Нелюбимая жена

Хорошо бы под RocketToTheSky – Grizzly Man. А три сна Веры Палны писались под Fever Ray – Dry And Dusty Комнаты пусты, как и все последние годы. Вжимает в себя старое кресло. На подушечку большого пальца давит острая грань бокала. Туда-сюда. Вверх-вниз. Нагретое стекло. Неестественно тихо, неестественно спокойно. Так привыкла прятаться, страдать, выживать. А теперь, когда мучитель и спаситель отправились разбираться друг с другом… странно. Будто мальчишки снова не пускают в свои игры, уходя прочь с голого морского берега. И холодная вода снова бежит к ступням, шепча об одиночестве. А ведь только-только показалось, что выиграю. Трясу головой, не пьяная же. Не о чем тебе переживать, королева. Всего лишь передышка. И совсем не игра. Глаза упираются в сидение напротив. Сын уже давно покинул меня, а болезненное, тревожное чувство - нет. Сидит вон, заламывает пальцы… Надо занять Эстелиона чем-нибудь. Эта одержимость сражением не пойдет на пользу. Хотя сложно винить мальчишку за жажду подвигов. Сколько матерей до меня сталкивались с той же самой проблемой, когда их мужья уходили за смертью? А ведь ушел. Снова окидываю покои мутным взглядом. Взглядом, который никого не найдет. Одна в комнате. Одна во дворце. Скоро – одна в этом тесном королевстве. Продолжает уходить. Большой палец перестает терзать хрусталь. У остатков вина странный вкус: даже не свободы, а почти вседозволенности. Это отчаяние, кажется. Пьянит похлеще самого напитка. Хотя тому может быть и другая причина. Будь честна: песня, что родилась на балконе, удивила не только сына. Но таково уж существо на черном железном троне. Всегда исполняет свои обещания. И плохие, и хорошие… Делать-то с этим что? Отправиться за Трандуилом, например. Давай же. Ты ведь если не всесильна, то уж, по крайней мере, могущественна. Уехать без Эстелиона. Догнать в пути. Не отправит же назад… С другой стороны, удержать сына здесь одного будет невозможно, подставляться всем сразу под удар армии - глупо, а песни петь можно где угодно. На поле боя муж в любом случае не пустит. Даже близко, наверное. Настолько ли я могущественна, чтобы остаться - вот в чем вопрос. Под шепот сомнений нехотя поднимаюсь из кресла. До постели – как до Туманных гор, почти непреодолимый путь. Устала – слишком. И глаза закрываются сами. Не спала, кажется, вечность, несколько дней уж точно. Но оно и к лучшему: нет сил на привычный душный страх перед постоянным противником. Что, кроватка, опять мы с тобой один на один? Сегодня Трандуил не согреет тебя своим теплом, не защитит от возможных видений. Почти в полусне я собираю ворох карт и писем, складываю бумагу в аккуратные стопки. Последней - какая-то пояснительная записка, написанная рукой мужа. Ничего важного, или серьезного, или личного. Но пальцы скользят по чернильным надписям, словно касаясь не еле ощутимых букв, а самого Трандуила. Чувствую. Я это снова понимаю, пока разбираю кровать. Его - чувствую. Будто в огромной ледяной стене, которая окружала мужа постоянно, наконец, появилась небольшая брешь. Можно подглядывать теперь. Можно даже войти. «За-ме-ча-тель-но», - хихикает внутри собственный противный голос. Заработали брачные обеты, которые мы принесли в прошлом веке. Всего-то стоило: принять несколько неприемлемых для эльдар решений и пойти по пути, который темный майа предложил. Я стягиваю платье, но вдруг замираю, не смея пошевелиться. Догадка – отвратительна. Саурон предложил - я воспользовалась. Он мог не увидеть армию, но мог почувствовать, что я использую силы, никогда до конца мне не принадлежащие. Тогда точно – конец. А мог и не увидеть. Зачем ему смотреть на ту, что уже пять лет – лишь тень по углам? Колечко. Взгляд неуверенно находит платяной шкаф, где лежит персональный корабль до проклятой земли. Было бы неплохо как-то проверить, убедиться, что у Трандуила есть хотя бы призрачный шанс