё время я распробовала это чувство уже, наверное, сотню раз. И каждый чёртов раз оно оказывалось горьким и мерзким. Я бы хотела утешить Хорхе, но слов не находилось. Я скользнула пальцами по крышке тюфяка. Царапнула ногтём по дереву — бывший вожак не реагировал. Я знала, что любые вопросы о прошлом рассердят его, поэтому держала язык за зубами, игнорируя любопытство. Но, похоже, он и так понял по моим глазам, о чём я думаю, потому что нахмурился, и лицо его неестественно заострилось. — Получается, Лекарство всё-таки есть? — уточняю я, надеясь отвлечь Хорхе и, заодно, себя от мрачных мыслей. — И в ПОРОКе о нём знают? Это не дурацкая выдумка парней?.. — Так и получается, — подтверждает мексиканец, проводя рукой по своим густым угольно-чёрным космам. — Слушай, а я вот думаю: почему тогда... — закашливаюсь, чтобы не произносить имя, — сказал, что «возможно, Лекарства нет вовсе»? — Минхо? — смекает Хорхе. И жмёт плечами. — Может, у него есть сомнения. Боится, что ПОРОК опять соскочит, как в тот раз с убежищем. — А ещё он говорил про эксперимент. — Ага, только я сам ни хрена не понял. Он и вся его компания несут какую-то беспросветную муру о Лабиринте и монстрах. Походу, совсем мозги спеклись в пустыне. Я усмехаюсь. Лабиринты, монстры — это всё сказки. Ну, вроде тех, что рассказывала мне в детстве мама. Она приходила ко мне в комнату, садилась на краешек кровати и читала, пока у меня не начинали слипаться глаза. Я слушала эти истории перед сном (некоторые — даже по два-три раза), восхищаясь героями и завидуя их путешествиям. Я вспоминаю эти мгновения и будто бы вновь слышу фантазийные легенды, изложенные маминым голосом. Он до сих пор шуршит у меня в голове, напоминая о прошлом слабым покалыванием. Я глубоко вздыхаю, ложусь на тонкий матрас и закрываю глаза. Представляю как улыбающаяся мама легко дотрагивается кончиками пальцев до моей щеки. Что мне делать? — спрашиваю я её. — Что мне делать, мамочка? И вопрос, оставаясь без ответа, отдаётся всё громче и громче у меня в черепушке, расползаясь и распухая, пока наконец не становится таким огромным, что я представляю, как он сам по себе растягивается до луны, застывшей глазом-бельмом высоко в небе, и обратно. Вдалеке я слышу звук, похожий на отрывистый визгливый хохот, но разлепляю глаза только тогда, когда к нему прибавляется стук, словно кто-то изо всех сил хлопнул дверью. Замечаю, что за окном напротив вспыхивает маленький костерок. Он дрожит, сопротивляясь сумраку, разрастаясь рыжими языками пламени. Тёмные, уже знакомые силуэты задвигались, тени поплыли по стенам некогда пустующей хибарки. Это было невероятно и необъяснимо для меня — волшебным образом я получила ответ на свой вопрос. А для других, возможно, ни черта не значило — Хорхе преспокойно расхаживал по комнате, уперев одну руку кренделем в бок, не наблюдая, похоже, ничего сверхъестественного. И я приняла решение — причём до того, как поняла, что делаю. По телу пробежало лёгкое, словно электрический разряд, волнение. — Хорхе, — позвала я парня. Он остановился и взглянул на меня. Не подозревая, какое безумство собираюсь совершить, превращаясь в самоубийцу, камикадзе, добавляю: — я пойду с вами.