Нелюбимая жена

У автора весна. Сцены жесткого секса и насилия прошу отнести на счет апреля)) все остальное читать под enigma "the child of us" и sunsay "море" Отряд возвращается домой с очередного дозора - эта процессия хорошо видна из облюбованной мной террасы. Она довольно низко расположена, зато параноидальный страх, что сын упадет и сломает себе шею - не так сильно меня терзает. Воины проходят через главные ворота замка, переговариваясь между собой и подначивая командира. Звук их веселых голосов долетает до этих стен, множится слабым, но радостным эхом. С тех пор, как Леголас вернулся, жизнь во дворце изменилась. Забила ключом - правильное выражение. Настолько, на сколько это возможно в Лихолесье. Молодые эльфы, наверное, всегда видели в нем не только друга, но и более... веселого повелителя. Того, кто при необходимости скажет перед королем слово в их защиту. Какой-то внутренний голос подсказывает, что так и было, причем не раз. Они ведь ровесники - вместе взрослели и вместе испытывали необходимость оправдываться перед Трандуилом за свои шалости. По губам расползается улыбка, которую так сложно убрать. Я сама гожусь Леголасу в дочери, но в последний год не могу отделаться от ощущения, что это он - мой ребенок. Только я почему-то не помню его детства и юности. Впрочем, больше чем уверена, что они были буйными. Муж иногда рассказывает о его проделках, когда играет с Эстелионом. Никак не пойму его чувств - то ли он хочет снова пережить это, то ли, наоборот, надеется, что наш сын будет поспокойнее. Скорее всего, и то, и другое. Дозорные расходятся по двору: кто-то на кухню перекусить, кто-то сразу - по своим комнатам. А к Леголасу подходит Тауриэль. Она сменяет его в караулах, и встречаются они всегда только когда передают друг другу полномочия. Так им, наверное, проще. Я не слышу их разговора, но это и не нужно. Я не раз это наблюдала. Она смотрит себе в ноги, выслушивает. Он всегда смотрит прямо, как будто вызывая на диалог. Но она никогда не отвечает и не поднимает глаз. Слова заканчиваются у них через несколько минут, потом - всегда - неловкое молчание. Он, наверняка, надеется, что в этот раз что-то пойдет не так, и она заговорит. А она... не знаю. Тауриэль, пожалуй, ближе всех в Лихолесье к слову "подруга", но это тот редкий сорт дружбы, когда никто не говорит о личном. Оно, пожалуй, и к лучшему. Стражница кивает и уходит в конюшню - там собирается новый дозор перед выходом. Леголас, как обычно, стоит несколько секунд, не смея провожать ее взглядом, и отправляется по своим делам. Горькая картина. Слишком близкая и похожая. Хотя, по сравнению с ними, мне не на что жаловаться. В отличие от них, я могу говорить с мужем столько, сколько захочу. Могу обнимать его ночами. Могу ласкать нашего ребенка. Бывший наследник приходит через час. В свежей домашней одежде и с еще мокрыми волосами. Он любит проводить время с малышом и играет с ним чуть ли не чаще, чем Трандуил. Но мне нравится, когда он здесь. У меня самой не было ни сестёр, ни братьев, и невыразимо приятно - мечтать о том, как они будут вместе охотиться. Или путешествовать. Лет через двести, конечно, не раньше. - Так и знал, что найду тебя здесь. - Я почти всегда здесь, - улыбаюсь я бывшему наследнику. - Как дозор? - Без особых происшествий, - он проходит в комнату и сразу направляется к младшему брату. - Ты как будто с сожалением об этом говоришь. - Четыре месяца все спокойно. Слишком хорошо для этих мест... Не бери в голову, предчувствие. - Думаю, у нас всех еще есть время, чтобы насладиться покоем. Он лишь пожимает плечами, хватая брата, и кружа его в объятиях. Я снова смотрю на внутренний двор. Тауриэль уже собрала свой отряд и готова уходить. Неделю