Нелюбимая жена

Не помню, не знаю, не чувствую. Сколько-то проходит времени. Наверное, оно идет. В моем мире пропали звуки. В моем мире пропали чувства. В моем мире пропало... все. Кажется, только зрение мне жестоко не изменяет. Ведь мертвое лицо – я вижу отлично, когда оно появляется здесь, во внутреннем дворе замка. Мертвое лицо – все, что осталось в этом мире. Я, наверное, иду… не знаю. Просто это лицо становится ближе. Восходит, словно мертвое солнце над… Ничем. На целую скулу ложатся чьи-то пальцы. Трогают посеревшую кожу. Холодная. Какая же. Холодная… Скользят вверх, откидывают выбившейся волос – обратно к уху. Трандуил никогда не позволяет себе выбившихся или спутанных волос. С другой стороны, он никогда не позволяет остальным видеть то, как на самом деле, выглядит его лицо. Эти пальцы возвращаются к волосам. Что они делают? Неужели пытаются спрятать обнажившийся шрам?.. Что за глупости. Он ведь и так красив. Даже сейчас, когда мертвый, и то – очень. Может, даже еще красивее… Как зима, как зимнее ясное утро… Я столько раз ему об этом говорила. О том, что шрам его не портит нисколько. Но он не слушает. У него свое мнение по этому вопросу. Я-то это принимаю. А вот смерть принимать не стала. Эру, это же мои пальцы… - Лютиэн! Кто-то говорит. Или это эхо? Это эхо. Звуки умерли. И мой муж – умер. Умер. У-мер… Остыл уже. Зато теперь полное соответствие. Он так часто кажется мраморной статуей. Пока не подходит ближе. Потому что вблизи чувствуется жар сильного тела, кровь быстро бежит в нем… Бежала. Больше не бежит. Имя же. Это чье-то имя, и его повторяют. Непонятное слово наливается, как слива в саду, как фиолетовое пятно на его шее… Ох, мой милый… что же стало с твоей шеей… - Лютиэн! Пальцы – эти настырные пальцы – бегут туда, к шее, пытаются оттереть следы чьих-то лап. С засохшей кровью более-менее справляются. А вот синюшное пятно не хочет уходить. Может, нужна вода? Да, наверное. Теплая вода должна помочь. Еще помог бы Трандуил. Он бы нашептал что-нибудь на своем сумеречном дориатском наречии. Поцеловал бы – все прошло. Хотя как ему целовать себя же в шею, глупая? - Лютиэн! Кажется, моя собственная шея почти скрипит, когда поворачивается. Что-то мне абсолютно точно подсказывает: не стоит обращать внимания на этот окрик – будет хуже. И все же мертвое лицо медленно пропадает из поля зрения – появляется другое, пока живое. Похожее чем-то. Это… это же… нолдо! И тут, правда, становится хуже. Звуки обрушиваются на уши, словно камни с горных вершин падают. Крик. Плач. Причитания. Чьи-то шаги. И картинка…. Картинка вокруг закрутилась, забегала. Эльфы, те немногие, кто был во дворце, стекаются во двор. Застывают на террасах, как вкопанные. Зажимают рты ладонями. - Лютиэн, приди в себя! Не время терять рассудок. Нолдо снова вплывает в мой мир. Как-то резко… За подбородок что ли развернул, проклятый? Еще смеет мне указывать. Принес смерть в мой дом и думает, что имеет право голоса! Воздух бьет меня по рукам, как непоседливый зверь носом, закручивается. В бой просится. Как же мне убить тебя, мерзкий-мерзкий нолдо? Как отплатить тебе за такой подарок? - Война еще не закончена. Нужно поговорить. Королю следует уехать со мной. Вот чего захотел. Приехал меняться: мертвого мужа на живого сына! От этой невероятной глупости, абсолютно невозможной, меня вдруг накрывает с головой. Наверное, не нужно бы сейчас смеяться, в голос тем более, но этот дурак меня смешит. - Ты ударился головой, когда катился с балрогом по своей горке, Глорфиндел? Эру, что за глупый надоедливый эльф. Его, наверное, и из Мандоса прогнали, потому что всех достал. Отпустить сына… придумал же. - Салвэль! – я оборачиваюсь вокруг. Они