Я, кажется, умираю, не желая смерти

Ожидание своей смерти — длительный процесс, более выматывающий, чем сама смерть. Я бы хотела умереть по щелчку, прямо сейчас, не дожидаясь пока в мою плоть мёртвой хваткой вопьются чужие пальцы, пока мне не перекроют дыхание, вынуждая бессильно ёрзать и безнадёжно пытаться наполнить лёгкие последним глотком воздуха. Я не хочу чувствовать, как моя кожа податливо рвётся от холодного лезвия. Один меткий выстрел мог бы освободить меня от всего этого. И я его слышу. Я слышу заветный выстрел. Пуля проносится мимо, свистя, почти задевая кончик моего левого уха, и вонзается во что-то со смачным звуком. Я не успеваю открыть глаза, как тут же ощущаю удар. Кто-то отшвыривает меня в сторону с такой силой, что несколько мгновений я будто парю в воздухе, а потом, впечатавшись в бетонную стену, скольжу вниз по преграде и неуклюже приземляюсь. По всему телу волнами проходится острая боль. В голове шумит, перед глазами всё плывет, к горлу подступает тошнота. Всё моё нутро так и изнывает от ломоты. Я нахожу в себе силы скинуть капюшон и потереть ушибленный затылок. Затем провожу ладонью по лицу, избавляясь от засохших слез и песка, налипшего за время вылазки, и попутно стягиваю бандану, оставляя её болтаться на шее. Трясу головой, чтобы прийти в себя, избавиться от мутной пелены перед глазами и вернуть ясность мыслей. Мне приходится щуриться, чтобы как следует разглядеть того, кто одновременно спас меня и обрёк на долгие страдания. Он находится всего в нескольких метрах от меня, но я по-прежнему жмурюсь, так как органы зрения напрочь отказываются нормально функционировать. Парень даже не замечает меня, вертит в руках пистолет и знакомым, немного расстроенным голосом выдает: — Чёрт, это была последняя пуля… Он переводит взгляд с оружия на лежащую у его ног полоумную женщину, которая ещё пару минут назад жаждала вцепиться в меня и разорвать на части. Теперь же она валяется на земле, ворочается, поднимая вокруг себя столбы пыли, хнычет, схватившись за раненное плечо, но не оставляет попыток приподняться и вкогтиться в Хорхе. Её костлявые, высушенные солнцем и голодом пальцы, с надеждой тянутся к мексиканцу, а на лице по-прежнему зияет яростный оскал. Изо рта чокнутой вылетают матюки и нервные смешки вперемешку с кровавыми брызгами слюны. Я слышу со стороны юноши тяжкий выдох и впериваюсь прояснившимся взглядом в гордо выпрямленное тело парня. Он делает всё быстро, чётко, резко, без всяких колебаний: достает из-за спины свой местами поржавевший мачете и с размаху отсекает голову шизухе. Ловко, ничего не скажешь. В духе Хорхе. Я задерживаю рвущийся крик ужаса, застывший поперёк глотки. Широко распахиваю глаза от пронизывающего плоть испуга, прижимаю ладонь ко рту, а затем проглатываю эмоцию, но не смею зажмуриться. Кричать нельзя, я это осознаю, смутно, но всё же. Страх перед происходящим велик, но страх перед тем, что может свершиться, выдай я свои чувства, всепоглощающ. Это всё равно, что играть в русскую рулетку, при условии, что все шесть пуль будут в барабане револьвера — гарантированный проигрыш. Или выигрыш. Смотря что считать за победу: жизнь или смерть. Мне уже не раз приходилось лицезреть будоражащие кровь картины расправы. Только обычно я находилась на приличном расстоянии, в безопасности, и частенько отворачивалась, как только парень заносил своё холодное оружие над головой какого-нибудь умалишённого. В этот раз мне досталось место в первых рядах. В эпицентре. И, конечно, не удалось отделаться лёгким испугом. Я рассмотрела всё в красках, так, как обычно это видит Хорхе. Он никогда не отворачивается, глядит на жертву в упор, иногда мне кажется, что это его даже веселит. Я смотрю на мексиканца и не вижу на его лице никаких эмоций. Он просто делает своё дело: с абсолютно непроницаемым выражением лица склоняется над трупом, срывает с руки маньячки браслет и суёт добычу в карман своей куртки. Наконец кареглазый обращает внимание на меня. Немного кривит губы и делает шаг навстречу. Я