Нелюбимая жена

"Трууууба зачинщика наааадменный вызов шлеееет". Над дворцом, над лесом, кажется, над всем миром громом гремит эта мерзкая походная песенка. Такая бравая и развеселая, что вряд ли ее придумали миролюбивые синдар. Я никогда не слышала ее раньше, но уже готова ненавидеть каждую ноту, каждое ее отвратительное лживое слово. "Ииии рыцаря трубаааа в отвеееет поееееет".* Он уходит от меня. Прямо сейчас - разворачивается и уходит. Вот еще несколько секунд назад я обнимала его неудобный и колючий мифриловый доспех, втягивала до одури родной имбирный запах, глотала свои слезы, чтобы не показывать никому своего отчаяния... и вот он уже покидает мои объятия, вскакивает на коня и едет к выходу. Прошло десять мгновений с тех пор, как я трогала его. Одиннадцать мгновений. Двенадцать... До скольки мне теперь считать?! С каждым таким мгновением он еще на шаг дальше. Вот уже доехал до ворот со внутреннего двора. Вот за ним двинулись лихолесские полководцы и двое из тех незнакомых эльфов, которых я видела в подземелье - послы Лотлориэна. Вот он в последний раз оборачивается ко мне и сыну и выезжает прочь. И мерзкая песенка становится громче, наглее, ужаснее. "Мне пыыыыл сражения милееей вина и всех земных плодоооов, - приветствуют его поющие воины, что уже в боевом построении стоят там, в лесу. - И слыыыышится "Вперееед!", "Быстреей!". И ржааание! И крик врагооооов!"** Я не отрываясь смотрю на мужа. Боюсь, что если хотя бы моргну - он пропадет, и я больше никогда его не увижу. Я смотрю, пока мои глаза не начинает щипать, и только тогда закрываю их на мгновение. Он не пропадает сразу, конечно. Он говорит свои речи, поднимая боевой дух воинов, призывает к победе, будит ненависть к врагу. Он серебряной звездой падает с моего небосклона, становясь все меньше-меньше-меньше... Пока темень лесной дороги, наконец, не глотает его окончательно. Не знаю, чего я жду. Того ли, что он вернется, сказав, что все это плохая шутка. Или того, что прадедушка прямо сейчас кинет мне в голову камень, избавив от необходимости доживать этот день до конца. Не происходит ни того, ни другого. Я беру руку сына и тяну его во дворец. Смотреть больше не на что. Оставшиеся женщины и небольшой гарнизон, который в случае необходимости разве что оттянет нашу смерть, тоже расходятся. В отличие от меня, они не в первый раз провожают короля на войну. Но, как и я, они свято надеются, что он вернется. Всегда же возвращался. Пока мы идем до входа во дворец, с неба срываются тяжелые холодные капли. Одна - падает мне прямо на щеку, стекает непрошеной слезой. Забавно - сдержала свои, горячие, а пришла эта, холодная. - Ему не поможет дождь в дороге, - говорю я сыну, и он стремительно отворачивается. Ему уже давно стыдно показывать слезы. Что свои, что эти. Но я понимаю, как сложно останавливать переполняющие душу эмоции. Я сама еле сдерживаюсь, чтобы не затопить этот безрадостный угол мира. - Что он сказал тебе? Трандуил встал с нашего ложа, как только солнце показалось над верхушками деревьев. Я видела, что он не хочет этого, как и я. Но когда мы делали то, что хотели? - Еще немного, - просила, тянула руки. - Ты ненасытна, - терся о мою ладонь, как кот, но не поддался. Муж ушел в свою купальню, и сквозь незакрытую дверь я наблюдала, как он холодной водой смывает свой пот и мой запах. Молча смотрела, как расчесывает мокрые волосы, натягивает походные штаны из мягкой легкой шерсти и простую хлопковую рубашку, которая должна лечь под доспех, как на ходу доедает оставленный, видимо, с вечера ужин. Он кинул мне яблоко, но последнее, чего мне хотелось - это есть. Я крутила в руках, пролежавший всю зиму фрукт, который непонятно для чего так долго хранили, и все думала о том, как мы с ним похожи. - Твоя нагота меня отвлекает, - сказал вдруг над самым ухом. Не заметила, как подошел. - Я готова голой идти за твоим войском, если это отвлечет тебя от войны. Он улыбнулся горько, поцеловал - еще горше. Тонул - видела. Пальцы