Way to self-destruction

Парано́йя (др.-греч. παράνοια, дословно — «околомышление») — вид расстройства мышления, странность, возникающая при ряде психических заболеваний и поражений головного мозга. В классическом представлении страдающие паранойей отличаются нездоровой подозрительностью, склонностью видеть в случайных событиях происки врагов, выстраивать сложные теории заговоров против себя, с сохранением в другом логичности мышления. При паранойе содержание патологических ситуаций часто основывается либо включает много элементов реальности, формально правдоподобно связанных с болезненными представлениями больного.

День проходит мучительно медленно. Я задумываюсь о том, что иногда течение времени замедляет свой бег, а кто-то невидимый оттягивает его назад с завидным постоянством. Ну а что мне до этого? За весь рабочий промежуток дверь нашей лавки открывается не более трех раз, каждый из них сопровождается звоном бамбуковой музыки ветра над дверью. Я бы мог сказать, что она раздражает меня, но что-то есть в ее тихом перезвоне, глухом звуке, что, скорее наоборот, оказывает мягкое давление на меня, заставляя плыть по воздуху, как легкое перышко. Немного странное сравнение для странного меня. День проходит медленно. Он похож на бесконечную пытку, когда пытаешься выпутать жевательную резинку из своих волос. Я знаю, о чем говорю, мне приходилось делать это не раз, пока я учился в старшей школе. Дети удивительно жестокие существа. Иногда ты думаешь, что, как только ты переступаешь черту и переходишь в старшую школу, твою душу выворачивают наизнанку, доставая самое темное, гнилое, омерзительное, что там есть. Или вживляют ген, отвечающий за жестокость. Кто повинен в этом? Возможно, сами они, подростки. Просто за волной и потоком ненависти они забывают включать те функции, отвечающие за милосердие и доброту. К сожалению, тенденция современного общества такова, что оно порождает монстров, гораздо страшнее тех, кто прячется в темноте. Общество создает потребителей, алчущих выгоду и корысть. Только выгоду и корысть. Насилие и боль. Чем слабее ты сам, тем больше ты любишь причинять боль, чтобы никто не смог причинить ее тебе. Тогда, следуя этому выводу, я сильный, ибо причиняю боль только себе. Моим вторым этапом на пути к освобождению от лент воспоминаний стали таблетки. Простые такие пилюли, которые являются действенным способом утопить боль, память о ней сохраняется, но ты становишься невосприимчивым к ней. Она просто мелькает картинками калейдоскопа перед твоими глазами, и становится все мутнее и мутнее, скрытая толщей химических элементов, что растворяются в твоей крови. Сначала я пробовал алкоголь, но мне было всего четырнадцать, а пиво из холодильника на кухне в доме родителей было безалкогольным. Единственный градусный алкоголь содержался в секретере у отца – это был ячменный виски. Мне было пятнадцать, когда мою глотку впервые обжег ядрёный состав этого напитка. Мне было пятнадцать, когда я впервые словил эйфорию от кружащейся головы, пекущего желудка и дрожащих коленей. Мне было пятнадцать, когда меня впервые рвало от алкоголя, потому что я был безумно пьян. Я до сих пор помню глаза своего отца, который обнаружил меня в его кабинете на дорогом ковре, а рядом лужу моей собственной рвоты, смешанной массы отвратно желтого цвета виски и желчи. Я помню его взгляд, но на удивление в их янтарной глубине не было осуждения и отвращения. Он смотрел на меня с жалостью, как тот психиатр из больницы, куда меня доставили после… Жалость – самое худшее из чувств, которое заставляет тебя ощущать себя мелким ничтожеством, которое имеет размеры черного муравья и которого легко раздавить. Жалость давит на меня и до этого времени. Я проходил к нему не больше недели, а затем отказался от его услуг. От его сочувствующего взгляда становилось только хуже. Он обволакивал меня, как темный саван. Я ухожу в себя, погружаясь метр за метром в