And Then a Bit

Так верь же, что чувства могут прожить сами собой — совсем без защиты Верь, что они устоят — так здорово иметь то, что у нас есть Когда я смотрю на нас с высоты Я понимаю, что мы идеально подходим друг другу Marie Key — «Uden Forsvar»

Честно. Никогда ещё Луи так не нервничал перед концертом. Ни разу. Ни в своё первое выступление, ни в присутствии самой огромной толпы — никогда. Сейчас они все за кулисами, готовятся к шоу, и Гарри здесь, прямо здесь, очень близко — Луи несколько дней не был к нему так близок, и, честно говоря, он выглядит жутко, выглядит так же жутко, как на тех снимках после появления в аэропорту Лос-Анджелеса, и это переворачивает всё у Луи в животе, потому что ему не хочется, чтобы Гарри так выглядел. Не хочется, чтобы Гарри выглядел так, будто кто-то прикончил его щенка, особенно когда существует шанс, что Луи является живой причиной его состояния. Как бы то ни было, чего бы это ни стоило, Луи всё исправит. Какой бы финал им не предстоял, любыми средствами, он отыщет способ снова сделать Гарри счастливым, даже если Луи придётся переехать в Тимбукту. Да, здорово, когда у тебя есть цель. Гарри решительно не признает его присутствия, не то чтобы Луи ожидал другого, учитывая старания Гарри не проводить с ним время последние несколько дней. Это одна из наиболее веских причин, которая заставляет Луи думать, что он всего в шаге от самого дебильного поступка в своей жизни, но… впрочем, без боли нет побед, так ведь говорят? Хотя подобная ситуация не совсем подходит под данное выражение, или же… вообще-то подходит, но больше в смысле «без риска для сердца и массового унижения не будет и достижения — и даже тогда нет гарантии на победу: всё может провалиться, предательски треснув неудачным результатом в лицо, и обернуться худшим решением за двадцать пять лет твоей жизни». Господи. Луи даже не уверен, что все его усилия кончатся чем-то вменяемым. Либо его план сработает, и это окажется грёбаной лучшей идеей на всём белом свете, либо нет, и завершится всё концом семилетней дружбы, семи лет с Гарри — наиважнейшей частью его жизни. Ну вообще-то не совсем так, вряд ли существует хоть что-то, способное отнять у Гарри данное звание, пожалуй, он навсегда останется самым значимым в жизни Луи, но сам Луи однозначно перестанет что-либо значить для Гарри. В голове нет ни единой мысли о том, как выкручиваться, если план не сработает, да и вряд ли Гарри захочется. Ну, Луи мог бы оправдать свой поступок запланированной шарадой, ведь все считают, что они расстаются, так почему бы и нет, но… есть подозрения, что Гарри не купится на такое и что, несмотря ни на что, придётся признаваться в безрассудной любви к лучшему другу, признаваться в любви по типу «вот бы провести с тобой каждую секунду жизни с этого момента и до конца света», и Луи находит, что он, в общем-то, вовсе не против. Довольно унизительно сообщать Гарри об этом, когда он так отдалился, но теперь, когда Луи набрался смелости себе в этом признаться, когда всё прояснилось, шансы скрыть это сходят на нет, даже если бы ему сильно хотелось. Он невыносимо устал от секретов и полного отсутствия честности, и неважно, что чувствует Гарри: если им хочется вернуть хоть какой-то шанс на восстановление отношений, возможно, самое время во всём сознаться. Впрочем, наверняка существуют более уместные способы справиться с ситуацией такого рода, но… что ж. Играй по-крупному или сиди дома, в самом-то деле. Плюс ко всему остальные парни тоже подписались на эту затею, и Луи остаётся надеяться, что друзья остановили бы его от совершения самой большой, позорнейшей ошибки всей его жизни. Верно. Однако это не значит, что он не волнуется, не значит, что не в полнейшем ужасе, не значит, что его не тянет проблеваться и провалиться под землю. Наверное, от него исходит грозная атмосфера в духе «ближе не подходить», потому что все оставили его одного, и в каком-то роде Луи им за это сильно благодарен, потому как не до конца уверен, покинут его рот конкретно слова или рвота, когда кто-нибудь задаст очередной вопрос, к тому же в данный момент возникают сомнения относительно его адекватности. Он сидит на диване, к счастью, в полной готовности выйти на сцену, видок за последние несколько дней изменился не сильно, голова покоится у него на руках, пока он одержимо пробегается по пунктам своего плана, исполненный решимости не облажаться. Это был бы кошмар, просто кошмар, лучше всего избегать мыслей об этом. Сердце колотится так отчаянно, так быстро, что на груди должен остаться синяк. Хочется отсюда слинять, просто бежать, бежать и бежать, пока не откажут ноги, пока Луи не свалится на землю в надежде оказаться отсюда как можно дальше. Боже, о чём он только думал, когда придумывал этот план? Ах да, он вообще-то не думал. Решения в его жизни никогда ещё не принимались так быстро, едва ли на это ушло несколько жалких секунд, прежде чем он постучался в дверь к Найлу, умоляя о помощи. Луи понятия не имеет, что бы он делал без Найла. Бесподобного, мать его, Найла, который бросил всё, что было у него в ту секунду в руках, чтобы помочь Луи, который поставил в известность Зейна, и Лиама, и всех остальных, кому нужно было узнать, чтобы Луи не пришлось брать на себя ещё и это, который попросту понял, что Луи был чертовски напуган и нуждался в огромном количестве времени, чтобы случайно не вспыхнуть под накалом эмоций и нервов. Проблема вот в чём: это всё равно что позволить вампиру поцеловать себя в шею и искренне верить, что тот не укусит. Всё равно что вручить Гарри сердце с очаровательным бантиком на верхушке и открыткой с надписью «прошу, не разбей меня» и протягивать ему молоток. Луи доверяет Гарри, верит, что тот не причинит ему боли, и несмотря на то, что его друг никогда бы не поступил так сознательно независимо от того, как сильно он презирает Луи — потому что он, черт возьми, всё ещё лучший человек на планете, — всё может оказаться вне власти Луи, зависеть совсем не от его решения. Незаметно для него время пролетает очень и очень быстро, Пол объявляет, что пора вставать по позициям для выхода на сцену, для начала концерта, который, так или иначе, навсегда изменит ход жизнь Луи. Он поднимает взгляд со своих рук, на которых лежала его голова, и, упираясь локтями в бёдра, всего на пару секунд сталкивается с глазами Гарри. Тот смотрел прямо в него, он мог смотреть целую вечность — это всё, что знает Луи, и эти сведённые брови, некоторая задумчивость и… и встревоженный взгляд, словно он в самом деле беспокоится. В этом нет смысла, но всё, что известно, — они ловят взгляды друг друга, и Гарри выглядит лучше, Лу сотворила с ним настоящее чудо, и он смотрел на Луи, смотрел до того, как заметил Луи, и Гарри не перестал, не отвёл взгляд, когда встретились их глаза, а продолжал смотреть ещё несколько секунд. После этого он отвернулся, отвернулся и встал на ноги, схватил свой микрофон и приготовился к выходу, а Луи до сих пор теряется и не помнит ничего, кроме факта, что ему нужно выйти на сцену и попытать удачу. Он обязан попробовать, по крайней мере, в таком случае можно будет точно сказать, что было сделано всё, что в его силах, чтобы разобраться в ситуации. На этот раз, когда они выбегают на сцену, всё складывается совсем по-другому, в отличие от прошлого концерта, ведь сейчас у Луи есть план. Он может оказаться дерьмовым и кончиться катастрофой, но Луи попытается; он