должны быть уже где-то рядом, мои служанки. Иримэ вот стоит. Тоже рот зажимает. – Иди греть воду. Я искупаю его. Нужно будет много воды. - Госпожа, - лепечет так неразборчиво и тихо, что приходится наклониться к ней, вслушиваться. – Вы не в себе. Оставьте нам. Мы все сделаем. - Не говори чепухи. Я в состоянии искупать своего мужа. - Но он же… - Умер. Вижу. Иди. - Я сожалею о твоей потере. Но нет времени на скорбь. Ты должна… - Не говори мне о том, что я должна! Сколько! Можно! Говорить! Ветер нетерпеливо скулит, не сдерживается. Глотку – разорвать! Воздух – забрать! Убить! Убить! Убить! Так же, как моего мужа убили! Я поднимаю руку… - Отец? Меня будто силой от едва совершенного отворачивает. Не при нем. Не здесь. И не сейчас. Злость уходит… ушла. Приходит отчаяние. Моментальное, больное, беспросветное. Как по голове ударили. Я не знаю, как объяснить сыну то, что случилось. Я себе-то не знаю, как это объяснить. И как посмотреть на него – не знаю. Эстелион подбегает, останавливается за несколько шагов, смотрит – невидяще. - Не верил, - шепчет он, вскидывая на меня свои огромные зеленые глаза. И мне все-таки приходится в них смотреть. Слезы. Из меня потекли слезы. - Я тоже, малыш. Я тоже не верила. Подходит к носилкам, кладя руку на мятый доспех. Дышит ртом, шумно, испуганно. Я увлекаю его в свои объятия, как маленького. Но он и не сопротивляется. Сердце колотится - слышно. Теплый. Он – теплый. Он – живой. - Ты о невозможном меня просишь, Глорфиндел. Неужели не понимаешь? Совсем очерствел в своей могиле? Берите носилки, - воинам, что все стоят рядом. – Я покажу, куда нести. Но – смешно – я не знаю, куда. Где омывают королей? Где провожают их в последний путь? Наверное, в его покоях… Где еще? Я иду впереди этой процессии и совсем не понимаю, зачем я это делаю. Зачем ее веду. Это же последнее, чего мне когда-либо хотелось. Дверь открываю… угадала. Салвэль застилает стол – наш стол! – огромной белой простыней. Разглаживает по краям. Сын кидается убирать стулья. Эру… Что происходит? Как это вообще пережить? Воины заносят носилки, ставят их рядом со столом, наклоняются… Кажется, что он тяжелый. Наверное. Двое еле поднимают. - Мы срежем доспех, - говорит один из них.- Женщинам не поднять. - Отдашь потом кузнецу, - второй обращается к сыну. – Перекует, чтоб снова целый был. Эстелион кивает, как-то судорожно принимая на веру эти советы от чужаков, тоже ведь не знает, что делать теперь. За моей спиной появляется Иримэ с другими эльфийками. Они тащат воду. - Так быстро нагрелась? – о чем мне еще спрашивать. - Миринель говорит, не надо греть. Только чуть-чуть, - всхлипывает она. - Хорошо, - Миринель же хоронила старого короля. Вот ее и послушаю. – Несите в ванную. Девушки послушно выполняют. Они ходят туда-сюда, наполняя купальню. Двое нолдор колдуют над искореженным доспехом, где развязывая крепления, где разрубая их кинжалами… И я, наконец, обращаю внимание на то, как сильно пострадала эта мифриловая железка. Она же… она почти полностью смята, в нескольких местах рассечена. Эстелион поднимает упавший на пол наруч, но смотрит не на него. Он выбегает из покоев, размазывая по щекам слезы. А я, не понимая, обращаю внимание на то, что его… добило. На руке, что этот наруч защищал, на этой руке, что всего несколько недель назад меня ласкала – на ней пальцев нет. - Уйдите. В комнате и так тишина, но теперь, когда все останавливаются, слышно дыхание у каждого. - Спасибо всем. Я сама закончу. - Разумно ли? - спрашивает один из воинов. – Не отвергай помощь, королева. Это нелегкий труд. - Я позову, когда будет нужно. Идите. Если воды достаточно, Иримэ, то вы все тоже свободны. Служанки переглядываются, опуская