быстро пробежали по ноге, снова скользнули внутрь - в растерзанное им за ночь, взяли в плен. Губы меня пили, жадно, быстро. Я его опутывала собой, связывала, хоть уже и не надо было. Знала, что он сам не хочет уходить, но я и дар вкладывала. Думала, что так - точно останется. Конечно, не остался. Вырвался из моей паутины - словно на поверхность воды вынырнул, жадно втягивая воздух. Отошел сразу на несколько шагов, на меня не смотрел. Но пальцы... пальцы от моего сока облизывал... - Сейчас придет Эстелион. Думаю, ему рано еще такое видеть. Я люблю своего ребенка, честное слово - люблю, но тогда была готова запереть двери и от него. Устыдилась, да. Почти сразу устыдилась и нехотя пошла искать платье. Уже когда подобрала его и кое-как вывернула, снова дыхание услышала - здесь, вышел за мной в передние покои. Повернулась, так и держа платье в руках. - Посмотри на меня. Он сидел в дальнем углу комнаты, обматывая ступни для походных сапог. Как же я люблю его таким. Не короля в богатых одеждах и дорогих украшениях – простого мужчину в холщовой рубахе. Сильного и… моего… Он поднял тяжелый взгляд. Зрачки были широкими, и глаза оттого - почти черными, все еще голодными, несмотря на прошедшую ночь. - Хочу запомнить, что ты так на меня смотрел. И он смотрел. Скользя по шее, грудям, талии, задержавшись где-то в районе моего живота, спустился к ногам, стал подниматься обратно, когда в дверь постучали. - Подожди минуту, - громко сказал, чтобы сын услышал, и взгляд его меня покинул. Я натянула платье, зашнуровала тесьму и сама впустила сына. Поцеловала в лоб и ушла, давая им возможность попрощаться. - Что он сказал тебе? Эхо шагов летит по опустевшим коридорам и комнатам. Эстелион смотрит себе под ноги, кажется, совсем меня не слыша. Его еще детское в общем-то личико сейчас выглядит отвратительно взрослым и зрелым. Словно вырезанным из мрамора. Будь я скульптором, наверное, часто бы слышала комплименты про мастерство и поразительное сходство. - Обычный мужской разговор. - Тайна, которая только настоящим воинам доступна? – это воспоминание из далекой спокойной жизни непрошенно рвется наружу, растягивает мне губы улыбкой. - М? - сын, наконец, поднимает на меня глаза. - Ничего... Я только надеюсь, что больше никаких недомолвок и секретов. Эстелион снова опускает взгляд к своим ногам, молчит. Мы проходим массивные двери, лестницу, внутренний чертог. И у меня уже почти нет сомнений: впереди очередная глава увлекательной игры «Угадай, что задумал Трандуил». - Он просил заботиться о тебе. Сказал, что очень важно не оставлять тебя одну, пока не кончится война... Отец,.. - он вдруг смотрит требовательно, настырно. Наверное, через несколько десятилетий этот взгляд станет холодным и жестким, но пока он все еще такой, почти детский. Или его только непролившиеся слезы еще смягчают? - У меня сложилось не очень хорошее впечатление. Отец, кажется, считает, что ты в опасности здесь. Почему? Почему… Мне тоже интересно, почему он все-таки ушел на свою проклятую войну, если так считает. Я останавливаю сына на какой-то из лестниц, беру его руки. Слишком много для одного дня и для одного ребенка. Но винить, увы, некого. Я сама выбрала для его жизни именно это смутное время. - Никто из нас не в безопасности, пока идет война. - А мы? Мы с тобой? Есть ли какие-то особые… привилегии или беды, и знает ли о них отец? Я, скорее, инстинктивно смотрю по сторонам. Дворец опустел, да и кому подслушивать мои секреты? Только вот для подобных разговоров все равно не место и не время. Дети не должны думать о подобном и не должны о подобном знать. - Привилегий – нет и быть не может. У этого существа ни жалости, ни снисхождения. А беды... – нет, не для коридора разговор. – Приходи вечером на ужин. Сын кивает коротко и идет к себе. Снова будет тренироваться – в этом я не сомневаюсь нисколько. Сомневаюсь я только в том, что теперь ему говорить. Привилегии. Не ври себе, королева. Кое-какие привилегии у тебя есть. Только