Паническая атака (ПА) (вегетативный криз) представляет собой необъяснимый, мучительный для больного приступ тяжёлой тревоги, сопровождаемый страхом, в сочетании с различными вегетативными (соматическими) симптомами. Отечественные врачи долгое время использовали и используют сейчас термины «вегетативный криз», «симпатоадреналовый криз», «кардионевроз», «ВСД (вегетососудистая дистония) с кризовым течением», «НЦД — нейроциркуляторная дистония», отражающие представления о нарушениях вегетативной нервной системы в зависимости от ведущего симптома. Термины «паническая атака» и «паническое расстройство» имеют мировое признание и введены в Международную классификацию болезней 10-го пересмотра. В то же время наличие панических атак не обязательно означает, что у больного паническое расстройство. Панические атаки могут быть симптомами феохромоцитомы, соматоформных дисфункций, фобий, депрессивных расстройств, эндокринологических заболеваний, сердечных заболеваний, митохондриальных заболеваний и т. д.
О, вы, безликие массы, мнящие себя «великими»! Да, вы, серая обыденность, кричащая о своей уникальности, я обращаюсь к вам. Единственная ваша уникальность в том, что самомнение ваше зашкаливает. Оно как землетрясение с амплитудой колебания «я» в двенадцать баллов по шкале Рихтера. И все бы ничего, если бы это самомнение было безопасным для окружающих людей, но это далеко не так. Его опасность в том, что они уничтожают собой и своим фальшивым авторитетом настоящих личностей, истинные таланты, творческих ангелов, которые слишком ранимы и слабы, чтобы бороться против таких вот людей. Слепая ненависть – это все, что я чувствую к таким людям. Бессильная ярость и наступление апатии, будто тебя выпотрошили, как индейку на День Благодарения. Ненависть. Ненависть. Ярость. Апатия. Бессилие. Ненависть. Круг замыкается, история повторяется. Наверное, вы задаетесь вопросом, а почему я стал таким, живущим в ненависти и ярости, обращающим свой взор на таких людей? Вы же знаете ответ… Меня зовут Джерард Уэй, мне двадцать один год, и я сломан, как последняя заводная игрушка. Я уже говорил, как ненавижу сам себя и свои слабости, неумение преодолеть страх и эту чертову слабость. Иногда мне кажется, что похожу на героя Кафки – Замзу. Я лежу, замкнутый в своей комнате-скорлупе, просто предаваясь бесполезным размышлениям. Ожидаю, пока придет некий аналог его сестры и сметет мой иссохший трупик в сточную канаву. Я с первого взгляда не возлюбил этого человека. Меня раздражают его яркие глаза, полные жизни. Меня выводят из себя его движения – порывистые, резкие, сильные. Я ненавижу его, потому что он так не похож на мертвого меня. Он живой. Сейчас эти глаза буравят меня тяжелым взглядом, прожигая кислотные дыры на моем теле. А его рука все еще на моем плече. И я чувствую всю тяжесть, которую передает мне он с этой кинетической энергией своего тела. - Поговорим? – повторяет он свой вопрос, а в моей голове начинается сложный мыслительный процесс, который запускает все стартовые механизмы – от желания закричать до желания убежать и ударить. Но я продолжаю молчать, ощущая постороннее присутствие на моем теле. Это раздражает и пугает одновременно. - Поговорим, Джерард? – повторяет он свой вопрос в третий раз, и начинает сканировать меня непонимающим взглядом, будто перед ним слабоумный или психически больной. Хотя так оно и есть. На данный момент мой страх, который живет на каждом синапсе, превращает меня в слабоумного. Калейдоскоп из мыслей и слов все еще не хочет складываться в связную речь. Они кружатся, кружатся, как остатки цветного картона, который подхватывается ветром, и вот они уже на полу. В детстве я часто мастерил из такого картона. У меня были ножницы с тупыми краями, предупреждающими порезы. Смешно немного, но меня с младенчества оберегали от любой опасности, как какое-то сокровище. А теперь я даже не звоню родителям, меня просто не хватит на то, чтобы смотреть в их глаза и видеть там жалость и даже немного брезгливости, а еще тонны тяжелого разочарования. Я, кажется, вспоминал о своих детских ножницах. У них были чертовски неудобные ручки. Еще у меня была папка с этим плотным цветным картоном и клей, который склеивал пальцы. Я еще помню это, но в последнее время канал памяти, отвечающий за эти воспоминания, ускользает от меня, появляются помехи и белый шум, сменяющийся тремя основными цветами – черным, белым и красным. И больше нет цветного картона. И клея. И улыбки матери. И тепла. - Джерард, ты в порядке? – он слегка сжимает мое плечо. И данное место соприкосновения начинает гореть, несмотря на ткань толстовки и рубашки под ней. - Наверное, - выдавливаю я из себя слово, как выдавливаешь зубную пасту из тюбика, когда она там заканчивается. - Я хотел с тобой поговорить, ты не против? – его губы разъезжаются в улыбке, будто на это есть очевидные причины. - Я не знаю, а стоит? - Ты уверен, что ты в порядке? – настойчиво переспрашивает он. - Я никогда не в порядке, - вырывается из меня быстрее, чем я успеваю подумать. Никогда прежде я не произносил очевидных вещей вслух. - Так, - протягивает этот человек. – Мне это не нравится. - А мне не нравишься ты, но глотаю слова. Их и так слишком много. - Пойдем, - крепкая рука обхватывает мое запястье с такой бесцеремонностью и улыбкой, не сулящей ничего хорошего. - Я никуда не пойду, - меня охватывает необъяснимая злость и дрожь, а в висках стучит пульс. Мое тело шатает, то ли от страха, то ли от голода - я не ел ничего со вчерашнего вечера. - Джерард, не спорь со мной, пожалуйста, - веско произносит он, а его рука все крепче сжимает мое запястье. – Пойдем, - Фрэнк, или как там его, вспоминаю я имя, нагло подталкивает меня под спину, прочь от моего автомобиля к своему. И во что я только ввязываюсь?*********************
