Виновник: из Лондона в Берлин
11 мая 2018 г. в 13:56
«Сжечь его», — кричит внутренний голос Артура.
Первое марта, 1947 год. На эшафоте первая и последняя жертва фашизма — его источник. Герр Гилберт Байльшмидт, Великая Пруссия.
«Сжечь его, как Скотта, сжечь! — заливается внутренний голос, и Артур почти готов рассмеяться. — Он не Дилан, он не покончит с собой. Сжечь его, сжечь!»
В руках Байльшмидта револьвер, на губах — похабная улыбка. В янтарных, словно проклятый Кенигсберг, глазах только кровь и насмешка. Это дерьмо смеет что-то заливать о последнем желании.
— Валяй, — добродушно разрешает Альфред, и Артур готов прибить его на месте. Он всех готов прибить. Сжечь, как велит внутренний голос.
У Артура их много: Британия, она разная. Иногда пищит ребенок, повешанный за пиратство. Иногда — мальчик, изнасилованный взрослым. Иногда — Уинстон Черчилль, произносящий знаменитую Фултонскую речь, после которой все недомолвки с Брагинским были улажены. Брагинский — угроза. Все голоса твердят ненавидеть его. А сейчас еще и Байльшмидта. Ничего, душа Артура большая, в ней ненависти на всех хватит.
— Этого слабовольного придурка уберите, — этот проходимец, это дерьмо тычет пальцем куда-то за спину Артура, и он нехотя оглядывается через плечо. Эдельштайн, конечно, еще одна недоразложившаяся империя, от которой за версту несет гнильцой. — Не хочу, чтобы на казни Великого Меня кто-то падал в обморок.
«Великого в тебе только самомнение, герр Байльшмидт», — пытается сказать Артур, но все слова складываются в одно: «Сжечь, сжечь, сжечь». Внутренний голос заливисто хохочет, возрожденное из пепла сердце ноет в груди. Но это такой пустяк. За тридцать девятый и сороковой Артур научился молчать. И улыбаться со всей ненавистью, накопившейся в груди.
С Байльшмидтом за первую половину ХХ века они оказывались слишком часто по разные стороны баррикад.
«Сжечь! Он хуже Скотта Макфардэнда, он почти уничтожил твое сердце», — внутренний голос ликует, будто чувствует слабину, трещины, которыми испещрен новый образ джентльмена.
— Месье Локк, будьте добры, проводите нашего друга месье Родериха Эдельштайна в его покои, — сколько лжи в короткой реплике Франциска! С какого черта фашисты им друзья?! Неужто ты забыл, Франциск, как отхапал себе кусок Вены и готов был вырезать территории на теле поверженной Австрии?! Как ты лично сжимал пальцы на чужом горле, когда герр Эдельштайн просил неофициальной отсрочки по выплатам репараций?! Что ты, Франциск, сделал с ним за эту отсрочку? Неужто забыл?! Ты такая же грязная лицемерная тварь, как они.
Как сам Артур.
— Итак, мистер Байльшмидт, Вы готовы покончить с собой через выстрел в голову? — искреннее любопытство в голосе Альфреда звучит кровожадно. Если бы на месте Байльшмидта — да как такое можно вообразить: Британия не проигрывает! — был бы Артур, ничего бы не изменилось. Может, в голосе бы появились нотки торжества. Сейчас Альфреду все досталось слишком легко. Ведь ему был нужен не Байльшмидт, а Хонда. Перл-Харбор — дело японских щупалец.
— Простите, ребятки, я бы с радостью... — эта тварь еще смеет усмехаться. Артур бы спустил в него обойму, но повторяться — моветон. — Но я тут успел пообещать, что не сделаю этого.
Артур ненавидит его так сильно, так громко, что почти не слышит этого соблазнительного «сжечь», почти не чувствует коробок спичек, зажатый в ладони.
— Гилберт, ты являлся источником милитаризма и реакции в Германии, а потому подлежишь ликвидации, — Артур почти уверен, что у Брагинского что-то не так с головой: он говорит слишком спокойно, без надменности, словно равному. Будто не Байльшмидт уничтожил больше половины его страны. Придурок и мазохист. — Твои земли войдут в состав СССР, а именно Российской и Литовской ССР; Польши и частично сохранятся за Людвигом.
— Надеюсь, мой член вы подарите братцу, — Артур готов придушить это дерьмо своими руками. И Брагинского за компанию. Потому что оба рассадники заразы с серьезными психическими проблемами.
— Какому из? — наивно интересуется Франциск, и Байльшмидт, закатив глаза, не удостаивает его ответом. Ждет приговора.
Артур чувствует, что, если приказать Пруссии сейчас самоликвидироваться, он послушает. Приставит дуло к виску — и дела с концом. Стоит только сказать.
— Воплощение Пруссии, известное как герр Гилберт Байльшмидт, вправе выбрать любую из указанных стран для проживания в ней в качестве вассала.
Челюсть Альфреда, кажется, падает на землю. Франциск театрально воздевает руки к небу и демонстративно отворачивается от происходящего. Будто оно его когда-нибудь касалось: этот трус сдался в первые дни атаки, и Альфред притащил его просто в противовес Брагинскому. Такой же, но в противовес Альфреду, Ван Яо оставляет реплику Брагинского без внимания. Сговорились, значит, псы.
«Сжечь, — кричит внутренний голос, надрывается, наверное, харкает кровью, как в старые добрые, — сжечь, как Скотта!»
Только вот внутренний голос — совсем не Артур. Голосу плевать на международные отношения, на политику, он только ненавидит. Ему плевать на Британию.
— Поддерживаю Брагинского, — громко произносит Артур, ловя непонимающий взгляд Альфреда. А что ты хотел, «братец»? Это не британская война, а ваша с Брагинским. Черчиллю было любопытно стравить вместе две великие державы, Артуру забавно наблюдать, как они сражаются.
...ничто же не мешает думать, что бой идет за него...
Франциск разворачивается на носках и уходит, не дожидаясь решения. Он всегда боялся «Крауца» и Байльшмидта. Поэтому ему плевать. Этот склизкий гаденыш предпочтет терроризировать Эдельштайна. Видимо, Австрии так легко не отделаться. Не в этом десятилетии.
Потому что Австрия будет существовать с легкой руки Брагинского. Слишком влиятельного Брагинского. Настолько, что Артур не может портить с ним отношения, запрещая получить игрушку.
Байльшмидт открывает рот, и Артур почти уверен, что сейчас услышит поток отборного сарказма и брани. Но слышит только тихое:
— Я выбираю Российскую ССР.
Все твари почему-то выбирают Брагинского.
...Артур и сам бы его выбрал, но война закончилась, больше в этом союзе нет выгоды...
На спине Байльшмидта, скрытой тонкой тканью майки, проступают кровавые очертания австрийского герба, только в цепях.
— Значит, как уже неоднократно было заверено, я забираю Кенигсберг. Гилберт пойдет со мной, сохраняя свое сердце. Пруссия как самостоятельное государство официально ликвидирована.
И в мгновение, когда Байльшмидт оборачивается, Артур видит кресты.
Они осудили не того. Но кто же тогда во всем виноват?
Неужели... Артур с подозрением косится на здание, в которое отвели Эдельштайна. Герб австрийский. В цепях, но австрийский. Бровь выгибается непроизвольно. Все может быть, ведь в тихом омуте...