Пограни́чное состоя́ние; пограни́чный синдро́м; пограни́чный у́ровень (англ. borderline state) — относительно слабый уровень выраженности психического расстройства, не доходящий до уровня выраженной патологии. В отечественной традиции к пограничным относят состояния, начиная с психического здоровья и заканчивая выраженной патологией. В психоаналитической традиции термин у́же и подразумевает под собой уровень развития организации личности более «нарушенный», чем невротический, но менее «нарушенный», чем психотический
Я люблю слушать шум, доносящийся из аэропорта Мюнхена. Мне нравится слушать этот отдаленный гул двигателей железных птиц. Определенно, со мной что-то не так. Я представляю, как его шасси трутся о серую взлетную полосу, как работают шестеренки в его моторе, как подается чистейший керосин, чтобы привести в движение этот огромный механизм. Этот шум, раздражающий многих, наводит порядок в моих мыслях. Он заглушает голоса, которые негромкие, но очень отчетливо слышатся у меня в голове. Я сам никогда не летал, но мои мысли устремлены туда, где раздается этот гул, наверное, оттого, что душа стремится вырваться из привычного круга, вырваться из этого ада, где боль является единственным спутником по жизни. Минуты долгие, дни невыносимые, а месяцы кажутся вечными. Тогда почему жизнь такая короткая, если она складывается из минут, дней, месяцев? Я не могу назвать свою жизнь короткой, ибо порой ощущение ее бесконечности, нескончаемого течения серости и воспоминаний действуют на меня давлением в несколько атмосфер. Тихая ночь опускается на город. Воздух довольно холодный для мая. На темном куске неба, видимом из моего окна, зажигаются неясные звезды, окутанные сиреневатой дымкой. Я сижу на подоконнике уже второй час, а мысли витают вокруг меня, как надоедливая мошкара вокруг фонаря в летнюю вечернюю пору. Холод уже начинает проникать в мое тело, смешиваясь с клетками моего организма, и разносится кровью по всему существу. Я ненавижу холод, но сейчас мне нужно это ощущение, чтобы подвести себя к грани. Мне необходимо, чтобы воспоминания превратились в реальность, погружая меня в моменты, где есть только три цвета и мороз. Алый - крови, белый - снега, черный - людей в плащах, окружавших меня. Да, это странно, что я, ненавидя холод, продолжаю сидеть у открытого окна, позволяя ему охватывать меня и мое сознание. Но мне нужно переступить эту грань, когда кадры неясных воспоминаний превращаются в четкие фильмы, немного размытые, но основной смысл уловим. Я ощущаю, как погружаюсь в них, когда мои ступни снова жжет, будто огнем, когда тело начинает растворяться в боли и страхе. Я подхожу так близко к грани, что она кажется мне осязаемой. Протяни руку и дотронешься до нее. После очередного приступа я стану сильнее. Вы знаете, что такое пограничные состояния, когда ты находишься на тонкой черте, что еще держит тебя живым, а по ту сторону – пустота. И только тебе решать, куда дальше? Шаг, и ты летишь в пропасть, или шаг - и ты остаешься здесь, но назад пути уже нет. Так что тут два выхода – статичность и движение вперед. Но ты боишься, ибо не уверен в том, что сможешь пройти по тоненькой линии, не сорвавшись камнем вниз. Еще чуть-чуть, и воспоминания накатывают на меня, я тону в них, захлебываясь своей собственной болью. Вот я уже маленький мальчик, который бежит по белоснежному снегу. Босые маленькие ступни погружаются в отвратный белый ковер. Все тело горит от мороза, а по щекам горячие слезы, такой контраст. Внутри все сжимается от страха. Я падаю, но поднимаюсь снова. Бегу и бегу, потому что нельзя останавливаться, они смогут настигнуть меня. Им не нужен живой мальчик. Им не нужен мальчик, который слишком много видел. Им не нужен мальчик, который сбежал. Я продолжаю бежать, падаю, разбиваю колено о торчащий из-под снега камень. Теперь мои следы помечены красной