приложит все свои усилия, и, если ему повезёт, всё сложится лучшим образом, а если нет… что ж, с этим придётся разбираться потом. Он поёт «Little Black Dress», вышагивая рядом с Гарри по сцене, поёт «Strong», поёт ещё много песен, и Гарри всё так же отказывается признавать его существование, но всё в порядке, ведь Луи и без того до предела взволнован. До кульминации остаются лишь вопросы из Твиттера, и, что ж, сказать, что Луи до смерти напуган, значит, не сказать ничего. Первой паре вопросов он не уделяет особого внимания, отдавая предпочтение машинальным ответам без энтузиазма, но, учитывая все обстоятельства, его можно за это простить. Его выбрасывает в реальность, когда Зейн громко зачитывает последний вопрос, перед этим немного прочистив горло: — О, этот простой, парни. Любимая футбольная команда? Найл? Найл берет время на размышления, притворяясь, что для этого ему требуется тяжелый мыслительный процесс. — Дерби, приятель, — отвечает он в конце концов, — боюсь, конкуренция им не светит. — Конечно, — Зейн тихо смеётся и, слегка развернувшись, поворачивается к Гарри. — Гарри? «Манчестер Юнайтед», — думает Луи, потому что все, и даже внучатая троюродная племянница, в курсе, что любимая команда Гарри — Юнайтед, а почему люди продолжают задавать вопросы, ответы на которых уже давно всем известны, Луи никогда не пой… — Донкастер Роверс, — отвечает Гарри, повергая всех присутствующих в абсолютнейший шок, в особенности Луи. Потому что… что? — Да, э-э, моя любимая футбольная команда — Донкастер Роверс. То есть Юнайтед как бы близка ко второму месту, но Роверс стала для меня довольно особенной. — Заняла особое место в твоём сердце? — подкалывает Лиам, пока Луи всё ещё слишком ошеломлён, чтобы понять, что вокруг него происходит. — Да, — ему слышится мягкий ответ Гарри. — Именно так, да. Ну и как это понимать? Гарри… Он пытается помириться? Он что-то задумал? Это такой способ поддерживать видимость? Потому что последние несколько дней его это, похоже, не особо волновало. Это его версия оливковой ветви? Луи бросает в его сторону взгляд, но Гарри всё ещё повёрнут к нему спиной, лишая возможности проанализировать выражение его лица. — Отличный выбор, — чудом произносит Луи, его голос непривычно мягкий и ласковый. Или не так уж и непривычно, учитывая, что он говорит с Гарри. — Думаю, тут я соглашусь с Гарольдом. — Естественно, ты согласишься, — Лиам ухмыляется, слегка покачав головой и пихнув его бедром с играющей на губах небольшой улыбкой. Луи вдруг вспоминает, что все парни в курсе, что произойдёт в скором времени, и… о Боги. Остальные ответы он вроде как пропускает мимо ушей, нервы разыгрываются настолько, что у него вряд ли вышло бы сконцентрироваться, даже если бы от этого зависела вся карьера. Как только Найл берётся представлять всем следующую песню, Луи подходит к своему фортепьяно, присаживаясь на банкетку, и пробегается пальцами по клавишам в попытке угомонить свои нервы. Это наладит или разрушит всё между ним и Гарри, и такой расклад… такой расклад чертовски пугает. Что, если он всё неправильно понял? Блять. Но нет, ребята не отнеслись бы с таким энтузиазмом к этой затее, если бы считали, что она доведёт его до инфаркта, правильно? Они бы что-то сказали, попытались остановить. Правда? Они бы однозначно не стали тратить часы на подготовку, репетируя с ним изменения в выступлении, Найл бы не согласился так просто, ни за что… нет. Луи опускает пальцы на клавиши, и, как только они приходят в движение, из фортепьяно в мягкой манере начинают доноситься начальные аккорды «Little Things». В ту секунду, когда он прикладывает к инструменту пальцы и принимается играть, его словно переносит в непонятное состояние дзен, где царит лишь необъяснимое умиротворение, все прошлые страхи исчезают и забываются. Но внезапно Луи не может сосредоточиться ни на чём, кроме того, как скользят его пальцы по клавишам, когда Зейн начинает первый куплет, ни на чём, кроме песни, кроме происходящего, кроме того, что вот-вот произойдёт, и он успокаивается, просто примиряется с тем, что скоро случится. Луи будет честен, очень честен — честен с собой, с миром и Гарри больше, чем, наверное, когда-либо за свою жизнь. Это странным образом освобождает. Первая половина песни ничем не отличается от обычной, и Луи вроде как кажется, что чем дальше, тем более и более явной должна становиться нервозность, но внутри на удивление только спокойнее. Он любит Гарри, безумно влюблён в Гарри и хочет провести с ним остаток всей своей жизни, он готов в этом признаться, готов к тому, что об этом будет знать весь мир, даже не желает держать такое в секрете. С началом второго куплета, куплета Луи, события принимают другой оборот. Луи молчит, поддерживая полную тишину, продолжает играть, как и положено, но ни слова не произносит. Ни малейшего звука, в точности как они репетировали. Вместо него вступает Найл. Луи наблюдает за Гарри, не может отвести от него взгляда, пока слова, которые предназначены исходить от Луи, взамен покидают рот Найла. You can't go to bed, Without a cup of tea, And maybe that's the reason, That you talk in your sleep, And all those conversations, Are the secrets that I keep, Though it makes no sense to me Найл справляется безупречно, но в его исполнении куплет звучит непривычно даже после бесчисленных репетиций всего несколько часов назад. Как только из Найла вырывается первое слово, Гарри вскидывает голову, чтобы посмотреть на Луи, как и следовало ожидать, в точно таком же замешательстве, как и все в огромной толпе. Его глаза ловят Луи, и тот ласково ему улыбается, пытаясь одним только взглядом передать всё, что невозможно выразить в словах, пытаясь убедить его, что всё в порядке, что всё идёт как надо, что всё под контролем. Луи не уверен в успехе, но Гарри по крайней мере, кажется, успокаивает, что Найл заменяет Луи не потому, что тот подался в бега. А это хороший признак, Луи так кажется. Гарри прерывает их зрительный контакт, отвернувшись, чтобы исполнить свою партию, и Луи не даёт себе огорчиться из-за потери того, что, вероятно, можно назвать самым очевидным взаимодействием между ними после разговора (если это вообще можно так называть) в коридоре на встрече с Modest!. Он не даёт себе огорчиться, потому что в кои-то веки допускает мысль о надежде на херову тучу взаимодействия после этого концерта, допускает мысль о надежде на то, что он действительно всё правильно понял, что, может быть, Гарри влюблён в него так же сильно, как влюблён Луи. Никогда в своей грёбаной жизни Луи не был так нетерпелив по отношению к песне: неизвестность буквально его убивает, и хочется побыстрее перемотать дурацкий припев, но в то же время он совсем, совсем не готов, ему нужна кнопка паузы, нужно остановиться, притормозить, вдохнуть поглубже и настроиться. Пора. Время пришло, сейчас всё изменится, и сердце Луи бьётся в бешеном ритме, наверняка в нездоровом, но сейчас его волнует совсем другое. Итак. Итак, он начинает. You'll never love yourself, Half as much as I love you, You'll never treat yourself right, darlin', But I want you to, If I let you know I'm here for you, Maybe you'll love yourself, Like I love you, Oh В ту же секунду, когда Луи начинает исполнять первую строчку из партии Найла, Гарри оборачивается, чтобы снова на него посмотреть, так резко, что у Луи возникают опасения относительно состояния его шеи. Он глядит на Луи, глаза большие