Нелюбимая жена

Мои покои — те самые, где я жила до венчания — теперь покои королевы. И их главное достоинство в том, что здесь пока нет короля. Служанки совершили свой уже ставший привычным обряд и оставили меня. Я сижу на краю комнаты, свесив ноги в ночь. Никто не видит меня снизу. Передо мной лишь бесконечный лес и ставшее чистым небо. Вечерние звезды поют свою песнь не так громко, как на севере, откуда я родом. Но, конечно, это место можно было бы полюбить за многое. Он придет с минуты на минуту. Что бы я ни делала и как бы себя ни вела, он все равно будет приходить. Чувствую. Потому что одержим идеей зачать ребенка — для этого же все было. Интересно, сломается ли раньше мое тело или его упорство? Я слышу, как он зашел в комнату. Слышу его дыхание и то, как он сел на кровать, кажется, устало. Не оборачиваюсь. Видеть его почти невыносимо. — Твои люди напились, как свиньи. — Кажется, они очень молоды… Мой король. — Сколько лет тебе? — Чуть меньше тысячи. — Тысяча… — его голос наливается свинцом, я слышу это, даже не видя его лица. — Тысячу лет назад я уже правил этим лесом и своим народом. Уже был отцом взрослому сыну. Уже прошел сотни битв и войн. — Я прошу прощения за свое дерзкое поведение, владыка. Он не отвечает, видимо, сочтя, что уже донес свою мысль. Колкая тишина снова окутывает комнату, которая еще несколько минут назад казалась мне уютной. Я поворачиваюсь к нему, я должна. Он лишь в легких брюках и свободной рубахе. Волосы так непривычно заплетены в толстую косу. Это делает его лицо почти незнакомым и гораздо более… молодым. — Хватит разговоров. Я встаю и подхожу к кровати, стягивая платье. Я же должна: — Это… это всегда будет таким неприятным? Взгляд — жало. Почему его так удивляет мой вопрос? Трандуил встает с кровати, и я не могу не отпрянуть. Ожидаю нового удара, нового броска, повторения вчерашней боли. Но он подходит и медленно помогает мне освободиться от платья. Он берет мое лицо за подбородок, притягивая к своим губам и вдруг погружает меня в поцелуй. Почти нежен, только длится это очень недолго. — Может быть и так. Но не у нас. — Почему? — спрашиваю, но знаю ответ. — Потому что каждое прикосновение к тебе — это предательство и измена. Мы молчим. Он смотрит на меня, я смотрю на свои ноги. Я так хочу быстрее одеться, но не потому, что стыжусь своей наготы, а потому, что мне очень хочется спрятаться. От него, от себя, от молчания и от той ошибки, которую совершил каждый, кто поверил в этот брак. В союз не только без любви, но и без уважения. Общие цели… общие цели — ничто, если супругам противно касаться друг друга. Неудивительно, что он груб. Лишь инстинкты, его сознания в этом соитии вообще нет. Он наклоняется и подхватывает мое платье, снова набрасывает ткань на мои плечи и молча уходит. И почти моментально ледяной воздух, который невозможно вдыхать без боли, улетучивается из этой обители. Самое очевидное решение — верное, самый простой выбор — ошибка. Так учил меня отец. Эти слова сейчас звенят в моей голове. Потому что самый простой выбор — броситься из этой комнаты вниз головой, спрятаться в ночной мгле, бежать без оглядки… все, что угодно, лишь бы оказаться в недосягаемости от моего мужа. Я желаю этого всем сердцем. Лишь второй день моего брака… всего второй из бесконечности, но уже невыносимо быть вечно отринутой, униженной, брошенной. Это простой выбор. Но это ошибка. Я должна пытаться, и он должен. Мы ведь оба на это согласились. А, значит, дело за самым очевидным решением, хоть и далеко не самым простым. Я натягиваю платье, завязываю тесьму. Я не должна видеть в нем короля, мучителя, тирана. Я должна видеть в нем равного, такого же несчастного, как и я сама. Я должна объяснить, должна поговорить… должна же хоть попробовать проложить мост через эту бездну. Я выхожу из спальни и направляюсь к его покоям. Плохие мысли кусают за пятки, цепляясь и пытаясь меня остановить. Он прожил вечность… Мудрость — качество, от которого не скроешься за тысячелетиями. И тем не менее он даже не пытается. Он молча ушел — и это лучшее из того, что он сделал мне за последние два дня. Встряхиваю головой. Злость и обида — не лучшие