глубину мрачных вод с затхлым запахом, что зовется памятью. Тишину, зловещее молчание в моей голове, нарушает перезвон бамбуковой музыки ветра. Я поворачиваю голову в сторону входной двери. На пороге стоит и неловко осматривается мужчина среднего роста в весьма смешной одежде – на нем черный джинсы, черная рубашка, но фиолетовый атласный галстук. Он продолжает осматривать помещение магазина, словно сканируя его. Мне сразу не нравится такой взгляд, он может узнать мои тайны, мои секреты. Ранее, когда я еще боролся с постоянным ощущением страха и делал слабые попытки забыть, мне удавалось ненадолго взять контроль над ситуацией своей жизни. Все аллюзии отступали с наступлением серого рассвета. Но со временем страх превращается в фобию, а фобия в паранойю. Самое смешное и жалкое во мне – это мое полное осознании недостатков и отклонений. Я смирился с ними, я даже в некотором роде живу ними. Они отказываются подчиняться мне, они бесконтрольно разрастаются во мне, пускают корявые корни в зыбкий песок моей души. Но, тем не менее, я люблю контроль над некоторыми кусочками моей разбитой мозаики. Он напоминает мне, что я все еще властен над чем-то. Именно поэтому я так люблю мелочи и детали. И пусть целое полотно выглядит, как после пронесшийся над ней бури и огня, но по краям, а может в центре, мои холодные пальцы и воспаленный разум тщательно лелеют уцелевшие элементы бытия. - Добрый день! – слишком громко. Слишком жизнерадостно. Слишком… - Добрый-добрый, - отвечает ему бабушка Роуз, выплывая из подсобного помещения бесшумно, как тень. Меня пугает ее эта черта. Полы светлого длинного платья шелестят при ходьбе. А на груди и запястьях звенят цепочки и браслеты. Наш гость удивленно смотрит на нее, а я убеждаюсь в своем мнении, что мне стоит опасаться его взгляда. Возникает желание съежиться до размеров атома и исчезнуть в бесконечном хаотичном движении частиц в пространстве. Ты не умер, но и не живешь. По достоинству занимаешь место в системе, общей картине мира, сливаясь с первородным предназначением. - Вы не могли бы мне помочь? – задает он вопрос, а игры моего разума начинаются по кругу. Иногда мне кажется, что я застрял в бесконечной часовой петле, обреченный на повторение своих ошибок в угоду лентам памяти, ярким вспышкам. - Чем? - Меня зовут Фрэнк Айеро, детектив Фрэнк Айеро. И я хочу попросить Вас о помощи. Он подходит ближе, страх усиливается. Небольшие вспышки перед глазами расходятся кругами по воде. И у всех одинаковый цвет – крови, ночи и холодного снега. Мои ступни, словно снова босые, обжигает мороз и вода. Мое тело пронзается сотнями осколков от шрапнели. А мина уже подорвалась, о тот неосторожный шаг на ее детонатор – запах. Едва уловимый для обычного человека, но мое обоняние остро ловит его. В помощниках у него паранойя. Мои дрожащие пальцы роняют декоративный стакан, который до этого был в моих руках. Дребезг и звон стекла заставляет бабушку и гостя обернуться в мою сторону. - Джерард? – кажется зовет меня голос Роуз, но он проходит сквозь плотные стены и отражается лишь догадкой, ибо мои глаза ловят шевеление ее красных губ. Слух отказывает, в ушах только и звучит собственный пульс, а по пищеводу поднимается противный комок тошноты. Дыхание сбивается, а круги на воде становятся все больше и больше. Частота их колебаний совпадает с моим пульсом, поэтому ударной волной бьется о кости черепа, вызывая тупую боль. Или мне только кажется. Комната начинает плыть и кружиться, все смешивается в цветной хаос, так, будто сильные руки отца кружат тебя, я помню это ощущения полета. Смазанные видения. Холодный снег. Яркий свет. Боль по всему хилому телу. Привкус желчи от голода. Аромат цитрусового эфира. Вдруг все исчезает, и остается только он. Мой детонатор, единственная причина взрыва лент памяти в моей голове – эфир. Я даже не ощущаю, когда падаю на деревянный пол, мое тело онемело. И мне хочется громко закричать, но