ведра. Последние из них доносят воду, но мнутся у входа. - За сыном проследите кто-нибудь. Не мешайте горевать, просто… просто, чтоб не наделал ничего. - Хорошо, королева, - кто-то отвечает. Они все-таки выходят по одному, по двое. Высокий нолдо оставляет мне свой кинжал, демонстративно кладя его на край стола. Минута, может, еще, и двери все же закрываются за ними. Я жду, пока уйдут. Потому что – наверняка же – не торопятся меня одну оставлять. Но когда последние шаги смолкают, я, наконец, схожу со своего места, к которому будто приросла. Иду по этому миллион раз пройденному пути: от двери его покоев – к столу на небольшом возвышении. Я иду к нему, к ужасно мертвому… и со всей силы – рукой по целой щеке! - Такой был план? – я собиралась это крикнуть, но выходит из меня сдавленное шипение, я понимаю. В пекло. И так услышит. О, я верю. Он услышит. - Ну же. Что ты молчишь? Умер? Неужели? – я подхватываю оставленный кинжал и начинаю разрезать оставшиеся кожаные ремешки ненужного теперь доспеха. Один. Второй. – А ты не переживай, Трандуил. Ты же абсолютно полностью обезопасил меня от скорби! И нашего сына. Все правильно сделал. Такой! Молодец! Я снова бью, я не могу не делать этого. Слишком зла. Как будто мало ему досталось. - Как ты здорово все придумал! Ну же, улыбнись мне. Ведь я все поняла, наконец. И наконец-то никаких секретов между нами. Теперь можно говорить на чистоту, да?! Давай я первая. О, мне есть, что тебе сказать, мой любимый. У меня – целая книга, целая куча свитков! Я дам тебе почитать! Потом перескажешь, задашь вопросы про то, что не до конца понятно. На кого я кричу? Для чего? Поздно. Поздно это делать. Я срезаю последнюю завязь, откладываю кинжал, стягиваю железо. Плохо. Плохо двигается тяжелое мертвое тело. Не врали нолдор. Но дальше – проще. Второй наруч, ножные доспехи, сапоги и одежда. Одежда. Приступать к ней почти страшно. Знаю, чувствую, что увижу там... Взгляд снова к руке возвращается. Как так было можно? Как его вытащили из битвы – без пальцев? Кто додумался вообще? И как мне хоронить его – без них? Это же те красивые длинные пальцы, которые столько мурашек по моему телу пустили… Я оттираю собственные руки о платье. Убираю со лба волосы тыльной стороной ладони. Так не годится, нет, совсем не годится. Нужно вернуться и забрать их. Я смотрю по сторонам, хотя сама не понимаю, что мне нужно взять. Что-то ведь нужно. Вот кинжал. Его точно нужно. И сумку, что еще? Еду? Нет, глупости. Какая еда? Я доеду быстро, если ехать не останавливаясь. Может, даже меньше двух дней пути займет. Да и место сечи найти не сложно будет. Вороны выведут. Я же их сразу найду, любимые пальцы. Как их не найти? Я их сразу узнаю… Уже почти дойдя до двери, вдруг осознаю, что в моих действиях сейчас ни капли здравого смысла. Что за бред, Эру помилуй. Какие пальцы? Я снова разворачиваюсь к печальному ложу и бреду обратно: - Извини меня. Глупо. Тащу к погребальному ложу один из убранных тяжелых стульев, забираюсь на него с ногами, подпираю собственную бедовую голову. Не в себе – точно. Надо бы собраться, как Глорфиндел и сказал. Надо вымыть тело и подготовить его к похоронам. А что делать с войском? Что делать с Лихолесьем? Нужно теперь самой решать, моя ноша - целиком и полностью. И Эстелиона. Да, править должен он, не я. Когда вырастет. Если вырастет. Потом… Сейчас-то что мне делать? - Ты бы хоть письмо оставил с указаниями. Так хорошо спланировал свою смерть, а про мою забыл совсем. Хотя есть ли разница теперь, как именно, когда и при каких условиях? Я снова тянусь за нолдорским кинжалом. Хорошая работа и явно не в первый раз отведает крови. Будет быстро. Управляться-то я с