знаю, что провалила задание, а значит, мне грозит получасовая лекция насчёт выживания в Топке. И я совсем не прочь её выслушать. Правда. Вообще, я готова делать и слушать всё, что угодно, лишь бы не ходить на вылазки, но это неизменная составляющая так называемого «выживания», и я, естественно, попросту не имею права пренебрегать законами, которые ежедневно талдычит мне Хорхе. Я прячу глаза, но всё равно чувствую, как мексиканец буравит меня взглядом. Поджимаю ноги, рассматриваю носы своих изношенных ботинок, пытаясь не замечать, как недалеко от меня распласталась на твердой выжженной земле женщина, пытавшаяся меня убить. Дрожу и жмусь, словно от озноба. Обнаруживаю капли крови вокруг себя, на своих штанах, на обувке. Передёргиваю плечами и закусываю нижнюю губу. Темно-алая жидкость забилась в трещинки моих стареньких чёрных ботинок, даже успела впитаться в плотную вязку шнурков. И от этого меня начинает мутить. Краем глаза отмечаю, как лужа крови, вытекающая из обезглавленного тела, стала постепенно разрастаться и медленно подбираться ко мне. Не спеша, так угрожающе неторопливо, что меня на долю секунды бросает в жар от мысли, что эта тошнотворного вида смесь однажды коснётся меня. И я содрогаюсь. Недолго думая, вскакиваю на ноги, вжимаюсь в стену и, вглядываясь в тёмные глаза мексиканца, сквозь зубы произношу: — Давай уйдём отсюда. Пожалуйста. — Ты не справилась. Опять. — Сухо бросает юноша, и принимается вытирать окровавленное лезвие мачете об остатки одежды, прикрывающие тело мёртвой шизухи. Я не смею двинуться с места, прожигаю гордый стан Хорхе умоляющим взглядом, чтобы хоть как-то унять дрожь и страх, притаившийся в тёмном уголке моего разума. Но брюнет не обращает ни малейшего внимания, старательно игнорирует и, по обыкновению, начинает свой однообразный монолог своим привычным, немного укоризнительным тоном. — Когда до тебя уже дойдёт, что они, — он указывает ржавым клинком на труп, — не люди? — Они люди! — Тихо восклицаю я, чувствуя, как обида и гнев смешиваются внутри. У меня до сих пор ни разу не получилось спокойно отреагировать на подобные слова. Эта тема была слишком болезненна для меня. Однако, заметив на себе удивленно-озлобленный взгляд тёмных глаз, тут же спешу сбавить пары назревающей ссоры, поэтому добавляю сиплым голосом: — Просто они больны… Хорхе прыскает коротким смешком. — Ты так говоришь, будто они заразились обычной простудой. Открой глаза, Эл, и посмотри вокруг. Это не просто эпидемия гриппа, это вирус, который делает из человека монстра, а ты всё ещё умудряешься делать вид, словно всё в порядке. И, знаешь, не хочу тебя расстраивать, но ты обманываешь саму себя. До тебя, видимо, никак не дойдет, что мир, который ты помнишь, давно разрушен, что его больше нет, есть только это, — парень разводит руки в стороны, призывая полюбоваться горами мусора и руинами, оставшимися от небоскребов. – Это, — повторяет он, — и армия шизов. Всё. Поэтому завязывай со своими прежними убеждениями, какими бы они правильными не были, и начинай самостоятельно заботиться о своей заднице. Возьми в руку нож и делай всё, чтобы выжить. Ты меня поняла? Пылающие злобой и жестокой правдой слова обжигают мою душу, заставляют окаменеть. А потом, совершенно неожиданно, чертовски неожиданно, неловкая пауза, повисшая в воздухе на время моего оцепенения, оказывается в считанные мгновения перебита неиссякаемым потоком яростных мыслей, возникающих в моей голове и бесконтрольно срывающихся с губ громкими фразами. — Нет! Не поняла и не хочу понимать, потому что я никогда, слышишь? Никогда не уподоблюсь тебе! И ни за что не позволю себе убить кого-то! Я не собираюсь жить так, как живешь ты: распоряжаться чужими жизнями, резать людей направо и налево, словно… словно… — на секунду я теряюсь, пытаясь подобрать нужное слово, хотя на языке вертится только одно, — Гррр, — рычу я от бессилия и ярости, граничащих внутри. — Ну, словно кто? Давай, договаривай! Хотя мы оба знаем, что ты хотела сказать. Шиз. Не так ли? Мои глаза расширяются