Нелюбимая жена

Ну, всех поздравляю. Мы тут потихоньку дошли до самого днища. Дальше, как ни странно, пойдет веселее). Читать под Blue Fondation "Bonfires" Вечного пленника я вижу на десятый год своего собственного заключения. Случайно. Странно. Необычно. Я ведь снова и снова возвращаюсь в темные залы, запутанные коридоры, тесные камеры с какими-то грязными тряпками вместо постелей, душные коптильни с подвешенными людьми и иногда эльфами. Эти картины мне показывают щедро, не скупясь. Они давно перестали меня трогать. Но никогда – никогда – не вижу главного. Того, как они готовятся к войне. Саурон как-то посмеялся надо мной. Протащил за волосы к койке, напевая о давней битве. Тащил через половину подземелий, чтобы каждый меня видел, а я не видела никого. Перед глазами были только его ноги в золоченых кожаных сапогах, камни, жженная земля. А в ушах - гул сотен и тысяч. Армия. - Я бы тебе показал, - говорил он, растягивая чужие губы. - Но дед тебе все еще не верит. - Как будто ты веришь, - скулила. - И я, моя сладкая шалавка. Я тоже тебе не верю. Но ты вольна цепляться за свой проклятый свет столько, сколько тебе угодно. Мне не жаль. Ему ничего не жаль. Но я продолжаю, я цепляюсь, потому что сын. Не будет смысла к нему возвращаться, если сдаться совсем. А вернуться к нему - это все, чего мне еще хочется. - Ты бы могла быть мне равной, - рассуждал иногда персональный темный бог, вплетая мне в косы чьи-то вырванные жилы. - А вместо этого продолжаешь сопротивляться. Почему? Зачем? Неужели еще видишь разницу между нами? Это такая трусость, такая слабость - не признавать очевидного. Я молчала, склонив голову ему на колени. Как мне рассказать, что слабость - это любовь к ребенку. Как объяснить, что это такое, если своих детей он сношает и пьет, словно лекарство от забвения? - Помоги мне найти кольцо! - кричал, снова вкладывая мне в руки чью-то смерть. - Помоги, и я тебя отпущу в твой гребаный лес! Где? Мои? Кольца? - Я не знаю... ничего... не знаю... - удары наносить не сложно. Сложно держать в прозрачных руках вещи реального мира. Сложно скрывать от него даже полуправду. Гори ты в копях Мории, Митрандир. Столько лет знал, и ничего не делал... И так до бесконечности. Саурон не всегда в зоне видимости. Но всегда - где-то рядом. Уходят и близнецы. Могли бы отпускать хотя бы на такие ночи. Но неееет. Нет, нет, нет. Весь интерес – в нескончаемости, вечности, отсутствии передышки. Я сижу в каком-нибудь очередном отвратительном углу. Иногда одна. Иногда в компании призраков кольца. Они меняются, но я не различаю. В душной, тяжелой, напряженной тишине – все одно. Считаю секунды, складываю их в минуты. Потом – в часы. Пока не появляется запах цветов. Это выматывает до истощения. Были времена, в совершенно другой жизни, когда Трандуил казался мне таким же духом-кровопийцей. Я не хотела идти на ужин с ним, потому что мне казалось, что он будто вбирает в себя всю радость, все тепло из окружающей его реальности. Мне, видите ли, было неуютно с ним. Несколько раз я смеялась в голос, когда вспоминала об этом. Но призраки, еле слышно шурша своими истлевшими одеждами, пили и этот мой сумасшедший хохот. Не жалко. Когда воспоминания гаснут, остаются только их выбеленные скелеты. Остовы, которые не вызывают никаких эмоций. Непрочный каркасец, на котором держится прожитая жизнь. Сегодня, на десятый год своего персонального заключения, я снова нахожу себя в опостылевшей гулкой темноте. Лежу на мокрых камнях где-то внизу. Где-то рядом с темницами. Тут много камер, много подземелий, никогда не знаешь, где окажешься следующей