на победу. Навестить семью, так сказать. Булькающий безумный смешок даже меня саму пугает. Искаженка чертова. От страха хватаю пальцами другое кольцо, обручальное... Придешь сегодня в Мордор - и сомнений у Саурона не останется вовсе. Надо просто успокоиться и больше колдовать. Он же всегда по себе судит. Вот пусть и думает, что его могущество стало мне приятно. Я ведь даже не обману. Сомнения, сомнения, сомнения! Ложусь, укутываясь в теплое одеяло. Страшно, зябко. Ткань – до подбородка. От чудовищ, от прадедушки, от собственных мыслей. Могущественная королева Лихолесья Лютиэн. Ха… Эру, не надо было отпускать Трандуила. Там сейчас первый привал. И он, наверняка, не спит. Я помню его в походах. Еще с тех далеких дней, когда мы вместе объезжали границы. Пьет – больше. Пьянеет – меньше. Сидит – над картами. Все думает-думает, склоняя голову. Серебряные волосы падают с плеч вниз, и даже почти чувствую, как они ложатся на собственную щеку. И теплая рука пробирается под одеяло, скользит уверенно под ночную рубашку. Не надо было отпускать. Тогда бы и ощущение это не приходилось выдумывать. Я бы заперла тебя за тяжелыми дверьми, Трандуил. Любила бы годами, а, может, и эпохами. Тебе бы нравилось. Честное слово, нравилось бы. Но разве он ответит? Я все жду хоть смешка, хоть чуть более громкого выдоха. Так долго жду. И ночь прошла, и война эта отвратная... Садится и встает усталое солнце. Снова и снова. Рушатся стены, и дряхлеет дерево вокруг. Порван и съеден молью некогда пышный полог кровати. Неважно. Молчи, если хочешь. Я и сама все знаю давно. Главное – не выпустить тебя из своих объятий. Там – смерть, где нет моих рук. А в смерти мне за тобой не угнаться, не найти. Но смерти не будет. Здесь, пока я не опускаю рук, пока обвиваю твое тело своим… Сплю. Эта мысль такая необычная и страшная одновременно, что я почти снова просыпаюсь. Я вижу сны. Настоящие, собственные, свои. Знаю ведь, чувствую – тут нет посторонних. Ну, почти… Можно расслабиться, можно выдохнуть. И можно забыть уже о том, что все это – лишь мираж. Я бы и забыла. Но не таковы законы снов. Оглядываюсь по сторонам и больше не вижу Трандуила, не чувствую его тепла и не узнаю своей истлевшей комнаты. Тут не хватает стен и потолка. Лес будто давно победил и захватил дворец в осаду. - Где я? Молчит. Он слишком далеко и слишком слаб. Найти его непросто. Полуразвалившаяся лестница ведет прочь из того, что когда-то было домом. Дальше – дальше. Под свет незнакомых мне звезд. Под сень новых, но уже дряхлых деревьев. Сколько ж лет я прождала тебя, вспоминая былые объятия? Пальцы путаются в сплетении зеленых побегов и листьев, что преграждают дорогу. Но пробраться все еще можно. Музыка звучит в ушах, опутывает, почти заставляет танцевать. Это та самая музыка, изначальная. Мелодия, которую я и сама пела. Очередная ее вариация. Будто звезды мне шепчут. Слышу, как далекие первые предки слышали. Те, у затонувшего озера. И лес темен, но не страшен. Зелеными болотными огоньками сияют высокие кустарники. Болотный огонек?.. Фиолетовым отливает высокая листва на не видевших жаркого света черных туях. Их корни так замысловато переплетаются, образуя чуть ли не классический эльфийский орнамент, знакомый и нолдор, и синдар, и – уверена – ваниар. Смешно и приятно вдруг понимать, где подсмотрели его мастера из далекого прошлого. - Где же ты? – мой голос звонко разлетается, отскакивая от каждого ствола. И они поворачиваются, эти древние, но молодые по сравнению со мной деревья. Поворачиваются, высматривая, кто их разбудил. Конечно, они не узнают во мне никого для себя интересного. Лишь толстые ветви, шурша листвой в такт музыке, которую каждый слышит, указывают мне – дальше. И я иду. И этот путь совсем не труден мне и не скучен. Потому что я, наконец, знаю, что там дальше. Знаю, что найду. Рано или поздно. - Ты… - спустя вечность, потраченную