кровью, капающей из разбитого колена. Но я не сдаюсь. Мой отец всегда учил меня не сдаваться до последнего вздоха. Я убегу от них. Хотя, кого я обманываю? От них не сбежать, потому что они со мной. Они в моей голове, страх в моей голове, под моей кожей, в крови, в кислороде, вдыхаемом моими легкими. Каждый глоток воздуха отдается болью под ребрами, а своего тела я не чувствую. Только желание спастись поддерживает маленького мальчика. Наконец-то я достигаю старого придорожного кафе. Опять падаю, силы окончательно покидают меня. Так бывает, когда ты бежишь большой забег на несколько километров, но в самом конце, когда финишная прямая уже маячит на горизонте, силы оставляют тебя. И требуются нечеловеческие усилия, чтобы заставить свое ослабевшее тело подняться. Загребая руками снег, стоя на дрожащих ногах, я толкаю тяжелую дверь и буквально вваливаюсь в ярко освещенное и теплое помещение. Дверной колокольчик громко звенит, а я вскрикиваю от того, что волна горячего воздуха обдает мое озябшее тело. Внутри растекается раскалённая лава, прожигает насквозь мой мозг. Взгляды посетителей приковываются ко мне. Они смотрят на меня с осуждением и отвращением, я чувствую, как яд из их безликих лиц отравляет меня. Мои колени подгибаются, и я падаю, а дальше темнота. Я вздрагиваю от реалистичности картинок, которые преследуют меня в этот раз. Мои ноги находятся на теплом ковре комнаты, но вместо мягкого ворса я ощущаю колющий снег, перед глазами нет привычных стен, а стены того кафе, на меня смотрят не часы и картины, а глаза тех людей, скрытые капюшонами плащей. На этот раз грань между воспоминаниями и реальностью стерта настолько, что я чувствую, как мое тело трясется в агонии, а легкие не вбирают воздух комнаты. Я дрожу так, словно нахожусь в эпицентре землетрясения с амплитудой колебаний в семь, а может девять баллов по шкале Рихтера. Мне нужно вернуться в реальность, возвести стены вокруг памяти, загнать жуткие тени обратно, заставить себя жить здесь, в мнимой реальности, потому что иногда мне кажется, что я застрял там, в том возрасте и том ужасе двенадцатилетней давности. Красная кровь. Белый снег. Черная ночь. Три составляющие, моя мантра жизни, моя агония бытия. Я заставляю себя слезть с окна, приземляясь на колени, острая боль в правой ноге, как напоминания о том дне. Где я? Все еще там или уже нет? Мое зрение медленно фокусируется на электронных часах, чьи синие глаза прорезают темное пространство, подсказывая мне, что на дворе 2008 май, а не декабрь 1996. Это немного отрезвляет меня, я продолжаю ползти на коленях к ящику, где в коробочке лежит мое самое верное лекарство. Трясущейся рукой я отмыкаю ящик стола, нашариваю коробок и достаю его. Тяжело откидываюсь, облокачиваясь на основание стола, грудь вздымается от дыхания, что слишком громко звучит в ночной тишине комнаты. Блестящий металл лезвия, острого, как зубы акулы, которую я однажды видел, когда был на экскурсии в океанариуме, успокаивает меня. Мне просто нужно провести несколько линий на моей коже. Боль помогает вернуться в эту реальность, убежать из прошлого, что настигает тебя со скоростью света. Первая полоса – самая тяжелая, самая болезненная, но именно она отрезвляет, как ушат ледяной воды после веселой попойки. Вздрагиваю. Мое зрение возвращается ко мне, а стены реальности начинают восстанавливаться, как при стройке дома в компьютерной игре. Они оттесняют от меня воспоминания, убаюкивают память тихим голосом боли и крови, что стекает из пореза. Вторая полоса – и ко мне возвращается способность дышать, а не задыхаться. Прошлое уходит назад, отступает на шаг, но оно не выкидывает белый флаг, это не проигрыш, а тактический маневр. И это его преимущество. Третья полоса – сердце больше не стучит, как молоточки в табакерке, а стены уже довольно плотные и высокие, но это не значит, что прошлое не