и я поджимаю губы. Он сказал то, что я бы никогда не позволила себе выплюнуть в адрес Хорхе. Никогда. Но, как не стыдно признавать, кареглазый оказался прав. Из уст мексиканца это ругательство вырвалось так легко и прозвучало так правильно, с ненавистью и презрением, так, как должно звучать всегда. И от этого меня коробит. — Мы все здесь шизы, — с досадой добавляет брюнет, постепенно сбавляя обороты перепалки, — и ты, и я. — Он суёт мачете за спину и выдыхает. Запал пропал, и потасовка разом решилась своей уничтожающей силы. — Ты будешь непроходимой дурой, если не признаешь этого. — Кидает напоследок Хорхе, и в этот раз я не смею перечить ему. Понуро опускаю голову, мысленно раскаиваясь в своём поступке, ругая себя за свою несдержанность. — Идём, — произносит юноша, одаривая меня угрюмым взглядом. — Лучше здесь долго не задерживаться. А то твои крики, наверное, даже за Окраиной было слышно. Уверен, скоро половина шизов будет здесь через пару минут. Мне остаётся только соглашаться, кивать и следовать указаниям Хорхе. Он ведь прав. Он знает Топку целиком и полностью: каждый поворот, каждый закоулок, каждую лазейку. Он знает шизов, их повадки, характеры. Он знает, как выжить в этих суровых условиях. Иногда мне кажется, будто этот парень и впрямь ютится в Городе Шизов с самого рождения. Поэтому я полностью вверяю свою жизнь ему. Если бы не он, моё тело уже давно гнило в погребальной яме. Этот месяц, который мне успешно удалось пережить в Топке — заслуга Хорхе. Я поспешно подбираю с земли свой нож, опасаясь, что лужа крови вот-вот поглотит начищенное до блеска лезвие холодного оружия, и торопливо шагаю за брюнетом, который уже успел покинуть злополучное место.

***

На пустынных улочках, где дома уже давно сравнялись с землёй, ядерное солнце полностью выжигает последнее. Остались лишь каменные развалины, груды мусора и битое стекло под ногами. Каждый сантиметр Топки пропитан безумием. Сумасшествие в крови, в мозгу, в душе её обитателей. Оно повсюду. Всё кругом пронизано неистовством. Это самое настоящее Чистилище. Горячий воздух так и давит на носоглотку, беспощадно жжёт слизистую. Горло и нос деревенеют и дышать становится сложнее. Я сглатываю слюну, перемешанную с песочными крупинками, желая увлажнить глотку, но это не слишком помогает — песчинки ранят стенки гортани и меня одолевает приступ кашля. Ком застревает в горле и я прижимаю кулак ко рту, до скрежета сжав челюсть, давясь собственным кашлем. Лучи сушат кожу, усталость одолевает обезвоженный организм довольно быстро, к тому же появился неприятный зуд на открытых участках тела, и это вынуждает меня вновь укутаться в одежду. Я буквально полыхаю от жары, так хочется сбросить с себя всё до последней тряпки и броситься в ледяную воду, но это всего лишь желания…. На деле я не могу позволить себе снять малейшую деталь экипировки, ведь стоит незащищенной коже немного дольше побывать под раскалённым солнцем, и всё, ожог гарантирован. Мы с Хорхе передвигаемся достаточно быстро. Шагаем по узким безлюдным улочкам, дабы избежать лишних нежелательных контактов с умалишенными. Прячемся, если на горизонте появляется кто-то из стаи безумцев. Выжидаем, пока опасность минует, и мчимся дальше. Все эти действия неизменно возвращают меня в прошлое, где я со своей родней точно так же играла в прятки со смертью. Вчетвером мы боязливо скользили среди каменных глыб, которые ещё совсем недавно назывались «домами», но теперь больше напоминают серые скалы с вытесанными в ровные ряды пустыми квадратами. Люди уходили на север в поисках нового жилища, отдаляясь от прежней жизни, и вливаясь в постапокалиптическое существование. И мы с семьёй тоже стремились в холодные земли в надежде обрести спокойное бытование. Мне даже казалось, что мы чудесным образом обгоняли смерть, были всегда впереди неё. Мне думалось, что ей ни за что нас не догнать, ведь неспроста мы до сих пор живы. Как же я прокололась. Облажалась. И до меня не сразу дошел тот факт, что погибель всё это время шагала в