от удивления, а Луи поёт. Он не отрывает взгляда от Гарри, смотрит прямиком на него, потому что поёт для него и хочет, чтобы тот без тени сомнения знал, что он, именно он — тот, кто нужен Луи, кого любит Луи. Потому что это правда. Самая настоящая. К тому времени, как партия Найла подходит к концу, по ошеломлённому виду Гарри становится очевидно, что меньше всего он сейчас в состоянии петь своё соло, поэтому Луи не может удержаться и не поднять уголки губ в маленькой свойской улыбке, предназначенной лишь для Гарри, когда продолжает петь за него. And I've just let these little things, Slip out of my mouth Не проходит много времени, и Гарри, кажется, наконец оживляется, тоже включается в песню, не отводя своих глаз от Луи, с такой глубиной во взгляде, которая уничтожает весь мир вокруг них, которая заставляет думать, что здесь лишь они, а не арена, забитая тысячами людей. Они поют в унисон, их голоса сливаются в безупречной гармонии, и Луи знает, каким-то образом, далеко на подкорке, что в толпе невероятно много кричащих фанатов, невероятно много людей стали свидетелями происходящего, но его мир вертится вокруг Гарри. Только Гарри. Cause it's you, oh it's you, It's you, They add up to Луи прекращает петь, удостоверившись, что Гарри теперь и сам может исполнить оставшуюся часть своего соло и что его позиция понята. Гарри в одиночку заканчивает песню последними двумя строчками, его глаза по-прежнему устремлены на Луи, и последний чувствует, как ещё красочнее в нём расцветает надежда, как заполняет собой всё его существо, жидким золотом перекатываясь по венам. Гарри улыбается ему, улыбка широкая и искренняя. Он улыбается Луи, смотрит прямиком на него, прямо в глаза, и поёт; поёт слова, которые Луи едва ли надеялся услышать в своих даже самых смелых мечтах. И это не то же самое, как если бы Гарри сказал это лично, но пока он смотрит на него как сейчас, это чертовски близко. Луи пока хватит и этого. And I'm in love with you, And all your little things. Концерт каким-то образом продвигается, а у Луи с плеч как будто сбросили гигантский булыжник, как будто ему вновь становится проще дышать. Им ещё столько всего предстоит обсудить, столько всего, но впервые за последние несколько дней он чувствует невероятное облегчение. Если он ничего не напутал, то Гарри в нём тоже нуждается. Тоже его любит, и это самое восхитительное ощущение в его жизни. Они точно нейтроны с протонами — вместе имеют гораздо больше смысла, чем по отдельности, вместе приобретают большее предназначение, вместе становятся чем-то значимым, и жизненно важным, и до чёртиков незаменимым, и пусть это провальная метафора, засудите его, потому что у него поехала крыша, плюс ему так ни разу и не посчастливилось сдать физику. Несколько песен Луи проводит практически в трансе, с улыбкой умалишённого увлечённо поёт свои партии, то и дело украдкой бросая взгляды в сторону Гарри, чтобы впоследствии обнаружить, как тот уже наблюдает за ним с отпечатанной на лице улыбкой. Внутри до сих пор хранится крошечная, малюсенькая доля сомнений — та его часть, для которой очень и очень сложно поверить, что Гарри способен ответить взаимностью, именно поэтому ни в одном английском словаре не найдётся достаточно слов, чтобы описать нахлынувшее на Луи облегчение, когда он заканчивает своё соло в «Something Great» и видит перед собой стоящего на коленях Гарри. На этот раз он не сразу вовлекает Луи в поцелуй, как это было обычно, и на протяжении нескольких секунд они просто смотрят друг другу в глаза. Гарри словно пытается отыскать в них что-то, но Луи бессилен и может лишь смотреть в ответ. Остаётся надеяться, что Гарри отыщет в его взгляде всё, что так страстно желает найти. Момент длится недолго — хотя для Луи целую вечность, — когда Гарри проводит носом вдоль его щеки, а затем обдаёт горячим дыханием его ухо: — Прошу, скажи, что это значит то, что я думаю, — голос достаточно громкий, чтобы расслышать его за криками ревущей толпы, и Луи прекрасно знает, что они одни задерживают целый концерт, знает, что огромное количество людей наблюдает за ними, знает, что стоит поторопиться, знает, что им следует подождать и обсудить всё, когда они останутся наедине в гостиничном номере. Он с нежностью отстраняет от себя лицо Гарри, обхватывая его своими ладошками. Смотрит ему в глаза, пытаясь каждой фиброй своего существа передать, как много значимости он вкладывает в слова, которые собирается произнести. Наклоняется, на мгновение касаясь лба Гарри своим, прежде чем отстраниться и прижаться губами к уху: — Я люблю тебя, — шепчет он, слова предназначены только для Гарри, и тот их слышит, Луи точно в этом уверен, потому что руки обхватывают его запястья, так просто, словно каждая частичка в теле Гарри была создана для Луи, и крепко сжимают. На мгновение он делает паузу, а затем добавляет, ведь это важное замечание: — Я влюблён в тебя. Я так сильно в тебя влюблён. Следующее, что он помнит, — к его губам прижимаются губы Гарри, впиваясь в них с особой настойчивостью, и это, блять, лучшее, что Луи когда-либо чувствовал. Наверное, это может значить «Я тоже тебя люблю». Луи не представляет, как ему пережить оставшуюся часть концерта, когда его всё время будто физически притягивает к Гарри, пальцы чешутся от желания к нему прикоснуться, обнять, овладеть. До завершения шоу ещё так много времени, так много, а Гарри здесь, прямо здесь, но Луи не может его схватить и похитить, как ему бы хотелось. И это настоящая пытка, которая вертится вокруг него, вокруг касаний пальцев, прицельных улыбок и воздушных поцелуев, но этого недостаточно; этого недостаточно, потому что сейчас Луи нуждается в нём, нуждается очень сильно, но он вынужден делить Гарри с многотысячной аудиторией. — Я быстро схожу пописать, ребят, — в спешке объявляет он в следующий перерыв между песнями, отчаянно нуждаясь буквально в трёх секундах, чтобы собраться с мыслями, пока он не испортил концерт демонстрацией своих нечеловеческих способностей и, перебросив Гарри через плечо, не упорхнул с арены. Покинув сцену, он тут же прислоняется головой к прохладной стене, радуясь, что рядом нет никого из команды, и вдыхает как можно глубже в попытке привести себя в чувства и утихомирить тысячи различных эмоций, которыми бурлит его тело. Он оживает, когда из мыслей его вырывает знакомая пара рук, прокравшаяся к его талии и крепко прижавшая к широкой груди. Луи откидывается назад и опускает руку себе на живот, чтобы переплести её с одной из рук Гарри. — Ты в норме? — выдыхает Гарри ему на ухо, сильнее сжимая ладошку. Луи кивает, зная, что Гарри наверняка почувствует шевеление у себя на плече. Луи в норме. Всё у Луи прекрасно, чудесно, волшебно. Невъебенно потрясно. Господи. Он разворачивается в объятиях Гарри, чтобы они стояли друг к другу лицом, и тот опускает ладони на его бёдра; руки Луи раскинулись по его твёрдым грудным мышцам, лоб упёрся в плечо. — Мне так много нужно тебе рассказать, — в конце концов проговаривает Гарри спустя, казалось бы, годы молчания, хотя лучше бы это длилось всего пару секунд, ведь их концерт в самом разгаре, и они ведут себя сейчас крайне непрофессионально. Луи поднимает голову, пересекаясь с глазами Гарри. — Ты ещё о стольком не знаешь. Вероятно, подобное заявление должно было вызвать всевозможные сигналы тревоги у Луи в голове. Гарри собирается объявить, что на деле у него четыре жены и семнадцать детей, разбросанных