подсунет мне Троянского коня. Стены не спасли Трои. Постепенно я возвращаюсь в себя, поднимаюсь на ослабевшие ноги, иду на кухню, попутно включаю свет в каждой комнате, чтобы прогнать темноту и тени. Тени любят ночь. Они только и ждут наступления мрака, чтобы вступить в свои права. Неяркий свет на кухне обволакивает меня, слабая улыбка скользит по потрескавшимся губам. Капли крови с руки капают на ковер, который мне придется чистить несколько раз, чтобы избавиться от малейшего намека об этом вечере. На полке, среди банок со специями, я нахожу аптечку и достаю из нее флуоксетин. Две таблетки, чашка холодного кофе и немного никотина. Сеанс самолечения завершен. Теперь я могу просто сидеть на неудобном стуле, ощущая, как этот ингибитор обратного захвата серотонина достигает моих нервных рецепторов и модулирует обратную ситуацию, снова подменяет одну реальность другой. Искусственной, созданной химическими соединениями. Но это мой путь. Я выбрал его.**********
Бывают дни, когда я просто существую. Их большинство, если быть точным. В такие моменты я с трудом переношу пребывание на работе, которая даже нравится мне. В такие дни я чувствую всю ненависть мира ко мне и свою - к миру. Это так обыденно и в то же время необычно. Ненависть раскрашивает мое бытие в темные краски, плевать, что за окном сходит с ума солнце. Его я тоже ненавижу, оно может рассказать все мои секреты, помните? День клонится к своему завершению, за шесть часов работы я едва ли произнес несколько слов, кроме приветствия бабушке Роуз и ее подруге. - Джерард, дорогой? Ты сегодня очень тихий, все в порядке? – спрашивает Роуз, но я не хочу ей отвечать, поэтому молча киваю и продолжаю раскладывать брошюры с перечнем товаров нашего магазинчика. - Все же, что-то не так? – бабушка Роуз может быть очень настойчивой, даже навязчивой, что раздражает меня сейчас. Мне хочется накричать на нее, чтобы выплеснуть всю злость и боль, что копится во мне, но я понимаю, что она не заслуживает этого. Храня священное молчание, чтобы держать свою желчь в пределах своего организма, держу путь в подсобку, к своей сумке, в которой лежит очередная порция моих пилюль. Интересно, когда моему знакомому Рэймонду надоесть закрывать глаза на подделанные рецепты. Надеюсь, что никогда, ибо тогда неминуемое сумасшествие постигнет меня. И я стану доживать свою долю в закрытом заведении, на Крадеген-штрассе. За железными воротами, с ежедневными получасовыми прогулками, конечно, если твое поведение будет удовлетворительным. В конце концов, все мы сходим с ума, рано или поздно, но не все попадают в такие заведения. Просто некоторые люди умеют маскироваться, но не я. Я слишком очевиден, к тому же солнце может раскрыть все мои тайны. Три таблетки, превышение нормы, но я должен сделать это, потому что подступающая паника не оставляет мне шансов. Теплая вода, я ненавижу холод. Вдохнуть-выдохнуть, успокоить сердцебиение, заставить мозг функционировать, для этого я начинаю перебирать все предметы из своей сумки, упорядочивая их по размерам и цветам. Только позже я замечаю бабушку Роуз, стоящую в дверях и смотрящую на меня с беспокойством. - Герхарт, - она всегда называет меня на немецкий манер, когда волнуется. – Ты пугаешь меня. Заставляешь мое старое и больное сердце биться сильнее, но продолжаешь молчать, Schatz, - бабушка подходит ко мне и треплет мои волосы. - Все хорошо, просто немного хуже, чем обычно. Ты же знаешь. - Герхарт, - она тяжело вздыхает. Этот ее вздох говорит о том, что она старается понять ситуацию, но, к сожалению, не в ее силах понять меня. – Я не говорю, что тебе… но ты должен попробовать вылезти из своего кокона. Каждый раз, когда кто-то пытается стать ближе к тебе, ты отталкиваешь их, поднимаешь свои иголки и жалишь людей. Но люди не могут быть одинокими по жизни, солнышко. У каждого должен быть человек, который