Way to self-destruction

Обсесси́вно-компульси́вное расстро́йство (от лат. obsessio — «осада», «охватывание», лат. obsessio — «одержимость идеей» и лат. compello — «принуждаю», лат. compulsio — «принуждение») (ОКР, невро́з навя́зчивых состоя́ний) — психическое расстройство. Может иметь хронический, прогрессирующий или эпизодический характер. При ОКР у больного непроизвольно появляются навязчивые, мешающие или пугающие мысли (так называемые обсессии). Он постоянно и безуспешно пытается избавиться от вызванной мыслями тревоги с помощью столь же навязчивых и утомительных действий (компульсий). Иногда отдельно выделяется обсессивное (преимущественно навязчивые мысли — F42.0) и отдельно компульсивное (преимущественно навязчивые действия — F42.1) расстройства. Обсессивно-компульсивное расстройство характеризуется развитием навязчивых мыслей, воспоминаний, движений и действий, а также разнообразными патологическими страхами (фобиями). Для выявления обсессивно-компульсивного расстройства используют так называемую шкалу Йеля-Брауна

- Он ушел, - говорит бабушка Роуз, заходя в подсобку, где я пытаюсь собрать воедино самого себя, путем перекладывания вещей в сумке. – Ты напугал его, Джерард, - продолжает Роуз. - Неважно, он сам виноват, - произношу я. - В чем же это? - скептически спрашивает женщина, скрещивая руки на груди. - Он не должен был прикасаться ко мне! – я повышаю голос, снова чувствуя раздражение, которое не удается подавить в себе. - Джерард, ты живешь в мире людей, и невозможно откреститься от них всех, потому что ты в пространстве не один. Помнишь, я говорила тебе, что ты похож на ежика, такой же колючий и замкнутый. Так не прожить, Джерард. В конце концов, ты уничтожишь себя, - заканчивает свою речь бабушка. Становится немного смешно, потому что я давно занимаюсь тем, что методично, с какой-то дикой одержимостью разрушаю себя, используя при этом все многочисленные методы, которые есть у меня в арсенале. Я не отвечаю ей, ибо в моей голове сейчас слишком много мыслей, вспыхивающих перманентно, опаляя агрессией и злостью, но уже направленной против самого себя. - Знаешь, Джерард, однажды ты поймешь, но будет слишком поздно, - говорит Роуз и выходит. – Мне пора, милый. Закроешь тут все, - она снова возвращается, оставляет поцелуй на моей макушке и опять уходит. Наконец-то наступает долгожданная тишина, теперь я могу слушать только мысли в своей голове. Они сегодня особенно злые и яростные, как клубок змей, которых потревожили, кинув туда мышь. Каждая из этих представительниц ползучих гадов пытается урвать кусок побольше. Только вот вместо змей есть мысли, а на месте мыши – я. Что особенного произошло, когда я погрузился в будущее этого человека? Ничего. Просто еще одно мрачное видение, от которого стынет кровь в жилах. Мне ничего не изменить, я не в состоянии повлиять на ход предписанного. Рано или поздно этот детектив встретит свою даму в черном, а она улыбнется гнилой улыбкой, опаляя зловонным дыханием еще живущую сущность, но за этим дело не станет. Она быстро справится с поставленной задачей и заберет его с собой туда, куда мы все придем рано или поздно. Я думаю, что нет рая и ада, но есть особое состояние пустоты. Когда ты есть пустота, и вокруг тебя атмосферный вакуум. И тела нет, а душа или что-то на месте солнечного сплетения становится легче перышка. И мысли более не шипящий серпентарий, а просто уснувшие змеи. Так зачем сопротивляться этому? Раньше или позже наши тела достанутся земляным червям, а души, или что-то там вместо них, достанутся пустоте. И мне не страшно, и совсем не жаль этого чудака в атласном галстуке, потому что мое чувство жалости давно атрофировалось. Мне бывает жаль только себя, загубленную жизнь, которая прервалась, так и не успев начаться. Мое дыхание снова сбивается, а стены вокруг начинают исчезать. Грани между реальностью и памятью стираются, я чувствую холод, мое зрение заплывает белым, еще чуть-чуть и вспышки воспоминания одержат очередную победу, но я хитрее в этот раз. Шатаясь, дохожу до полок с книгами и начинаю перебирать их, опять расставляя по алфавиту и размеру, году издания, количеству страниц. Я игнорирую острые приступы боли в моей голове, которые зарождаются в пространстве серого вещества и проскальзывают вдоль по позвоночнику, оплетая его и присасываясь, как паразит омела к стволам деревьев. Но я сильнее в этот раз. Механические движения и шорох политур о деревянные полки возвращает меня в реальность. Стены снова становятся видимыми и чересчур высокими. Мерзким и грязным тварям из прошлого не прорвать защиты. Я