этими вещами умею хорошо. Взмах по шее – и весь кошмар сразу закончится. Ничего не надо будет решать. Не надо будет подходить к этой огромной закрытой пока что двери – за которой необходимость снова что-то делать, кого-то предавать, принимать чью-то сторону… За которой ждет Саурон. Острое лезвие улыбается мне… Но оно обманывает - подумай. Это Трандуилу теперь – там – хорошо. Уж, наверное, встретил ее. Уже ее обнимает, свою любимую. А мне? Куда мне идти, чтобы их не видеть? Куда мне там спрятаться, чтобы из себя отпустить? В какой темный угол забиться?! На отдельный этаж с самой плохой мертвечиной? Этаж для отвергнутых. Ха! Самый грустный уголок Мандоса, да? Да, Трандуил?! Прокаженные, заразные там сидят. Такие, как я. Гвиндор, Келегорм, Маэглин. И я… - Вот и будет сынку Феанора Лютиэн под стать! Вот оно для чего было, это имя! Вот для чего! – сталь звенит, ударяясь о стену. Нет уж. Теперь о смерти не мечтать. Надо было думать об этом до того, как выйти замуж. Почему я об этом не подумала? А если думала, то почему так легко от этого отмахнулась?… Глаза снова щиплет. Не слезы горя на этот раз - слезы обиды. За себя, за свою выкинутую любовь. Жалкая. - Твоих ошибок, говоришь, не повторять… Таково завещание, да? И что мне, бежать за сыном Элронда теперь? Открыть себя новому и прекрасному? Как у тебя не получилось?.. А ты не думал никогда, мой мудрый король, что если я кого-нибудь к себе – к такой – привяжу, то буду мало от тебя отличаться, м? Я рыдаю, но муж мне не отвечает. Он бы и раньше не стал. А теперь он и вовсе спит на своем столе, на плотной белой простыне, в которую я его заверну уже скоро… Пора начинать, пора. На слезы времени теперь будет предостаточно. Пара дней, если Саурон не простит мне этой войны. Вечность – если никогда не сжалится. Я вытираю распухшие глаза и свои соленые мокрые щеки. Иду за кинжалом снова. Кто б сказал, что хороший клинок – самая незаменимая вещь для вдовы. Аккуратно, как могу, разрезаю пропитанные грязью и кровью одежды… Я многое видела в Мордоре, многое делала, но будь я проклята, если к такому можно быть готовой. Стараюсь не смотреть, не видеть, не осознавать. Что угодно – лишь бы не думать о том, что ему пришлось пережить. Не пережить. Когда тело обнажено, я вдруг понимаю, что до купальни добрых две комнаты, и как тащить его туда – непонятно. Дохожу до ванной, смотрю… иду обратно. Решение есть, я знаю. Просто все еще не могу начать нормально думать. Я хожу по комнатам туда-сюда, пока не вспоминаю, как выкинула волка из окна. Почему нет? Только вот ветер слушается плохо: слишком рассеяна, слишком потеряна. И тело никак не хочет подниматься. Раньше помогала злоба. Но сейчас, кажется, и ее совсем нет. Недавно была, но вышла. Недавно… Нолдо! Стоит только вспомнить про гондолинского святошу, про его требование отдать сына на заклание – силы словно вдесятеро вырастают. Любимое тело плывет за мной, но смотреть на это нет сил. Слишком неестественно видеть, как Трандуил не может даже встать. Даже вздохнуть. Даже сказать Глорфинделу, чтобы шел к своим любимым валар обратно. Я опускаю тело в еле теплую воду огромной королевской ванной, скидываю туфли и подвязываю юбки. Где-то тут были тряпки и мочалка… Когда-то очень давно, еще до того, как родился наш сын, я иногда омывала своего мужа. Он не очень это любил. Процесс, скорее, мне нравился. Я садилась на край купальни, и он облокачивался о мои колени, обнимая сильными руками. Я водила губкой по широким плечам, стирая усталость, окутывала нежностью, которая во мне самой не умещалась… Он позволял. Мы подолгу так сидели, пока вода не стыла. Сейчас вода уже холодна, да и нежность моя расплескалась без толку. Я