ты ими не пользуешься с тех самых пор, как впервые побывала в темной крепости. И если вдуматься – если, наконец, хоть немного начать думать – не этого ли добивался Саурон? Обещая могущество, ломал так, что любое проявление его силы казалось чуть ли не смертным приговором? Это... это было бы очень на него похоже. Злость на самую себя все растет, пока иду до покоев. Нет, злость – не то слово. Я себя ненавижу и гораздо сильнее, чем мог бы преданный мною Трандуил. Столько неверных, ошибочных решений. И вот назревает очередное. Рука уже ложится на изогнутую серебряную ручку, пальцы скользят по холодной натертой поверхности… Слабая, напуганная девочка. Все такая же, как в первую брачную ночь. Такая же, как в первое нападение на Лихолесье. И такая же, как та тень, что гнулась и ломалась под Сауроном! Слабая. Слабая и трусливая… Я разворачиваюсь и кидаюсь вниз, опять. Сколько можно прятаться в этом вечном состоянии небытия? Сколько можно прятаться за стенами собственной спальни? Лицемерка ты, Лютиэн, большая лицемерка. Ни за этот ли страх перед зеркалом ты осуждала свою мать? Не от него ли обещала избавиться когда-то? Не избавилась. Глубоко-глубоко посадила его в своем сердце и оставила расти под лучами проклятого бога. Но нет, больше так не будет. Случайный ли вопрос сына заставляет вдруг посмотреть на жизнь по-новому. Или, может, это все из-за непривычного чувства - того, что осталось после ночи. По нутру вот даже и сейчас разливается странная тоска. И с каждым шагом королевского коня где-то там, в густом и темном лесу, она расползается все шире. Такова ли на вкус расхваленная взаимность? Болезненное, сильное осознание не себя. Я бегу по пустым коридорам, поздно сожалея о проявленной слабости. Полумеры – мое вечное проклятье. Саурон же над этим смеялся. О, хохотал до изнеможения. Искаженная эльдиэ, с руками по локоть в крови и угрызениями совести за отнятые жизни. Ему стоило бы смеяться громче. Кажется, вечность назад я нашла тайное убежище своего мужа. И что? Целая вечность, за которую я ничего не сделала. Все-таки дети темного айну – бесполезные и трусливые без исключения. Не отнять у нас стремления подчиняться. Только покажи, кому. Пальцем укажи на сильного, и все. И нет ни мыслей, ни воли, ни инициативы, о которых Саурон так сокрушался в нашу первую встречу. Издевался и не сожалел, конечно. Ему нравится быть сверху. Но был прав. Как всегда. Инстинктивно я натягиваю рукава теплого платья ниже, на самые пальцы – словно опять пытаюсь спрятаться... Удивительно, как глубоко засело это чувство. Обратно… по локоть закатать… Нельзя ведь выступить против и сохранить перемирие. А, значит, нельзя сидеть, сложа эти самые замерзшие руки, и ждать чуда. Ждать, что огненное око не повернется на север и не увидит, куда и зачем ушел мой муж. Вниз по многоступенчатой лестнице почти падаю. Не нужен, давно не нужен свет факела. Кого я обманывала в прошлый раз, когда зажигала пламя? Гулко полнится шагами еще вчера тесное подземелье. Откликается мне эхом собственная торопливость да запоздалое прозрение. Я должна была уйти с ним. Должна была помочь. И должна была выступить открыто - против. Но привычные пути привычно вели меня обратно в собственную келью. Страдать про утраченное да несвершенное. Послушная кукла… Нет уж, мой темный бог, не совсем послушная. «Не совсем», - с улыбкой шепчу я в пустое подземелье, и оно мне отвечает. Все равно, что это снова полумера. Зато теперь я не одна болтаюсь между двух крайностей. И если моему мужу достает сил и смелости выбирать эту дорогу, то и я пойду по ней. Цель выныривает из темноты, обретая форму. Вот эта комната, горит в темноте одинокой свечкой. С мужем уехали только двое из трех. Значит, один остался. С Трандуила стало бы и специально не взять одного из советников. Следить за мной? Помогать мне, если я вдруг решусь? Помогать мне, если он вдруг не вернется? - Скрываться больше не от кого. Ты можешь переехать в любую понравившуюся комнату наверху, - за