язык присыхает к нёбу. - Джерард, - слабые прикосновения теплых рук и запах лаванды и мирты приводят меня в себя. Бабушка Роуз обеспокоенно водит своим платком перед моим носом. Он смочен в теплой воде из вечно капающего крана, но он пахнет ее духами и добром. - Мальчик мой, ты в порядке? Я слабо киваю, понимая, что лежу не на полу, а на маленькой кушетке в подсобном помещении. - Сейчас я принесу тебе воды. Твои таблетки в сумке? Я снова киваю, не в силах произнести ни слова. Мой язык отказывается шевелиться во рту, а пересохшие губы не в состоянии произнести ни звука. - Эй, парень, ты как? Здорово же ты нас испугал, - раздается сквозь толщу воды или каменные стены. Такой глухой противный звук и запах эфира. Я едва поворачиваю голову, чтобы посмотреть на источник внешнего раздражения. Это тот мужчина с проницательным едким взглядом. Мне кажется, он видит все насквозь. Его глаза сдирают с моих костей кожу, отрывая кусочек за кусочком. - Отой-ди… - наконец-то срывается с моих губ. - Что? - Отойди… - моя рука скользит по густому пространству и делает жалкую попытку оттолкнуть его от меня. - Детектив Айеро, отойдите от него, - говорит Роуз. Наконец-то мой слух возвращается ко мне. И слова обретают звуковые формы. Мужчина смотрит с непониманием на Роуз, но отходит. В его глазах, такого необычного цвета бури и катарсиса, читается чистое удивление. - Джи, - Роуз ласково проводит своей морщинистой рукой по моей щеке. Такое теплое и нежное прикосновение, как тогда, в детстве, когда весь мир мне казался ужасной паутиной, тот человек - пауком, а я невинной жертвой-мухой, запутавшейся в его сетях. И только ее прикосновение вырывало меня из объятий вечной тьмы. – Выпей, солнышко, - она протягивает стакан из прозрачного стекла, расписанный яркими, наверное, листиками. Я жадно пью воду, пуская ее по своему пересохшему горлу, когда она достигает цели, то приятной прохладой остужает воспаленные внутренности. Таблетки "Ноопепта" растворяются в красной жидкости и приносят долгожданное, но кратковременное изменение сознания, когда страх отступает под действием серого рассвета. И все равно жизнь не обретает красок, но ночь точно отступает. - Я, наверное, не вовремя, - снова говорит этот мужчина. - Да нет, все в порядке, - продолжает бабушка. – Все в порядке, правда, Джерард? - ее глаза впиваются в меня, ища подтверждение своих слов. - Да. - Вот и хорошо. Так что Вас привело к нам, служителя закона в нашу скромную обитель магии и оккультизма? - Как раз сама магия и оккультизм, - уверенно отвечает мужчина. - Вы верите в нее? - Скорее да, чем нет. Я признаю существование того, что невозможно объяснить и дано увидеть только избранным. - Я рада слышать такие слова. Обычно люди рациональных профессий, подобных Вашей, называют меня сумасшедшей, - Роуз улыбается снисходительно, так, как может только она. Так же она улыбалась моим родителям, которые отказывались верить в мои слова, психиатру, смотревшему на меня с жалостью, людям, говорившим ей, что ее внук идиот и болен. - Вы поможете мне? - Смотря в чем, дорогуша. - В расследовании странных убийств, фрау… - Фрау Нагль, - она снова улыбается. - Фрау Нагль, очень странных, я бы даже сказал. Так Вы сможете помочь? - Если они касаются моей сферы, добро пожаловать в этот потусторонний мир, детектив Айеро. А если нет, то увольте меня от очередного просто психопата, с которым я имела когда-то дело по просьбе некого детектива Атмэ. Работает ли он еще? - Детектив Атмэ в прошлом году отправился на пенсию, фрау. - Замечательно. Неприятно было сотрудничать с твердолобым болваном, которого лишь начальство в отчаянии заставило прийти ко мне. - Я не ручаюсь, что это не психопат, фрау Нагль, но некоторые вещи заставляют меня думать, что нет. - Тогда я помогу Вам, - Роуз улыбается, а мои мысли приходят в хаос. Бабушка, ты не знаешь, во что ввязываешься. Предчувствие, как волна океана, бьет меня по лицу.