Way to self-destruction

Прострация (лат. prostratio, от лат. prosterno) — недостаточно четкое медицинское понятие, обозначающее крайнюю степень изнеможения, расслабленности, упадка психической активности. Возникает при тяжелых инфекционных заболеваниях, отравлениях, чрезмерном истощении, после внезапных нервных потрясений. Внешне сходными с прострацией являются различные виды общей слабости

Меня охватывает паника. Мое небо снова серое, несмотря на то, что за окном светит яркое солнце. Закипает чайник, завариваю кофе. Его бодрящий аромат приводит растрепанные чувства в порядок. Утро сходит с ума, выжигая меня раскаленными лучами солнца уже с восьми часов. Воздух душный, в нем витает запах приближающейся грозы. Второй с начала мая. Я иду до остановки пешком, потому что моя машина осталась у магазина из-за вчерашних событий. Солнечные очки закрывают опухшие из-за отсутствия сна глаза, а темно-бордовая толстовка и напульсники прячут мои изрисованные запястья и предплечья. Утренний час, автобус наполняется разношерстной публикой. Дети, спешащие в школу, рабочие, офисные сотрудники среднего звена, пожилые люди, едущие на рынок. И я. Имя мне - страх и одиночество. Мое небо всегда серое, затянутое тучами в преддверии дождя. И еще не ясно, пойдет ли он, или добрый ветер разгонит тучи, а город устоит перед завесой воды. А неизвестность убивает, выжигает все внутри тебя, оставляя после себя лишь поле. И ты живой труп, но где-то в глубине теплится надежда на лучшее, какая-то почти слепая вера в спасение. Она не поддается объяснению, анализу, ее не разложишь по полочкам. Она просто есть. И чаще всего оказывается правой, но не в моем случае. Автобус трубно урчит и распахивает свои двери передо мной. Моя остановка, залитая солнцем и в окружении деревьев с изумрудной листвой. И так хочется сбросить с себя мрачное и вдохнуть полной грудью, но меня держат крепкие цепи моих страхов и воспоминаний. - Доброе утро, Джерард. Я была удивлена, когда обнаружила твою машину на парковке. Что случилось? Ты же не ездишь общественным транспортом, - тараторит Роуз. - По твоему совету этот полицейский пристал ко мне вчера со своими делами, - отвечаю я, снимая очки. Снова кто-то сдвинул баночки с ароматическими маслами. Я начинаю раздражаться, когда вещи не на своих местах. - Так Фрэнк все же поговорил с тобой, а что ты? - Он не говорил со мной, а проводил анализ правдивости моих слов, скептически относясь к ним. И эта дурацкая жалость в его пронзительном взгляде. Он пугает меня, Роуз. Я не хочу больше видеть его, - говорю я, возвращая склянки на место по размерам. - С чего ты взял, милый? – бабушка подходит ко мне, проводя рукой по волосам. Склоняю голову, я ненавижу этот жест. Он тоже буквально кричит о жалости. - Потому что, - резко отвечаю я, перехожу к книгам, которые покрылись легким слоем пыли за два дня, что я не вытирал с них ее. - Джерард, ты портишь весь антураж моего магазинчика, дорогой, - смеется бабушка Роуз, как всегда сделав вид, что не замечает моей резкости. Когда-нибудь я попрошу прощения за все свои срывы и резкости, когда-нибудь, когда буду достаточно смел, чтобы открыться и показаться. Пробиться сквозь толстый слой асфальта на мостовой, как тот одуванчик. Когда-нибудь. Никогда. Я не цветок, а моя оболочка не асфальт, она намного прочнее, эластичнее. Через нее не проткнуться с внутренней стороны, а с внешней помощи ждать неоткуда. День проходит. Его сменяет прохладный вечер. Дождь так и не пошел, а значит, ласковый ветер победил в этом сражении. Роуз сосредоточено записывает приходы в толстую черную тетрадь с потрепанными пожелтевшими от времени листами. Она категорически не