ночью. Но какая разница - где? Я тут навсегда. Тишина, тишина, тишина… кап-кап. Призрак – рядом. Тоже как наказанный. - Что, сегодня тебе выпало меня сторожить? – голос разносится эхом, остается в одиночестве. Эти ребята не отвечают никогда. Безмолвные глупые нелюди. Их старшего, непонятно зачем, таскает за собой мой господь. Интересно, Саурона назгул тоже пьет?.. Нет, неинтересно. - Молчи, конечно, молчи, - с тишиной надо справляться самой. - Чем сегодня тебя угостить? Хочешь моих надежд? Или хороших воспоминаний? Выбирай. - Он не ответит тебе… - голос откуда-то справа. Я поворачиваю голову, но без особого интереса. Пленные здесь часто думают, что я одна из них. Это, конечно, правда. Но они быстро перестают так думать, когда я беру в руки орудия их пыток. В неверном свете одного единственного факела чья-то согбенная фигура. Как же скучно. Они все очень одинаковые, похожие, как близнецы. Как Кама и Моро. Как Элрохир и его брат. В солнечном сплетении снова тупо заныла боль. Это призрак нащупал, чем поживиться, и теперь тянет воспоминание о единственном, кто бы меня любил. То, из Лотлориэна. С золотыми бликами на стенах, запахом весны и долгими прогулками по высоким ветвям меллирнов. Белая, острая улыбка – меркнет. Пусть, не самая ужасная потеря из пережитых в Мордоре. Тут есть своя разновидность свободы. Когда уже ни на что не надеешься, можно делать все, что хочешь. Чего же мне хочется? Иду по периметру зала, цепляясь руками за ржавые решетки тюрем. Надо же чем-то занять себя, пока призрак трапезничает. Сначала этот, разговорчивый. Человек. Старый. Наверное, много лет провел тут, глаза побелели в темноте. Потом пустая клеть. Пустая-то пустая, но крови внутри – как воды после ливня. Значит, постоялец выехал недавно. И еще одна незанятая. Хотя нет. Шевелится вон у задней стены. Я уже разворачиваюсь, чтобы перейти к камерам с противоположной стороны, как слышу знакомое бормотание: «Не она, моя прелессссть. Та самая. Та самая-ссс. Голлум. Голлум». Вот ты где нашелся, дружок. Все живой, все такой же сумасшедший. Призрак поворачивается, учуял что-то новое, прицеливается и это тоже съесть. Я отхожу к другой стене, иду по своему кругу, не останавливаясь. Надо подумать. Раз живой, значит, молчит. Какой упрямый, посмотрите только. Всем бы мужам-воинам твою выносливость, вечный пленник. Я-то знаю, что этот дар редок, как самородок. Очень редок. По кругу, как слепая лошадь. Не копай глубоко, призрак. Вот лучше – смотри, как ветер с черными прядями волос играет. Красиво, да? Мне тоже нравилось. А если отпустить? Если отпустить существо, Саурон так и не узнает, где кольцо. Нет, рано или поздно, найдет, конечно, найдет. Но не сейчас. Потом. С кольцом, может, еще хуже будет. Хотя куда уж хуже. Сын. Есть куда. Я снова перехожу к той стороне, где сидят человек и мой давний знакомый. И снова не останавливаюсь около его камеры. Решить-то непросто, а понять, как его выпустить, тем более. Я даже не знаю, как глубоко под землей нахожусь. А здесь можно быть очень-очень глубоко. Наворачиваю круг за кругом. Решение не приходит. Я устала. Сяду, посижу у пустой камеры. Можно руками по кровавому полу поводить. Она холодная, кровь. Остужает от вечной духоты, которая никогда здесь не проходит. Гора старается. Опять, наверное, наш божок пошел в свои кузницы. Это ему нравится... Призрак уходит, а решения все нет. Я сижу и жду, но голова не работает. Голлум поет. - Вставай давай, - Кама. Она хуже брата, умнее. Она вообще больше похожа на того, кем они так все восхищаются. Собрана, холодна, расчетлива. И слабость у нее