по всему свету? Он тайком женился на ком-то в Лос-Анджелесе? Записал их секс на видео и продал его Sugarscape? Выясняется, что Луи абсолютно плевать до тех пор, пока Гарри желает быть с ним, вряд ли хоть какое-то его признание сможет это разрушить. — Мне тоже, — вместо этого говорит он, потому что это правда, потому что ему ещё столько всего предстоит объяснить Гарри. — Нам нужно многое обсудить. Гарри кивает, колеблется лишь долю секунды, как будто переживает, что ему может быть не позволено, прежде чем слегка наклониться и оставить поцелуй на губах у Луи. — Я не смог сказать это там, Луи, но я тоже тебя люблю. Я люблю тебя очень, очень сильно. И это всё равно что услышать пение ангелов, или победить в игре под названием «жизнь», или… или что-то такое же удивительное. Это настолько невероятное, всепоглощающее и воодушевляющее чувство, что, Луи кажется, у него бы правда получилось взлететь, приложи он немного усилий. Слышать, как Гарри произносит эти слова, слышать их и осознавать, что они несут в себе не «дружище-друг-чувак-приятель» смысл, а значат «провести-остаток-вечности-вместе», наверное, лучшее из того, что Луи когда-то испытывал. Как же ему повезло. Одному Богу известно, чем он мог заслужить такую удачу, должно быть, он был чертовски безгрешен в какой-то из прошлых жизней. Господи, храни Иисуса. У него не вышло бы связать и пары слов, даже если бы от этого зависела его жизнь: он так перегружен эмоциями, захлестнувшими всё его существо, что они в любую секунду грозят расплескаться. И не то чтобы он этого не знал, потому как реакция Гарри на сцене показала, что Луи не был совсем одинок на любовном фронте (и, господи, блять, спасибо за это!), но слышать эти слова, слышать эти три коротеньких слова от Гарри… Никакие слова не опишут такое. Никакие слова. Никакие слова никогда не опишут то, что Луи чувствует прямо сейчас. Это лучше, чем получить три «да» на прослушивании, лучше, чем войти в состав One Direction, лучше, чем выйти в финал Х-Фактора, лучше, чем подписать контракт на запись, первый альбом, грёбаный стадионный тур, лучше, чем всё это вместе взятое. Ведь Гарри тоже любит его, тоже в него влюблён, может быть, тоже хочет провести с ним остаток жизни, хотя эту тему им, вероятно, ещё предстоит затронуть в процессе очень длинного разговора, который, несомненно, ждёт их в ближайшее время. За неимением слов, Луи притягивает к себе лицо Гарри, сплетая их губы и стараясь передать ими всё, что не способен выразить вслух. Как только концерт подходит к концу, они покидают место его проведения и оказываются в машине на пути к отелю: никто из них не горел желанием там оставаться и отвечать на расспросы ребят прежде, чем у них появится время обсудить всё наедине. Между ними молчание, пока они бок о бок сидят в салоне автомобиля, их бёдра крепко прижаты друг к другу, а пальцы переплетаются. И причина даже не в отсутствии слов, как кажется Луи, а скорее в большом их количестве. Он не представляет, с чего можно начать или что сказать, не представляет, к чему это их приведёт, но знает, что хочет оказаться там с Гарри. Всегда с Гарри, хочет видеть Гарри рядом с собой остаток предпочтительно всей своей жизни. — Прости, — в итоге произносит он, как только их машина подъезжает ко входу в отель. Луи даже не уверен, за что извиняется, если честно, но им овладела необъяснимая потребность выразить, насколько он сожалеет о каждой малейшей крупице боли, которую мог испытать Гарри. Гарри чуть разворачивается на своём сидении, чтобы смотреть Луи в лицо, автомобиль уже полностью обездвижен. — И ты меня прости, малыш, — отвечает он, поднимая руки, чтобы погладить большим пальцем вдоль скулы Луи. — Я тоже не был с тобой честен, и… нам… нам о стольком ещё нужно поговорить, просто… — Гарри прерывается, выражение на лице почти что болезненное, когда он наклоняется и соединяет их губы, целуя Луи лишь раз, жадно. — Я люблю тебя, — произносит он, в голосе твёрдость, а в глазах искры. — Я люблю тебя, — на этот раз мягче, — а ты любишь меня, да? Это главное. С остальным разберёмся вместе. Луи кивает и подаётся вперёд, в очередной раз сплетая их губы, но мягче. — Да, солнце. Я безумно тебя люблю. Гарри кивает и наклоняется, прислонившись лбом к его плечу и выпустив вздох, когда Луи проводит рукой сквозь его мягкие кудри в том месте, где они выглядывают из-под косынки. — Будем пробираться внутрь? — бормочет Луи, прижавшись губами к его волосам. — Там наверняка сейчас куча фанатов, наверное, стоит натянуть рабочие мины. Гарри едва напрягается, настолько незаметно, что Луи, скорее всего, и не заметил бы, не будь он так восприимчив к его телу. Он качает головой в отрицании и придвигается ближе, оставляя поцелуй на виске у Гарри. — Я не это имел в виду, малыш. Всё это по-настоящему, всё. Я имел в виду наши «пошли встречать фанатов» лица. Гарри кивает, глубоко выдыхает и принимается расстёгивать свой ремень безопасности. — Прости, — говорит он, опять развернувшись к Луи. — Не хотел показаться таким ранимым, просто я… Луи качает головой, перебивая его: — Не переживай, милый. Давай-ка для начала попадём внутрь, перед тем как всё обсудить, да? Гарри кивает, и Луи в последний раз сильнее сжимает его ладонь, прежде чем выбраться из машины, на секунду задержавшись снаружи в ожидании Гарри, а затем с энтузиазмом взять его за руку. Снаружи отеля уже успела собраться довольно крупная толпа поклонников, и Луи всем машет и улыбается, пока направляется ко входу под руку с Гарри. Они поднимаются на лифте до нужного этажа, после чего Луи заворачивает в сторону своего номера, ожидая, что Гарри отправится следом, как вдруг тот тянет на себя их переплетённые руки и останавливает Луи на половине шага. Он полностью разворачивается к Гарри лицом — на лице застыл знак вопроса — и цепляется взглядом за его явную нервозность. — Мы можем сначала забрать мои вещи? — спрашивает тот, зажимая нижнюю губу между зубами и сдавливая её до такой степени, что кожа белеет. Пару секунд Луи не может понять, пока до него наконец не доходит, что Гарри имеет в виду одноместный номер, который, должно быть, был арендован Полом по его просьбе. Потому что он не планировал спать с Луи, как и взаимодействовать с ним в принципе. Верно. Как же просто забыть о том, насколько всё было дерьмово всего лишь несколько часов назад. — То есть ну… если ты не против, чтобы я остался у тебя, и всё… — он замолкает, и губа снова удивительно быстро оказывается у него между зубами. Луи поднимает руку, чтобы ласково оттянуть истерзанную плоть от зубов с мягкой улыбкой. — Ну конечно, можем, милый. Не говори глупостей, я сильнее всего на свете хочу снова разделить с тобой комнату. Последние несколько дней без тебя были паршивыми. Гарри кивает, прижавшись чуть ближе и обернув руки вокруг его бёдер. — У меня тоже. — Хм, — Луи хмыкает, не располагая вариантом ответа получше, ведь что тут можно сказать? Он видел, как выглядел Гарри, когда его поймали в аэропорту Лос-Анджелеса, видел, как выглядел он сегодня до того, как Лу успела поколдовать над ним, однако, с другой стороны, он был в полном порядке, чтобы гулять и есть в компании каких-то людей, и… не то чтобы Луи не в курсе, что он ещё тот засранец уже потому, что его это в принципе заботит, что он об этом в принципе подумал, но они ещё столько всего не обсудили, и Луи просто… он просто не знает. Ничего не знает: ни во что верить, ни что