на дорогу, от пальцев к сердцу - приятные искры. Кора совсем старая, с грубыми трещинами, глубокими бороздами, хранящими и тени, и тайны. Это очень на него похоже. «Проссссти», - словно шелестят мне серебряные листочки, поднимая ветер, который полетит дальше. - Так много тысяч лет, - шепчу, обнимая дерево. И вдруг несложно его обвить. Сплести ветви с собственными пальцами-побегами. Мхом укрыть с той стороны, где опасно много влаги. «Слишшшком. Искажжжен», - невесело склоняются ветви под говорящим ветром. И собственную спину выгибает вдруг под неестественным углом, ломает под порывом ветра. Зато в объятиях длинных раскидистых рук. - Я подожду. Мне некуда торопиться, мой любимый. Мне некуда… Я открываю глаза в ужасе, причем в ужасе гораздо большем, чем сопутствовал пробуждениям раньше. Когда меня забирал Саурон, страшно было там, во сне. Реальность приносила прохладное облегчение. Сейчас все наоборот: во сне мы хотя бы были вместе. Я сажусь на кровати, едва дыша от липкого страха. За окном светает, а, значит, уже сутки пути легли между мною и мужем. Впрочем, нет – меньше. Сутки для армии с обозами – часов шесть для быстрого коня. Дрожащими пальцами отвожу от лица спутавшиеся волосы, и это простое движение заставляет моментально забыть большую часть увиденного кошмара. Но главное я помню. Вечность - без него. Два раза мне повторять не нужно. Это занимает какое-то время – найти подходящий лист бумаги, чернильницу, перо… Ничего подходящего в моей комнате. Писем писать было некому, сочинять мемуары тоже не хотелось. В результате для записки я отрываю оборотную сторону той заметки, что попала мне в руки накануне. Много-то и не нужно. «Я догоню тебя. Жди». Серая маленькая пичуга залетает в окно по первому зову. Одна из тех, что пару дней - или целую вечность - назад искали спрятанное войско. Теперь будешь моей посыльной, птичка. Лети быстрей. Но она не летит. Она смотрит на меня, наклонив голову набок, будто хочет что-то мне сказать. - Ну же, дрянь такая! Что ты сидишь?! Я подсаживаю пичужку на собственный палец, бегу к балкону. Не хочет лететь – заставлю. Дело несложное. - Найди мужа. Моего мужа. Найди! Я подталкиваю птицу, но та лишь слетает с пальца, делает круг и возвращается обратно. Что за напасть? Я не знаю, почему слезы текут по щекам. Может, сон еще не до конца оставил. А, может, больно осознавать, что даже исказить толком не могу. Уже почти рыдаю, когда проклятая мною же птица сама срывается с места и улетает. Я провожаю ее крохотное темно-серое тело глазами, но она не успевает скрыться за деревьями... «Не плачь». Его голос так отчетливо не-звучит, что кажется, будто он говорит мне прямо в ухо. Я никогда не умела использовать осанвэ. С Трандуилом – тем более. - Ты слышишь!.. Ты слышишь… Я догоню, - шепчу это вслух. Но кто знает, может, это и неважно. Молчит. Минут десять занимают у меня сборы. Но когда я подхожу к двери, внутри вдруг разливается осознание того, что я не должна бросать сына. И это не мое осознание. - Он умный мальчик, он справится, - шепчу, прижимаясь лбом к деревянной двери. - Я должна тебе помочь. Снова тишина. Я сажусь прямо на пол перед входной дверью, ожидая обратной мысли. Сейчас… сейчас. «Останься дома». Дома… в нашем с ним доме. Сложно сдержать рвущейся наружу истеричный хохот. - Ты умрешь! Дай помочь тебе! Ответ приходит раньше, чем я ожидаю, и это волна раздражения: «Прекрати. Саурон следит. Не давай повода в себе сомневаться. Сын». Как с ним спорить? У меня никогда не получалось. Снова переодеваюсь из походного платья в то, что принято носить во дворце. Я понимаю, я, конечно, отлично понимаю, почему он не хочет видеть меня рядом с собой. «Хоронить вторую жену», - эту фразу он совершенно случайно обронил в первый год нашего брака. Но актуальности она не потеряла. Я боюсь его смерти. А он – наверное – боится моей. Проклятые ледяные стены! Могли