такая же. Ей и воспользуюсь, наука не хитрая. - Подними меня, я не могу. Этот… как его, пятый… слишком много сегодня высосал. - Сама ему даешь, вот он и сосет, - ухмыляется злобно. Ей нравится власть, все как всегда. Но слова ее я запомню. - Помоги мне… - тяну к ней кровавую руку. Ну же, хватай. Знаю ведь, что хочешь. - Какие вы слабые оба, - шипит с отвращением, ненавидит и меня, и Ломилинда одинаково. Об этом мне не соврали. Но за руку подхватывает, поднимает. Мы с ней одного роста, с этой девкой. Саурону нравится на нас смотреть, говорит, это красиво. А еще это не испортит близнецам наследственность. Так он говорит. - Устала, - я сама к ней тянусь. Потому что надо же как-то отпустить не-моего пленника, мне же хочется. Она хватает своими длинными сильными пальцами за подбородок, смотрит жестко, чувствует подвох. Не было такого, чтобы я сама к ней шла. Она не дура, эта Кама, она знает, что такого не бывает. Но похоть – и ее слабое место. Кровавыми пальцами украшаю ей губы. Так люди делают, я читала сто лет назад в книгах мужа. Они красят лица, чтобы быть привлекательными. Глупый обычай, но какая разница? Пусть почувствует себя красивой, раз надо. Люди, люди, люди. Так всегда бывает. Саурон говорит, что это черта всех людей – они жаждут что эльдар, что майар. Падки на внешнее потому что. Эти двое, впрочем, не показатель. Они на все падкие. Вот и сейчас - смотрит недоверчиво и злобно, а губы уже сами смыкаются на кровавых пальцах, слегка посасывая. Десять лет - долгий срок, можно кого угодно выучить. Я отнимаю руку, пытаюсь отойти. Не сильно пытаюсь. Но сопротивление - это игра, которая не надоедает годами. Кама хватает за талию, притягивает ближе. Сильная. Она очень сильная. Не потому, что воин, а потому, что эта сука высыпается.  Она сминает мне губы, тянет за волосы, кусает шею. Они это абсолютно одинаково с Моро делают. Никаких нежностей. Только какое-то звериное стремление пометить, испортить. Зациклены на том, что человеческая природа хуже нашей. Я бы на ее месте беспокоилась о других недостатках. Сестра прижимает к решетке, той самой, где сидит наше всезнающее и молчащее сокровище, коленкой разводит ноги, гладит по привычке. Там не станет мокро, не от ее рук. Но ей, в общем-то, всё равно, а у меня теперь есть шанс. Сейчас не заметит. Я зарываю пальцы в густые волосы, прижимаю к шее ближе. Пусть целует. Пусть оставляет сколько ей угодно следов. А я пока вытяну такую прекрасную заколку. Маленькое острое жало. Но зачем оно ей сейчас. Каштановые пряди распадаются по плечам, и я массирую ей кожу под этой пахнущей огнем гривой. Знаю, что любит, когда так делаю. А жало лишнее, его откинуть. Туда, за решетку. Прости, узник, это все, что я могу. Она валит меня на мокрый пол. Стягивает собственные брюки, садится мне чуть не на лицо. Дальше просто. Раскрыть пальцами, обвести языком... С женщинами Кама быстро кончает, недолгая мука. Тяжело задышал за прутьями казалось бы слепой человек, блеснула в неровном свете острая заколка, исчезла в темноте. Хорошо. Хоть что-то - хорошо.  