ногу с нами. — Стой, — приказ и грубое касание моментом вытаскивают меня из недр сознания. Я, оживившись, верчу головой по сторонам, выискивая предмет опасения. Сердце начинает колотиться с утроенной силой, когда мне удаётся различить на горизонте банду шизов. Они выглядят не так безнадежно, как, например, та маньячка, которую Хорхе прирезал в переулке, но совершенно точно находятся не в себе. Им, по-видимому, плевать на осторожность. Компания из семерых безумцев гудит и хохочет. Поехавшие размахивают оружием, прыгают, веселятся. В руке каждого шизанутого находится бутылка, скорее всего со спиртным. — Жить надоело? — вопрос звучит со знакомыми злорадными нотками в голосе. И эта нескончаемое презрение, которое Хорхе обычно не трудится скрыть, переполняет чашу моего терпения. Внутри зреет новая доза обиды, колющая внутренности. Я успеваю только набрать в лёгкие побольше воздуха, чтобы обрушить на парня яростную речь, почти забывая, что кроме нас двоих здесь ещё есть группа полоумных уродов, но большая ладонь махом затыкает мне рот, вовремя предотвращая извержение обуревающих меня эмоций. Брюнет хватает меня свободной рукой за запястье и тянет за собой прямо в темноту глубокого незнакомого переулка, и без всякой осторожности прижимает к самой дальней стене, продолжая удерживать железной хваткой, совершенно не жалея своих сил и моих костей. Я глухо взвизгиваю от боли, раздавшейся в затылке при столкновении с бетонной преградой и дергаюсь, надеясь вырваться. — Тише. Они нас заметят, — шепчет Хорхе без прежней озлобленности. Скорее с беспокойством. Это меня отрезвляет, заставляет покорно обмякнуть в руках мексиканца, притаиться и прислушаться к пьяным возгласам, доносящимся откуда-то справа. У меня не получается различить ни слова, до обостренного слуха доносятся лишь скупые обрывки фраз, абсолютно не вяжущиеся между собой. Мне действительно невдомёк, почему «обитатели пабов» оказались так далеко от своего привычного обителя, всё-таки многие поехавшие прожигают оставшиеся дни легкого безрассудства именно в пивных, выжидая полного помешательства, и дальше своего пристанища носа не суют. Так какого черта они здесь объявились? Я рвано вдыхаю и выдыхаю спертый воздух носом, стараясь отдышаться от только что улёгшегося урагана, разразившегося изнутри. Ощущаю, как каждый раз хрустят суставы, стоит только Хорхе сдавить мою руку чуть сильнее. От такого дискомфорта чуть ли искры из глаз не летят. Я терплю, жмурюсь, но не осмеливаюсь пискнуть, потому что каждый шорох грозит расправой нам обоим. Меня разрывает от желания проследить за бандой психов, оценить наши шансы остаться незамеченными, но я скованна по рукам и ногам. Тяжко дышу и вглядываюсь в профиль Хорхе. Смолистая темнота, заполняющая узкий проход, в котором мы на время притаились, ложится мягкой тенью на широкоскулое лицо парня. Тусклый свет, льющийся из коридора, полностью затопленного солнечным свечением, едва касается нас. Мы оказались в тупике, но это меня совсем не пугает. Я совершенно бесстыдно рассматриваю Хорхе, пока тот сверлит пристальным взглядом единственный выход из этой ловушки. Вожак напряжен так, что под загорелой кожей двигаются желваки. Челюсти плотно сомкнуты, губы сжаты в тонкую ниточку. Глаза широко распахнуты, смотрят вдаль с боязливым интересом. И его любопытство передается мне. Так хочется заглянуть за угол, понять, что опасность миновала, но я бессильна. В голове шумит от непрекращающейся боли, пульсирующей в области затылка. Всё, что я могу — обхватить пальцами свободной руки плечо юноши и впиться подушечками в его плоть, обтянутую кожаной курткой, дабы привлечь внимание брюнета. Он поворачивается ко мне так резко, внезапно, и наши лица оказываются на одном уровне, вблизи. Настолько опасной, что я чувствую, как Хорхе прерывисто выдыхает, я ощущаю насколько горячо его дыхание и по телу расходятся волны раскалённых мурашек. Я прикрываю глаза — он сглатывает. Замечаю, как движется его кадык. Вверх-вниз. И невольно скольжу ладонью вниз по мужскому