признает современных технологий и телефоном пользуется с большой неохотой. Колокольчик звенит в сто первый раз за сегодня. Да, я считаю. Это успокаивает нервную систему, необходимо приводить в порядок дела, случающиеся за день. Я отрываю взгляд от стойки, на которой в косых лучах закатного света видны разводы от плохого полирующего средства. Столешница выполнена под мутно-зеленый мрамор. В дверях стоит Фрэнк Айеро – надоедливый полицейский. Мне кажется, или это моя паранойя, что бабушка переглядывается с ним, и на ее губах, покрытых сиреневой помадой, зажигается хитрый замысел? Или это все же моя паранойя? - Добрый вечер, Роуз. Джерард, - я не отвечаю на его приветствие. Его для меня нет, я не вижу там в дверях фигуры мужчины, не слышу хрипловатого голоса, не чувствую аромата его парфюма. Там просто собрание молекул, движущихся по пространству. И все. - Добрый-добрый, Фрэнк, - мурлычет эта женщина, еще больше убеждая меня в том, что она задумала это специально. - Джерард, я могу с тобой поговорить? - обращается полицейский ко мне. Я бросаю на него беглый взгляд. Он сегодня выглядит не таким дерзким и самоуверенным, скорее наоборот. Все такие же - или те же - черные джинсы, рубашка и атласный галстук светло-сиреневого цвета. - Не думаю, что… - но мне не дают закончить фразу. - Джерард, - строго произносит бабушка, а я смотрю на нее, пытаясь передать все свои эмоции, но их никто никогда не поймет и не примет. Мне остается только кивнуть, натянуть рукава толстовки на самые ладошки и проследовать за детективом на улицу. Неловкое молчание повисает в воздухе. Пронзительный взгляд буравит меня, заставляя желудок скручиваться в почти болезненном спазме, а голова наливается свинцом от проступающей паники. Внутри словно что-то агрессивное, имеющее острые когти и зубы рвет сердце на части в попытках прорваться наружу. Пульс стучит в висках, легкое головокружение перерастает в полный хаос, а дышать все труднее и труднее. - Джерард, ты в порядке? – доносится до меня издалека, из параллельной реальности, где люди радуются новому дню и солнцу, пьют отвратительный кофе и жуют свои булки, отправляются на работы без страха быть настигнутым паникой и страхом. А я тут. В своем непрекращающемся кошмаре, под постоянным давлением изнутри и извне. Я существую физически в этой «правильной» реальности, а ментально давно погребен в своей голове. И я понимаю это, но мне не хватает сил и смелости признать, что мне просто нужна помощь. Нет, помощь значит жалость, а я ненавижу это! Доведенный до отчаяния, когда колени подгибаются от страха, а в районе солнечного сплетения ноет и щемит, язык присыхает к воспаленному небу, а сигаретный дым заменяет мне воздух. Эти действия на автомате – смятая пачка сигарет, вспышка света зажигалки, подкуренная никотиновая отрава. И при этом мои руки трясутся, как у эпилептика, мои глаза начинают слезится, но не от слез, а от раздражения слизистой слишком крепким дымом сигарет. Рот жадно хватает этот смог, а я погружаюсь в свой амок. Безумен и несчастен. Потерян и вечно одинок. Мне кажется, что на этот раз мне не поможет даже это. Страх настолько сильный, что меня начинает трясти. Я прислоняюсь к стенке магазина, находя в ней кратковременную опору физическому телу. Но где мне найти опору для моей измученной души? - Эй, Джерард, что с тобой? – горячие ладони касаются моих щек, будто ожоги. Воздуха резко не хватает, сердце заходится в прыжке и падает куда-то на уровень желудка. Сквозь туман я слышу голос этого детектива, он звучит так размыто, а сознание покидает меня. Наверное, я оседаю по стене магазина. Наверное. POV Frank - Роуз! – я кричу, не на шутку перепуганный