столом, согнувшись над картами, сидит авари. Я не рассмотрела ни его, ни товарищей в прошлый раз. Но теперь вижу, что лицо эльфа знакомо. Я, безусловно, видела его среди советников Келеборна, когда была в Лотлориэне 70 лет назад. Только имя… имя не всплывает в памяти. - В этом нет необходимости, - он смотрит с нескрываемой неприязнью и недоверием. Что ж, прятаться от королевы несколько месяцев явно не пришлось ему по вкусу. Да и объяснения подобной секретности, которые удовлетворили моих подданных, вряд ли стали достаточным доводом для чужаков. - Я помню тебя, - пальцы сами берут со стола первую попавшуюся бумагу, кажется, карта. Эльф невольно тянется отобрать, но я отвожу руку, и он останавливается. – Не помню твоего имени. - Лоенур***, королева. Ты что-то конкретное хотела? - План атаки. Карта места, где ожидается битва. Все наброски моего мужа. Все подробности. - Я не... – эльф прикрывает глаза, но словно обрывает свои мысли на самом интересном для меня месте. – Конечно, все здесь. Он встает из-за стола, начиная собирать карты и сворачивать свитки. - Почему ты остался, Лоенур? - На случай, если ты придешь, - хмыкает эльф. - Сам? Колкий, холодный взгляд отвечает красноречивее любых слов, но он все же уточняет: – Трандуил распорядился об этом утром. Кажется, король все-таки решил тебе поверить. - Кажется, у тебя слишком острый для советника язык. - Я авари, королева. И в темных лесах Оссирианда я жил задолго до того, как сюда пришли нолдор и синдар. Искаженцев мне видно хорошо. Бери, - он передает мне целую стопку бумаг и отворачивается, чтобы собрать оставшиеся карты. - Тогда почему не защищаешь свои знания? Если думаешь, что я употреблю их во зло? Эльф кидает мне еще один недобрый взгляд. Нет, он так не думает. Просто вряд ли откровенничать с такими, как я, входит в число его любимых занятий. Странное дело: мы все еще королева и советник, а не силы, которые сегодня выступили на войну друг против друга. - Я авари, королева, - повторяет он. - Я был здесь задолго до твоего появления на свет. И до появления твоих предков. Войны, выигранные и проигранные, приходят и уходят. А мы не уйдем никогда. Я улыбаюсь самоуверенному эльфу. Они, говорят, все такие – наглые и дикие. Добрые, по-своему, хорошо чувствующие, но никогда не смотрящие по сторонам. Ты не был здесь до моего предка, болотный огонек. Но и ты понимаешь, что в борьбе с таким противником, как Саурон, хороши многие средства. - Останься еще на пару дней. Мне могут понадобиться твои советы. Потом поедешь к своим. - Я не твой подданный. - Эм… Пожалуйста? Эру милостивый, неужели он даже прозревая во мне темноту, не боится отказывать? - День, - нехотя кивает он. – Но не потому, что ты просишь. - Твои причины меня не волнуют. Но спасибо за принятое решение, - я перехватываю кипу свитков поудобнее, и все же… - Скажи-ка, Лоенур. Не приди я к тебе сама, что распорядился сделать мой муж? - Отдать тебе документы. - Ты бы это сделал? - Нет. Улыбка, наглая и счастливая, подарена и угрюмому Лоенуру, и темным коридорам, которые встречают меня на обратном пути. Правильно, я начинаю поступать правильно. Ведь семьдесят лет прошло, а ничего не поменялось. Когда-то Трандуил поверил, что я смогу подарить ему ребенка. Теперь, очевидно, верит, что смогу помочь. Это так пьянит, что его уверенность невольно перетекает в собственное сердце, щекочет нервы, пока я изучаю составленные карты. Они, раскрытые, как освежеванные звери, занимают всю мою постель, приличную часть пола. Трандуил – специально ли для меня? – четко прочертил путь своей армии, укрытия, дислокации, предполагаемое место нападения. Нет, не для меня. Как он мог такое сделать, если до вчерашнего вечера думал, что живет под одной крышей со слугой личного врага? Наверное, так всегда делают. Хотя откуда мне знать? Военное дело не входило в сферу моих интересов в последние годы, что, очевидно, еще одна большая ошибка. Приходит и уходит Иримэ, накрывая в передней комнате к