Нелюбимая жена

Она переливается во мне, бурлит, я ее чувствую. Это как внезапно грянувшая музыка, цепляющая за самое сердце, за самое нутро, рвущая их напрочь. Моя сила - его сила - дергает спокойно опущенные руки, отбивает ритм в склоненной голове, подкрадывается к горлу неудержимым криком, смехом, требует, толкает, просит. Делать. Но мне нечего с ней делать. Я беру очередную детскую рубашку, сажусь в глубокое кресло и вышиваю, вышиваю, вышиваю. Нитку в иголку. Иголку в полотно. Вверх и вниз. Вверх и вниз. Стежок за стежком. И снова. Нитку в иголку. Иголку в полотно. - Очень красиво, госпожа. - Думаешь? - Да, это, наверное, лучшее, что вы делали. Конечно, лучшее, глупое ты создание. Если всю кипящую лаву одного из сильнейших майа пустить на жалкую тряпку, может ли получиться по-другому? Как из назгулов огородных чучел сделать. Не по талантам задачка. Видел бы он меня сейчас, свою ненаглядную. Ни кнутов в руках, ни чужой крови на коже. Ни планов, ни колечка. Сижу, вышиваю, как женщинам и положено. Но силу нужно куда-то отпускать, на что-то расходовать, иначе она сожжет… А это, в конце концов, больно. - Только, боюсь, наследнику эта рубашка будет мала. Я вырву тебе маленькое трепещущее сердечко. Честное слово, Салвэль. Выброшу куда подальше, будешь потом бегать искать его по всему Средиземью. Как Саурон свое ненаглядное. Слова - бумажными птичками: - Он так быстро вырос, мой сынок, - падает ей в ушки, очертив по воздуху неровные дуги. - Да, уже совсем почти взрослый, - поддакивает. - Вы бы сказали, я б принесла одну из тех рубашек, что он сейчас носит. - Неси, - я комкаю материю и кидаю ее в угол. Не нужна. - Но, госпожа, как же ваша работа?.. - Начну заново. Неси. Она исчезает, а я перебираю в уме миллион заученных баллад, складываю сотни новых на десятках языков, которые бьются за внимание турниром внутри собственной головы. Обратная сторона здорового сна и непрошенных сил. Себя совершенно некуда приложить в этом маленьком гнилом лесу. Я бы любила. Но кому я нужна? Для мужа – грязна. Для сына… Ох, уже больше недели прошло. Но он все избегает меня. Я бы тоже… я бы тоже. Может, тоже в кузницы пойти? Глядишь - получится. - Вот, королева, - на колени мне ложится светло-голубая холщовая рубаха. Совсем почти как у взрослого мужа. - Эта свежая, я в прачечной ее забрала. Разворачиваю материю на своих коленях, кончиками пальцев ощущая приятную шероховатость. Совсем простая, совсем не такая, как вещи отца. Сам ли он предпочитает ее богатым, расшитым одеждам? Куда ее надевает? Может, в ней он ездит на охоту. Или в ней читает вечерами свитки из королевской библиотеки. В ней держит экзамен перед Трандуилом, как я когда-то держала, пересказывая прочитанное... Или это, наоборот, нелюбимая вещь? - Он часто ее носит, Салвель? - Да, госпожа. Ну, то есть Миринель стирает ее постоянно. - Хорошо. Тогда принеси мне серебряных нитей. И темно-серых. Работа почти полностью уводит от раздумий. Я расшиваю рукава незнакомым даже мне орнаментом, обвожу горловину едва заметной строчкой. Рисую нитками серебряных птиц. Стежок за стежком - как и не было десяти лет. Главное - не останавливаться. Маленькое промедление, и снова лавиной смывает в проклятые подземелья... Снова хочется причинять боль - так есть ощущение, что все под контролем, и решения были правильными. Вот какие воспоминания я бы с радостью подарила любому назгулу, запихала бы в их ненасытные глотки, как кашку в ребенка. За маму, за папу. Работа падает на колени, а я смотрю в окошко на дерево. На черных птиц в зеленой листве. Этим ли