состоянием парня, которого трясет, как в эпилептическом припадке. Я никогда такого не видел, а дерьма в своей жизни я повидал немало. Он болен. Он серьезно болен, и до этой минуты я еще питал сомнения в словах Роуз, а также в нелогичном поведении парня, но теперь я понимаю. Мое сердце сжимается от жалости к этому человеку, которого лишили детства, а он сам себя лишает молодости и нормальной жизни. - Роуз! – повторяю я свой крик. Женщина неторопливо выходит из помещения, но ее лицо тут же приобретает бледный оттенок, когда она видит Джерарда, который все так же прижимается к стене, а его тело судорожно дергается. - Господи, милый, - она подлетает к нему, обхватывая лицо ладонями, и нежно поглаживает его скулы. – Джерард, солнышко, ты слышишь меня? Кажется, парень приоткрывает глаза, но тут же начинает оседать по стене вниз. Я не даю ему этого сделать, подхватывая его за талию. - Побудьте с ним, Фрэнк. Я принесу воды и его таблетки. Я молча киваю, измеряю пульс, который зашкаливает. На бледной коже проступает испарина, а губы полностью обескровлены. То ли от того, что он от природы бледен, то ли от этого приступа паники. Меня не отпускает навязчивое чувство вины, что я послужил причиной запуска какого-то механизма внутри мальчишки. Отчего он воспринимает мое общество так болезненно? Ни о каком сотрудничестве не может быть и речи. Я снова все порчу, понимая, что влетит мне от шефа за проваленное дело. Когда предыдущий старикан-скептик ушел на заслуженный отдых, его заменил Крамер, и его взгляды кардинально отличаются от взглядов предшественника. Пока Роуз копается в магазине, я продолжаю поддерживать бесчувственное тело парня, имея возможность рассмотреть его с такого близкого расстояния. Он хорош. Чертовски хорош. Высокие округленные скулы придают лицу выражение детской беззаботности, но пролегающая морщинка вдоль лба сводит на нет это выражение, говоря о глубоких тревогах, скрывающихся за этим. Немного впалые щеки цвета первого снега, бледные губы, но даже сквозь обескровленность проступает их нежный розовый цвет. Длинные загнутые ресницы подрагивают, как крылышки бабочки. Да, он не просто хорош, Джерард потрясающе красив. Пока я погружаюсь в размышления об этом, бабушка парня выходит со стаканом воды и парой цветных пилюль. - Что это? – спрашиваю я. - Антидепрессанты, транквилизаторы, нейролептики… - подавленно почти шепчет женщина. А мои глаза, кажется, полезли из орбит. - И кто ему прописал эту отраву? - Сам он себе и прописал, - еще более удрученно говорит она. - Как? - Когда-то психиатр и назначал ему несколько из них, но потом Джерард отказался ходить к нему, а память о лекарствах осталась. Он болен, Фрэнк. Серьезнее, чем может казаться, - продолжает она, а в ее голосе звучит неподдельная боль. Я придерживаю парня за голову, пока Роуз впихивает ему таблетки, подносит стакан с водой. - Джи, давай, родной мой, глотай, - парень слабо стонет и выполняет ласковую просьбу женщины. Остальную воду она выливает на платок и начинает вытирать лицо Джерарда. - Фрэнк, мне право неудобно Вас просить, но сама я никак не могу. - Да, Роуз. - У меня семейный ужин по случаю дня рождения моей внучки, а Джерарда нужно отвести домой. И к тому же побыть с ним рядом некоторое время, пока он не придет в себя, а я… - Вы не можете. - Совершенно верно. - Джерард, я так понимаю, на торжество большой семьи не приглашен, - не знаю отчего, но во мне начинает бурлить злость. - Да, - тихо выдыхает она. – Понимаете, Джерард… он и сам не любит общества и шума, а тут… - Можете не объяснять, - прерываю я ее, ощущая, как гнев заполняет каждую клеточку моего тела. Парень нуждается в поддержке родных людей, а