их не будет во дворце. - А он ведь был прав. Я оборачиваюсь к Леголасу. Они с братом перетягивают какую-то игрушку. В шутку для старшего, конечно. - О чем ты? - Об отце. Он ведь знал, что получится. Я все смотрю на Эстелиона, и не могу понять, как. Просто... просто жаль, что у меня детей не будет. - Я тоже так думала. - Ты - другое дело. - Почему? Потому что наследница сумасшедшего майа? - Нет. Потому что ты - замужем за отцом, а он никогда не принимает поспешных и не взвешенных решений. Как я и говорил на вашей свадьбе. Больно. Ему больно, и я прекрасно знаю, от чего расползается это чувство. Но говорить о Тауриэль незачем. Там в самом деле вряд ли что-то изменится. Его слова лишь подтверждают опасения: - Я скоро уеду. - Уже сказал отцу? - Нет... Нет, но, думаю, он и так знает. Он всегда все знает, замечала? - Да, отвратительная привычка. - Думаю, это приходит с годами. - Скорее всего. Куда ты поедешь? - В Имладрис. Там сейчас живет мой друг, он адан. - Отец знает, что ты водишься с людьми? - мне хочется пошутить, чтобы Леголас хоть немного развеселился, но ему, конечно, не смешно. - Он сам сказал мне найти его. И он был прав. Элессар - уникальный человек. На какое-то время в комнате снова повисает тишина. Сын играет со старшим братом, а я все так же смотрю во двор, хотя уже давно не знаю, что пытаюсь там увидеть. Если Леголас уедет, жизнь снова утечет из этих земель... - У него волосы, как у отца. А должны, по идее, быть, как у меня, - прерывает мои мысли старший сын Трандуила. Ему снова приходится поднимать брата и ставить в вертикальное положение. Эстелион только недавно научился ходить, но земля часто уходит у него из-под ног. Это вызывает улыбку у всех, кроме самого Эстелиона. - Почему? - У тебя они рыжие, у него... вот кстати никогда не мог подобрать правильное название этого цвета. Одним словом, должен был получится золотистый. Как у меня. - Не думаю, что эти законы тут работают. Главное - что не брюнет. - Это точно, - улыбается Леголас. - Такого бы отец не пережил. Он опять подхватывает брата, когда того опасно кренит в сторону, поднимает над головой, кружит. Эстелион только повизгивает от радости. Летать ему нравится. А вот мой волк громких звуков не любит - снова ворчит из-под кресла. Леголас кидает в его сторону не первый и не сотый озабоченный взгляд. - Скажи уже все, что думаешь. Все равно ведь скоро уедешь. - Я не понимаю, зачем ты его забрала. Очевидно же, что его тебе подкинул Саурон. - Думаю, так оно и есть. - Тогда зачем? Этого я и сама долго не понимала. Взять волчонка было, скорее, минутным порывом, просто благодарностью за то, что он вовремя меня отвлек. Но шли недели и месяцы, а зверь рос, менялся. Стало совершенно очевидно, что искажен он абсолютно так же, как и вся остальная стая. Наверное, он должен стать убийцей, шпионом, скрытым оружием. - Я учусь управлять такими, как он. - Слишком опасно. Если спросишь о моем мнении, конечно. Он же постоянно с твоим сыном рядом. - Он не тронет ни меня, ни сына. В нас кровь его создателя. Думаю, он чует ее. - А меня тронет? Или любого другого в этом дворце? - Может, наверное. Если я прикажу. - Ты уже пробовала? - Леголас вдруг становится твердым и несгибаемым, как его отец в минуты, когда злится. - Натравливать его на эльфов, ты это имеешь в виду? Нет, такого я не думала делать. - Извини. Просто это на самом деле неприятное соседство. - Я учусь ему приказывать и сын учится. Ты сам видишь, где мы живем. Это пригодится твоему брату. - Тебе видней, - он отворачивается, снова полностью переключаясь на ребенка. И больше мы об этом не говорим. Прощание происходит через неделю. И оно, как и ожидается, длится недолго. Не знаю, как Леголас сказал о