А в следующую ночь не происходит ничего. Я не могу проверить, удалось ли существу сбежать, потому что просто остаюсь в своей постели и сплю без сновидений. И то же самое повторяется еще через ночь. Я не радуюсь. Ничего в Барад-Дуре не происходит просто так. На второй день реальность начинает все дальше убегать от грез, граничить. Лихолесье пахнет как ветер перед грозой. Я выхожу из комнаты и вдруг понимаю, как долго меня тут не было вот так… по-настоящему, полностью. Служанки встречаются в коридорах, но не говорят со мной, наверное, привыкли, что я редко отвечаю. Стражи провожают взглядом, когда иду в комнату к сыну. Его нет. Он с Трандуилом с самого утра на охоте. Миринель говорит, складывая постиранные одежды в прачечной. Перехожу из комнаты в комнату. Пустынно. Куда все делись, я не знаю. Много девушек, служанок. Мужчин почти нет. Может, их и вовсе не осталось после той бойни, мужчин. Случайно дохожу до кухни, и только тут понимаю, как же голодна. Кухарка смотрит на меня, как... на призрак. Дура. Что, неужели за последние годы я пополнила список мертвых королев? Не Мордор. Успокоиться. Улыбнись. - У тебя есть что-нибудь съедобное, Анкалинэ? Я, кажется, сейчас кабана бы съела. - Да, госпожа, конечно, - начинает бегать, суетиться. Я вздыхаю, ну зачем же она так? Совершенно не перестает меня бесить. - Вам куда подать прикажете? - Не напрягайся, я здесь перекушу. Надоело в комнате. - А... да, конечно. Я сажусь на ближайший стул, смахиваю со стола муку. Тут вкусно пахнет, по-живому. И страх ее тоже пахнет. Не так сладко, как булочки, что она печет, но тоже вполне съедобно. Саурону бы понравилось. Хватит думать о Сауроне. Девушка сооружает угощение, а я никак не отделаюсь от какой-то назойливо ускользающей мысли. Из кухаркиных рук падает маленькая глиняная плошка, в которую она собиралась положить брусничного жмыха с сахаром. Лучше успокой ее, а то разобьет всю посуду. Только трогать лень. Хотя... Когда-то давно мне обещали больше сил. Если не во сне, то хоть здесь. Девушка бегает по кухне, а я провожаю ее тяжелым, наверное, взглядом. Она его чувствует, ведет плечами, старается сбросить. Не старайся. Покоем можно укрыть. Всем можно: болью, страхом, безысходностью. Но это не Мордор, а я же не чудовище. Я же не чудовище. Кухарка замедляется, хоть и не сразу. Движения становятся более плавными, естественными. Она вытирает стол тряпкой, стелет льняную салфетку, ставит передо мной тарелку со свежим жарким и еще несколько на выбор: соус, нарезанные овощи, хлеб... Даже улыбается в конце под моим взглядом. Как раньше улыбалась. Я ловлю свою мысль за хвост. Раньше - не сейчас. Почему она меня боится? Почему они все молчат? Неужели знают? От раздумий отвлекает щекочущее чувство. Я досадливо отрываюсь от Анкалинэ и поднимаю левую руку. Смотрю внимательно. Кухарка смотрит тоже. Между моими пальцами маленький паук за пару минут успел накидать паутину. Оплел сразу три пальца, явно обосновываясь надолго, и все продолжает работать. Такая она, искаженная красота. - Госпожа... - шепчет, закрывая рот рукой, отскакивает назад за тряпкой. Столько трудов с этой дурой зря. - Успокойся, - я срываю паука с белой ниткой и кидаю на пол, кружево снимаю тоже. - Что-то я перехотела есть. Отправь это потом ко мне в покои. И, Анкалинэ, - теперь уж что, теперь нужно. Подхожу, беру за руку. Вот так, моя хорошая, смотри мне в глаза. - Ты прости, что я тебя побеспокоила. Ты не обижаешься на меня? - Нет, королева. - Не боишься меня? - Нет. - И рассказывать никому про этот случай не будешь? - Нет, нет. Конечно, нет. - Спасибо большое. Ты извинись за меня перед другими слугами. Я такая унылая в последнее время, наверное. Нелегко тут, в тени, правда? - я тоже ей улыбаюсь, как когда-то улыбалась. В Барад-Дуре всегда кажется, что падать еще далеко, а выйдешь в нормальный мир - и все. Сразу понятно, что разницы между мной и Сауроном... Это чувство тоже запомню. Остаток дня я брожу по дворцу. Улыбаюсь служанкам, разговариваю со стражами. Пусть видят, что бояться нечего. Пусть верят. Сил-то у меня много. Вечером уже по лесу в одиночестве. Дохожу до