ведь растаять и раньше! Но именно с этого момента время будто в большом котле начинает вариться, показывая мне недолговечные лопающиеся пузыри. Вот – я. И то же утро, разговор с сыном, разговор с этим наглым авари, который доказывает, что должен уйти, но почему-то не уходит. В какой уж раз опустевший дворец, снова – планы атаки, снова - скрывающие войско чары, снова – мысли о том, насколько уместна осторожность. Почти украдкой – в конюшню. Сама еще не решила, но как сидеть, сложа руки? И взять бы лошадь, еще догоню. Но на входе – сидит, прислонившись этот наглый не мой советник, будто ждет. - Я твоего сына держать не буду, - говорит он, строгая что-то из опавшей ветки. - Никто и не просил. - Тогда иди. Но решимость снова гаснет, уступая место миллиону сомнений. Трандуил решил, что так лучше. Об этом, конечно, можно было поспорить, но я не на обсуждения потратила время. В ту ночь более важным казалось любить, чем говорить. Да и что бы он мне сказал? Что защитить тыл – важно? Так же важно, как позаботиться об Эстелионе, обмануть, или хотя бы попытаться обмануть Огненное Око. Что ни я, ни он - вообще не знаем, как пристально следит за мной далекий предок... - Почему он тебя оставил? – все еще на пороге, все еще на распутье. - Говорят, авари - умные и красивые, - хмыкает Лоенур, улыбаясь кому угодно, только не мне. Но ни тени веселья уже не видно, когда он снова поднимает свои глаза. – Да некого было больше оставлять, королева. Хочешь поехать на войну, бери коня – и езжай. Мое дело небольшое. Буду свободен от обещания раньше времени и смогу догнать своих. - Обещал меня остановить? - Обещал попытаться. - Сколько раз? Он улыбается снова, но - снова - только отвернувшись от меня. - Сторговались с твоим мужем на трех попытках. И я снова ухожу, в какой уж раз решая, что остаться действительно мудрее. И – снова - вижу то, чего не могло бы случится. - Моя темная... - гладит горячий шепот, стоит только головой коснуться подушки. - Моя искаженная красота... - Нечему восхищаться, - и это правда. Больное кривое дерево с растопыренными страшными руками-ветвями. - Ты себя не видишь, - он все ласкает, балует. - Ты себя не любишь. - Как и ты. Тянет, словно переубеждает. Говорит то, что я много лет мечтала услышать. Так много, что этот морок уже не обманет меня. Знаю, что сплю, он бы никогда мне такого не сказал: - Люблю... люблю. Люблю, - как золотые монеты среди нищих, он раскидывает эти слова. Кажется, просто повторяет то, что я сама ему в ту последнюю ночь говорила. Но, как оголодавшая, бегу подбирать откинутое червивое яблоко. Реальная жизнь никогда бы не была со мной столь нежна. Обязательно бы напомнила о прошлом. - Только так, значит, не стыдно? – слова Ломилинда давно горят в горле, напоминают о себе. Сейчас – особенно. «Не любит, потому что не хочет любить». Пусть мои предки и не образец для подражания, жизненной мудрости в них едва ли меньше, чем в любых других предках. - Не стыдно, - опутывает душу своей. – Непонятно. Так быть не должно. Но так есть. Это сладкое, непонятное, ни разу не опробованное в реальной жизни чувство. Чувство настоящей взаимности. Наверное, все остальные супружеские пары воспринимают такое единение как должное. Странное, теплое, ласкающее и невероятно спокойное чувство. Но созерцать, обнимать, понимать - мало. Мне - мало. - Возьми, - умоляю, прошу. - Я бы не отпускал... В этом совершенном мире дикими розами пахнет. Я их не люблю. Слишком тяжелые, слишком вычурные. Я их и не вижу. Но нос, то, что от него осталось, не обмануть. Тут они где-то, бархатные цветы. Белые, темно-красные, бордовые. Они колышутся на фоне сизого неба. И его-то я вижу отлично. Совсем незнакомое. Чужое, холодное, высокое. Приютившее. Тут было бы даже слишком хорошо. Если бы не постоянный назойливый шум - вдали. И золотые натянутые цепочки - внутри. Звенят болезненно, тянутся к