Саурон кормит главного? Поэтому ли раз за разом поднимает голову? Можно ведь. Можно вернуться туда, найти мертвого, напоить сполна, освободить душу. Теперь смогу, теперь меня послушает. Хозяйка, королева - дайте только выспаться. - Еле отстирали ее от волчьей крови. Вся после похорон залита была, - щебечет мне эльфийка, отвлекая. Нельзя обратно. От одного воспоминания освобожусь, они мне сразу новые подарят. Не оставят без награды за то, что сама к ним пойду. - Знаешь, где зверя похоронили? - Нет, госпожа, - Салвель взгляда не поднимает, вышивает тоже какую-то ненужную тряпицу. - Кто ж мне скажет, если даже вы не знаете? - Тоже мне показатель... Вы ведь, слуги, все про всех знаете. - Нет! Что вы, королева, мы не сплетничаем. Ни я, ни Иримэ. И слуги владыки тоже. На то у нас и клятва особая есть, когда мы к обязанностям своим приступаем. - Ну-ну, верю, - стежок за стежком ложатся мои серые завитки. Нет, жить теперь с этим грузом до конца придется, маленькое искаженное зло в сердце маленького искаженного царства. - И куда все мужчины из дворца подевались, тоже не знаешь? - Так это и не секрет, - успокоилась, улыбается. - Владыка после того... того раза вдоль южной границы цепь гарнизонов выстроил. Там все. Вы же были во дворе, когда все в первый раз уходили, - внезапно щурится она. Что, поняла, наконец, с кем говоришь? Ладно, слушай тогда сказку, моя сладкая. - Может быть, - откладываю работу, взгляд погрустнее, как в себя направленный, мечтаний про Аман побольше, мокрых воспоминаний о родичах - поменьше. - Я после того нападения мало, что помню. Будто и не была здесь совсем... Во снах я видела сады... - Это же сады Лориэна, королева! Ваша фэа, наверное, туда за покоем отлетала. В вас же кровь ваниар, тянет туда, где родина ближе... Знала бы ты, девочка, где моя родина и куда меня тянет: - Я не знаю. Все мутно в памяти, все как не со мной было. И не могу некоторых вещей вспомнить, понимаешь? То ли снились, то ли нет... А сын с королем туда, в эти гарнизоны, уезжают на весь день? - Наверно. Почем мне знать. Наследник рано мужать начал. Его владыка везде за собой и водит... А там, в этих садах, что вы помните, королева? Рано начал мужать. Куда Трандуил его потащил, во что втянул? Он же совсем еще ребенок, совсем малютка. Пятнадцать лет для эльфа... Помню, помню, как он плакал над убитым зверем. - Деревья да цветы. Что еще может быть в садах, Салвель? Листья, будто звенья цепей, один к одному. И реки. От рек словно жар шел... В смысле хорошо рядом с горячими источниками было, уютно. Угу, само спокойствие. - Ох... Я иногда так жалею, что мои предки, как ваши, в Валинор не ушли. Жили бы сейчас все у валар за пазухой. Никаких войн, никаких смертей. Благодать одна. - Благодать... Знаешь ли ты, что такое ее отсутствие? Полное. Благодати этой, - стежок за стежком, стежок за стежком. - Когда надеяться не на что и спокойно за вышиванием не посидеть? Когда умереть в миллион раз проще, чем продолжать жить? Знаешь? Или от безделья мечты свои складываешь? Выкатывает на меня свои голубые глазенки. Вот тебе, королева, искушение -достать их из глазниц. Положить на серебряное блюдце и отнести в Мордор - показать, как оно, когда на самом деле благодати нет... Но от сладкой картины отрывает: - Королева. Эру... Я поднимаю взгляд от надоевшей служанки на столь знакомый и одновременно чужой голосок. Стоит в дверях, мое солнышко. Пришел, он пришел. - Проходи, сынок. Не стой на пороге. Ты голоден? Может, чаю хочешь? - Нет. Я не за этим пришел, - скрежетом тысяч ножей, холодно. - Что ж, - я вновь