станет опорой и поддержкой, хранителем тайн и рукой, которая поддержит тебя. Когда ты споткнешься. И если нужно прыгнет за тобой в пропасть, - она заканчивает говорить и снова вздыхает. Бабушка – мудрая женщина, поэтому заранее знает мой ответ. Он однозначен. Нет, нет места людям в моей жизни. Кому может понравиться шизоидный тип с параноидальными симптомами, склонностью к ОКР и саморазрушительными привычками. Ответ так же однозначен. Ни-ко-му. Я слышу перезвон бамбуковой музыки ветра, хлопок двери и ощущение того, что что-то должно случиться. Бабушка Роуз встает с диванчика и уходит в главное помещение магазина, издавая звенящие звуки своими многочисленными браслетами и бусами. - Добрый вечер, детектив Айеро, - голос бабушки выражает радость и интерес. Чем так зацепил ее этот человек? Мне он отвратителен. У него глубокие глаза, от которых, кажется, не скрыться, как от ока Саурона. Его образ пахнет цитрусовым эфиром, а улыбка слишком радостная, как у безликого клоуна, голос очень громкий, он раздражает мои слуховые рецепторы. Он что-то отвечает, а я, приведя в порядок свои вещи, выхожу вслед за бабушкой. - О, Джерард, - весело отзывается он, заставляя меня пожалеть о принятом решении. Лучше я бы остался в подсобке. Сегодня на нем все те же черные джинсы и рубашка, но странный галстук выделяется алым пятном на черном. Я вздрагиваю, ленты воспоминания начинают активно опутывать меня и шипеть. Этот детектив стоит близко, но я не чувствую запаха эфира. Он сменил одеколон. - Сегодня его нет, - вместо приветствия говорю я. - Кого нет? – недоуменный взгляд в мою сторону. - Эфира. - А, Вы об этом, - смеется детектив. – Моя мама приезжала, постирала все мои платки с этим ужасным кондиционером. Ненавижу его. - Это был цитрусовый эфир. Грейпфрутовый, - продолжаю говорить я. - Ого, у тебя потрясающий нюх, парень, - опять смеется этот мужчина. Он называет меня на «ты», хотя никто не позволял ему этой фамильярности. Он раздражает меня все больше и больше. Именно такая простота и опасна. Такие люди легко проникают в твое пространство и манипулируют тобой, подчиняют и плотно пускают корни. - Мы не переходили на «ты», - тихо произношу я, проходя мимо стойки, чтобы поправить книги. Кто-то трогал их, теперь они стоят не по размеру, обжигая мое зрение. Этот странный мужчина стоит слишком близко к стойке, так что мне приходится идти боком, чтобы не задеть его, но в планы Вселенной не входит мой комфорт. Он резко хватает меня за руку, в попытке понять, что сделал не так, судя по потоку извинений и объяснений, что льются из его рта. Но это другое. На миг мое зрение расплывается, а затем реальность сменяется, но не воспоминаниями, а видениями. Я так давно не видел их, полагая, что саморазрушение искоренило хотя бы их, но нет. Кто-то наверху не любит меня. Яркие вспышки, быстрая смена картинок, как на поломанном аппарате для чтения слайдов. Темное небо. Склад. Люди в грязной одежде. Запах машинного масла. Гул. Порох. Выстрел. Следующее, что я вижу, – этот странный детектив, в своей дурацкой рубашке и красном галстуке. Я тянусь к его груди дрожащей рукой, касаясь застежек на планке. Мои бледные пальцы в крови. Но это не моя кровь. Это алая жидкость принадлежит ему. Я хочу что-то сказать, когда вижу, как он падает, словно в замедленной съемке, но мне не позволено делать этого. Видение уходит так же резко, как и приходит. Остается только пересохший рот и дрожащие колени. Бабушка Роуз оказывается рядом со мной, аккуратно поддерживая под спину, а этот мужчина по-прежнему держит мою руку. Меня трясет и я отталкиваю его. Он будто триггер, разбудивший мое проклятие, которое дремало до его появления. Он - катализатор цепной реакции, и, боюсь, ее не остановить. - Джерард, что ты видел? – Роуз всегда понимает меня. Она благословение. - Его… - я указываю пальцем на детектива Айеро. – Смерть.