предплечью. Его хватка слабеет, постепенно превращается из железных оков в неловкие прикосновения. Я улыбаюсь, хотя чужая ладонь не дает мне сделать это как следует. Меня колотит от эмоций, кипящих под кожей. Он рядом. Так плотно. Так тесно. Впритык. Щеки полыхают. Дыхание перехватывает. У меня уже давно такого не было. Слишком долгое время никто не оказывался в считанных миллиметрах от меня, от моих губ. Никто не смел так нагло нарушать моё личное пространство и так беспардонно врываться, разрывая в клочья всякие барьеры интимной неприступности. А он посмел. И я, не задумываясь, впустила его, чтобы наконец ощутить как моего слуха донесется сбитое дыхание, как кожи коснется приятное тепло чужого тела, а лёгкие без промедления наполнятся будоражащим сознание запахом. Так бессознательно и безрассудно разрешила случиться недопустимому, что готова обозлиться на себя. Брюнет осторожен, не спешит, опасается. Медленно убирает ладонь от моего рта и касается моей шеи, вынуждая вытянуться от боязливого наслаждения. Это безумие! Помешательство! Нас в любой момент может обнаружить банда шизов, вооруженных до зубов, а мы здесь заняты вовсе не спасением своей жизни. Мы в шаге от поцелуя. Я еле сдерживаю себя, чтобы случайно не разразиться безумным смехом или не расплакаться на месте от безысходности. То, что мы делаем сейчас, точнее, почти сделали, просто невообразимо глупо, феерически неправильно. Это смешно! И это нужно прекращать. Незамедлительно! Сейчас же! Сиюсекундно! Но ни я, ни он, почему-то не останавливаемся, только усугубляем. Это граница помешательства. Настолько хрупкая, почти прозрачная, что мы оба умудряемся не замечать её. Господи, да Хорхе мне и не друг вовсе! Скорее товарищ по несчастью, и то с натяжкой. Нам просто выпала карта выживать вместе, бок о бок. Так какого чёрта?.. У меня не находится ответа на свой же вопрос. Мной руководят голые желания и Вспышка. Наверное, именно поэтому я с той же легкомысленностью позволяю себе подчиниться ситуации — с некоторым смущением дотрагиваюсь до щеки парня мочками пальцев, провожу по контуру скул и ныряю пятернёй за линию тёмных, немного кудрявых волос. Местами потрескавшиеся полуоткрытые губы юноши оказались такими притягательно желанными, что, едва отойдя от плена искушений, я сама потянулась навстречу им. А потом раздался крик. Такой оглушающий, пронзающий насквозь, пробирающий до мозга костей крик, что я с испуга распахиваю некогда прикрытые в опьяняющем удовольствии глаза и поворачиваю голову в направлении душераздирающего визга. В считанные мгновения вопли сменяются могильной тишиной. Понятия не имею, как долго длилось это затишье, но Хорхе вполне хватило времени на то, чтобы собрать всю смелость в кулак и шагнуть в коридор света, ведущий прямо в устрашающую неизведанность, кинув при этом фразу, полную хладнокровия и храбрости, присущей исключительно тем, у кого мозги набекрень. — Я проверю. Вовремя очнувшись, тут же хватаю его за рукав, тяну на себя и сипло, давя в голосе панику, восклицаю: — С ума сошел?! Он смотрит на меня с вызовом, будто я только что взяла его на слабо. Отмечаю, как его губы трогает озорная ухмылка, но не ослабляю хватки. И снова начинается это противостояние взглядов. Господи, объясните ему уже кто-нибудь, что его взбалмошная отвага однажды сведёт его в могилу! Как можно быть таким упёртым, пустоголовым, но… героем? А ещё по совместительству дураком, идиотом и настоящим, неисправимым кретином! Чёрт бы его!.. Мне так хочется выпустить тонну ярости, скопившуюся во мне. До дрожи в коленях хочется взять и влепить звонкую пощечину этому безумцу, с призывом: «Очнись! Хватит! Это не игра! Опомнись!», но мне остается только морщиться от неприязни и наблюдать за тем, как Хорхе празднует свою победу. И так каждый раз. Ненавижу! Но идиллия мексиканца рушится в одночасье. Раздается автоматная очередь. Я вцепляюсь в его руку ещё крепче, как в спасательный круг при кораблекрушении. Это уже становится каким-то успокоительным жестом и действует