опускаю взгляд к работе, не простил. - Все равно проходи. Я всегда тебе рада. Иди, Салвель. Служанка подхватывает юбки, исчезает за дверью, приветливо улыбаясь сыну. Он краснеет немного. Мне видно. Видно и окончательно понятно, что мужать он и, правда, стал рано. Эстелион делает несколько шагов в мою сторону. Я киваю на свободный стул, но сын стоит. Еще ребенок, но стать уже отцовская. Прямой, несгибаемый. Не за этим. Он пришел не за этим. - Ты что-то хотел, милый? - Да, - зеленые очи на меня не смотрят. Он смущен, ему неуютно, он не знает, как. Сама виновата. И Саурон. Саурон, треклятый, виноват. - Я слушаю тебя. Сын вздыхает, глаза на секунду закрыты. Ищет силы. А дальше - слова, как заученные четверостишья: - Я виноват перед тобой за ту ночь. Ты защищала меня и не заслужила слов, что я сказал. Прости меня. А врать-то ты не научился, мое сокровище. Не твои слова, не твои мысли. Трандуил подослал, он научил - очевидно, понятно. Больно. - Куда ты носишь эту рубашку? - взлетаю из кресла, не встаю - слишком много сил. Но зеленые глазки смотрели в пол, не видели. Он только сейчас поднимает ко мне удивленный взгляд. - Эту?.. На тренировки с отцом. Хорошо под кожаные наручи ложится. - Я расшила ее. Ты не против, надеюсь? - Нет. - Не ври. - Она... она слишком парадная теперь для тренировок. Не люблю, когда одежда такая. Неудобно. Я улыбаюсь. Хоть в чем-то он пошел в меня. Впрочем, что тут радостного? На меня ему походить совсем не надо. - Извини, - Эстелион подходит, забирает рубашку из моих рук. - Не думай, что я не ценю. Просто буду теперь носить ее во дворце, а не в лесу. В лесу. Так часто туда уходят, вместе... - Тогда я закончу работу и попрошу тебе ее передать. - Да, королева... Иссякли слова, и больше сказать ему мне нечего. Давно ли я тебя обнимала, мой маленький король, прижимала к груди, кормила своим молоком?.. Так похож на мужа. Так красив. Только глаза живые, болью наполненные. Это я. Я с тобой сделала. Бросила. Он кивает мне, разворачивается, чтобы уйти. - Эстелион. Оборачивается, растерян, не хочет быть тут, со мной. Зато он правдив, мой малыш. И масок своего отца пока не перенял. - Эстелион, что бы со мной не произошло, и сколько бы лет не прошло, пожалуйста, запомни и никогда не сомневайся в том, что я сейчас скажу. Я тебя больше всего на свете люблю. И это неизменно. - Да... мам, - кивает и уходит. Теперь уж без сомнений. К чему готовит его Трандуил? Куда уводит из дворца? От меня ли подальше? Я долго не смотрела по сторонам и многое упустила. Очевидного. Лишь слепой не понял, что со мной творилось неладное, необычное. И никто ничего не сделал. Мой прекрасный муж ничего не сделал. Ярость закипает со знакомым запахом, гром катится по небу. Я ведь могу весь дворец с землей сравнять, если постараюсь. Ну да, заберу у своего ребенка еще и дом. За то, что сама пошла на эту плаху. Трясу головой, прогоняя мордорское, привычное. Нет, не стал бы Трандуил сидеть, сложа руки, если бы понял, что со мной. Что-то он готовит, что-то делает. Там, в лесу на юге. Тауриэль я нахожу только через два дня, вижу, как заходит в конюшню. Нередкий теперь она гость в дворцовых стенах, дева-воин, в лес ушла со всеми. - Здравствуй. - Привет, королева. Давно не болтали. - Тебя ведь не обманешь, дочь леса. - Попробуй, - улыбается она подпруге, что расстегивает. - Иногда у тебя получается. - Отведи меня туда, где муж и сын. Я хочу посмотреть на них. - Я тебе для этого не нужна. Иди на юг со слугами, сама увидишь. - Тогда и они - меня. Тауриэль хлопает коня по округлому боку, снимает свое