собственным детям. Эта связь – как в реальной жизни – здесь почему-то множится, распадается. На фоне серого, почти безразличного неба они кажутся пунктиром… Такое странное сочетание эльфийского и… смертного? - Наши дети… зовут. - Они взрослые. Мы научили их… всему. Хочу еще. Дай мне. Дай мне еще раз это почувствовать. Конечно, я бы не отказала. Сколько угодно раз. Рожать ему детей – самое правильное, самое приятное, самое… естественное. Но эти просьбы - и мои, и его - лишь эхо памяти. - Им одиноко, – знаю, о чем горюют наши дети. В конце концов, я тоже долгое время была последней из рожденных в Эндорэ. - Такова жизнь на закате. - Это мы… мы виноваты... – ощущение толчков сотрясает все существо, как и когда-то давно. Подумать только, как давно. – Нужно их утешить. Я хочу… хочу… хоть как-то… - Все, что захочешь... – отвечает он мне, нанизывая душу на острые воспоминания того, что когда-то у нас было. – Все. Что. Захочешь. Не все. Снова лопается пузырь в котле из запутавшегося времени. Десятый? Пятнадцатый? Снова в мире, который с сожалением можно назвать реальным. Я иду вдоль ровной гряды когда-то кем-то посаженных деревьев. В том, что это не естественный лес, сомневаться не приходится. Слишком хорошо можно почувствовать чью-то любящую руку. Мы идем вдоль неровных, корявых корней, которые переплетаются всеми возможными узлами у меня под ногами. Ветви уходят высоко. Наверное, задумывалось иначе. Не знаю, кто сажал эти деревья. Может, моя вечная мертвая соперница. При ней ближний ко дворцу лес, наверняка, выглядел куда более приятным и опрятным. Но Эллериан не была искажена. Эллериан была слабой… вот и умерла. Умереть – всегда проще. Или нет? Или, быть может, деревья сажал Орофер, желая сделать чужие для себя земли чуть более родными и знакомыми. А, может, их сажал сам Трандуил? Впрочем, его руку я, скорее бы всего, узнала. Мы идем вдоль этих искаженных древ, и мои слова запутанной вязью срываются с губ, заставляя и без того кривые ветви сплетать еще более больные, плотные узоры. Где-то там, с другой стороны дворца, совсем другие слова произносит сын. Он еще может просить, а не приказывать. Лишняя защита. Да и просто лишние заклинания, которые, может, отвлекут внимание Огненного Ока. Лоенур молчит, хоть, я уверена, ему давно есть, что мне сказать. Надо отдать ему должное: из уст упрямого авари почти никогда не вырывается то, что он на самом деле думает. Хотя за то время, что он изображает мою безразличную тень, таких фраз, наверное, накопилось немало. - Ты осуждаешь, - наконец говорю, когда работа по созданию искаженного щита дворца почти закончена. - Ты со своим мальчишкой портишь деревья. Чего ты от меня хотела? - Понимания. Я же других защищаю, не себя. - Для меня эльфы и деревья – равны. Так что не отпирайся. Равны... Мы разворачиваемся, идем к дворцовым воротам, а картины моих снов только ярче мелькают перед глазами. Говорят, в крови ваниар – предсказывать будущее. В крови авари – не забывать прошлого. - Я видела сон, - срывается как-то само собой. Не королеве чужого народа рассказывать подобное чуть ли не случайному встречному. Но слова сами из меня льются. – Сон, в котором деревья говорили со мной. Не так, как обычно. Не просто, как духи. - Они и не просто духи, - пожимает плечами Лоенур. Он бы был похож на нолдо, не будь таким возмутительно диким. - Разве возможно? Он молчит какое-то время, переступая через испорченные, по его мнению, корни. Наверное, непросто. Наверное, странно – делиться со мной откровением. - У нас долгое время не было того, во что ты веришь, не допуская сомнений. - Что ты имеешь в виду? - Ты валинорский последыш, - чуть ли не с отвращением говорит мне авари. – Ты не видела никогда и не допускала иного взгляда на мир, чем тот, о котором рассказывали тебе твои предки, а твоим предкам – валар. Но мы проснулись здесь без них. И жили здесь тоже без их