своих планах отцу и говорил ли вообще. Но мы не устраиваем пышных проводов, даже не говорим о новой дороге. Как повелось с тех пор, как старший сын вернулся, ужинаем в той самой большой столовой. Наверное, в последний раз. Кто знает, когда Леголас снова приедет домой. Приедет ли вообще. Будет ли к тому моменту, куда и к кому возвращаться. Трандуил молчит, и на его лице снова - ни единой эмоции. Я десятилетиями не понимала, зачем он так очевидно демонстрирует безразличие, почему сам не осознает, насколько сильно это ранит его близких. Теперь мне сложно его судить. Муж держится за этот свой щит, чтобы не упасть. Тысячелетиями, наверное, держался. Стоит ли винить за подобное? Не знаю, как сама поведу себя, если Эстелион решит меня оставить. А ведь все дети рано или поздно уходят. Невеселый ужин кончается. Леголас берет на руки младшего брата. На прощание. Обнимает меня и поворачивается к отцу. Не могу на это смотреть. Я ухожу укладывать сына, благодаря всех, кого можно, что тот еще маленький, и у меня есть хоть какое-то время. Леголас уезжает на рассвете, а для мужа солнце словно и вовсе не встает с того дня. Он, как и обычно, держит лицо, ни единым словом не давая понять, какая тоска терзает его сердце. Но теперь я мать, и это вижу. Я едва ли не сама постоянно чувствую эту постоянную тупую боль. Только Эстелион еще может отвлекать Трандуила от тяжелых дум. Муж читает ему древние сказания, усаживая на свои колени. Водит гулять в ту часть леса, которая еще не поддалась темноте... Но и малыш не спасает от его печали полностью. Об этом, наверное, нужно было поговорить. Дать тоске спокойно выйти, не лелеять ее в сердце, взращивая и преумножая. Но мы этого не сделали. И я слишком поздно поняла, как сильно ошиблась. В ту ночь, через месяц после отъезда Леголаса, я просыпаюсь от непривычного чувства. Пальцы оглаживают бедро. Почти невесомая ласка, такая незнакомая. Какое-то время странное ощущение еще мешается с моей дремой, становясь ярче, пронзительнее и слаще. Но сон окончательно проходит - эта реальность намного приятнее любого видения, хоть и абсолютно невозможна. Он лишь скользит подушечками пальцев, медленно поднимаясь выше и спускаясь обратно, а сердце уже предательски стучит. Кажется, оно клокочет так громко, что слышно в другом конце комнаты. Что же он делает со мной? Даже вздохнуть страшно, чтобы внезапно не спугнуть такой странный порыв. Но я не могу не отреагировать - невольно поддаюсь навстречу его телу, проклиная себя саму, что не сдержалась. Сейчас он поймет, что я не сплю, и все прекратится... Но на шее вдруг оставляют след горячие губы, на щеку падают тяжелые пряди волос, а вся спина горит от близости его тела. Нет, это все-таки сон. Это точно сон. Рука уже гораздо более уверенно ложится мне на талию и тянет назад, в такое желанное объятие. Стон сам срывается с губ - внутри все вспыхивает, как от внезапной молнии, попавшей в сухое дерево. Уже несколько лет муж не касался меня так. Ведь эльфам чужд постоянный зов плоти. Мы должны наслаждаться духовной близостью. Должны делать это только ради зачатия детей. Должны - сильное слово. И я забываю о том, что сама-то хочу его постоянно. Забываю, чтобы не страдать о том, чего у меня не будет. Но мочка уха прямо сейчас - в тисках настойчивого, почти болезненного укуса. Дыхание все тяжелее разливается по коже - он тоже это чувствует. Я пытаюсь развернуться, обнять, поцеловать, наконец. Но он держит меня, лишь настойчивее оглаживая бедра, с каждым разом все выше задирая сорочку. Меньше всего на свете я хочу, чтобы он останавливался, только вот все это - слишком хорошо, чтобы быть правдой. - Что происходит с тобой? - Не лги, что не нравится. - Очень. Очень