они отвернулись от него. Это омерзительно. Даже мне, постороннему человеку, до безумия жаль парня, откуда-то возникает желание укрыть его от всего мусора этого мира. Он такой хрупкий и нежный, что это компенсирует всю несносность его характера. - Я отвезу его домой и побуду там столько, сколько нужно. Это кощунство оставлять его одного в таком состоянии. - Спасибо Вам, Фрэнк. Я в долгу перед Вами, любая помощь, которую могу оказать, не стесняйтесь, спрашивайте. - Спасибо, Вы же говорили, что Джерард поможет мне лучше. - Это безусловно, но если он не захочет, тогда я к Вашим услугам, - она облегченно улыбается, скорее всего, ее тоже напрягает такое отношение к мальчику. Ибо видно – Роуз любит парня. Я полностью беру парня на руки и подношу его к своей машине. - Откроете мне дверь, Роуз? - женщина поспешно кивает и открывает дверцу заднего сидения. Я укладываю парня туда, подкладывая под голову старый плед, оставшийся еще со времени поездки на природу. - Еще раз огромное спасибо Вам, Фрэнк, - снова раздается над моей головой, а я думал, что Роуз уже ушла. – Вот держите, сумка Джерарда. Ключи в боковом кармане. Адрес… - Я знаю его адрес, - перебиваю ее я. – Не стоит благодарить, - эта женщина во мне вдруг тоже начинает вызвать неприязнь. Фактически, она передает своего больного внука в руки человека, которого знает несколько дней. А если я маньяк-убийца. Хорошо, что я знаю себя, а она? Как она может верить мне? Вдруг опять просыпается желание защитить. Так всегда было с самого детства. Я довольно задиристый, за словом в карман не полезу, и драк не избегал. Вступался за более слабых, тягал бездомных щенков домой, отчего стонала мама. И такое же чувство, только в разы сильнее, во мне вызывает этот парень. Мы доезжаем быстро, в вечерний час на улицах Мюнхена нет пробок, особенно после восьми. Дом Джерарда находится на милой тихой улочке, которая утопает в яблоневых деревьях. Мне сразу начинает нравиться это место, в отличие от моей квартиры в центре, где шум-гам и ссоры соседей. Аккуратный газон, вымощенная белыми камнями дорожка и простая деревянная дверь со стальной ручкой. Я сначала открываю двери, потом возвращаюсь за парнем, который теперь, в мерцающем тусклом свете желтых фонарей, выглядит несколько лучше. По крайней мере, его дыхание и пульс пришли в норму. Я заношу его внутрь, благо сразу же вижу, где находится гостиная – прямо от двери. Комната такая же уютная, как и сам домик, и улица. Немного темновата из-за задернутых плотных портьер шоколадного цвета. Посередине стоит столик, на котором размещаются журналы и пульты от стерео-системы и телевизора, что стоят на большой тумбе напротив дивана. Сам диван выглядит очень мягким и комфортным. В ряд выстроены подушки, мне кажется, что Джерард вымерял сантиметром их расположение, прежде чем разместить их. Укладываю парня на этот самый диван, под голову пара подушек. - Прости, друг, но твою идеальную симметрию придется нарушить. А где у тебя плед? – спрашиваю я, понимая, что он мне не ответит. - Ладно, сам найду. Шерстить по чужим комодам – беспринципно, но, учитывая мой опыт в этом, совесть услужливо молчит. Плед обнаруживается в самом нижнем ящике комода. От мягкой кашемировой ткани веет едва уловимым ароматом фиалок. И вообще в самой комнате присутствует этот приятный аромат, а в моей - все прокурено и несет сгоревшей яичницей. Накрываю Джерарда, аккуратно, стараясь не разбудить его, хотя это навряд ли. Теперь он выглядит еще более хрупким и ранимым. Есть такое слово, которое точно охарактеризует его – вызывающий желание защитить, потому что также вызывает желание обидеть, вследствие своей беззащитности. Он вдруг открывает