ужину. Я слышу ее неторопливые шаги, ровное дыхание, ноздри начинает щекотать запах жаркого… Забыла, когда ела в последний раз. Да и странно есть здесь. Странно и непривычно. Если мы где-то и ужинали вместе, то в столовой или в покоях Трандуила. Недобрым знаком кажется этот переезд, но я отгоняю смутные мысли – не время отдаваться им на растерзание. Уже почти в сумерках я выхожу на небольшой балкон, в главной комнате. Конец зимы и так подарил мне целый пасмурный день, хотя утром я и ненавидела встающее солнце. Солнце. Может, это печаль сына подарила мне такую фору. Надо собраться. Я давно не занималась этой магией… осознанно. Свои занятия я бросила давным-давно. А в последние годы меняла реальность вокруг, только подпадая под власть собственных чувств. Еще одно упущение, за которое можно себя поругать. Деревянные перила балкона мокрые и холодные, хотя ни дождя, ни снега сегодня, кажется, не было. Я опираюсь на эту ограду, пытаясь сосредоточиться. Шершавые, холодные воспоминания. И я почти слышу голос Ломилинда… Гаденыш хорошо тогда пел о возвращении возлюбленных. Скроет ли армию от огненного ока простая туча? Поможет ли она Трандуилу? Укрыть все Лихолесье или это будет слишком подозрительно? Вопросы в голове так и остаются без ответов. Надо просто начать уже. С губ неожиданно срывается незамысловатая мелодия. Поначалу я почти мурлычу мотив, который сама еще не вполне узнаю. Но музыка звучит все громче, все понятней, и мне уже не странно ее петь. Укутывай, зимнее небо. Прячь моего мужа. Летите, искаженные птицы. Высматриваете чужих соглядатаев в проигранном нами лесе. Может, и не узнает тогда Саурон о том, что его армию хотят окружить. Может, и не узнает, что я нарушила данное ему слово. Может, будет время нанести удар. Я смотрю на юг, куда все дальше и дальше уходит армия Лихолесья. Странное ощущение – использовать свои силы. Петь, как майа пел. А мир послушно и причудливо поддается, меняясь по моему желанию. Сил гораздо-гораздо больше, чем было когда-то. Да, это его методы: дать то, чем сам не захочешь пользоваться. Посмеяться потом над шансом, что сама упустила. Или это еще не финал его запутанной игры? - Ублюдок, - шипением вплетается в мотив моих дум, портя стройную вязь из нот. Как черное изначальное искажение в песни айнур, злость путает и пачкает спетую реальность. Я десять лет провела в ногах у этого чудовища, а так и не могу с точностью угадать деталей. Впрочем, в подобном я вообще не слишком талантлива и недостаточно прозорлива. Трандуил смог бы. У них – и я впервые со страхом это понимаю – вполне похожий склад ума. - Ты… колдуешь? – долетает из-за моей спины. - Немного, - я обрываю свою песнь, так и не закончив испортившегося мотива. Пока войско рядом, задуманное не отнимает много сил и времени. Вернуться к песне и исправить мотив можно и позже. Просто хотелось сделать небо абсолютно непроглядным. Эру, я даже не знаю, сможет ли это на самом деле помешать? Глубинный и не очень осознанный страх во мне все еще говорит, что старания – бесполезны. Но об этом лучше, наверное, не думать. - Проходи, Иримэ вроде бы уже накрыла. Эстелион не слушает. Что ему еда, когда тут – новое колдовство? Он выходит ко мне на балкон, опирается о мои перила. Свет, который зажгла служанка внутри покоев, так мягко и уютно ложится на его светлую голову, играет в любопытных глазах. Знаю, чего он ждет. Весь день подбирала слова для этого разговора, но так и не понимаю, о чем говорить… - Я его помню, - начинает он за меня. Странно. Я думала о своем ребенке постоянно, представляя его то в густом лесу, пропускающем солнечные блики, то – почему-то – на морском побережье. Я представляла свободного, гордого, светлого эльфа. Эльфа, на которого никогда и никоим образом не ляжет тень моих поступков. Или поступков Трандуила. Но вот он – мой сын. И он смотрел в глаза бездны. А бездна посмотрела в него. - Какой он? Расскажи. - Что именно ты помнишь? - …интерес, - подумав, начинает он, отворачиваясь