реки и даже купаюсь, хоть с неба то и дело срывается сырой мартовский снег. Холод - это хорошо, это по-настоящему. Ноги болят, как будто годами не гуляла. Наверное, так и было. Что я делаю обычно - помню смутно. Знаю, что стараюсь "не подавать вида". Хожу в тронный зал, когда нужно. Ем с семьей, когда нужно. Шью, когда нужно, читаю, говорю, улыбаюсь. Была уверена, что хорошо всех обманываю, но, кажется, не очень. С другой стороны, что мне кухарка? Главное - чтоб Трандуил верил. Раз молчит - значит, не замечает. Странно, конечно, для него странно. Но не любит ведь. Не хочет любить. Не смотрит. Я выхожу на берег, быстро кутаюсь в сухое платье. Внутри тоже как от холода горит, радостно. И непривычно от этого - хоть плачь. Сейчас вернусь во дворец, и сын вернется. Я обниму его, буду гладить по волосам, спою ему песню на ночь. Я давно его не обнимала, не играла с ним. Играет ли он еще вообще? Но во дворце пусто. Нет моего зеленоглазого. Охота, говорят мне. Дело обычное, что король с наследником вернутся уже в ночи. Наверное. Наверное, обычное. Ужинаю одна, иду в комнаты одна, одна ложусь в постель. Редкий день в этом мире - и никого нет. Слова Ломилинда серыми мышами грызут остов кровати. Понимать его мне не нравится. В простую темноту, на которую так надеялась, я падаю сразу, стоит только коснуться головой подушки. Забытье приходит быстро и просто. Темнота. Темнота, которая тянется и тянется смолой. Обволакивает тело, пеленает, словно ребенка, плотно прижимая руки к голым бокам, связывает ноги, выворачивает голову! Сует в меня слова огненными стрелами: - А я ведь был к тебе добр. Три ночи подряд - где это видано. Его темнота, знакомая, тюремная. И он здесь, конечно. Не может не быть. Открываются огнем горящие глаза, расползается кривая жгучая полоса безгубого рта. Привычно, не страшно. - Ты не был. - Больше, чем к кому-либо. Могла бы оценить, но вместо этого нарушила наш с тобой уговор. - Не помню такого. - Хреновая лгунья, - выливается лава из горящих огнем глазниц, и скрывать бесполезно. Видит, чувствует, знает. Его невозможно обмануть, когда он такой. Но я пытаюсь. - Я ничего не сделала. - Ошибка. - Но я.... - Ты жалкая, слабая, и признай уже, что проиграла. - Зачем спрашиваешь, если знаешь?! Да, я хотела отпустить твоего бесполезного узника! А близнецов твоих я как-нибудь убью! И тебя – попробую! Боооооооооль. Боль. Пронзает. Снова. - Ты боишься сейчас. И бравада твоя наигранная. Правду. Боль. Боль. Боль. - Всю правду. - Мне стало его жаль, - я бы плакала, но в темноте нет ничего, кроме не моих глаз. - Ты бы все равно ничего от него не добился. Он просидел в Лихолесье полвека, и так ничего и не сказал. Поверь, его спрашивали многие и по-разному. Он не знает, где твое кольцо. - А ты знаешь? - Нет! Нет! Никто не знает! - Я тоже было так подумал.. - вот теперь - теперь - эта огненная полоса изгибается в улыбку. - Почти поверил в то, что чучело бесполезно. Мало ли, эльфы ведь не очень умны. Могли стеречь и не того пленника... Но разве ради бесполезных уродцев королевы эльдар ложатся под людей? - Ты... я специально - в той темнице? - Специально. - Нет, нет, нет.... Послушай меня. Послушай... - Все, что нужно, я услышал, - пока он говорит, темнота редеет. - Рассчитывал на более откровенный разговор между вами... Но сойдет и так. Черная дымка расползается, снова показывая мне собственную спальню. Тут глубокая ночь, и луна светит в окно. Я сижу на кровати, а напротив - стоит черная исполинская тень с глазами-огнями. - Все эти годы... - Годы, мгновения... Было забавно. Но мне надоело. Я хочу свое