думать — ничего. Ему известно, что сейчас Гарри любит его, несомненно, но это не значит… — Эй, — Гарри ласково теребит его за руку, пока они шагают по коридору к его номеру, их пальцы по-прежнему переплетены. — Эй, ты весь нахмурился, в чём дело? Луи качает головой, натягивая на лицо слабую улыбку, пока пытается избавить себя от этих дурацких мыслей. — Ни в чём, — отвечает он, крепко стиснув в руке ладонь Гарри. — Ни в чём, не парься. Это глупости. — Никакие не глупости, — уверяет Гарри, что выглядит довольно смешно, учитывая, что он даже представления не имеет, о чём Луи думает. — Это не может быть глупостью, милый. — Он останавливается посреди коридора, сцепленными руками заставляя Луи тоже остаться на месте. — Это явно тебя беспокоит, расскажи мне. — Это иррационально, Хаз, — он вздыхает, смирившись с намерением поведать Гарри о том, какой же Луи на самом деле дурак. — Ну, я знаю, что это тупо, и нечестно, и всё в таком духе, просто я… ты свалил в ЛА, Гарри. Ты даже не предупредил, ты не отвечал на мои сообщения, я понятия не имел, где ты находишься, а следующее, что я узнаю, — повсюду всплывают заголовки о тебе и каком-то мужчине, и я понимаю, что вы, возможно, просто друзья и что у меня нет права голоса, потому что на самом деле мы не были вместе, и… — Но мы вроде как были, — Гарри перебивает его, и да, они и правда вроде как были вместе. — И в частности именно поэтому я отреагировал так, как отреагировал. Нам стоит об этом поговорить, малыш, нам нужно об этом поговорить, но, может быть, не здесь. Позже. Но, Луи, милый, нет никаких «возможно» в «просто друзья». Он просто друг. Хороший друг, да, но всего лишь друг. Меня никто не интересует, кроме тебя; честно говоря, у меня бы, наверное, ушла вся долбаная жизнь, чтобы забыть тебя. Луи тяжело вздыхает после слов Гарри, молча придвигается ближе и зарывается в его объятиях, оборачивая руки вокруг его талии, когда чувствует, что Гарри притягивает его, чтобы стиснуть покрепче. — Я не хочу, чтобы тебе когда-то пришлось меня забывать, — бормочет он Гарри в ключицы пару мгновений спустя, оставляя губы на том же месте в продолжительном поцелуе. Гарри прижимает его к себе ещё ближе, и это единственный ответ, в котором Луи когда-либо будет нуждаться. Они быстро забирают вещи Гарри из его номера, и Луи испытывает нездоровое удовольствие, захлопнув наконец-таки дверь в опустевшую комнату, полный намерения никогда больше не позволять ему жить в отдельном номере. Едва Гарри успевает бросить свои сумки на пол рядом с багажом Луи, как тот придавливает его к стене своим телом. Он прекрасно знает, что им нужно поговорить, нужно во всём разобраться, прежде чем завалиться в постель, просто… просто он соскучился по Гарри, с ума сойти как соскучился. Соскучился по их близости, прикосновениям, по всему Гарри, ну и, если честно, способность говорить от них никуда не денется — обсудить всё можно и завтра. Правильно. Он кладёт обе руки Гарри на плечи, и тот немного сползает вниз по стене, глазами останавливаясь точно на уровне глаз Луи. Гарри смотрит на него открытым, полным доверия взглядом, словно только и ждёт увидеть, каким будет следующий шаг, словно он позволит сделать с собой что угодно, абсолютно. Словно неважно, о чём Луи попросит: Гарри даст ему это. Луи скользит руками по телу, сжимая в кулаках ткань его белой майки. — Я, — он отчеканивает каждое слово, — скучал по тебе. Так сильно. — Подаётся вперёд, чтобы чмокнуть Гарри, а затем повторяет: — Так сильно. Гарри опускает руки чуть ниже, хватаясь за бёдра Луи, притягивает его невозможно близко и шепчет решительное: — Боже, я тоже скучал, — прежде чем снова соединить их губы, на этот раз не тратя времени на ласки или приличие, а сразу переходя к непристойностям. Страстно. Головокружительно, чёрт. Это лучшее чувство, честно, с Гарри всегда всё становится самым лучшим. Он делает шаг назад, притягивая Гарри к себе за рубашку, всё это время не разнимая их рты. Иметь возможность снова его целовать всё равно что вернуться домой. Вернуться домой, или обрести на Земле родное место, или выиграть эту жизнь. Это неповторимое ощущение, совершенно, — то, как его губы повторяют движения Луи, как гармонично они подходят друг другу, как скользят их языки, влажные, безупречные. И всё это лучше, намного, намного лучше, чем когда-либо прежде, потому что сейчас всё происходит с осознанием, что, блять, они влюблены друг в друга. Луи не кажется, что когда-нибудь в своей жизни он мог быть так счастлив, ему не под силу сдержать улыбку: уголки его губ поднимаются вверх, когда они валятся на кровать — Гарри сверху него. — Чего ты улыбаешься? — спрашивает Гарри, и при одном только взгляде на него улыбка Луи становится шире. Они сдвигаются чуть назад, ближе к изголовью кровати, пока он не падает спиной на подушки, а Гарри не седлает его колени. — Просто ты делаешь меня счастливым, — честно признаётся Луи, цепляясь пальцами за низ его майки и стягивая её. Улыбка Гарри расширяется до невозможных размеров, когда он полностью остаётся без верха и с голым торсом располагается верхом на Луи. Было бы ложью сказать, что он позабыл, как чертовски прекрасен Гарри, но, столкнувшись снова с этим явлением, Луи чувствует в этом нечто иное. — Такой красивый, — произносит он неосознанно, пока водит руками по загорелой груди, останавливаясь на сосках, чтобы провести по ним большими пальцами и ущипнуть так, как, он знает, сводит Гарри с ума. — Лу, — выдыхает он, откидывая назад голову и выгибаясь в спине, когда издаёт мягкий стон; его соски твердеют под пальцами Луи. — Да, дорогой? — спрашивает Луи, ухмылка уверенно отпечаталась у него на лице, а голос украшает самодовольный тон. Он получает огромное, огромное удовлетворение оттого, что может иметь над Гарри такое влияние. Гарри перехватывает его запястья, лишая возможности действий. — Раздевайся, — хрипло произносит он, уже слегка задыхаясь, — я хочу, чтобы ты разделся, пожалуйста. Прошу, малыш, хочу увидеть тебя без одежды, не могу больше ждать, я… Луи, как может, приподнимается над матрасом и трётся о Гарри спрятанным за джинсовой тканью твердеющим членом. — Может, ты тогда и слезть с меня захочешь? — он улыбается, выворачивает свои руки, чтобы высвободить запястья, и переплетает свои пальцы с пальцами Гарри. Луи подносит их сцепленные ладони к лицу и целует тыльную сторону каждой из рук Гарри, этот жест кажется интимным и нехарактерно нежным для текущей их ситуации. Гарри наклоняется, чтобы в очередной раз поцеловать его, а затем сползает с кровати, заставляя Луи почти простонать от потери контакта. Ему пророчится будущее, в котором разлука с Гарри будет близка к невозможному: даже сейчас, когда тот на расстоянии полуметра, Луи всё ещё кажется, что это слишком много. Разумеется, это трудно назвать здоровой привязанностью, но, он полагает, их можно классифицировать как пару в разгаре медового месяца, а учитывая, через что им пришлось перед этим пройти, как долго они этого ждали, и принимая во внимание разговор, который ожидает их утром и который вряд ли окажется коротким или приятным, Луи считает, что им позволительно оставаться в фазе медового месяца ещё очень и очень, мать его, долго. Может, всю жизнь. Луи однозначно не стал бы жаловаться. Он присаживается на кровати и, избавив себя от одежды и небрежно откинув её на пол, бесстыдно наблюдает за тем, как Гарри делает то же самое. Луи прикасается к себе, медленно