навязчивой заботы. Без их мнения, влияния и картины мира. - Расскажи мне о ней. Я не очень-то вписываюсь в свою. - Вечного заточения в стране мертвых боишься? – ухмыляется Лоенур. – Ну-ну. Он все идет вперед, не смотря, не оглядываясь. - Ты был из тех, кто проснулся? - приходится хватать за руку – совсем неприятно – чтобы вызвать его на продолжение разговора. Руку он отнимает. Неприятно ему тоже. Но что-то заставляет его говорить: - Почти. Когда луна не взошла, мы были одни, - он смотрит на темнеющее небо. Солнца не видно, но где-то там оно есть, все такое же чуждое этому авари, как и тысячи лет назад. - Твои предки ушли, - продолжает он. – Они уходили долго, не все сразу. Оставляя нас в темноте. - Но вы ведь могли уйти с ними. - Могли, - кивает он. – Не хотели. - Тогда почему ты вспоминаешь об этом с такой горечью? - Потому что это было предательство. Нашей родины, нашей природы. И ты сама можешь увидеть, к чему это привело, - Лоенур раздраженно машет рукой вокруг. – Три эпохи войн, вражды, непонимания… Половина земель - на морском дне! - Ты хотел о деревьях рассказать. Он усмехается. Мы оба знаем, что и про деревья он мне рассказывать не хотел. Но раз уж начал: - Представь себе иной мир. Мир, в котором ты не знаешь, что черное – это черное, а белое – белое. Мы остались одни здесь, под звездами. Кто-то, как отец твоего мужа, ушли за Элу, спрятались за невидимый щит. Кто-то потерялся вовсе. Но мы, авари, мы никуда не собирались. Когда стало понятно, что у Куйвиэнен, на нашей родине, небезопасно от осевших со всех сторон валар, мы ушли далеко на Запад. В эти леса – в том числе. - В эти? - с удивлением переспрашиваю. - В эти и дальше, - кивает он мне в ответ. – И вот представь. Нет правды валар. Ни темных, ни светлых. Нет правил и законов. Ни Мандоса, ни Амана, ни предсказаний, ни легенд. Лишь звезды, лес да мы. Он отворачивается, и я вдруг понимаю, о чем он говорит. Это чувство из снов так ясно оживает, будто я наравне с авари перебиралась с ветки на ветку в те давние времена, когда мир вокруг не помышлял о свете. - Черный вала, - продолжает Лоенур, - был. Он был, и мои братья пропадали. Иногда один в столетие. Иногда целый отряд за пару дней. Мы не знали, что творит с ними тот, что звал себя хозяином мира. Знали только, что потом орков становится больше. Но у нас была вера. Наша, не подаренная какими-то валар. Собственная, выстраданная. Никто не возвращался из плена, никогда. Но не существовало тогда чертогов. Они, может, для нас до сих пор не существуют… И мы верили. Теряя надежду найти своих сородичей и спасти, верили, что их душа за ветки знакомого леса цепляется. Остается. Тут. Чтобы врагу не достаться. - И после смерти не бросаете эту землю? - вспоминаю, поворачиваясь к такому знакомому, но вдруг непонятному мне лесу. Перед глазами – та поляна моего мужа, живая, одухотворенная. И без его смерти – сроднившаяся. Сон. Сон не на руку. - Никогда, - соглашается мой спутник. – Поэтому да, мой народ верит, что деревья – новое тело для душ сгинувших братьев и сестер. Убежище. Всмотрись в игру старой коры. Не знаю, как ты, пришлая и испорченная. А я вижу в них лица. Знакомые – до боли. - Я тоже, - киваю, не до конца понимая, что же произошло в моей жизни и что поменял в ней этот разговор. – Я вижу в них того, кто жив. - Не очень-то хороший знак, - хмыкает Лоенур, уходя от меня в сторону дворца. И в том, что он прав, я убеждаюсь очень скоро. До дня рождения сына всего-то пара дней. Но я знаю, что в этом году без празднеств. Чувство надвигающейся опасности крутит живот с обеда. Не оставляет в покое до вечера. Потом - взрывается болезненным фейерверком в сумерках. Скоро... Каким-то чудом засыпаю. А он улыбается, тянет руку. Я узнаю ее - как бы не выглядела. В этом вечном сумраке не ты ли мой единственный звездный свет, Трандуил? Даже упав со мной в темноту, сияешь ярче ненужного