давно научился с ними сосуществовать. В жизни есть тонкая грань, отделяющая гениальность от безумства, а по сути, все гениальное безумно, а простое нормально. Но понятие нормальности относительно, ведь кто придумывает ее? Нормальность. Такие же люди, как и я, как и все, кто населяют планету Земля. Тогда почему одни наделены властью отрезать понятия и оперировать чужими жизнями, подписывая резолюции нормальности, а другие всего лишь попадают под действия этих «нормальных»? Просто многие научились мимикрировать и притворяться, они искусно носят свои маски днем, а ночью срывают их, рыдая в подушки или творя бесчинства. Днем политик кричит о правах детей и женщин, а ночью отправляется в бордель, чтобы снять себе беззащитного мальчика, о чьих правах он упорно кричит. Днем врач в белой маске и халате бросает вызов смерти, его руки по локоть в крови невинных – спасенных и мертвых, а ночью он будет запивать горе на могиле умершей жены, которую не спас, очевидно, просчитавшись, посчитав себя Богом, полагая, что справится и победит. Но жизнь - хитрая сучка, она не терпит, когда победителем выходит кто-то другой, к тому же, если этот другой слаб и только притворяется сильным. Я не притворяюсь сильным, но я и не слаб. У нас со старушкой судьбой контракт – я не мешаю ей творить со мной то, что она уже сотворила, а она продлевает мои дни. Медленно тени отступают, дыхание превращается в нормальное, а сердце больше не желает покинуть пределов околосердечной сумки. Поставить магазин на сигнализацию, опустить роллеты, потушить свет. Пункты плана выполнены. Сумерки опустились на Мюнхен, а воздух пропитан холодом и сыростью, несмотря на то, что уже май. Видимо весна в этом году не спешит вступать в полные права на территории континентальной Европы. Мой старый фолькс сверкает серебристым окрасом при свете первых желтых фонарей. Дорога до него всегда кажется мне вечностью, потому что слишком темно, слишком тихо, слишком пусто. Все добропорядочные немцы спешат домой, к семьям, теплому ужину, дешевому прокисшему пиву и разговорам ни о чем. Обывательское болото давно затянуло их добрую половину. Может быть, где-то в суетливом и шумном Берлине другие устои, устраивают карнавалы и парады, но в городах Баварии ценят традиции. Их чтут, как что-то само собой разумеющееся и никогда не подвергают сомнению свою умеренную жизнь. Может быть, это нормально, но тут опять всплывает вопрос об определении нормальности, а может, я просто слишком циник для того, чтобы принимать на веру услышанное и увиденное. Мои галлюцинации и те реальней, чем фальшивый парик парикмахерши из салона вниз по улице, чем добропорядочный семьянин Губер, имеющий замученную трудом в пиццерии и парой детей жену, а сам каждое воскресенье ходит в заведение мадам Розы, чтобы трахать молодых и менее принципиальных девушек, которым обедня в церкви не запрещает использование других поз, кроме миссионерской. Мои галлюцинации реальней, чем та сверкающая улыбка на устах родственников бабушки Роуз, к которым она стремится каждый вечер, но я там нежеланный гость. Роуз убеждает меня в обратном, но на их фальшивых вставных зубах скрипит слово «псих», а в карих и лупатых глазах читается страх, даже ужас, когда они замечают меня. Все, от ее старшего сына до его деток, боятся и презирают меня. Люди всегда боятся того, чего не понимают. Такова природа. Первобытные инстинкты – страх, голод, продолжение рода. И как такое дерьмо может быть двигателем прогресса? Я все же законченный циник, но мне это нравится, ибо я знаю что-то такое, чего не знают они. Они не спасутся, отбивая поклоны на обедне в воскресенье, а после проходя мимо нищего, просящего пару монет. И благочестивые жены не станут столпами веры, потому хоть раз в жизни, хоть одна из них оскверняет себя грешными мыслями, действиями и покупает кружевные повязки. И нет, я не атеист. Прости меня, Боже, за такие мысли. Но мы ведь знаем, что фарисейство и лицемерие хуже открытого греха. Разве Бог это не любовь, милосердие и сострадание. А они, те кто молятся тебе раз в неделю, а в остальные дни недели поглощают продукты коммерции и брезгливо морщат лица, ступая по улице, и прячут глаза при виде такого, как я, наивно думая, что лучше меня, только потому что жизнь не схватила их за зад. За моей спиной раздаются шаги, вызывая легкую волну паники в моем теле, но я заставляю себя ускорить шаг и превозмочь ватное онемение тела, уже хватаюсь за ручку машины, когда на мое плечо ложится тяжелая ладонь, а в глаза бьет страх, кровь пульсирует у меня в ушах: - Поговорим? И отступать некуда, я не успел.