водит рукой, лишь бы удержать себя от перспективы взорваться, пока смотрит, как Гарри нагибается над своим чемоданом и что-то вытаскивает из переднего кармашка. Смазка с презервативами — Луи удаётся отчётливо их разглядеть, когда Гарри к нему поворачивается и шагает к кровати, спускаясь оценивающим взглядом вдоль его тела. Он заползает обратно в постель, нависая над Луи с лёгкой улыбкой; смазка и презервативы по-прежнему сжаты в ладони. — Хочу чувствовать тебя везде, — выдыхает он, одной рукой удерживая себя на весу, а другой спускаясь по телу Луи и останавливаясь на уровне бёдер. — Боже, не думал, что смогу испытать это снова. Чёрт. Лу… Лу, хочешь трахнуть меня или… Луи качает головой, пока его руки бродят по сильной спине Гарри. — Хочу почувствовать тебя в себе, — выдыхает он, его член твердеет окончательно от мысли о том, как Гарри над ним нависает, покрывая своим телом каждую его клеточку, заполняя изнутри до тех пор, пока его не станет слишком много. Гарри издаёт сдавленный звук и утыкается головой у Луи в сгибе плеча с тихим: «Чёрт, да», прежде чем отстраниться и снова поцеловать его. Он быстро разделывается с бутыльком от смазки, и следующее, что понимает Луи, — скользкий палец Гарри оказывается у него между ног, недолго кружит вокруг его дырочки, а затем толкается внутрь. Ощущения от одного только пальца Гарри сводят с ума, спина Луи выгибается от удовольствия без его ведома. Прошло всего шесть дней или около того с тех пор, как в нем последний раз находились пальцы Гарри, но кажется, что пролетела целая вечность, и чувствовать теперь, как Гарри добавляет ещё один палец, а затем ещё один, двигая ими внутри, врезаясь в простату, — это пробирает до дрожи. Он оставляет засосы у Луи на бёдрах, его губы блуждают по коже, влажной и мягкой, как бархат, посасывая, облизывая и кусая до тех пор, пока Луи не чувствует, что ему сложнее оставаться в собственном теле, до предела перегруженном одолевающими его ощущениями. Одна рука уже запутана в простынях, и в отчаянной попытке не отдаляться разумом от реальности пальцами второй руки Луи тянется к мягким, спутанным кудрям, слушая, как красиво звучит пошлый стон Гарри, когда он слегка их оттягивает; пальцы внутри него ещё движутся, разрабатывая его узкую дырочку, подготавливая к тому, чтобы снова принять в себя Гарри. Когда Гарри решает, что Луи готов, он вытаскивает из него свои пальцы, заставляя того издать жалобный стон от потери слабого чувства заполненности. Гарри слегка склоняется над ним, потянувшись за лежащим рядом с шатенистой головой презервативом, но по не единогласному решению Луи протягивает руку и, перехватив запястье, останавливает его. — Нет, — он качает головой, загромождённый подушками, и смотрит Гарри глубоко в глаза, вырисовывая пальцем небольшие круги у него на запястье. — Я хочу чувствовать тебя, хочу чувствовать всего тебя. Гарри выглядит так, словно эти слова его ошарашили, как будто никогда раньше он не представлял, что такое возможно. — Лу… — выговаривает он практически удушливым голосом. — Только если и ты этого хочешь, конечно же, — быстро добавляет Луи, не желая принуждать Гарри к тому, чего он не хочет. — Просто я… блять, Хаз, я хочу тебя чувствовать, хочу, чтобы ты кончил внутри меня, малыш. — Боже, — отрывистое дыхание учащается, и Гарри утыкается головой в сгибе между плечом и шеей Луи и глубоко втягивает в себя воздух. — Блять, Луи, я так этого хочу, но… — Мы прошли полное медобследование перед туром, милый, мы оба здоровы. То есть если ты не… — он замолкает, не в силах закончить предложение, потому что, даже если Гарри признал, что тот мужчина был просто другом, это не значит, что он не переспал с каким-нибудь рандомным парнем в клубе или что-то такое, и… — Чёрт, нет. Луи. Я не спал ни с кем, кроме тебя, уже почти год, мне не хочется больше спать ни с кем другим. Это… с тобой это… милый, у меня не было такого хорошего секса ни с кем за всю мою жизнь, и даже если бы ты трахался очень паршиво, чего о тебе не скажешь, я бы всё равно предпочёл тебя, ведь это ты. Луи улыбается, на удивление тронутый его всплеском эмоций, и, решив, что действия тут значили бы гораздо больше, нежели слова, тянется за бутыльком смазки, выдавливая небольшое количество себе на ладонь и опуская её на член Гарри. Тот издаёт смесь вздохов со стонами, когда Луи оборачивает вокруг него свою руку, двигая ею в медленном темпе, и растирает по нему прохладную смазку. Угол малость неловкий: Гарри так же нависает над Луи, уткнувшись лицом ему в шею, а Луи при каждом движении ладони костяшками касается своего пениса. Это единственное, что удерживает его от моментальной эякуляции. Прошло уже много времени, прошло слишком, слишком много времени с тех пор, как он чувствовал руки Гарри на своей голой коже, чувствовал его мягкие губы, возбуждённый член, то, как перекатываются его мышцы, пока он движется. — Да? — выдыхает Гарри, пристально глядя на Луи, зелень в его глазах оживляется и почти пылает от напряжения, когда он приподнимается, удерживая себя на весу ладонями, прижатыми к простыням по каждую от Луи сторону. Вместо ответа Луи обвивает его ногами и упирается ступнями в мягкие ягодицы, подталкивая таз Гарри ближе к себе. — Да. Гарри улыбается, его улыбка широкая и беззастенчивая; он наклоняется ниже, чтобы крепко поцеловать Луи, словно не в силах отказать себе в этом порыве. — Раз ты настаиваешь, — бормочет он Луи в губы, вызывая у него улыбку, а затем пристраивается к его входу. — У меня не… — начинает он, прежде чем смущённо пожать плечами, откладывая проникновение по какой-то Богом забытой причине, которую Луи никогда не поймёт. — У меня никогда не… ну знаешь, без… до этого. От этого сердце Луи замирает — от факта, что пусть он не был у Гарри первым, но в чём-то он всё же положит начало. И Гарри в его случае тоже. — И у меня. Не встречал раньше человека, с которым мне захотелось бы этого. Гарри смотрит, словно потеряв дар речи, и, казалось бы, не знает, что можно на это ответить, поэтому, вместе этого, он берёт свой член в руку снова и толкается в Луи. Наверное, это говорит многим больше, чем когда-либо можно было бы выразить в словах, их тела излагают вещи, которые никогда не удалось бы передать в предложениях, имеющих какой-либо смысл. И это… правда неописуемо. Просто… вау. На всём свете не существует ни слова, ни предложения, ни набора слогов или звуков, которые вместе смогли бы слиться в нечто, достойное описания тех ощущений, когда Гарри толкается внутрь без латексного барьера. И если его голова, запрокинувшаяся назад, когда он вошёл до упора, сжатые веки и распахнутый рот хоть немного передают его эмоции, то и ему сейчас нечеловечески хорошо. Гарри всё так же остаётся внутри, бездействуя, по ощущениям, не меньше половины века и с шумом втягивая в себя маленькими порциями воздух. — Гарри… — Луи выдыхает, его голос надломленный и потрясённый, а они ведь едва начали, но есть что-то в мысли о том, чем они занимаются, о том, что теперь между ними нет никаких преград, и это до жути интимно. Они связаны самым сокровенным из существующих способов, и это просто… невероятно. Просто невероятно. — Боже, блять, Лу. Господи, ты такой… это так… это… блять. Луи. Это… — он издаёт громкий стон, кажется, не в состоянии преобразовать мысли в слова, но всё в порядке, ведь Луи точно известно, что он хочет сказать, ведь Луи тоже это испытывает, тоже испытывает, что