легкое седло и хмуриться не перестает: - Одна иди. - Я привычки мужа выучила. Там дозорные выставлены. Не качай головой, не первый год замужем. Если не знать, где глаза спрятаны, незамеченным не пройдешь. Так ведь? Вздыхает стражница, перекидывает седло через деревянную опору. Взгляд прямой, усталый: - Почему ты все время меня выбираешь для своих тайных планов. - Мне некого больше. Я о сыне беспокоюсь. Только взгляну, и все. Если скажу, что приду, того, что хочу, не увижу. - А что ты хочешь увидеть? Владыка учит его сражаться, обходит с ним границу, охотится иногда. Это все. - Тогда не будет ничего ужасного, если подглядеть. - Ты же знаешь, я ему расскажу. - Расскажи после, - улыбаюсь, разве мне откажешь? Тауриэль закатывает глаза, качает головой, но сомневается. С минуту на меня смотрит. Что мне показать, даже придумывать не нужно - материнское беспокойство нехорошая эмоция, но видно ее отлично. - Я только посмотрю, а потом хоть сразу в рог труби. Я волнуюсь. Пойми. - Таиться не будем, - сдается стражница. - Просто подойдем тихо, ты увидишь все сама и сразу королю покажешься. - Идет. Мы выходим тут же, как когда-то давно. Только теперь на юг идем, не бежим. Тауриэль поглядывает на меня из-за плеча, разговора не клеится. Неважно. Важно, чтобы ни я, ни сын, ни Трандуил не выступили против Саурона. Таков уговор. И его мой муж, кажется, нарушает. Как и ожидала, приходится петлять. Даже неясные, заросшие лесные тропы оставляем в стороне. Тауриэль ведет через густой подлесок, быстро, стремительно. Не нравится ей обманывать. Подкрадываться не нравится. Такая прямая, такая светлая. Даже не раздражает - грустно только об утерянном. - Как ты держишься? Смотрит непонимающе, жмет плечами: - Искушения не чувствую. Или оно победило уже. Не знаю. - Не победило. Поверь, тебя темень вообще не тронула. - А тебя, значит, тронула? Проглотила, отымела и, может быть, выплюнула. Только поговорить здесь об этом не с кем? Чистый - грязного не поймет. Но и отрицать глупо - кажется, все на свете видят, какая я теперь истлевшая, сгнившая. - Скажем, есть у меня и новые таланты. Смотри, - говорю и руку на дерево кладу. Тяжело ему, старому, света мало, воды много. Искажать не сложно. Стоит захотеть, а оно гнется, кряхтит, закручивается в черную спираль, умирает, отражает - меня... Ну и будет. Обратно - тяжелее, дольше. Но поднимает свою деревянную спину старый дуб, снова листьями зелеными трясет. Поворачиваюсь к стражнице - за ножны держится. Поддержка по-лихолесски. - А дальше? - В смысле - дальше? - Вылечи его совсем. - Тауриэль, я искаженка, а не фея из детских сказок. - Ты королева самосожаления. Ну же, попробуй хоть. - Слова выбирай, - я улыбаюсь, говорить откровенно мне нравится, привычка от прадедушки. - С наших тренировок много воды утекло. Силы переливаются внутри, бурлят, требуют - делать. Пальцы обратно по грубой древесине бегают. Там она, болезнь, извилась рисунком, что глубокие морщины на коре. Выпрямить их, что ли? Как со стороны на свои руки смотрю. Давно они добра не делали. Давно. - Нет, не могу. Лечить - не могу. Дать тьмы, забрать - это да. - Так забери тогда. - Куда? Думаешь, мне мало? - рука опускается. - Идем. - Хорошо, - Тауриэль послушно разворачивается, продолжая путь. - Тогда расскажи, что ты боишься увидеть, королева? Армию, гарнизон, войну. Мужа под кровавыми боевыми стягами. Сына, разорванного мордорской челядью... - Я боюсь, что тьма доберется и до моего ребенка. А я его для иной судьбы рожала. Остаток пути молчим. Тауриэль, к ее чести, с расспросами не лезет. Как и