солнца. И больше ничего не вижу. Наверное, больше ничего и нет. Столько лет проходит мимо. Снова меняется, рушится, иссыхает, крошится в труху. А его прекрасное лицо, эти красивые губы, серебряные глаза – они все так же здесь, в памяти. И вот роскошь, недоступная в жизни - фэа тоже со мной, не уходит, не исчезает, не отворачивается в другую сторону. Я все поняла, наконец. И очень дорого за это заплатила. - Не плачь, - снова шепотом мне в душу. Сколько можно повторять? Но как остановить воду, которая смолой и росой моет мне щеки? – Я ведь тоже выбирал. И выбрал. Объятия жмут мне тело. Сильнее сжимай. Ломай мне кости, если еще их найдешь. Все, что хочешь, делай, только исполни обещание… Я просыпаюсь на рассвете, точно чувствуя, что ломота в моих костях – не следствие ночной грезы. Они действительно болят. Потому что действительно чувствуют. Начавшееся наступление я осознаю так явственно, будто военный рог орет мне в ухо. Холодный неуютный воздух начинает щипать кожу. И одеяло совсем не спасает от нежеланного подъема. Я встаю, как один из тысяч его воинов. Зову – но он молчит. Знаю, что отвлекаю. Не сегодня, не сейчас. Там, где-то там, в далеком месте под деревьями выстраивается ровными рядами так кропотливо собранная армия. Синхронные воины, синхронные стрелы. Поет рожок, призывая эльдар не жалеть. Ни врагов и ни себя. К чему? Бессмертные воины и так слишком легко расстаются с жизнью. Иримэ приносит завтрак. Но я его не трогаю. Салвель заходит с обедом. Та же история. Началось. Это волнами по коже расходится, по душе – новые приказы, отступления, атаки… Я чувствую его сосредоточенность. Чувствую холодную отстраненность, собранность. Эльф, привыкший жертвовать другими. Жертвовать собой… Внезапно резкое волнение пронзает мне грудь. Собой. Жертвовать собой. Опасность острыми зубами смыкается вокруг горла. Еще не сдавливает. Еще безопасна. Я пою, но это так плохо получается. Какие песни и обереги, когда так ясно ощущается тревога. Собранность. Тревога. Тесно! Боль – какая-то неясная, тупая, совершенно невозможная – пронзает то с одной, то с другой стороны. И душно. Дышать почти нечем. Я падаю, бьюсь на своем балконе, словно потерявшая крыло птица. Не взлететь, не отползти и не спрятаться. Ему плохо. Знаю без всякого осанвэ. Принесенные у великого древа брачные обеты натягиваются словно серебряные нити. Еще ни разу в жизни я не чувствовала их так… физически. Всем существом я тянусь – туда, в далекий южный лес. Но не вижу деревьев, как не вижу неба, мужа, битвы. Я ничего не вижу. Я только ползу, как несчастный с опустошенными глазницами. Все дальше и дальше от своего тела. На ощупь ища след знакомой души… Меня только болью пронзает! Рукой – за край чего-то. Тут, еще тут. На подкосившихся ногах – во мрак. Ползти – быстрее. Смогу, я это смогу. Надо только дотянуться до кольца. Бури, грозы, мольбы. Все, что угодно – только помочь. Почему так мало сил? Саурон же обещал! Обещал, что я буду сильнее! Из груди – криком. Больноооо! Как же! Больно! Визг разрывает мне уши, иглой впивается куда-то между глаз. Это мой голос или лязг холодных железок? Кровать или орочья морда? Моя рука или чей-то кровавый обрубок? Неееет. Нет, нет, нет, нет… Все, что угодно. Убивать, предавать, мучить – все, что угодно. Что прикажет – то и сделаю. Только Трандуила – отпусти. Отпусти. Отпусти его. Ощупью. Дерево – дверь, ящик – металл, тряпка – в ней. Кольцо. Я сейчас, я сейчас… - Не смей! – рявкает в голове надорванный голос. Его голос. И нити – дзззыыыннььь – рвутся, хлестко ударяя по незащищенной фэа. Я вскакиваю на ноги, пытаясь снова схватить утерянное. Озираюсь по сторонам, но вижу только комнату, утонувшую в густых весенних сумерках. Нет. Его нет. Я не чувствую. Бегу к проклятому балкону, всматриваюсь, будто я здесь своего мужа оставила. Я тянусь, я ищу, я щупаю ткань мира вокруг себя. Но его больше нет.