чувство слишком большое, чтобы описать его словами. Любовь — вот что это такое. Это любовь. Это такая любовь, которая проносится током через всё тело, цепляется мёртвой хваткой за кожу, виснет в окружившем их воздухе. Никогда прежде он не ощущал такую близость с Гарри, словно они — один человек, способны сплавиться воедино и больше не разлучаться, словно они могут поселиться друг в друге. В детстве Луи не понимал прелести связывать себя с одним спутником на всю оставшуюся жизнь, не понимал, зачем себя сковывать, зачем ограничивать одним единственным человеком. Он не мог представить себе никого, кто был бы настолько особенным и потрясающим, чтобы год за годом не утрачивать к нему интерес. Довольно скоро Луи перерос этот этап, он перешёл на другой уровень, где ему хотелось заиметь с кем-нибудь подобной связи, но это казалось весьма нереальным. Как сказочный сон. Ради всего святого, его родители не продержались и двух недель. С Марком мама, само собой, оставалась чуть дольше, но к концу всё стало так плохо, что Луи больше и представить не мог, как такое возможно — провести с одним и тем же человеком всю свою жизнь. Он видел, как влюбились его мама и Марк, видел, как сильно они друг о друге заботились, и видел, как всё развалилось, видел, какой невесомой может быть грань между любовью и враждой. Однако сейчас, с Гарри, у них такая связь и любовь, которая, ему раньше казалось, существует лишь в сказочных снах и наивных сознаниях. Её было слишком много и вместе с тем недостаточно. Она, хрен бы её побрал, стала лучшим явлением и очень пугающим. Её наделили властью собирать его существо воедино, дарить удовлетворение и грёбаное счастье всю жизнь или же его уничтожить. Луи даже может понять людей, которые согласны мириться с посредственной жизнью, ведь кажется, что чем она более значима, чем она важнее и лучше, тем больше себя ты отдаёшь человеку, тем выше риск и меньше шанса, что в тебе что-то останется, если всё полетит под откос. — Лу, — произносит Гарри над ним с болезненным стоном. — Блять, Лу, я… — Двигайся, — удаётся выдавить ему из себя, кожа его перегрелась, а в теле ощущается каприз, нетерпение. — Ты можешь двигаться. Гарри выходит из него насколько возможно, чтобы не выскользнуть полностью. Это невероятно, не похоже ни на что, что Луи мог себе хотя бы представить. Он выгибается в спине и непристойно стонет, уронив голову набок, с прикрытыми от удовольствия глазами. Теряется контроль над телом, реакцией, и это бы сильно его напугало, если бы не тот факт, что это результат воздействия Гарри, а Луи ещё никогда, никогда никому не доверял так сильно, как Гарри, не мог и подумать о человеке, в чьи руки предпочёл бы отдать свою жизнь, своё счастье, сердце и своё благополучие. — О, мой Бог, — выпаливает Гарри, снова подаваясь назад в медленном темпе. Его пальцы впиваются Луи в бёдра, и тот обнаруживает, что отчасти надеется увидеть после них синяки — как физическое подтверждение того, чем они занимаются, как много дарят друг другу. — О Боже, Лу. Как же в тебе хорошо, милый, я так люблю тебя, так сильно тебя люблю, — Гарри продолжает, слова его смешиваются, пока он двигается, тяжело дышит и, подобно Луи, зажмуривается от удовольствия. Все сомнения улетучиваются, потому что нет ни единого шанса, ни одного малейшего шанса, что Гарри не чувствует то же самое. Просто ни малейшего шанса. — Быстрее, Хаз, — бормочет Луи хрипло, приподнимая таз над матрасом навстречу толчкам в попытке ускорить их ритм. — Блять, быстрее, сильнее. Люблю тебя. Трахай меня жёстче, прошу, детка, пожалуйста, — лепет превращается в череду бессвязных звуков, когда Гарри хватает его за ноги, укладывая их на свои плечи и меняя угол проникновения. Луи никогда бы не назвал себя достаточно спортивным или пластичным для подобных манёвров, но, как только Гарри толкается внутрь и врезается точно в простату, он находит себя весьма благодарным за свою, по всей видимости, вполне существующую гибкость. Темп нарастает, Гарри вновь и вновь ударяет в простату, проникая рукой между их телами, чтобы сжать в ней истекающий член Луи, и поглаживая его ровно в такт своим движениям. Это почти что чересчур хорошо. Почти слишком много. Луи ощущает это каждым нервом в своём теле, ощущает, как выстраивается это чувство в оргазм, который, вероятно, мог бы убить, будь он слабее. В нём не осталось слов, может быть, не осталось и человеческих звуков. Кажется, будто он может взять и взлететь, воспарить над матрасом — стоит лишь перестать себя сдерживать. Это пугающе, это волнительно, и это лучший секс из всех, что у них были. Оргазм подступает одновременно, и они финишируют в унисон, парные вскрики смешиваются в гармонии, содрогая тела, и в лёгких кончается воздух, кончается и надежда на возвращение к ним чего-то наподобие рассудка. Живот Луи исписан белыми полосами, как бодиарт в абстрактном стиле, а внутри — семя Гарри. Ощущение, как тот кончает в него, всё ещё на подмостках сознания. Кажется, Луи не сможет забыть это чувство, кажется, ему уже никогда не захочется секса с презервативом, пока это будет от него зависеть, и ему чертовски не терпится поменяться местами, войти в Гарри и прочувствовать вокруг себя, кожа к коже. Блять. Он уже в той кондиции, когда мог бы кончить ещё раз, как минимум мысленно. Луи в изумлении смотрит на Гарри, не в состоянии отвести взгляда, лишённый всяческих слов. Его ноги соскальзывают с плеч, и Гарри выходит, телом по-прежнему нависая сверху. Луи думает, что нужно что-то сказать, но тишина между ними растягивается, разрастаясь всё больше и больше, и, по правде говоря, лишь одна мысль вертится у него в голове. — Я люблю тебя. Луи кажется, что эти слова способны сказать всё на свете и даже больше. Однако затем случается самое странное, потому что лицо Гарри морщится, и следующее, что знает Луи, — ему едва ли хватает времени, чтобы истолковать происходящее, как Гарри вдруг начинает плакать. Большие, жирные слёзы скатываются у него по щекам, отталкиваемые гравитацией от порумянившей кожи, падая ниже, ниже и ниже, пока те не приземляются Луи на щёку. Реакция следует инстинктивно. Луи тянется вверх, чтобы обнять руками Гарри за рёбра, толкая его вниз на себя и так крепко сжимая, что синяки гарантированы, будто Гарри разваливается у него в руках, и чем сильнее его обхватить, тем больше шансов не дать ему рассыпаться. Луи не знает, что точно пошло не так, не имеет понятия, но гигантская потребность защитить Гарри, заставить чувствовать себя лучше, остановить эти слёзы кажется практически нереальной. Он не понимает, что нужно сделать, не понимает, чем мог бы помочь, и в его силах лишь прижимать Гарри крепче, водить рукой по спине и шептать на ухо бессмысленные утешения в ожидании, пока тот плачет, как будто весь его мир разрушился на глазах. — Прости меня, прости, — начинает он бормотать, когда слёзы слегка утихают, превратившись в мелкие глухие всхлипы, доносящиеся откуда-то в районе шеи Луи. Будь ситуация менее серьёзной, его бы даже поразило, насколько маленьким Гарри способен стать в его объятиях, учитывая весьма не маленькую разницу в их пропорциях, это действительно впечатляет. Всему своё время и место, верно, и нынешнюю обстановку однозначно не назовёшь подходящей. — Господи, прости меня, прости, чёрт, такое чувство, что я тобой пользуюсь, блин. Я же… — О чём ты говоришь? — Луи перебивает его, внезапно в бесчисленное количество раз сильнее