как бальзам на душу. Парень и сам то ли от неожиданности, то ли в попытке ослабить мою хватку, ловит моё запястье и с прежней небрежностью и абсолютно неконтролируемой силой обвивает его пальцами. Он не отрывает настороженного взгляда от сияющего почти белым светом прохода и, похоже, почти с тем же трепетом, что и я, слушает шквал рвущих воздух пуль. Вся эта суета давит на черепушку. Я борюсь с возникнувшим из неоткуда побуждением прижать ладони к ушам, упасть на землю и свернуться калачиком, словно маленький ребёнок, наивно внушая себе, что это просто ночной кошмар, что я просто сплю. Сейчас всё закончится. Сейчас я проснусь в своей кровати, а рядом будет сидеть мама с обеспокоенным видом, она улыбнётся и скажет мне нежным голосом: «Всё хорошо, это был плохой сон». Она обнимет меня крепко-крепко, заботливо проведет рукой по моим волосам и поцелует в лоб, тогда мне всё будет нипочём, жуткое видение забудется и жизнь наладится. Как же это нелепо! Абсурдно! Так бредово, что слёзы наворачиваются на глаза от огорчения и тоски по дому. Громкий, почти заразительный девичий смех проносится по злосчастному переулку, и тогда автоматная дробь стихает, растворяется в заливистом хохоте и исчезает. — Иззи! — выдает Хорхе и его глаза да краёв наполняются торжеством. Меня же в очередной раз бросает в озноб. Моё полуобморочное состояние нисколько не мешает кареглазому с той же слепой эйфорией метнуться в сторону выхода, предварительно подхватив меня за шкирку, словно котёнка, чтобы я случайно не отстала. В моей голове шумит пустота. Я хлопаю глазами, открываю и закрываю рот подобно рыбе, силюсь выдавить протестующее «Нет!», но из глотки рвутся лишь жалкие заикающиеся стоны. Брюнету почти удалось выдать нас двоих. Он уже успел шагнуть за границу тьмы, надёжно скрывавшую наши тела до недавнего времени — до очередного бесстрашно-сумасшедшего поступка Хорхе. И тогда мне удается, хоть и частично, подчинить себе тело — я с остервенением и ужасом пытаюсь ухватиться за любой предмет, который смог бы на время удержать меня в полюбившейся, немного прохладной темноте. Подушечки пальцев бессильно стараются вонзиться в шершавое каменное покрытие. Ногти скользят по голой стене, чуть ли не измельчаясь в порошок. Я напрягаю фаланги так, что чудится, будто они непременно лопнут от натуги. Обоими руками упираюсь в твёрдый камень и безжалостно стираю пальцы в кровь, но парень шагает вперёд, умело игнорируя мои измождённые попытки высвободиться. Пространство оказывается таким узким, давящим, угнетающим, что кажется, даже воздуху приходится тесниться между перегородками. Мне не требуется размашисто разводить руки в стороны, чтобы ощутить твёрдую поверхность, но сил на сопротивление не хватает, ведь Хорхе практически удалось выпихнуть меня из глубины нашей норки. И я его за это ненавижу вдвойне! Свет неприятно режет глаза, непрерывающееся ни на секунду писклявое хихиканье заливается в уши сплошным неиссякаемым потоком. И вот я уже различаю в считанных сантиметрах от себя то, чего так усердно пыталась избежать, — я вижу как резко обрываются впереди стены, тянущиеся по обеим сторонам, а дальше — клочок обожжённой солнцем земли и безжизненные тела, распластавшиеся мёртвым грузом на ней. Это случается так неожиданно, так стремительно, что всё внутри обрывается, рушится с грохотом, расшибается в мелкие щепки. Я вылетаю из укрытия следом за Хорхе с перекошенной от страха физиономией, глубоко и жадно втягиваю носом кислород, смотрю на окружающих во все глаза и замираю, когда в поле зрения попадают двое — Иззи и Билл — знакомые мне шизики. — Хорхе! — С нескрываемой радостью в голосе восклицает девушка. Она, должно быть, глазам своим не верит, потому и делает несколько осторожных шажков к нему навстречу, при этом вульгарно покачивая узкими бедрами, и с пикантной интонацией, чуть приглушенным голосом добавляет: — Рада тебя видеть. Я не вижу лица брюнета — слишком занята одышкой и успокоением расшатавшихся до невозможности нервов, — но всем свои нутром