союзники, когда идешь заключать мир, не лучшие друзья, когда хочешь доказывать прожившему сотни жизней, что ты ему ровня. Лестница в его покои. Я не считала ступеней вчера, я шла на эшафот. Но сегодня цель еще хуже, и я как будто тащу в руках огромные камни. Ступенька, еще одна… Что сказать и с чего начать? Как объяснить свои мысли? Еще одна, и еще. Как смотреть на него и увидеть хоть что-то, кроме своего страха вечного холодного одиночества? Ступени, ступени… Я скорее чувствую преграду, чем вижу ее. Поднимаю глаза на стражников, которые встали у меня на пути, на их испуганные лица. — Пропустите меня к королю. — Владыка распорядился не беспокоить его до утра. — Вы и не побеспокоите. — Я не могу вас пропустить… моя Королева. Он… он дал особые указания на счет вас. — И какие же? — Не впускать, — почти прошептал несчастный страж. Вот и все. Он заперся от меня, отгородился стражами… Хотя сложно его судить, я бы сделала так же, будь у меня из чего построить стену. Обратный путь по лестнице не приносит облегчения. А камни, которые я взвалила на себя, не остались около дверей Трандуила. Думая о том, как с ним говорить при следующей встрече наедине, и будет ли она вообще, я иду по темному замку. Здесь глубокая темная ночь, и это место кажется уснувшим. Почти покинутым. Мрачным. Моя душа окрашивает Лихолесье в темные тона, но я не могу бороться еще и с этим. Уныние — мой верный друг. Ведь только со своими грустными мыслями я свободно говорю здесь. Остальные лишь прячут глаза, выкрикивая лживые здравицы, поднимая бокалы да втайне радуясь, что не познают моей судьбы. Ноги несут меня в тронную залу, я уже вижу силуэт величественного трона. Так ли вчера мой муж сбегал сюда, так ли боролся с мыслями, что гложут и меня? Я подхожу к подножию трона и смотрю наверх. Сложно представить более одинокое место. Теперь мы будем стоять там вдвоем, но еще более одинокие, чем до этого. — Оцениваешь приобретение? Голос резко заполняет пустую залу, разносясь сотней осколков эха. Я оглядываюсь, пытаясь найти его хозяина, но не могу, ничего не вижу. Детский страх темноты выныривает из моей души и заставляет отступить к лестнице. — Не бойся, это одно из самых защищенных мест в Средиземье. В центр зала откуда-то из тонущей в тени ниши выходит Леголас. Я так ни разу и не говорила с ним. Впрочем, его чувства ко мне и без слов понятны. Такая наследственность даже пугает, вдруг… вдруг я все-таки смогу зачать ребенка. — Тебе так нравится этот трон, что ты и ночью ходишь на него смотреть? — Я не собираюсь отнимать его у тебя. — Ты — нет… Впрочем, он мне не нужен. Я давно понял, что не это мой путь. — Поэтому ты ходишь смотреть на него ночью? Он усмехается, и воздух между нами становится чуть теплее. Несколько минут мы стоим молча, смотря на пьедестал его отца. — Ты сделала неправильный выбор. Слова виснут в воздухе, отражаясь от стен и пола. Почему-то эта очевидная истина, сказанная вслух, ранит меня очень сильно. Он прав, но поделать уже ничего нельзя. — Я понимаю, что ты преследовала благородные цели, — продолжает Леголас. — Но это не поможет. Сердце каждого здесь — разбито… Так что добро пожаловать в семью. Он говорит это так искренне и просто, что я невольно начинаю смеяться. Он терпит мгновение, и тоже улыбается. Впрочем, приступ безвыходной радости проходит быстро. — Ты потерял возлюбленную? — Ее сложно потерять, она здесь. Ходит по этим залам, коридорам, но моей не будет уже никогда… Тот, кого она любила, умер. — Ты поэтому ушел на север после битвы при Эреборе? Поэтому отказался от этого трона? Он молчит, но я знаю, что это так. — Тебе очень плохо? С ним? «Очень — не то слово», — хочу сказать я, но вовремя себя останавливаю. Жалобы никому не помогут. — Отец холоден и часто бывает жесток. Но, поверь, он не хотел тебе зла. Мне сложно понять, какие мотивы могли толкнуть его на подобный брак, но он никогда не принимает поспешных и невзвешенных решений. Вероятно, со временем станет лучше. Вероятно, ты правда сможешь подарить мне брата. Он улыбается, но теперь это выглядит натянуто. Ты сам не веришь своим словам, наследник Трандуила, старший и, скорее всего, навеки единственный.