нравится. А еще больше нравится, что мой дар тут совсем ни при чем. - Разве? - удивление в его голосе, и рука останавливается. Глупая! Надо было просто молчать. Он разворачивает мое лицо к себе, и я вижу, как борется в нем желание и рассудок. - Я тысячи лет не испытывал подобного голода. Но ты так сладко стонешь, - снова припадает к моей шее, кусает кожу, целует. - Сделай это еще раз. Воздух сам вырывается из горла. Так ведь можно умереть... Не буду я больше думать, оценивать и сопротивляться. Слишком давно ждала, слишком сильно хотела: - Я сделаю все, что хочешь. Только не прекращай, - завожу назад руку и пытаюсь как можно сильнее обнять, прижать к себе. Бедром чувствую его возбуждение. Терпеть невозможно, и он сам трется о мою ногу, порывисто стягивая одежду. Насколько позволяет неудобная поза, освобождаю его плоть, сильно сжимая. И вот уже моя очередь наслаждаться тем, как он стонет мне в самое ухо. Это сладко. - Пожалуйста... Пожалуйста, не прекращай. Он с силой притягивает, раздвигает мне ноги, настойчиво проталкиваясь внутрь. - Тогда кричи, - непривычно неравнодушный голос. - Так, чтобы весь дворец слышал. - А ты застааавь!.. Он хватает за талию и резко ставит на колени, принуждает прогибаться в спине, как дикое животное. Я изнываю без его движений, сама поддаваясь навстречу. Но Трандуил лишь усмехается и перехватывает руки, резко заводя их мне же за спину. В глазах темнеет от неожиданной боли и неудовлетворенного желания. - Хочешь, чтобы я тебя помучил? Опять? - Я хочу, чтобы ты уже брал меня, наконец! - Так? - он с силой толкается внутрь, дернув за сведенные руки. - Даа! - яркая вспышка по нервным окончаниям. Но он снова останавливается, видимо, наслаждаясь тем, как выглядит мое дрожащее тело, насаженное на его плоть. Новое возбуждение накатывает просто когда представляю, как сейчас выгляжу. Он никогда не был особенно нежен в постели, но такое... В конце концов, такое просто больно терпеть. - Чего ты ждешь? Ты же знаешь, как мне нравится. - О да, я давно уже знаю, как, - новый толчок, а на ягодице вдруг хлесткий удар от его свободной ладони. Я почти вою в подушку, и выдержка, наконец, ему отказывает. Муж отпускает мои запястья, но только чтобы впиться в бедра. Он срывается в бешеный ритм, и в моей голове не остается ни единой мысли. Будто не меня тянет за волосы, не на моих плечах оставляет кровавые укусы, не меня почти раздирает на части. Но я лишь сильнее сжимаю пульсирующую плоть, выгибаюсь ему навстречу, крича так, что на самом деле слышит весь чертов дворец. Ощущения настолько яркие и сильные, что я теряю в них свое сознание. Меня нет - существуют только огненные вспышки в тех местах, где наши тела терзают друг друга. Пальцы сводит судорогой, я, может, плачу, а, может, смеюсь в голос. Такое нестерпимое пламя в последний раз я ощущала... когда была в том лесу. Резко распахивая глаза, пытаюсь найти хоть что-то реальное, земное: - Остановись! Пожалуйста, хватит, - эта внезапная догадка почти моментально остужает. Я пытаюсь вырваться из железной хватки, но он только рычит, сильнее сжимает. Будто зверь, у которого пытаются отнять еще не до конца растерзанную добычу. Цепляюсь за дар, как за последнюю надежду. Только бы он ощутил, понял. Но еще один толчок, и еще, снова и снова. Почему он не слышит? Отчаяние, черное, липкое захлестывает, как волна. Наша брачная ночь вдруг встает перед внутренним взором - и вся та боль, которую она мне тогда принесла. Наверное, этот образ намного ярче в моей памяти, чем страх перед искажением. Я не могу объяснить это иначе. Трандуил, наконец, останавливается, тяжело дыша, выплевывая со злостью: - Откуда это воспоминание?! Зачем ты мне его показываешь? - Это все не ты, не