Молчание обволакивает нас. Сгущается. Оно почти осязаемо кончиками пальцев. Оно удушающее и давит, будто стены лифта на страдающего клаустрофобией. Молчание имеет тягучую консистенцию и отвратительный горький запах. Ты принимаешь тишину, если таковая является парой к одиночеству. Но когда вас двое, молчание – страшное оружие. И потом раздается он. Выстрел. Кто-то нещадный нажимает на курок, и пробивает трещины в куполе тишины. Громкий треск, и все рушится, одновременно принося облегчение и тяжесть. - Я все знаю про тебя, - произносит мужчина напротив меня. Я снова забываю его имя, а мой разум концентрируется только на пуле, летящей в меня, и я не успею от нее увернуться. – Прости за резкость. Но твоя бабушка говорила, что тебя напрягает знание людей о тебе, о том случае, - тише добавляет он. – Мне кажется, я хотел бы, чтобы ты знал – меня не пугает и не отталкивает это, Джерард, - теперь тон стал тише и неуверенней. Мужчина петляет, словно заяц, пытаясь запутать следы. - Мне все равно, я только не могу взять в толк, зачем ты привел меня сюда, - обвожу рукой кафе. Это мертвое место, так напоминающее мне о том другом кафе. Такие же безликие стены с парой отвратительных картин, грязные занавески и крошки на клеенчатых скатертях мутно-салатового цвета. Удушающее тепло и запах пережаренного растительного масла вперемешку с дешевым кофе. Если не остановить поток воспоминаний, они во второй раз за вечер захлестнут меня. И виной будет этот детектив. - Так зачем? - Прости, не самое респектабельное место для тебя, правда? – он хрипло смеется и продолжает. – У меня просто здесь небольшое дело есть. Хотел двух зайцев, так сказать, - опять смеется и закуривает. - Сигареты этой марки отвратительны, - произношу я, когда едкий сизый дым раздражает носовые пазухи. - О, прости, ты не куришь. Я не подумал об этом, - извиняющимся тоном говорит детектив. - Не в этом дело. В Дорал ужасно дешевый табак, мусор, его совершенно не представляется возможным курить, - я достаю из кармана толстовки полупустую пачку красного Мальборо. Он смотрит на меня с непониманием, но все-таки вытягивает сигарету из пачки, тут же прикуривая ее. Я следую его примеру. - Твоя бабушка сказала, что ты можешь помочь. - Не понимаю о чем речь? Я не в силах помочь кому-либо. Я просто человек и просто живу. - Ей хватило пары снимков и символов, чтобы определить, что это не обычный псих, а все намного сложнее. - Тогда Вам стоит пойти к медиуму или еще кому-нибудь, а я не он. - Тогда что значат твои видения, - настойчиво говорит он. - Они о прошлом, о том, что было и не изменить. - А моя смерть тоже в прошлом? – насмешливо спрашивает он. Для человека, который говорит о собственной смерти, он чересчур легкомыслен, а это наводит меня на мысль, что он не верит. Жгучая волна обиды и жалости к самому себе окатывает меня, заставляя дрожать изнутри. Снисходительная улыбка и пронзительный взгляд, будто пытающийся просмотреть меня насквозь, найти подтверждения своей правоте. Перед ним больной человек, к которому следует проявить такт и терпение, ведь какая-то часть его все равно полагает, что я могу оказаться полезным. И внутри происходит маленький атомный взрыв. Люди - все такие жалкие лицемеры, притворство на каждом шагу, мы задыхаемся в нем. Мы могли бы стать великими, но вместо этого ступаем на самый легкий путь, который неизменно приводит к краху. Жалкие критики, страдающие от своей обычности, но достаточно трусливые, чтобы не признаться в этом. И пусть, желая вам, чтобы улыбающийся лицедей с разлагающейся душой вечно смотрел на вас из расплавленного песка, именуемого зеркалом. Пустота поглотит нас, проглотит, как удав кролика, и не подавится. Она всемогущая. Я резко поднимаюсь из-за стола, так что голова начинает идти кругом, но мне привычно данное состояние, поэтому я не смотря на своего собеседника, кидая несколько евро на грязный стол, и направляюсь к выходу. Каждым позвонком чувствую, как в спину мне летят молнии недоуменных взглядов детектива. И когда моя рука брезгливо касается потертой металлической ручки дверей, горячая ладонь снова ложится мне на плечо, вызывая неприятное ощущение у меня в животе, словно комок кислой рвоты подкатывает к горлу. Безмолвный крик так и остается безмолвным, а стены начинают шептать. Абстракция из кусков улицы с желтыми фонарями и жаркого воздуха забегаловки образуется у меня в голове, а тело пронзает вспышками воспоминаний. Горячие руки и запах эфира, тихий шелест шелковой ткани, негромкий вскрик и состояние невесомости. - НЕ ТРОГАЙ МЕНЯ! – громко кричу я и в панике выбегаю из кафе. К счастью, он не следует за мной. Чуть позже, когда паника отпускает меня, я понимаю, что в бреду достиг своего дома. Меня еще потряхивает, и чтобы избавиться от этого, мне нужна новая порция саморазрушения. Несколько алых полосок, пожалуй, сегодня они должны быть особенно глубокими, чтобы прийти в себя, боль нужно сделать сильнее. И упоительное чувство эйфории, когда красная жидкость из поврежденных тканей скапывает на только что почищенный ковер кухни. Кажется, я засыпаю там же, погружаясь в милосердную тьму без сновидений.