подхватываю губку, начиная оттирать засохшую грязь, орочью кровь… его собственную тоже. Считаю смертельные раны, но сбиваюсь со счета. Сколько же их… И только тут понимаю, как сильно ошиблась. - Ты же не сдался. Совсем не сдался. И не хотел умирать. Прости меня, мой любимый, прости… Кто захочет умирать – так?.. Ты боролся – до конца, я вижу. Ты за дорого свою жизнь продал. Руки сами, как когда-то, тянутся за гребнем. Он всегда тут, недалеко лежит. Снова вымою и расчешу волосы. Чтобы были как при жизни – звездной чистой россыпью. Это занятие никогда не надоедало, этим я могла часами заниматься, и не знаю, сколько раз я провожу по волосам, прежде чем в дверях появляется чужая фигура. Пусть. Я понимаю, кто – единственный – мог проигнорировать мою просьбу. У кого хватило наглости прийти сюда в такое время. Но говорить мне с ним не хочется, и он стоит, сложив руки на рукоять неснятого меча, наблюдает молча. Стоит, пока я не заканчиваю с волосами. - Я чуть не убила тебя там внизу, знаешь? - Видел, что собиралась. - И все равно пришел… Ты не очень умен, кажется? - Не я твой враг. - Ты бы женился без любви, Глорфиндел? – невпопад спрашиваю. Не знаю, зачем мне его мнение по этому поводу. Но, конечно, знаю ответ, который он даст. Просто говорить о том, о чем он хочет – невозможно. - Нет, - предсказуемо звенит холодный голос. – Но я воин, не король. Мой путь легче. С этим не поспоришь. Знай себе – убивай плохих, спасай хороших. Умер – воскрес. Никакого искажения, никакого выбора. Это только Трандуил располосовал себе душу на две части и на две семьи. - Зачем ты снова пришел? – поднимаю я на него глаза. – Зачем тебе мой сын? Почему тебя вообще волнует наша армия? - Потому что война у нас с твоей армией – общая. И враг, я надеюсь, тоже. Твой муж не зря свою жизнь отдал. Он почти смог, почти – победил. - Это - почти? – из груди снова нездоровый смех вырывается. Трудно его сдержать, когда на коленях обжигающе-холодное мертвое тело. - Остатки местной армии Саурона в Дол Гулдуре, - игнорирует. - Их мало. Их победить – не сложно. Но на их стороне высокие стены, так что нужен каждый воин. - Забирай всех. - Нет, - качает своей идеальной головой. – Сейчас им не за чем идти туда. Без короля – каким бы ни был исход – они уже проиграли. Покажи им, что победить еще возможно, что жизнь не кончается и воевать еще есть за что. За кого. Я не отойду от твоего сына. Я тебе его верну. Обещаю. Понимает ли, светленький, что это мне не за что воевать? Не понимает. Проиграно – уже. Как только войско из этих стен выступило – уже проиграно было. Я наклоняюсь к мужу, обнимая мертвую голову, целуя мокрые волосы. - Он не хотел пускать его на войну. Рано. Я тоже не пущу. - Дай своему сыну возможность самому сделать этот выбор. Я поднимаю свой взгляд. Ненавижу. Но надо хорошо все взвесить, хорошо подумать… А сначала - сначала нужно тебя похоронить, мой любимый. - Я подумаю. Уйди теперь. - Времени мало. - Ничего. Говорят, великие воины умеют ждать. А великие короли не торопятся с решениями. Я тебя умоляю: скройся с глаз и побыстрее. Сын возвращается, когда уже почти все готово. Честно говоря, не знаю, сколько времени это заняло у меня. Я не следила за солнцем, отмеряя жизнь очередной вспышкой ярости, очередным отчаянием, новой порцией слез. Но когда Эстелион заходит, я уже могу рассуждать более-менее здраво: - Как ты? - В порядке, - скрипит его голос. – А ты? - Тоже, - киваю. – Нужно собрать всех во дворе. Вина, наверное, выкатить… И нужны мужчины. Путь будет неблизкий. - Разве мы не к могильному холму пойдем? - Нет. У него давно свое место есть. - Хорошо, - понимает сын. – Все уже ждут, в любом случае. Я боюсь похорон. Не