муж. Как и почти все в Лихолесье. Будто боятся услышать правду, боятся ответных вопросов. К границе подходим неожиданно. Знала, что она уже давно рядом, но даже предположить не могла, что настолько. Много земель потеряли. Многое отвоевал мой золотой божок... Только вот ничего не видно. Там, недалеко от реки - небольшой наблюдательный пост в ветвях раскидистого дерева. Едва на двоих-троих. Тауриэль трогает за плечо, привлекая внимание, показывает пальцем на запад. Я поворачиваю голову, но ничего не вижу. - Да выше смотри, - почти шепотом листвы слетает с ее губ. Поднимаю глаза к вершине огромной туи. Да. Стоит на верхних ветвях знакомая почти взрослая фигура. Один. Смотрит вдаль, обнимая ствол. О чем думает мой сын, о чем мечтает... - Остальные где? - Вдоль реки на таких же постах. Каждые пол лиги. Или ты думала здесь укрепленную крепость увидеть? - Трандуил - где? - Он мне не докладывает. - Пойдем вдоль реки прогуляемся. - Ты сказала, только взглянешь и выйдешь, - качает рыжей головой. - Ну так пошли смотреть. Не дожидаясь ее согласия, ныряю в глубокую тень, иду вдоль речки. Пусто, пусто, еще вон трое на ветках сидят. Двое костер развели почти на моем пути, похлебку варят. И все? И это - все, что Трандуил сделал?! Странное чувство. Договор, конечно, в силе. Но ведь... Все казалось таким очевидным. Перемудрила. Трандуил защищает лес, растит сына. Остальное его - не волнует. Ноги все несут. Вперед, вперед, вдоль изгиба реки. Листва зашелестела справа. Я не вижу укреплений, не вижу воинов, не вижу подготовки к войне. Все так, как мне и говорили. Наивный, я услышу, как стучит твое сердце, даже если буду за сто лиг от тебя... Верить разучилась даже своим глазам, но вот ведь - так и есть. - Быстро Тауриэль добежала до тебя... - Как могла, - перестает таится за спиной его голос. - Ты хорошо рассмотрела то, что хотела? - Я думала, ты готовишься к войне. - И что бы сделала, если б так? - Обсудила методы воспитания и будущее нашего сына, - мне не о чем рассказывать, раз ему нечего скрывать. - У тебя есть вопросы к тому, как я его воспитываю? - Теперь - нет. Оборачиваюсь к нему - лишь силуэт в самой темной тени раскидистого древа. Вальяжно, расслабленно, тягуче. Но рядом пограничные стражи, и не им слушать наш разговор, не им нас видеть. - Ты могла бы попросить. К чему таиться? Не веришь мне? - Нисколько. - Обидно, - глаза сверкают из лесной тени, почему-то добро. - А мне? Мне стоит тебе верить? Улыбкой режет мне горло, и вдруг отпадают вопросы доверия. Меня тянет к нему, как к пропасти. Даже злоба за бездействие меркнет. Полыхает внутри, толкает к нему в тень. Ведь там мне место. И он по счастливому совпадению - тоже там. Прижаться бы к нему голыми грудями, захлебнуться его запахом, вобрать зубами искаженную шрамами кожу. Пусть слушают дозорные, слагают мифы о развратных духах темного леса... - В суждениях ты, кажется, всегда полагался только на себя, - не сейчас, не сегодня, а, может, и никогда уже я его не трону. - И поэтому я тебе - верю. Хочешь - приходи и проверяй. Выходит из тени светлым силуэтом, приближается вплотную, совсем рядом, наклоняется, в самое ухо шепчет: - Проверяй, сколько угодно, - горячими губами по забывшей его прикосновения коже. - Мы с тобою - заодно. Я бы растворилась в дурмане его близости, только хлопот крыльев разгоняет сладкую дрожь от тела. Совсем где-то на краю видимости - в небо взлетели черные вороны. Развернулись к югу, но проводить их не получается. - На меня смотри, - разворачивает к себе мое лицо, прижимаясь к губам губами. На солнце, не в тени.