к потемневшему лесу. – Глаза. Я помню, он смотрел с интересом. И я на него. - Я тоже это помню. Только чувствовала тогда не интерес, а страх. - Я был ребенком, - пожимает он плечами. - Ты и сейчас ребенок. - Мам, ты не сможешь отгородить меня от правды. Раньше или позже… Но, по-моему, чем меньше я знаю, тем хуже. - А понятия «лучше» с ним не бывает, - невеселая это улыбка. - Он еще приходил? - … приходил, - стыдно, как же сейчас стыдно выбирать воспоминания, которыми еще можно поделиться с сыном. – Он шел убить тебя за слово, которое я перед ним не сдержала. Я так думала. Но он лишь пугал и издевался. Хотел бы – убил. - Дружок? Я киваю. - А какое слово? Ну, вот и все. Сейчас я расскажу и потеряю своего только недавно обретенного сына. Легко ли прыгнуть в бездну, стоя на ее краю? Нелегко, но надо: - Мы заключили сделку о ненападении в ту ночь, когда ты его увидел. Но я попыталась… попыталась обойти это соглашение и кое-кому помочь. Как ты можешь догадаться, у меня не получилось. Сын выпрямляется, не сводя удивленных глаз. - Мы поэтому прятали от тебя войско? - Вы поэтому прятали от меня войско. Я всматриваюсь в его лицо, боясь увидеть презрение, холод, разочарование - хоть отголосок чего-нибудь подобного. - И что… что будет теперь? – волнение, это просто волнение. - Он уже знает? - Представления не имею, - качаю я головой, все еще не веря в то, что Эстелион продолжает со мной говорить. - Вероятно, твой отец понимает в этом лучше меня. Между нами повисает тяжелое молчание. Такое тяжелое, что странно, как держится еще этот балкон. Не стало мне легче. И сыну, конечно, не стало. Ему страшно, и это опять моя вина. - Идем есть. Мы доходим до стола, где уже давно стынет вкусный ужин. Но ни у меня, ни у сына в этот вечер нет аппетита. Он гоняет вилкой кусок мяса, явно думая о том, что я ему рассказала. А мне еда в горло не лезет вовсе. Потому что страшно. Страшно даже представить, что он отвернется от меня из-за такой мерзкой и простой правды. - Ты пела, - поднимает он, наконец, на меня свои глаза. – Ты можешь сделать так, чтобы отец вернулся? - Я стараюсь, малыш. - Не малыш… А если я тебе помогу? У меня не очень многое получается, но если ты научишь… - У меня получается, потому что... – потому что я искажена и уже мало отличаюсь от того, кого ненавижу. - Потому что во мне больше его крови. В тебе ее, слава Эру, гораздо меньше. И нет, тебе этого делать нельзя. - То есть сидеть и ждать, пока… - Я сказала «нет», Эстелион. Он бросает вилку и откидывается на стуле, настырно и совершенно по-детски блестя на меня своими глазами. Кажется, еще немного, и я снова увижу слезы, которыми он так любил шантажировать в детстве. Но нет, слез я так и не дожидаюсь. - Сидеть и ждать – отвратительно, - настаивает он. - Особенно, понимая, что можешь помочь. - Даже у меня нет такой уверенности, сын. Откуда она у тебя? - Надежда, - вскидывает он подбородок. - Если бы Саурон хотел нас убить, он бы снова пришел сюда, как и в ту ночь, разве нет? Ты сама так сказала. Значит, он не знает, а у нас есть время. Поедем за отцом. На месте мы сможем… не знаю, что-нибудь да сможем. - Или умрем все сразу, сдавая все Лихолесье на его милость. Ты ведь учил историю. Саурону даже перед людьми преклонить колено и надеть ошейник не зазорно, если так у него появится шанс на победу. Он хитер, и просчитать его истинные намерения почти невозможно. - Думаешь, сейчас?.. – сын, наконец, перестает упрямится, явно услышав мои доводы. - Не знаю. Если кто-то и может догадываться об этом, то это твой отец. А он сказал оставаться здесь, - и недвусмысленно наказал помогать ему отсюда. Надеюсь, ты знаешь, что делаешь, Трандуил. Надеюсь, ты знаешь. - Пожалуйста, милый, поешь. Силы никого из нас не должны покинуть в ближайшие дни. Эстелион неохотно подхватывает вилку, снова начиная мучить свою уже давно остывшую еду. - Ты очень красиво пела, - бурчит он себе под нос, видимо, все еще не смирившись с тем, что это - не его война.