знаю, почему. Может, потому, что даже с мертвым телом в обнимку, мне кажется: еще не все кончено. Все может поменяться, вернуться, развеяться. Не может, конечно. Но следующие часы жизни – как не со мной происходят. Я оставляю готового ко всему, что предстоит, Трандуила на попечение стражей и слуг. Сама-то я не готова совершенно, но, кажется, это и невозможно. Я веду сына на кухню и заставляю поесть. Сама пытаюсь проглотить хотя бы воду, но получается не очень. Снова комнаты, теперь уж свои. Я меняю платье на траурное – лежало и ждало ведь. Давно лежало и ждало. Какие-то распоряжения, дела, целая куча вопросов, которые откуда-то взялись и требуют решения теперь и немедля. Это все растягивает минуты, откладывая самое страшное. И в какой-то момент ожидание становится почти невыносимым. Но время беспощадно – и я все-таки во дворе нашего замка, как и было принято всегда, когда кто-то отправлялся отсюда в последний путь. Никаких пышных похорон, никаких королевских почестей. Проводы воина, который столько эпох всех защищал. С неба снова срываются снежинки, хотя, казалось, зима уже совсем отступила. Один за одним подходят эльфы. Прощаются. Говорят. Много слов. Я их не слушаю. Я хочу, чтобы они все закончились. Так что можно только порадоваться, что основная часть жителей Лихолесья попрощалась со своим королем в военном лагере. Не вынесла бы… и первые ноты погребальной песни встречаю почти с радостью. В последний путь провожают его все. Но путь этот долог, они знают. Мы доходим до дороги, что поведет нас вдоль реки, и тут большая часть процессии останавливается. Дальше идем только мы с сыном, да несколько эльфов, что помогают нести мертвое тело. Дорога, тишина, снежинки. Мы поем, срывая голос от холодного ветра, от высохших почему-то слез. Вечернее мутное солнце, знакомая стена оборонительных древ и – будь они прокляты – яркие до невероятности воспоминания о первой годовщине свадьбы, о горячей руке, что сжимала мою на протяжении всей этой дороги, о волосах, в которых играл теплый ветер. Магия ушла из этого места, еще раз наглядно доказывая: мой муж умер. Я надеялась до последнего. Даже не верила, просто ждала, рассчитывая увидеть что-то из того, что являлось мне во снах. Но не поют волшебные птицы, не растут причудливые ветви, и не чувствуется… ничего. Сны остались снами. А легенды авари – всего лишь сказками. Вокруг лес – такой же, как и везде. Он ушел. Остаются в стороне носилки. Эльфы и мой сын копают могилу. И время тянется снова, словно горькая смола, а я смотрю пустыми глазами на бегущую мимо реку, в которой не расцветет уже его смех. Работа сделана, опускаются на дно могилы носилки, и песня звучит снова… Невозможно… невозможно… больно от первых комьев земли, которые летят вниз. Будто они в меня летят, жесткие, холодные. Не увижу. Я больше никогда его не увижу. Но любая пытка заканчивается рано или поздно. Кончается и эта. Кончается погребальная песнь. Наши спутники уходят по одному, оставляя меня и своего нового некоронованного короля наедине. И я снова не знаю, что делать теперь. Тихий весенний вечер приходит в это обычное место. И маленькие снежинки ложатся на мои замерзшие руки, на оледеневшие ресницы, на свежую могилу… - Я еду с Глорфинделем, - сообщает одинокий голос. Добрался все же мерзкий нолдо. Я поднимаю глаза на сына, ожидая увидеть запуганного мальчишку с той же мечтой о подвигах и жаждой деятельности, которые не давали ему покоя в последние дни. Но на меня усталыми глазами смотрит… Трандуил. Приходится несколько раз моргнуть, чтобы прошло наваждение. Зря я боялась забыть его лицо. Вот оно – пока еще передо мной, пока еще живо. Мой бедный ребенок. Каким же долгим оказался для