запутавшись, его брови хмурятся, пока он пытается выудить смысл в бессмыслице Гарри. Тот сильнее зарывается носом Луи в кожу, будто боится столкнуться с его глазами, а Луи только притягивает его ближе; хватка вокруг него становится ещё более тесной в попытке убедить, что в мире не существует ни одной вещи, способной изменить мнение Луи о нём, о них двоих. — Ты не знаешь всего, — говорит Гарри и отстраняется, Луи неохотно разжимает объятия на его теле, когда он отсаживается подальше, оставляя между ними всё больше и больше пространства. — На самом деле ты совсем ничего не знаешь, чёрт, есть… Луи, есть вещи, о которых ты заслуживаешь знать, и я не должен был… нужно было рассказать тебе раньше, нужно было дать тебе возможность принять взвешенное решение, но прости меня, просто я… ты должен знать. Это может изменить всё, и… — Гарри, — Луи снова перебивает его с опаской, на этот раз искренне переживая о том, что тот намеревается сказать. Ему нечасто удавалось видеть Гарри настолько потерянным, и это разрывает его на части — чуть ли не в буквальном смысле, — не знать, как или чем он может помочь. — Ты пугаешь меня, малыш, что… — Я влюблён в тебя с шестнадцати лет, — выпаливает Гарри, будто быстрота изречения этих слов может уменьшить их тяжесть, избавить от части последствий. За признанием не следует ничего, лишь тишина. Лишь тишина, потому как… потому как что Луи должен сказать? С шестнадцати лет? С тех пор, как Гарри было шестнадцать? Шестнадцать. Шестнадцать — это… это когда… — Всегда, чёрт, прости меня, Лу. Я не могу… я не хотел, просто я… я… — он отчаянно пытается найти оправдание, звучит растерянно и грустно, но Луи совсем не злится, вовсе нет, он всего лишь запутался, всего лишь с трудом пытается переварить признание Гарри, с трудом пытается переварить это всё. — Прости, — повторяет он снова, будто ему в самом деле есть за что извиняться. — Прости меня, Луи, пожалуйста, просто… пожалуйста, просто скажи что-нибудь. Скажи, что я ничего не испортил, скажи, что у нас всё равно всё получится, прошу. Отчётливая печаль в голосе Гарри выводит его из оцепенения, ведь даже в процессе обмозгования новости, сброшенной им, как гром среди ясного неба, Луи ни на секунду не посетила мысль порвать с ним, остановить начатое. Непонятно, почему Гарри решил, что он может этого захотеть, но последние семь лет Луи, по всей видимости, не понимал вообще ничего, так что это неудивительно. Он обхватывает руками ладони Гарри и, поднося их к губам и целуя, наблюдает, как заметно опускаются его плечи. — Я люблю тебя, — тихо заявляет он, протягивая руку, чтобы тыльной стороной стереть новую слезу, скатившуюся по щеке Гарри. — Конечно же, ты ничего не испортил, малыш, я просто пытаюсь понять. Просто я запутался. Иди ко мне, — он вытягивает руки и едва успевает договорить начатое, как Гарри заползает в его объятия, прижимаясь к нему и обнимая так крепко, что становится почти неудобно. — Расскажи мне всё с самого начала, солнце. Просто… просто помоги мне понять, ладно? — Боже, я не… — начинает Гарри, ещё сильнее сжимая его руками, словно опасаясь, что парень уйдёт, стоит ему его отпустить. — Не знаю, с чего начать, просто я… я не хочу, чтобы ты думал, будто я тобой воспользовался или манипулировал, чтобы влюбить в себя. У меня и в мыслях никогда этого не было, я не… я… — Гарри, нет, — твёрдо перебивает Луи, и голос его не терпит возражений, потому что нет. Просто нет. Он без тени сомнения знает, что его любовь к Гарри не может быть результатом манипуляций, она не случилась внезапно, даже не за последние несколько месяцев, когда стартовал их спектакль. Она существовала всё это время, с самого начала, а Луи был полнейшим болваном, неспособным разгадать свои чувства, но теперь в нём не осталось и грамма сомнений: любовь к Гарри, влюблённость в Гарри — вот что он чувствовал всё это время. Ничего не изменилось, за исключением, разумеется, того факта, что сейчас он дохрена честнее с самим собой. Его любовь расцвела, стала глубже, сильнее и более сложной, когда Луи стал лучше узнавать Гарри, и, он точно уверен, она продолжит расти, развиваться и со временем только окрепнет. С каждой секундой каждого дня он всё больше влюбляется в чудесного человека, свернувшегося калачиком в его объятиях, от которого пахнет зелёными яблоками, свежим воздухом и всеми прелестями жизни. — Гарри, — Луи опять поднимается, поворачивая голову под малость неловким и неудобным углом, чтобы оставить поцелуй высоко на его щеке, до сих пор влажной и покрытой дорожками от слёз, оставивших после себя высохшую соль. — Я люблю тебя. Не потому, что мы шесть месяцев притворялись парой, не потому, что мы жили вместе, и целовались, и спали, а потому что ты — это ты. Потому что ты лучше всех, кого я встречал, потому что ты пробуждаешь во мне самое лучшее. Потому что моя жизнь стала гораздо счастливее в ту секунду, когда ты вошёл в неё, а с каждой секундой, которую я провожу без тебя, мир становится чуточку более серым. Потому что всякий раз, когда случается что-то важное, ты — единственный, с кем мне хочется поделиться. Потому что ты лучшая часть моей жизни. Я не понимал этого раньше, Гарри, но так было всегда. Это не новость, это не то, что выросло за несколько месяцев. Совсем нет. Так было всегда, даже несмотря на то что мне потребовалось так много времени, чтобы понять это и признаться себе. И за это, любимый, прости меня. Прости — Я влюбился в тебя, когда мне было шестнадцать. С того момента, когда я увидел тебя в том туалете, я просто… просто потерял нахрен голову, продул своим чувствам ещё до того, как война началась. И… ну, с каждой секундой, проведённой с тобой, мои чувства только росли. Я прожил семь лет, сходя по тебе с ума, думая, осознавая, что никогда не заполучу тебя, что ты никогда не увидишь во мне кого-то больше, чем просто друга, и я… — Он трясёт головой, Луи чувствует шевеление голой грудью, и ему становится тошно, ужасно тошно от всего, через что по его вине пришлось пройти Гарри, тошно ото всех лет, которые они упустили, ото всех лет, когда они могли бы быть вместе, и Луи клянётся провести остаток жизни в попытках загладить свою вину. У него на животе высохшая сперма, а в объятиях парень с чересчур длинными конечностями, и Луи намерен посвятить свою жизнь тому, чтобы сделать Гарри счастливым. Ему кажется, что это может стать благороднейшей целью в жизни. К тому же если всё, что потребуется, — это любить его и заботиться, то проще и не придумаешь. — Эй, — шепчет он, зарываясь поцелуями в кудри. — Давай поспим, милый. Давай поспим, а поговорим обо всём этом завтра, идёт? Ответ Гарри занимает какое-то время, но затем он кивает. — Да, хорошо, — он высвобождает себя из объятий и отстранятся, чтобы посмотреть Луи в глаза. Гарри по-прежнему выглядит робким и неуверенным, и больше всего на свете Луи хочется раз и навсегда искоренить из него эти чувства. Слёзы сделали его глаза поразительно зелёными, и… и Луи просто невероятно в него влюблён. Он ложится набок и тянется к Гарри, чтобы лечь рядом, лицом к нему, скручивая вокруг него ноги и руки, голой кожей к голой коже. Ласково перебирая рукой кудрявые локоны, он пересекается взглядом с Гарри, замечая, как его веки уже грозятся упасть: джетлаг и события дня берут над ним верх. — Ты ведь этого хочешь, правда? — Луи не может удержать себя от вопроса, нуждаясь в стопроцентной уверенности. — Больше всего на свете.