ощущаю, что тот улыбнулся. Да так, как умеет улыбаться, пожалуй, только он один — с пленительным обаянием, обольщением, излучая неземную чарующую силу. От такой улыбки можно только тихо таять. И Иззи тает. — Вот это встреча! — Дивится Билл, запуская пальцы в короткие волосы, вечно торчащие в разные стороны, словно наэлектризованные. — Какого хера вас двоих сюда занесло? — он осматривает нас, еле сдерживая смех. Поджимает губы и корчится. У меня не осталось сил на всякие там допросы. Я истощена. Кажется, до сих пор нахожусь в некой прострации, смотрю на мир сквозь белую вуаль, не чувствуя земли под ногами, и борюсь с желанием вывернуть свой желудок наизнанку. Так скверно. Меня ведёт влево, но я, сделав пару шажков, всё же возвращаю себе равновесие. Голова идет кругом и мир превращается в одну плоскую размазанную волну. — Мимо проходили, — находчиво бросает Хорхе. Они разговаривают ещё о чем-то, но я их не слушаю, только вижу как Билл указывает на семерых мертвецов, Хорхе смеётся, Иззи льнёт к мексиканцу, смотрит на него и так многого хочет. Я же ощущаю, как жизнь заряжает пистолет над моим теменем. Тру лицо руками, жмурюсь и жмусь от страха, который уже миновал, но умудрился оставить неприятный холод после себя. Приглушенное журчание речей троих знакомых помогает мне кое-как осилить тягости, день за днём атакующие мой организм. Я напрягаю слух, цепляюсь за каждое их словечко и медленно выбираюсь из вязкой смолистой пучины самобичевания. — Откуда у вас это? — вопрошает Хорхе, кивая на автомат, покоящийся в руках Билла. — Считай, что Иззи сорвала куш, — загадочно отвечает русоволосый и хитро косится на свою подругу. К счастью, девушка оказывается отнюдь не интриганкой, потому ловко снимает со своего худющего плечика увесистый, забитый под завязку всякой всячиной рюкзак, покачивает им в воздухе, отчего всё содержимое сотрясается и гремит, и вешает его обратно, при этом довольно улыбаясь. — Нашла сегодня утром, — поясняет Иззи, не спуская с мексиканца искрящихся восторгом больших зеленых глаз. Хорхе почти теряет интерес — я вижу, как он скучающе кивает головой и, вздыхая, ставит руки на пояс. Он — человек, придерживающийся мнения, что всё «добро» должно добываться трудом, кровью и потом, а такие вот «находки» — подачки для слабаков, которым в кои-то веки улыбнулась удача, не более того. — Представляешь, — внезапно выдает девушка, — какой-то идиот додумался пойти в одиночку со всеми этими сокровищами, — она тыкает пальцем в рюкзак, — прямо через центральную дорогу. А потом свернул за угол, — пауза. Большие глаза сужаются до хитрого прищура. Безумица крутит между фалангами свободной руки заточку собственного производства, а потом со зловещей интонацией произносит: — и умер. Я сглатываю. Хорхе одобрительно лыбится. — Отличная работа, — хвалит он убийцу. Иззи горделиво вскидывает подбородок, словно эта похвала для неё ничего не значила, словно она сама изначально знала цену проделанной работы, и вознаграждение, которое она получила — тому доказательство. Только уголки её сомкнутых губ резко дёргаются вверх, выдавая истинные эмоции, роящиеся глубоко внутри. Сейчас мне хочется сорваться с места и сломя голову помчаться в неизвестном направлении, отставляя бесшабашную троицу далеко позади, а заодно с ними и остальных шизов, Топку, Вспышку. Всё! Пусть всё исчезнет! К чертям собачьим! Рухнет! Забудется! Пусть Солнце изрыгнет ещё парочку уничтожающих фейерверков и сотрёт с лица земли последнее, потому что в этом мире больше не осталось людей, а те, кто до сих пор шатаются по пустыням, руководствуясь единственным правилом выживания: «Убей или будь убитым», не заслуживают жизни. Они уничтожают последнее в себе, топчут человечность в пух и прах! Прежнего мира больше нет, как и прежнего общества. Есть только одна большая масса заражённых Вспышкой, которые, в свою очередь, делятся на «убийц» и «жертв». Здесь больше некому жить. И выживать, пожалуй, тоже. Я морщусь от головной боли и от не самых положительных эмоций, проснувшихся