тебя путь от дворца до могилы, что ты успел повзрослеть настолько раньше времени? - Это, - киваю я на только что насыпанный холм, - недостаточно красочная демонстрация нашего истинного положения? На что ты надеешься? - На то, что смогу назвать себя хорошим королем. - Ты недолго им будешь, если уйдешь. - Не думай, что мне не страшно... Не могу иначе поступить. Не могу прятаться здесь, как ребенок. - Ты и есть – ребенок, - шепчу. Эру, почему это не так? - Нет уже! Ты что, не... – он зло качает головой, останавливая то, что собирался мне крикнуть. – Никто не подойдет ко мне, не сможет. И ты это сама прекрасно понимаешь. - Не обманывай себя. Ты не настолько силен. - Я силен достаточно!.. По крайней мере – силен настолько, чтобы больше не прятаться во дворце! И тебе бы тоже перестать это делать!.. Ни разу в жизни я не показывала Эстелиону своего истинного лика. Прятала по привычке так глубоко, как только могла. Для него я всегда находила силы быть… матерью, а не чудовищем. Но, видимо, сейчас у меня перестало получаться. Потому что злость на эти слова глотает полностью, а сын резко отводит глаза: - Прости… Я не знаю, что происходило с тобой все эти годы. Догадываюсь, но не знаю. Может, тебе и правда кажется, что мы даже пробовать не должны. Но это не так. Я буду пробовать. И ты тоже… попробуй, потому что ты - моя мать и жена великого короля… - Вдова. Я – вдова. И не думай, что я не пыталась противиться такому исходу. Сын качает головой, я его не убедила. Даже его. Что ж… я давно этого боялась. Когда-нибудь он должен был начать меня осуждать. - Перед тем, как уйти, отец сказал, что не всему успел научить, и что некоторые уроки я должен освоить сам. Как он когда-то. Я знаю, о чем он говорил. И ты – знаешь! Знаю. Увы, я знаю... - Есть хоть малейший шанс, что ты послушаешь меня, а не своего мертвого отца? - почему говорить об этом так легко? Почему слова тем проще срываются с губ, чем грубее звучат? Эстелион качает головой. Казалось бы, уже закончились слезы, но вода снова подступает к глазам. Я глубоко вздыхаю, смотря на своего упрямого сына. Здесь, на этой поляне, Трандуил говорил мне, что наш ребенок будет похож на него, а не на Саурона. Оказался прав. В тот раз – да. - Есть грань между миром, в котором ты живешь, Эстелион, и непроглядной тьмой. На войне ее легко не заметить. Я когда-то не заметила… Ты уверен, что сможешь не переступить? - Для меня эта грань проходит по крепостной стене дворца. Остаться здесь – значит сдаться Саурону. И что? Есть у тебя план, что мне после этого делать? Колено преклонить и прощения просить за войну, на которой отец умер?! Я лучше за ним последую, чем буду таким, как… - Таким, как я, - договариваю я за него. Что ж, он тоже имеет право на свой выбор… Пусть будет так. Никто не посмеет сказать, что новый король Лихолесья – искажен. Никто не посмеет сказать, что он недостойный сын своего отца. Пусть будет так. А я... я выторгую ему столько времени, сколько смогу. И жизнь ему я тоже выторгую. – Иди. Киваю через силу. Он стоит в нерешительности еще буквально секунду, в последний раз смотрит на могилу и уходит в сторону дворца. Уже почти достигнув деревьев, снова поворачивается ко мне: - Обещай, что я увижу тебя, когда вернусь. Мы молчим оба какое-то время… Но врать мне не впервой. - Если только ты пообещаешь вернуться. И потрудись над этим больше, чем твой отец. Эстелион как-то судорожно отворачивается и уходит. Ему давно стыдно показывать свои слезы… Это - миллион мгновений без Трандуила. Миллион и одно. Миллион и два. Ноги сами подгибаются. Как скошенная трава, падаю на проклятый холм. Таково теперь мое супружеское ложе. Радует одно. Мне недолго на нем лежать.