кольцо, ты же понимаешь. Фигура поворачивается, будто крутит его кто, и ползет к выходу. Я вскакиваю и бегу за ним, прекрасно понимая, что мой кошмар переливается через край. - Я не предавала! Не предавала тебя! - Ты обещала не мешать мне, и нарушила обещание. С тебя должок. Он медленно, плавно, но так неотвратимо скользит к двери из покоев, проходя сквозь. Растворяется в мрачных коридорах, вспыхивает в лунном свете, продвигаясь в отвратительной мертвой тишине. Нет, нет, нет... Бежать за ним, но не остановить, не закричать! Глупая, пытаюсь ухватиться за неясную темень. Я скулю, я умоляю, я реву, даю сотню клятв в повиновении, упрекаю в том, что он тоже обманул - тень молча ползет дальше. В сторону комнаты Эстелиона, и я не могу его остановить. - Неееет! Перестаааааань. Не убиваааай! - это отвратительным сдавленным писком вырывается изо рта, но уже все равно, кого я бужу. Он ныряет в спальню сына, и я врываюсь туда за ним. Все происходит быстро, очень быстро. Расстояние до кровати все меньше. Крупный волк поднимает морду. Волк рычит и моментально подбирается для прыжка. Тень не смотрит и ползет к кровати. Зверь с рыком срывается с места. Зверь ныряет в самую тьму. Зверь кувыркается в черноте, словно всасывает ее. Падает на четыре лапы. Оборачивается на меня, сверля огненными глазами. И бросается с рыком на спящего сына! Я не знаю, как быстро бегу. Как успеваю схватить что-то с прикроватной тумбы. И как начинаю оголтело бить по косматой башке. Все смешалось в темноте, и ориентир у меня один - горящие рыжие глаза. Эстелион кричит, и мне кажется, что от боли. Я сама как зверь. Сама - как зверь. Скулеж, лай, крик, удары, зубы... - Хватит! Хватит! - долетает до меня, наконец. Я еще раз со всей силы опускаю свое оружие на волчью голову, только сейчас замечая, что огня больше нет. Руки трясутся. Умер. - Ты жив?! Цел!? - с напрочь сбитым дыханием я откидываю подсвечник, это подсвечник, оборачиваюсь к сыну. Но Эстелион отшатывается от меня. Секунду он смотрит широко раскрытыми испуганными глазами, а потом комнату пронзает новый крик, куда как более страшный: - Ты убила его! Ты его убила! За что?! Сын бросается к окровавленной туше с невыносимо раздирающем плачем. Ему сейчас будто не пятнадцать, а намного меньше. Волк не двигается. Даже в темноте видно, что я напрочь размозжила ему голову. Эстелион не видит. Он все тянет его за длинную шерсть, плачет навзрыд и трясет его, трясет, трясет. - Милый, отойди. Он мертв... - Сама отойди! Я ненавижу тебя! Зачем ты его убила? Лучше бы и дальше сидела в своей комнате! Ненавижу! Ненавижу! Ненааааа.... Я пытаюсь оттащить, но он настырно отбивается, снова и снова крича мне о своей ненависти. А мне казалось, что я знаю толк в боли. В комнату забегает Миринель, останавливается, как вкопанная. - Позови короля. Немедленно. - Но сейчас же... - Немедленно. Приведи. Мужа. Сюда! Она исчезает в темноте дворца, а я дохожу до двери. Нет, не сейчас. Так я уйти не могу, хоть сын только и делает, что просит его оставить. Устало сползаю по стене на пол, обхватываю колени, смотрю на то, что сделала своими руками. На ребенке - ни царапины. Нетрудная загадка. Мы оба нарушили договор, значит, наказание не высшей меры. Искореженная справедливость Саурона. Не хотел его смерти. В этот раз. Иная плата. Минут пять под кожу входят острые иглы его слов - презирает меня, ненавидит и жалеет, что мы с ним живем в одном дворце, без меня ему лучше, всем лучше. И волку было лучше, пока я его не убила посреди ночи... Прав, мой мальчик, ты прав. Твою правду я запомню. Шаги слышу задолго до появления