глаза, его взгляд такой ясный, даже при слабом свете боковой лампы, словно не его мучил приступ еще час назад. - Что Вы… здесь делаете? – хрипло спрашивает он. - Парень, ты что, ничего не помнишь? - ответом мне служит недоуменный взгляд. – Ты потерял сознание, но сначала до чертиков меня испугал своим припадком, - я силюсь улыбнуться, чтобы развеять тягучую обстановку. - Это я помню, но почему Вы здесь? - Твоя бабушка не смогла отвести тебя домой, у нее дела. А я мог оставить тебя валяться без чувств на асфальте перед магазином? - я вопросительно приподнимаю бровь, смотря, как испуг разливается по лицу парня. Он снова становится белым, как мел, отчего темные волосы и ресницы еще заметнее. - Нет, пожалуйста, - тихо шепчет он, а я отвешиваю себе здоровенную оплеуху со всего размаха за дебильное чувство юмора. - Эй, Джерард, ты чего? – сажусь рядом с мальчишкой, хочу взять его за руку, но потом вспоминаю, что он не любит чужих прикосновений. – Это я шучу так, Джерард, ну, - все же желание коснуться тоненьких пальцев пересиливает. На удивление, парень не вздрагивает и не отскакивает от меня, как от бубонной чумы, но взгляд становится стеклянным, таким, будто Джерард уже не здесь. - Тебе плохо, Джерард? Скажи что-нибудь! - Там есть только три цвета. Да, три цвета и холод. Я ненавижу холод, но он любит меня. И преследует, - бормочет он, как в бреду. Ситуация напрягает меня еще больше. Это как нужно покалечить психику человека, чтобы он превратился в такое? - Джерард, какой холод? Тебе холодно? – он не отвечает. Только продолжает бормотать, но уже бессвязные слова. Его тело дрожит, не так, как час назад, но это мелкая дрожь, а рука в моей руке становится ледяной. - Господи, Джерард, что с тобой? - насчет этого Роуз меня не инструктировала. Отпускаю парня, быстро набираю номер его бабушки. На том конце долго не берут трубку. - Да. - Роуз, это Фрэнк. - Что-то с Джи? - Не знаю, нет, то есть, да. Он смотрит стеклянными глазами и бормочет какой-то бред? Что мне с ним делать? - Как бы грубо не прозвучала моя следующая фраза, но это помогает лучше всего – залепите ему пощечину, чтобы он проснулся, вышел из этого состояния. Правда, очень шокирующе. Боюсь, что если я его ударю, то на такой тонкой белоснежной коже останется синяк. - Я… попробую, - Роуз кто-то зовет, и она отключается. - Джи, можно я тебя так буду называть. Мне больше нравится сокращенный вариант твоего имени. Прости за следующее, - я слегка размахиваюсь и оставляю пощечину на щеке парня. Он вздрагивает и выдыхает. - Норма? - Прости, - шелестит он. - Не пугай меня так. Я с тобой поседею за один только день. - Не стоило соглашаться, можешь просто уходить. - Нет, дружочек, от меня не отделаться, хотя бы пока я не буду уверен в том, что ты в норме. Договорились? - Да. - Вот и ладненько. Где у тебя кухня, мне кажется, нам следует выпить чая. - От входа налево. Только аккуратно. Там ковер, пожалуйста, не разливай на него чай. Иначе мне придется снова чистить его не по графику. Я застываю в дверях, шестеренки моего мозга ведут активную борьбу между собой. Одни кричат – Айеро, ты идиот, который вляпался в историю с психически ненормальным человеком и кучей комплексов и проблем; другие же, более человечные, утверждают противоположное – посмотри на него, с твоим появлением у него добавится еще проблем. Уже добавились. Посмотри, он будто маленький загнанный котенок, которого выгнали на улицу под дождь голодным, без надежды на возвращение в теплый дом. Ну у меня и сравнения. - Знаешь, ты, наверное, первый человек, который останется в этом доме на ночь, - произносит парень более твердым голосом. И мне почему-то льстит сей факт.