во мне после рассказа Иззи. Уверена, всё так и было — она заколола в подворотне человека, ограбила его и сбежала. Обычный поступок среднестатистического шиза, которому подвернулась удача. Всё в порядке вещей. Гррр! Как же я не перевариваю этих чокнутых идиотов! Вместе с их треклятыми законами! До чёртиков ненавижу! — Ну, а ты чем нас порадуешь, м-м? — интересуется Билл. До меня не сразу доходит, что этот вопрос адресован мне, поэтому я даже не смотрю на него, продолжаю плавать в океане собственных мыслей. – Эй, девчонка! Алё! — Я вздрагиваю, когда грубоватый голос бьётся об барабанные перепонки, и перевожу немного растерянный взгляд на русоволосого. — Ч-что? — заикаюсь я и изо всех сил борюсь с искушением опустить глаза в пол, потому что то, что я вижу, вызывает невероятное желание поскорее отвернуться, спрятать лицо в ладони и попытаться выбросить из головы этот образ. По физиономии юноши, начиная от границы волос, по лбу, переносице, резко сворачивая к правому глазу, через всю щёку, и заканчивая прямо на линии подбородка, змеится тошнотворного вида шрам. Жуткая картина! — Говорю, покажи нам свою добычу, похвастайся, — щерится шизик. — Уверен, Иззи тоже интересно, что ты раздобыла. — Он пихает девушку в бок, и та, поддакивая его словам, часто кивает. — Удиви нас. Я ещё никогда не чувствовала себя такой ущемленной и запуганной одновременно. Тронутый парень с рубцом во все лицо и с автоматом в руках, просит меня вывернуть перед ним карманы, дабы похвалиться своим «уловом». К тому же, он ждёт от меня какого-то шоу, способного поразить его. И, конечно, чтобы самоутвердиться в команде, я не просто должна поставить галочки напротив этих пунктов, но заслужить одобрение Билла и, несомненно, переплюнуть все те безделушки, которые скопились в сумке Иззи. Пф, проще простого! У меня же как раз — надо же! — ни хрена нет! — Ну, чего застыла? Действительно, чего это я? От меня всего-то и требуется, сказать: «У меня ничего нет», и уйти, хоть и с позором, но… А, нет, без всяких там «но», просто — с позором. — Прости, я… — … её добыча у меня, — быстро подхватывает Хорхе. — Вот как? — удивляется Билл. — И что же её трофеи делают у тебя? На сохранение оставила? — Да, — коротко кивает мексиканец, — можно и так сказать. Русоволосый парень недоверчиво косится на меня, будто почуяв обман. — Вот, полюбуйся, — брюнет протягивает Биллу браслет, выуженный из кармана куртки. — Неплохо для первого раза, правда? Голубоглазый было потянулся за безделушкой, но Хорхе не даёт тому завладеть ею и быстро вкладывает добычу мне в руку, мол, она и впрямь моя. — Может хватит тут цирк разводить? — Неожиданно взвился шрамированный. — Мы же оба знаем, что это твоя пожива. Хорош прикрывать девчонку! — Эй, потише, hermano, — шикнул на Билла парень. — Ты здесь не один. Если тебя услышат… — И что? — басит чокнутый. — Плевать! У меня есть оружие и куча патронов, пусть только на шаг рискнут приблизиться ко мне — всех перестреляю! А ты не уходи от темы, мы ещё не закончили. — Насколько я вижу — у тебя есть только автомат, все патроны у Иззи. Билл ухмыльнулся. — Не сомневайся, мне и этого хватит. Иззи фыркает и поправляет рюкзак на плече. — Нашли из-за чего балаган разводить, — укорила она парней и с презрением обвела меня взглядом, кривя при этом губы. — Нам лучше смотаться поскорее отсюда. Обсудите всё позже. Ох, как же я благодарная этой психичке за её мудрые слова! А ещё мне действительно не хотелось оказаться между двух огней. Тем более, мы и так наделали здесь столько шума, что я диву даюсь, почему же до сих пор на этом месте не собралась добрая половина жителей Топки. Девушка первая сорвалась с места и пошагала в ту сторону, куда мы с Хорхе стремились несколько минут назад. Билл, смерив меня озлобленным взглядом и хищным оскалом, пошагал за ней. — Спасибо, — еле слышно шепчу я Хорхе, когда те двое оказываются на приличном расстоянии от нас. Но мексиканец мне ничего не отвечает, только аккуратно надавливает ладонью меж лопаток, побуждая продолжить путь.