короля. Они мало на него похожи. Он торопится, почти бежит. Дверь резко открывается, и Трандуил смотрит на все, что тут случилось. Служанка за его спиной вносит несколько свечей. В их свете все еще ужаснее. Кровь. Повсюду кровь. И ребенок мой - в крови и слезах. Трандуил быстрым шагом идет к сыну, нежно, но настойчиво отнимает от мертвой туши. Он - не я. Эстелион бросается ему в объятия, продолжая-продолжая-продолжая сотрясаться от горьких слез. - Что случилось? - то ли ему, то ли мне. - Она... - голос уже плохо слушается, икает, - пришла, когда я спал и убила Дружка... Она... его по голове... Долго... А Дружок... меня защищал. Сын утыкается Трандуилу в халат, а тот поднимает на меня тяжелый вопросительный взгляд. Я лишь качаю головой. Что мне рассказать? Я подбираю кровавые юбки, поднимаюсь, чтобы уйти. - Подожди, - это он говорит тем своим королевским голосом, которому, по идее, перечить нельзя. Но смягчается почти сразу. - Подожди меня. Сын... хочешь мы похороним его прямо сейчас? - Даа, - стонет он ему в руку. - Тогда соберись. Ты должен сейчас найти кусок ненужной ткани. Слугам скажи, чтобы принесли нам две лопаты. Первым делом - иди умойся. Я провожу твою мать и вернусь. Ты запомнил? - Не уходи с ней! - Перестань. Она тебя защищала, - говорит убедительно, но вот взгляд, которым смотрит... - Приготовь все, я скоро. Теперь можно. Все под контролем у короля Лихолесья, все он знает, все умеет. Воспитает и второго сына, если нужно, и снова один. А я пойду делать то, что у меня хорошо получается. Выползаю в коридор, бреду темнотой, проходя свой страшный - самый страшный - путь в обратном направлении. Эхо чужих шагов тянется за подолом, отлетает от высоких потолков. Он прав, мой сын, служанки правы, и темный божок - все правы. Дверь вон все так же призывно открыта, как я ее и оставила. Сейчас мятые простыни снова сложатся в призрачную утонувшую долину Анфауглит, вздыбятся в горную вышину Тангородрим, провалятся подземельями Ангбанда. Он так сентиментален, Саурон. Возвращается снова и снова к тому, что давно разрушено. И я буду. Мы похожи с ним, мы сентиментальны. Уже почти дохожу, когда хватают чужие пальцы. Я на него не смотрю. Он со мной не говорит. Одергивает шелковый рукав, вытирает лицо от крови, осматривает мне руки. Царапины, укусы - разве это раны? - Что произошло? - Он взбесился. Я не знала, как еще. - И ты решила на волка голыми руками? - А что мне надо было делать? В оружейную зайти, чаю выпить? - Не надо было искаженного волка во дворец приводить. - Много чего не надо было. Жениться на мне, например, не надо было. Он не отвечает, оттирая кожу, которая чистой не станет. По серебристому шелку ночных одежд расползается моя и волчья кровь, пачкает, портит. Я такая, я могу. Пальцы в кожу, сильно. Словно удержать хотят. Встряхнуть... Знает! Я встречаю его взгляд. Сама напугана, а он… Тянет, обнимает, по волосам гладит. Забытое что-то такое... Нежность. Да. Ха, нежность... Пустое. Знал бы – не жалел. Знал бы – не молчал. В нос - знакомый запах, его запах, теплый, живой. Я хочу, чтоб знал. Хочу, чтоб наказал. Пусть. Это легко будет. Так легко... Только он умрет потом. И сын умрет. Второй раз мне этот урок рассказывать не нужно. - Иди. - Да, - но не уходит. - Иди! Руки чуть слабеют, но большего и не надо. Обратно в мир, где самое место. За спиной - вновь закрытая дверь. Уже в спальной темноте я вижу. Маленькое колечко с опалом, которое спасало от сновидений, горит рядом со вчерашним букетом. «Высыпайся, - шепчет проклятый мне в ухо. – Соскучишься – приходи. Сама». Я смеюсь. Отпустил.