я, - сформулировать четче не получается. Я так и не рассказала ему о том, что произошло в ночь после родов, и сейчас невозможно об этом жалею. - Мы бы так не стали... Ты бы не стал. Не так. Я бы закричала сейчас от этой несправедливости, сломала бы что-нибудь, убила. А за окном лес все так же не меняется, тысячелетиями утопая в желто-черном ночном мареве, в едва слышном стрекоте светлячков летом, порыве ветра - зимой. Я не вижу его лица, но прекрасно ощущаю, как приходит к нему осознание. Трандуил резко выходит из меня и падает на постель рядом - ему никак не успокоить сбитое дыхание. И почти моментально схлынувшее возбуждение отдается ломотой во всем теле. Сводит в спазме неудовлетворенное нутро, и как-то сразу начинают болеть будущие синяки, саднить порванная кожа, разгоряченная спина покрывается мурашками. И невыносимо, отвратительно одиноко. Мы молчим, каждый смотря в свою сторону, не касаясь друг друга, пытаясь отдышаться и понять, как допустили подобное, что делать теперь. Надо, наверное, все-таки уехать из его покоев к сыну... - Посмотри на меня, - я нехотя поворачиваюсь на его голос. Он, кажется, впервые не знает, что сказать. Я, увы, знаю. - Это не ты, Трандуил. Ты бы меня вообще не захотел. Просто слишком поддался унынию, вот оно и утащило в темноту... сам понимаешь, незачем об этом говорить, - я хочу опять развернуться, уползти в свой собственный более совершенный мир. Но он хватает за руку и тянет к себе. Измученное запястье моментально отзывается болью. Я морщусь, и это не скрывается от его взгляда. Трандуил целует поврежденное место, нежно залечивая. За запястьем следует шея, ключицы, бедра - все метки этой ночи исчезают, рассасываются, под его поцелуями. Но это недолгая передышка - прикосновения из легких снова становятся требовательными, и я вопросительно смотрю на мужа. Он ласкает пальцами грудь, будто взвешивая все за и против: - Мое уныние... Знаешь, твое мне тоже давно не нравится, - сомнения, сомнения, сомнения. - Сегодня я могу его вылечить. Ты ведь этого хотела - чтобы я сам тебя желал. - Но... - Без жестокости. Больше не сорвусь. - Я не об этом волнуюсь. Это же искажение. Он отрывается от ласк, серьезно смотрит на меня: - Я давно живу и давно борюсь со своими искушениями. У меня нет волшебного кольца, чтобы противостоять им. Неужели ты правда думаешь, что из этих битв я всегда выхожу победителем? - пальцы снова жадно бегут по коже. - Похоть - далеко не худший грех, которому я поддамся. Лучший - если тебе так будет хорошо. - Ты сделаешь это? Для меня? - Сделаю, - наклоняется, целует почти нежно, хотя я чувствую, как в нем снова все горит, как он жадно тянет под себя. - Но если собираешься мне отказать, то говори об этом сейчас. Второй раз я не остановлюсь. Пустота внизу живота кричит, чтоб я не смела этого делать. Я не знаю, откуда у меня силы на сомнения. Как вообще я могу об этом думать, когда он так страстно меня хочет. Но нельзя. Нельзя. Нельзя. Я помню, к чему привела его победившая жадность. Где первый шаг - там всегда второй. Это гнилое счастье - толкать в пропасть того, кого любишь. Руки будто связаны тугой веревкой, но я все равно тяну их изо всех сил - чтобы остановить, успокоить в глухих объятиях. Может, так и не будет легче, но совсем отпустить - для этого надо быть уже мертвой. Муж нехотя поддается, понимая, какой выбор я сделала. - Ты уже вытаскивал меня из этого. Теперь моя очередь. Я не дам тебе губить душу, чтобы мне было хорошо. Его трясет от голодных желаний, от неудовлетворенной похоти. Под гладкой мокрой кожей болезненно напрягаются тугие мышцы. Но он стерпит, я знаю. Мы оба стерпим. И когда тьма подберется в следующий раз, мы снова сможем друг на друга положиться.